Kitabı oku: «Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I», sayfa 5

В марте союзники овладели Адрианополем и Яниной, но до Константинополя болгары не дошли, и только этим русское правительство избавлено было от выполнения своего решения послать в Босфор Черноморский флот. 16 апреля утомленные противники согласились на новое перемирие, что, несмотря и на морскую демонстрацию держав, не помешало черногорцам вынудить 22 апреля к сдаче Скутари. По выражению Сазонова, черногорский князь хотел «зажечь мировой пожар, чтобы на огне его изжарить себе яичницу». Действительно, Австрия потребовала эвакуации Скутари (оставленного конференцией послов в составе Албании), и Германия к ней присоединилась. Богичевич⁷⁷ удостоверяет, что в этот критический момент покровители балканских стран были озабочены их военным утомлением и, в предвидении в близком будущем обстоятельств, которые потребуют от них нового напряжения сил, решили предоставить им необходимую передышку. В начале мая черногорцы очистили Скутари, а сербы – Дураццо. В конце этого месяца в Лондоне делегаты Турции и балканских стран подписали прелиминарные мирные условия, с границей между Болгарией и Турцией по линии Энос – Мидия.

Однако уже с середины апреля на почве дележа оккупированных территорий отношения между союзниками обострились настолько, что король Фердинанд обратился с просьбой о вмешательстве к Николаю II. Румыния требовала от Болгарии «компенсации» на правом берегу Дуная, Сербия и Греция заявляли права на Македонию, которую болгары считали почти целиком своей законной долей. Сазонов, стараясь склонить сербов к уступчивости в пользу болгар, объяснял Пашичу, сербскому премьер-министру (через Гартвига), что «Сербия прошла лишь первый этап своего исторического пути» и «что для достижения своей цели ей придется выдержать страшную борьбу, в которой на карту будет поставлено ее существование»; ей необходимо заручиться поддержкой Болгарии и восстановить полностью свои силы, и тогда ничто не помешает ей с избытком вознаградить себя за уступки болгарам львиной долей при неминуемом распаде Австро-Венгрии. Все же Пашич предпочел ничем не поступаться и подал со всеми своими коллегами в отставку. Фердинанд, рассчитывая склонить на свою сторону Николая II, поставил во главе своего правительства Данева, который должен был, вместе с Пашичем, по вызову Николая II явиться в Петербург для того, чтобы изложить свои претензии и выслушать царский приговор. Однако болгарские генералы сорвали это паломничество внезапным нападением на союзные войска; но вместо того, чтобы разбить по очереди противников, болгары очутились в кольце победоносно наступавших врагов. Им пришлось очистить и Адрианополь, занятый без боя турками (22 июля). Заручившись нейтралитетом России, правительство которой решило не упустить случая за счет «неблагодарной Болгарии» приобрести еще и нового союзника в лице союзной с центральными империями Румынии, последняя двинула свои свежие войска через Дунай 11 июля. Обещанием центральных империй компенсации в свою пользу Румыния заручилась еще в начале первой балканской войны, взамен чего она возобновила в феврале 1913 г. договор с Тройственным союзом. Теперь она получала эту компенсацию с соизволения, если не прямо из рук, царского правительства. Округ Силистрии был также «присужден» Румынии конференцией послов в Петербурге. Фердинанду пришлось обратиться в Вену и в Петербург с просьбой о посредничестве. 30 июля было заключено перемирие, 10 августа был подписан в Бухаресте мир, который не остановил, однако, развития мирового кризиса в сфере балканских интересов. Австро-Венгрия более чем раньше стремилась к ослаблению сербского «Пьемонта» если не в свою пользу, то, по крайней мере, в пользу Болгарии. Осторожная германская политика сближения с Румынией и с Грецией совершенно не удовлетворяла австрийское правительство, считавшее, что югославянский вопрос превратился в вопрос дальнейшего существования двуединой монархии и, следовательно, жизненных интересов всего Тройственного союза.

В октябре Австрия, при энергичной на этот раз личной поддержке Вильгельма II, предъявила Сербии ультимативное требование вывести все свои отряды из пределов Албании. Конечно, этим путем трудно было изменить в основе положение на Балканах, созданное образованием румыно-сербогреческого блока, с решительным преобладанием французской и русской дипломатии не только в Сербии, но и в Румынии.

В Берлине должны были признать, что итоги последней балканской войны действительно изменили общее положение существенно невыгодным для Тройственного союза образом – точно так же, как Сазонов и Шебеко (русский посол в Вене) не могли прийти к иному заключению, как к взаимным поздравлениям с решительным успехом, несмотря на крушение балкано-славянского блока.

В свете событий 1911–1913 гг. весьма рельефно выступают основные черты и действительные цели политики петербургского правительства в вопросе о Проливах в начале этого периода. В основу чарыковских переговоров, как мы знаем, положено было сближение с Турцией, умиротворяющее воздействие на балканские государства и «даже» гарантирование Турции Константинополя с прилегающим районом⁷⁸. За это султан должен был своею властью и «раз навсегда» предоставить русским военным судам проход через Проливы, впрочем без права остановки в Босфоре. Формула «своею властью» была избрана, по толкованию Бенкендорфа, во избежание долгой процедуры пересмотра существующих трактатов. Грэй выразил на этот раз готовность поддержать в Константинополе проект Извольского (1908 г.), добавив, что «в свое время этот проект был одобрен английским кабинетом и потому он может немедленно в этом смысле действовать»; если же имеется в виду другой проект, то для него необходимо одобрение английского кабинета; наконец, Грэй указал на чрезвычайную важность и трудность вопроса о сближении с Турцией и необходимость тщательно взвесить его, так как английскому правительству будет нелегко гарантировать Турции какую-либо часть ее территории.

Турецкое правительство (Саид-паша), имея перед собою единый фронт Англии, Франции и России, проявляло готовность к сближению с Англией и – через нее – с Россией, но, в то время как уже была пущена в ход идея турецко-антантского соглашения о восточно-средиземноморских интересах (по образцу англо-испанского – о западных), оно одновременно, по сведениям Чарыкова, вело переговоры о сближении с более надежным партнером – с Германией.

Затруднительность гарантировать Турции ее территориальную неприкосновенность обусловливалась состоянием ее в войне против Италии, сближение с которой, разумеется, было неизмеримо важнее для держав Антанты, чем сближение с разгромленной Турцией. На вопрос Никольсона, как русское правительство представляет себе осуществление такой гарантии целости Турции по отношению к Италии, Бенкендорф должен был ответить откровенным признанием, что он и сам этого не знает, но что он «убежден, что нынешние наши отношения с Италией исключают всякую возможность каких-либо враждебных действий по отношению к этой стране»⁷⁹.

Турецкое правительство действительно выразило желание примкнуть к Антанте, при условии, однако, чтобы последняя поддержала ее против Италии в момент мирных переговоров, от чего Грэй, разумеется, категорически отказался. Таким образом, Турция, совершенно изолированная, не нашедшая защиты ни в одной из двух группировок европейских держав, превратилась в легкую добычу для ближайших своих соседей, и вопросом дальнейшего ее существования сделался вопрос о вхождении ее в одну из этих группировок.

В петербургском Министерстве иностранных дел также не представляли себе реальных результатов выступления в Константинополе и потому решили «использовать теперешнее политическое положение для того, чтобы побудить французское и английское правительства изложить – и притом письменно – в совершенно конкретной форме свою точку зрения на вопрос о Проливах, совершенно независимо от могущего быть заключенным соглашения между нами и Турцией». Мысль Грэя о «предварительном» соглашении с Турцией при этом признавалась даже крайне неудобной. С другой стороны, Нератов пояснял в письме от 2 ноября 1911 г., что дело идет не о срочном решении вопроса, а об уяснении «условий», при которых этот вопрос может быть решен. «Постараюсь, – отвечал Бенкендорф, – хотя все еще трудно подвинуть английское правительство на принципиальные обязательства в отношении будущих возможностей; сделаю попытку, но не уверен в ее успехе». Утешение он находит в той перемене, которая произошла в Лондоне за последние два года: в 1908 г. Грэй сказал, что когда-нибудь русские пожелания исполнятся, но теперь еще «слишком рано», теперь он не говорит «слишком рано», а заявляет о своей готовности действовать. Но действовать можно лишь при благоприятных обстоятельствах; он надеется, что они наступят, пока вопрос отсрочен, и т. д. Таким образом, при поражающей Бенкендорфа перемене в отношении России вообще вопрос о Проливах почему-то не трогается с места. Для объяснения этого странного обстоятельства Бенкендорф ссылается и на упрямство Грэя, и на «традиционный метод», но совершенно игнорирует сделанное по поводу проекта возражение, что в случае войны Черное море превратится в закрытое убежище для русского флота; он надеется, что теперь это возражение если и будет выдвинуто, то не англичанами. В конце концов он признается, что не отдает себе отчета в том, как можно использовать для данного вопроса несомненное стремление английского правительства укрепить и даже расширить сближение с Россией; все же он считает возможным достигнуть общего соглашения о Константинополе, Балканах, а может быть, и Малой Азии взамен предоставления Англии «Египта и т. д.»⁸⁰.

В совершенно секретном письме Извольскому от 28 ноября 1912 г. Сазонов сам характеризует русскую политику по вопросу о Проливах следующим образом ⁸¹:

«С самого начала кризиса мы не упускали из виду, что война может повлечь за собою изменение режима Проливов. В то же время мы опасались, однако, возбуждать этот вопрос раньше, чем вполне определятся размеры успехов балканских государств, вероятность занятия их войсками Константинополя и отношение других великих держав к событиям на Балканах. Это соображение внушило нам известную сдержанность по отношению к английскому предложению обсудить вопрос о возможности интернационализации Константинополя и о новых гарантиях пользования Проливами. По нашему мнению, основные интересы России не могут быть защищены в Проливах никакими договорными гарантиями и статьями, так как последние всегда могут быть обойдены; и мы должны всегда иметь в виду – какая реальная сила в действительности может обеспечить установленный в Проливах режим от каких-либо нарушений.

Само собою разумеется, еще отрицательнее отнеслись мы к исходившей из Вены попытке установить известный параллелизм между интересами нашими и Дунайской монархии: Россия должна была бы объявить себя незаинтересованной в отношении западной части Балканского полуострова, тогда как Австрия предоставила бы нам полную свободу действий в Константинополе. Исходя из положения, что какие-либо изменения в режиме Проливов могут наступить лишь по окончании войны и что, с другой стороны, мы не можем согласиться на компенсации, так как это нанесло бы ущерб интересам балканских государств, – мы соблюдали до сих пор выжидательную тактику, не упуская, однако, благоприятного момента для заявления наших пожеланий.

Хотя дальнейшее течение войны еще нельзя предусмотреть, однако можно признать, что в настоящий момент продвижение союзников достигло уже максимального предела и вероятность занятия Константинополя весьма мала. Вследствие этого остается в силе наше первоначальное положение, что Константинополь и достаточная по величине область на европейском материке останутся во владении Турции. Можно думать, что даже после победоносной войны Болгарии понадобится довольно продолжительное время, чтобы оправиться от своих потерь и окончательно утвердиться в завоеванных ею областях. Не менее трудные задачи ожидают и побежденную Турцию.

Россия, не участвовавшая в войне, обладает теперь возможностью, с одной стороны, распространить свое влияние между балканскими государствами, к которым должна быть причислена, если возможно, и Румыния, а с другой – укрепить свое положение в Турции, которая более, чем когда-либо, должна дорожить хорошими отношениями с Россией.

Все это побуждает нас в настоящий момент подходить с исключительной осторожностью к тем предложениям, которые могут быть нам сделаны другими державами в вопросе о Проливах. Мы должны остерегаться изъявлять одобрение установлению каких-либо ограничительных гарантий, которые могут стать в будущем препятствием к окончательному решению вопроса о Проливах сообразно нашим интересам. С другой стороны, мы не можем упускать благоприятного момента для осуществления некоторых, не столь радикальных, но все же имеющих значение изменений. Практичнее всего, нам кажется, трактовать вопрос о Проливах, как в 1908 г., то есть в смысле предоставления прибрежным черноморским государствам в мирное время, с соблюдением известных условий, гарантирующих безопасность Константинополя, выводить и вводить из Черного моря и в Черное море свои военные суда.

Конечно, в настоящий момент не может быть речи о заключении одностороннего соглашения между Россией и Турцией по этому вопросу; подобное соглашение нарушило бы наши отношения с балканскими государствами. Вряд ли оно и нужно, так как, вместо дружественных заверений, которые в свое время оказались бесплодными, вследствие самомнения турок, в наших руках есть гораздо более действительное средство воздействия на Турцию теперь, когда часть турецких войск переведена с нашей границы на театр военных действий. Величайшее значение мы должны, конечно, придавать позиции великих держав, и мы можем лишь констатировать, что за последние годы почва для благоприятного нам решения хорошо подготовлена. Как Вам известно, наши пожелания ни для одного европейского правительства не могут оказаться неожиданными, и каждое из них в свое время выразило условное согласие с ними. У нас нет желания по отношению к Австрии стать на точку зрения соглашения или компенсаций; но мы никогда не отрицали необходимости считаться с австрийскими интересами экономического и политического характера на Балканском полуострове. В вопросе о выходе Сербии к Адриатическому морю мы также советовали белградскому кабинету принять во внимание интересы соседнего с ним государства. Поэтому мы считаем себя вправе ожидать, что венский кабинет подобным же образом отнесется к нашим интересам в вопросе о Проливах. Во всяком случае, мы считаем, что сопротивление австрийской дипломатии в этом вопросе вряд ли может быть серьезным препятствием к осуществлению наших более чем скромных пожеланий⁸².

Таковы общие соображения, которыми мы руководствуемся в вопросе о Проливах. Сообщая их Вам на случай объяснения с Пуанкаре, считаю необходимым добавить, что мы считали бы неправильным выступить теперь же с какими-либо самостоятельными предложениями, так как путь компенсаций, как указано выше, не отвечает нашим интересам. Однако, если бы обстоятельства изменились и этот вопрос сам собою стал бы на очередь, нам было бы интересно уяснить точку зрения французского правительства для того, чтобы мы могли точно определить время и средства для достижения нашей цели».

На это письмо к Извольскому немедленно, 2 декабря, отозвался Бенкендорф письмом не менее интересным и гораздо более определенным, чем прежние его сообщения Нератову. Грэй считает, что в отличие от 1908 г. «почва» в достаточной мере подготовлена и что Россия может поднять вопрос о Проливах в связи с ликвидацией балканской войны, – как раз то, от чего Сазонов самым категорическим образом отказывался. Кроме того, Грэй остается на точке зрения тогдашнего своего меморандума и, в частности, необходимости предварительного соглашения с Турцией. Бенкендорф не думает, чтобы «эта предпосылка изменилась», и хотя Турция выходит ослабленной из войны, но это не значит, что она потеряла всякое значение в глазах Англии. Более того: в качестве чисто мусульманского и азиатского государства она представляет для Англии именно теперь в высшей степени важную державу. Итак, поддержка Англии обеспечена, – Грэй и Никольсон, по собственной инициативе, возбуждают вопрос о Проливах и советуют поставить его на предстоящей конференции, – но поддержка эта, как ясно даже Бенкендорфу, имеет целью решить вопрос в желательном «с английской, а не нашей точки зрения смысле». Поэтому, невзирая на пресловутую перемену в отношении к России, происшедшую в Англии, лондонский посол вполне присоединяется к точке зрения Сазонова, изложенной в письме к Извольскому.

Что касается Извольского, то, как мы видим, с ним и с гр. Игнатьевым велись в это время разговоры более серьезные, и ему приходилось вступать в единоборство с Сазоновым по вопросу об общей франко-русской политике против Германии и Австрии. Лишь в апреле 1913 г. Пуанкаре вспоминает о Константинополе – опять-таки ввиду угрозы занятия его болгарами – и предлагает морскую демонстрацию держав в Проливах и Мраморном море, на что Сазонов немедленно соглашается. С своей стороны Грэй предлагает через собрание послов обратить внимание правительств на необходимость принять сообща меры с целью сохранить султана в Константинополе, согласно с предыдущими решениями держав. В то же время неотложным стало решение вопроса с предъявленном победителями требовании контрибуции с Турции. В Париже это требование вызвало оппозицию банков и правительства, опасавшегося, что финансовое ослабление Турции, как писал Извольский Сазонову 24 апреля, нанесет ущерб имеющимся там у европейских держав и у их подданных интересам; парижские финансовые круги даже стремятся к разрешению «всех стоящих на очереди вопросов в пользу Турции», тогда как Грэй также имеет в виду, по сведениям Извольского, установление международного контроля (с ограничением расходов и вооружений) над Азиатской Турцией, ибо предвидимая уже «ликвидация этого государства может (в отличие от ликвидации Европейской Турции) привести к столкновениям, не поддающимся учету»⁸³.

Извольский приветствует эту мысль Грэя, ни слова, однако, не говоря о том, как эта комбинация может отразиться на режиме Проливов и на будущей судьбе Константинополя.

В письме Бенкендорфу от 1 мая Сазонов называет программу Грэя очень соблазнительной, поскольку дело идет об ограничении военных расходов Турции, но ставит обойденный Извольским вопрос: «Если турецкие вооружения будут ограничены, – где гарантия, что Константинополь и Проливы будут действительным образом защищены? Так как сухопутная граница между Турцией и Болгарией будет весьма длинной, не должна ли Турция делать величайшие усилия, чтобы быть в состоянии защищать столицу?

«Когда мы ставим этот вопрос, – продолжает не без юмора Сазонов, – это, конечно, повергнет в изумление тех, кто подозревает Россию в завоевательных планах. Мы, конечно, не хотим предупреждать будущее, но не можем не заметить, что, если оборона Константинополя и Проливов в решающий момент не будет достаточно обеспечена, это обстоятельство, весьма далекое от соответствия с нашими интересами, явится лишь опасным искушением для болгар, так как преждевременная постановка вопроса о Проливах могла бы поставить нас в крайне затруднительное положение. Если мы, следовательно, с одной стороны, не имеем никакого основания мешать Турции принимать меры, необходимые для того, чтобы отразить нападение на Константинополь и Проливы, то, с другой стороны, мы не должны опасаться слишком значительного усиления Турции после того, как только что она понесла беспримерное поражение. И так как вопрос о Проливах влечет за собою целый ряд других проблем, разрешение которых требует планомерной подготовки, то было бы опасно и преждевременно теперь же, до того, как вся эта программа разработана, говорить об уменьшении оборонительных средств слабой, самой по себе, Турции».

Далее Сазонов дает основательную критику английского проекта по существу: если цель международного контроля будет достигнута, то есть финансы Турции придут в порядок, то ничто не помешает ей усилиться и в военном отношении; если же этого не случится, то международный контроль приведет к гегемонии какой-либо одной державы и, во всяком случае, к борьбе между конкурирующими державами. В то же время у него «является невольное опасение, что учреждением европейского контроля свобода действий России в отношении Турции будет слишком ограничена. События складываются таким образом, что мы, не увлекаясь несбыточными утопиями, можем считаться с возможностью установить с Турцией лучшие отношения, чем это было до сих пор. Турция должна дать себе отчет в том, что Константинополь и Проливы находятся под сильной угрозой в будущем. Эта опасность в глазах турок будет перевешивать их традиционное недоверие к России; наш, до известной степени, общий интерес – предотвратить переход Проливов во владение другой державы, – сблизит нас с Турцией. Сверх того, турки придут к сознанию того, что наилучшее средство защиты против Болгарии состоит в использовании того влияния, которым Россия располагает в Софии. Это вовсе не предполагает враждебного отношения России к Болгарии. Последняя знает очень хорошо, что Проливы принадлежат к неоспоримой сфере интересов России и что в этом направлении с нашей стороны не может быть никаких колебаний и уступок»⁸⁴.

Эту точку зрения Сазонова решительно поддержал константинопольский посол Гире, телеграфировавший Сазонову 10 мая, что хотя лично он уверен в близком и окончательном крушении Турции, но сами турки отнюдь не расположены подчиниться кондоминиуму европейских держав и найдут опору в некоторых из них (в Германии, конечно), а с русской точки зрения «введение международного элемента в наши до сих пор прямые отношения с Турцией может только затруднить и отдалить осуществление нашего исторического стремления овладеть Проливами. Поскольку Турция не является крупным рынком сбыта для нашей торговли, мы нисколько не заинтересованы в ее возрождении. Наиболее выгодным для нас было бы, если бы временно в Турции восстановился в достаточной степени порядок для обеспечения личной и имущественной безопасности жителей, без различия религии и национальности. Это позволило бы нам отсрочить ликвидацию Турции до того момента, когда нашему участию в ней обеспечены были бы наибольшие выгоды».

Так же точно, как Англия добивалась в прежние годы усиления оборонительных средств Константинополя и Проливов против России, так теперь русское правительство озабочено способностью Турции противостоять нападению болгар. Сазонов опасается и «преждевременной» постановки вопроса с Проливах, но за будущее он спокоен: чрезмерного усиления Турции он не боится; времени достаточно, чтобы планомерно подготовить разрешение проблем, связанных с вопросом о Проливах, но надо только позаботиться, чтобы «больной человек» протянул до нужного момента, чтобы он был даже в состоянии защищаться против случайных претендентов на его имущество, в ожидании, когда оно будет взято у него «законным наследником». Обращает внимание фраза о «несбыточных утопиях»; вряд ли ее можно понять иначе, как указание на исход действительно невероятный – и все же упомянутый, – добровольный акт в стиле территориальных приобретений екатерининского царствования. Другое дело – возможность сближения Турции с царской Россией на почве «совместной» защиты Проливов; в эту возможность Сазонов твердо верит и обещает сделать ее целью своей политики. Очевидно, в течение подготовительного периода, нужного для разработки известной программы, наилучшая комбинация – это русофильская ориентация турецкого правительства, в действительности расчет качественно очень недалекий от «несбыточной утопии». Уже в это время французская дипломатия отмечает подозрительное соглашение Турции с Австрией об окончательной эвакуации турками Албании.

Возобновление военных действий на Балканах означало в первую очередь крушение престижа русского царя и его правительства, ибо арбитражу Николая II балканские правительства предпочли риск и тягости междоусобной войны. С другой стороны, отпала угроза Константинополю со стороны болгар, терявших и Адрианополь. Вернуть турок на линию Энос – Мидия, а болгар – в Адрианополь становится задачей петербургского правительства, усиленно предлагающего для обуздания Турции коллективную морскую демонстрацию. Англия и Франция готовы принять в ней участие, при условии если в ней примут участие все великие державы. Тирс полагает, что настал момент для военной демонстрации на кавказской сухопутной границе. Сазонов же предпочитает угрожать туркам от лица всей Европы. Однако Германия поспешила успокоить турок заявлением, что она в морской демонстрации, если таковая будет предложена, участвовать не может; римский кабинет сделал аналогичное заявление. Оставалось принимать в лондонском совещании послов платонические резолюции, напоминавшие об утвержденной лондонским трактатом линии Энос – Мидия, но не производившие никакого эффекта ни в Софии, ни в Константинополе; турки, во всяком случае, нашли уже гораздо более надежного, хотя и не более бескорыстного, защитника, чем царское правительство. Вся сазоновская стратагема оказывается, таким образом, «несбыточной утопией», и 25 июля Извольский предлагает, по поручению своего правительства, произвести морскую демонстрацию силами держав Тройственного согласия. Пишон и Палеолог отвечают на это указанием, что в результате произойдет разрыв европейского концерта и угроза европейскому миру; индивидуальное же выступление России еще опаснее, так как вызовет со стороны Австрии «или даже Германии» контрвыступление, то есть опасность войны еще более непосредственную. Лишь после того, как Грэй подал мысль о выдаче России мандата на выступление, П. Камбон, как меньшее зло, предлагает предоставить России, «как освободительнице Болгарии», свободу действий, но и тогда Пишон ставит условием предварительное – и невозможное – соглашение России с Германией.

Тем временем встал вопрос о Кавале⁸⁵, и завязалась вокруг него борьба интересов и влияний. Германская дипломатия внезапной диверсией выдвинула предложение о компенсациях в вопросе о пошлинах в пользу турок, как средство воздействия на них в вопросе об Адрианополе, очутившись в наивыгоднейшем положении и в Софии, и в Константинополе. Полуобещая болгарам Адрианополь, она предлагает в Петербурге вознаградить турок – если только они согласятся отказаться от Адрионополя – смягчением капитуляций. Сазонов, отказываясь от всякой поблажки туркам, продолжает требовать Адрианополь в пользу Болгарии, но так как Турция отвечает, в свою очередь, категорическим отказом, то болгары не извлекают из этой помощи никакой пользы для себя, тем более что столь же безуспешными оказались выступления Сазонова в пользу Болгарии и при решении вопроса о Кавале.

Таким образом, явное нежелание французского правительства идти на конфликт с Турцией и, из-за Турции, с центральными державами поставило царское правительство на другой день после обманчивого «первого триумфа» русской дипломатии в совершенно беспомощное положение; все угрозы Сазонова оказались мыльным пузырем, а все средства воздействия на Турцию могущественной Российской империи свелись к удивительному жесту – к отозванию в Севастополь двух легких военных судов, находившихся в Константинополе. Надо было окольными путями объяснять туркам угрожающий характер этой меры, предоставлявшей-де в распоряжение командующего Черноморским флотом эти две боевые единицы!..

Этим, а также выступлением на стороне греков в вопросе о Кавале не ограничилось французское правительство: оно продолжало доставлять Сазонову неприятности, выплачивая авансы по табачной монополии турецкому правительству. Французская «Желтая книга» упоминает о жалобах Сазонова по этому поводу, но умалчивает, конечно, о том, как отделывалось от этих жалоб французское правительство, сообщая Извольскому такие сведения, например, что выплачено будто бы 30 000 франков, тогда как в действительности – о чем Извольский сообщал потом с неподдельным изумлением – было выплачено 300 000 франков. Над Сазоновым как будто потешались и в Париже, и в других столицах, когда Пишон отговаривался тем, что в совете Regie des Tabacs французы будто бы в меньшинстве и потому решение о дальнейших выплатах зависит от немцев и австрийцев, а в Берлине русскому послу разъясняли истинное положение вещей, удостоверяя факт абсолютного большинства французских голосов. Сазонов принимает наконец (13 августа) германские предложения о компенсациях Турции за эвакуацию Адрианополя в надежде хоть этим улучшить положение русской дипломатии, продолжая, однако, хлопотать об удержании авансов, но турецкое правительство ответило на все посулы, увещания и угрозы заявлением, что оно двинет свои войска через Марицу для защиты мусульманского населения Западной Фракии от насилий болгарских войск. Обещание это оно выполнило, и болгарское правительство, под прямой угрозой новой войны, после откровенного заявления Сазонова Бобчеву 19 августа о неосуществимости непосредственных мер принуждения против Турции, должно было внять советам германской дипломатии вступить в непосредственные переговоры с Турцией. К началу этих переговоров выясняется, что не только в Берлине, но и в некоторых лондонских кругах «без неудовольствия, – как сообщал французский поверенный в делах в Лондоне, – встретили бы удержание турками Адрианополя»⁸⁶. Стычки албанцев, поддерживаемых Австрией, с сербами осложнили положение, привлекши снова к албанскому вопросу внимание правительств. Грекотурецкие разногласия подавали болгарам некоторую надежду на создание общего фронта против Греции. При таких обстоятельствах болгары уступили и подписали константинопольский мирный договор 29 сентября.

После заключения мира между Турцией и Болгарией значительно усилилась острота греко-турецкого конфликта. Вопросы об Эгейских островах и в особенности об Албании продолжали держать в напряжении европейскую дипломатию, биржу и финансовый мир. Во второй половине октября вызывает некоторую сенсацию внезапный австрийский ультиматум Сербии с требованием срочной эвакуации албанской территории, в пределах вновь образованного государства; выполнение Сербией этого обязательства ликвидирует этот инцидент; в середине ноября на бумаге улажен даже и греко-турецкий конфликт. Но в это время в Петербурге, в Лондоне и в Париже заняты уже назначением главы германской военной миссии, генерала Лимана фон Сандерса, командующим армейским корпусом в Константинополе, и все остальные неразрешенные вопросы отступают на второй план.