Kitabı oku: «Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I», sayfa 8

Иначе дело обстояло с транспортными средствами. Первый эшелон не мог быть посажен на суда ранее 10 дней. Морской министр отметил полную недостаточность имеющихся в Черном море перевозочных средств; кроме того, средства эти не приспособлены и не поддаются ни правильному учету, ни организованной мобилизации. Капитан Немитц пояснил, что со дня объявления мобилизации до высадки первого эшелона пройдет никак не менее двух недель. В один рейс может быть перевезено не более 20 000 человек; для перевозки же в один рейс двух или трех корпусов понадобится три года подготовительной планомерной работы. Главным средством достижения этого является «развитие нашего торгового флота в Черном море». Совершенно ничего не оставалось, как выразить пожелание о безотлагательной выработке мероприятий по развитию Черноморского торгового флота, после чего Гире снова поставил вопрос о необходимости срочных действий в случае «анархии» в Константинополе. Отвечая ему, морской министр сообщил, между прочим, о предстоящем в летние месяцы 1914 г. во время маневров в Черном море опыте десантной операции, от которой ожидаются полезные указания. Маневры эти, однако, уже не состоялись.

Так как десант, очевидно, возможен лишь при условии господства на море, то совещание перешло к вопросу о морских силах на Черном море.

Заместитель начальника морского Генштаба, капитан 1-го ранга Ненюков, сообщил следующие данные: «До сего времени нашему флоту принадлежало несомненное господство в Черном море, но осенью этого (1914) года в состав османского флота войдут два дредноута: заказанный Турцией в Англии „Решад V“ и купленный ею у Бразилии „Рио-Жанейро“. К сожалению, мы пока не можем противопоставить этим кораблям ни одного дредноута, и превосходство сил в Черном море, таким образом, в ближайшем будущем перейдет к Турции… Пока турецкий флот будет господствовать в Черном море, нельзя будет приступить к десантной операции, не устранив предварительно господства османских морских сил, а так как уничтожить их может оказаться неосуществимым для более слабого в это время русского Черноморского флота, то и самая возможность десантной операции отпадает, пока наши морские силы не приобретут перевеса». Соотношение сил начнет улучшаться лишь с лета 1915 г., да и то при условии, если турки не приобретут новых готовых линейных кораблей. Русские черноморские дредноуты будут достроены: «Императрица Мария» – к 1 июня 1915 г. и «Александр III» – к 1 сентября 1915 г. Тогда, если турки не усилят ничем более своего флота, общий перевес сил окажется вновь на стороне русского флота. К концу 1915 г. Черноморский флот должен усилиться третьим дредноутом («Екатерина II»), в следующем, 1916 г. – двумя крейсерами, и в 1917 г. – четвертым дредноутом, еще двумя крейсерами, восемью миноносцами и шестью подводными лодками. Однако этому противопоставляется турками программа, включающая шесть дредноутов и двенадцать эскадренных миноносцев. К этому морской министр добавил, что принимаются меры к скупке строящихся за границей линейных кораблей, которые, правда, не могут быть введены в Черное море, но, по крайней мере, не усилят и турецкого флота. Гире – на этот раз вполне справедливо – отметил, что приобретение турками двух дредноутов «дало им большую моральную силу», что с этим приходится считаться столько же, сколько с увеличением их материальной силы.

Обсудив в заключение вопрос о перевальной дороге на Кавказе, совещание формулировало пожелания о подготовительных мерах по укомплектованию намеченных для десанта воинских частей, для наибольшего ускорения мобилизации, о принятии срочных мер к усилению транспортных средств в Черном море, об изыскании способа сократить перевозку к Проливам первого эшелона, в размере одного корпуса, до четырех-пяти дней со дня отдачи о том приказа, о сооружении «в возможно скором времени»: а) второй бригады дредноутов в Черном море и б) стратегических железнодорожных линий на Кавказе и Закавказье.

Таким образом, как это отметил первый комментатор этого документа, М.Н. Покровский, в своей статье «Три совещания», для начала единоборства (с Турцией) за Константинополь нужна была отсрочка года на три¹⁰⁴. Заменить ее можно было только готовностью «допустить недопустимое» и признанием невозможного возможным.

Между тем конфликт из-за миссии Лимана был 16 января официально ликвидирован: Лиман получил старший чин по германской армии и на этом основании был возведен в звание фельдмаршала османской армии и в должность главного инспектора турецких войск, без прямого подчинения ему каких-либо воинских частей.

8/21 января Гулькевич, поверенный в делах в Константинополе, телеграфировал, что «отказ Лимана от командования корпусом считается здесь весьма крупным успехом, впечатление коего рискует быть значительно ослабленным, в случае неудачи новых наших настояний» (в частности, по поводу командования дивизией в Скутари); Николай II положил резолюцию: «Пока нам следует приостановиться от дальнейших настояний – дать немцам передышку» (Царское Село, 9 января 1914 г.)¹⁰⁵.

Бенкендорф уже 12 января (н. ст.) сообщил, что Никольсон выразил надежду, что Россия «удовольствуется этим моральным удовлетворением»¹⁰⁶. С другой стороны, «то, что ген. Лиман фон Сандерс 10 января 1914 г. был снят с командования и назначен главным инспектором армии и военных школ Турции, было принято в Германии как вынужденная уступчивость, как поражение в соревновании держав, которое вскрыло противоречия и обострило прежнюю натянутость отношений»¹⁰⁷. Через несколько дней становится известным из сообщения российского поверенного в делах в Константинополе, что германское правительство, рассчитывая на реализацию турецкого займа во Франции, предложило Турции купить два линейных корабля «Мольтке» и знаменитый впоследствии «Гебен». Сообщая об этом, Делькассе энергично советует помешать реализации займа и новому увеличению турецких морских сил, могущих быть направленными в первую очередь против Греции, а затем и против России¹⁰⁸.

Если французский посол в Вене еще 16 декабря 1913 г. мог писать, что «ощущение, что народы движутся к полям сражений, толкаемые непреоборимой силой, возрастает день ото дня»¹⁰⁹, то теперь, весною 1914 г., ощущалась уже потребность дать открытый исход обуревавшим правящие круги во всей Европе воинственным чувствам.

Март месяц ознаменовался газетной войной в Германии и России. Германская печать под знаменем борьбы против планов России – практическое следствие секретнейших особых совещаний – подняла кампанию против русского императора. Сухомлинов ответил на это пресловутой статьей «Биржевых ведомостей», формула которой («Россия готова к войне») для нас теперь вполне понятна: это был в равной мере воинственный выкрик в сторону Германии и Австрии, как и нетерпеливо и долго жданный ответ друзьям в Париже¹¹⁰. Именно в это время – в середине марта н. ст. – стало известным, что Австро-Венгрия вмешалась в переговоры между Сербией и Грецией с Салониках, заявив, что она не допустит больших прав в пользу Сербии в этом порту, чем те, которыми располагает она сама. Неуверенность в прочности Бухарестского трактата была столь велика, что 24 апреля Думерг, в присутствии трех свидетелей, допрашивал Грэя (во время пребывания последнего в Париже), правда ли, что английское правительство сочувствует пересмотру этого трактата¹¹¹. 27 мая французский посланник в Белграде сообщает, что, в связи с восстанием в Албании, Австрия принимает «обычные» меры предосторожности: передвижка войск на границе, концентрация речных военных судов, прекращение отпусков для военных и, наконец, объявление больших маневров в Боснии, в присутствии эрцгерцога и начальника Генерального штаба, – и что сербская печать отвечает на это обвинением Австрии в намерении оккупировать Албанию, проведя свои войска, в случае надобности, по сербской территории.

IV. Англо-франко-русский единый фронт против Турции

Между тем царскому правительству, вслед за формальной ликвидацией конфликта из-за миссии Лимана, удалось одержать несомненную дипломатическую победу над Турцией по армянскому вопросу.

Напомним, что русский (составленный Мандельштамом) проект реформ 1913 г. вызвал оппозицию со стороны Германии (при поддержке Австрии и Италии); турецкая же точка зрения на него была формулирована коротко впоследствии Джемаль-пашой так: «Не думаю, чтобы кто-нибудь усомнился в том, что через год после проведения в жизнь этого проекта Эрзерумский, Ванский, Битлисский, Диарбекирский и Харпутский вилайеты окажутся под протекторатом России или будут оккупированы русскими». Комиссия представителей держав не могла прийти к соглашению: лишь в сентябре 1913 г. Гирсу удалось, по словам Джемаль-паши, убедить Вангенгейма принять основные шесть пунктов. Турецкое правительство, чтобы избежать объединенного давления европейских держав, поспешило выработать общий план реформ, для проведения которых в Восточной Анатолии неофициально предложило Грэю послать – вместо русских – английских инспекторов. Грэй ответил, что английское правительство, по всей вероятности, отнесется сочувственно к этому проекту. Однако через две недели последовал официальный ответ на официальное же предложение, обусловливавший принятие предложения согласием русского правительства на эту комбинацию. Турки вынуждены были, таким образом, прийти к соглашению с Россией, каковое и было подписано в Константинополе 8 февраля (26 января) 1914 г. Гулькевичем (мы знаем, чем был отвлечен в это время Гире) и Саид-Халимом. Актом 26 января 1914 г., писал Гулькевич Сазонову, «официально подчеркнута руководящая роль России в армянском вопросе и как бы подтверждена 16-я статья Сан-Стефанского договора. Это обстоятельство не может, конечно, не отразиться самым благотворным образом на международном престиже России и окружить имя ее монарха новым обаянием в сердцах христиан Ближнего Востока… Что же касается Германии, то она вошла с нами в соглашение по армянскому вопросу с двоякой целью: во-первых, дабы иметь возможность сказать Порте, что она удержала Россию от широких реформ ценою своего согласия на более скромные, безопасные для Турции; во-вторых, дабы снискать расположение армян, которым Германия дорожит, ввиду их преобладания в Киликии, считаемой ею своей сферой влияния»¹¹². И в-третьих, мог бы добавить Гулькевич, для того, чтобы убедить турок окончательно в том, что только в теснейшем союзе с Германией Турция может найти спасение от неминуемой и близкой гибели. Мировая война прервала разработку плана реформ в турецкой Армении и сняла с очереди вопрос об иностранных инспекторах в Восточной Анатолии. Здесь мы находим один из существеннейших элементов для ответа на вопрос об обстоятельствах, повлекших за собой вступление Турции в союз с Германией и в войну. Вот что, в связи с вышеизложенным, писал Джемаль-паша: «Конечно, единственной нашей надеждой было через мировую войну освободиться от всех этих договоров, наносивших столько ущерба нашей независимости, и получить возможность в будущем жить как независимая и свободная нация… Так же точно, как главной нашей целью было аннулировать капитуляции и Ливанский статут, так в отношении армянских реформ мы хотели освободиться от соглашения, к которому нас вынудило давление со стороны России»¹¹³.

Образования единого фронта держав Антанты и по вопросу об Армении, и по вопросу о миссии Лимана было более чем достаточно для того, чтобы турки наконец сами поверили, что близок час ликвидации их самостоятельного политического существования. «Мы хотели реорганизовать нашу армию, и с этой целью обратились к Германии. Германская военная миссия приехала в Константинополь, и в результате боеспособность турецкой армии значительно усилилась, а вместе с тем усилилась и оборона Проливов. Вполне естественно, что русские воспротивились этому, ибо они всегда считали своим законным наследством Константинополь… Но разве можно допустить, чтобы эта политика вмешательства во внутренние дела соседнего государства проводилась без согласия на то Англии и Франции? Конечно нет»¹¹⁴.

Хорошо известно, что, несмотря даже и на это, в правящих турецких кругах германофильская ориентация возобладала не сразу. Сторонники сближения с Францией сделали весьма решительные попытки найти исход из создавшегося положения, помимо союза с Германией, обрекавшего, как всем было ясно, Турцию на войну с Тройственным согласием. Известно, какие драконовские условия займа поставило французское правительство. Рассказ Джемаля о его парижских переговорах излагает так историю крушения плана вхождения Турции в группу Тройственного согласия: «Франция и Англия, – говорил уже после сараевского убийства Джемаль директору политического департамента французского министерства иностранных дел де Маржери уполномоченному Вивиани, ввиду его отъезда в Россию, вести эти переговоры, – стремятся зажать центральные державы в железное кольцо. Это кольцо замкнуто всюду, за исключением юго-востока. Если Турция присоединится к Антанте, Болгария, очутившись изолированной на Балканах, вынуждена будет присоединиться к нам».

Условием этого Джемаль ставил решение вопроса об островах, занятых греками. Он не скрывал и другой, не менее важной для Турции цели: «Вы должны принять нас в группировку держав Антанты и этим самым защитить нас от постоянной угрозы со стороны России».

На это последовал пространный ответ, существеннейшей частью которого было заявление: «Прежде чем заключить с вами союз, мы должны получить согласие на это со стороны наших союзников, шансы на которое мне представляются весьма сомнительными». «Я отлично понял, – заключает свой рассказ Джемаль, – что Франция не хочет выпускать нас из железных тисков России и что мы ни в коем случае не можем ждать от нее помощи». Конечно, в это время нащупывалась почва в обратном направлении, с той разницей, что с германской стороны прием был совсем иной, так как, по всем данным, в том числе и по показанию Джемаля, Германия сама предлагала Турции союз с предоставлением ей равенства с Австро-Венгрией, на что и последняя, немедленно по подписании условий союзного договора с Вангенгеймом, изъявила безоговорочно свое согласие.

Джемаль, один из членов правительства, в первую очередь осведомленных великим визирем о происшедшем, «сильно призадумался» над вопросами: требовало ли этого союза благо Турции? Если бы не спешить с заключением его, не предложила ли бы противная сторона более выгодный и менее рискованный союз? Что, собственно, заставило Германию и Австрию принять Турцию на равных основаниях в союз? Ибо, насчет бескорыстия берлинского правительства у турецкого министра, разумеется, не было иллюзий.

И вот как излагает он результаты своих размышлений: Россия всегда была, есть и будет вечным врагом Турции, стремящимся к завладению Константинополем. Неудача на Дальнем Востоке и парализованность на Среднем заставили ее обратить снова все свои силы против Турции. В то же время Англия боялась теперь несравненно меньше появления России в Армении или даже в Константинополе, чем германской экономической экспансии в направлении Персидского залива; стремясь завладеть Месопотамией, она готова была на сделку с Россией, при условии вытеснения силами России германцев из Малой Азии. Франция уже хозяйничала в Сирии. Закрепляя за собой помощь русского солдата, и Франция, и Англия не могли идти против русских планов изоляции и дальнейшего раздела Турции. «Вот почему я, никогда не ожидавший выгод от союза с Германией, получил такой решительный отказ от Франции в ответ на просьбу защитить нас от России. Отказавшись от посылки своих чиновников в восточные области Малой Азии, Англия тем самым дала нам понять, что она не может идти против желания России». Кроме того, английские империалисты уже, по словам Джемаля, мечтали получить в свое распоряжение титул халифа с тем, чтобы возвести в этот сан собственную креатуру.

«В то время как я увлекался призрачными надеждами (найти помощь против России у Франции и Англии), мои коллеги оказались перед фактом предложения нам союза с державами Тройственного союза, точнее, союза с Германией… Подумать только, сама Германия предлагает нам союз (на равных правах) после того, как мы полгода делали все усилия, чтобы не остаться изолированными, искали сближения с какой-либо группировкой государств и бесплодно пытались заключить союз с Болгарией… Следует ли нам отвергнуть это предложение? Англия уже завладела Египтом и стремится завладеть Месопотамией и Палестиной, не забывая и Аравию; о России нечего и говорить. Это – со стороны Антанты. Державы же Тройственного союза – Австрия и Италия – сорвали с Турции, что хотели и могли, и, вероятно, удовлетворились. Если же у Италии есть планы в области Адалин, то, во всяком случае, это создает пропасть между нею и Антантой. Что же касается Германии, то это была «единственная держава, хотевшая усиления Турции; в интересах Германии было всеми силами не допустить ослабления Турции… Германия не могла бы сделать Турцию своей колонией… и смотрела на Турцию только как на звено в цепи своих экономических перспектив на Востоке… Единственным выходом для Германии из железных тисков Антанты было помешать расчленению и ослаблению Турции. Итак, перед нами были две группы держав: одна из них стремилась поработить нас, тогда как другая стремилась дружески сблизиться с нами… и заключить с нами союз на основе равных прав и обязательств. Можно ли было отвергнуть это предложение?»

«Во-первых, – продолжает Джемаль свою защиту решения, к которому он примкнул, – в случае союза с Германией и Австрией ни одно из малых балканских государств не посмело бы пытаться вмешиваться во внутренние дела страны, состоящей в союзе с такими могущественными державами, так что с этой стороны мы будем наконец оставлены в покое. Во-вторых, ни одна из держав Антанты не рискнет поднять на нас руку из опасения, что начнется общеевропейская война. Помимо этого, германская наука, техника, торговля будут к услугам Турции, которая, с их помощью, освободится вскоре от ига капитуляций. Если обшеевропейская война не начнется в течение 5—10 лет, то Проливы и побережья будут укреплены, армия, экономика и финансы приведены в должное состояние, так что Турция сможет смело принять участие в этой войне».

V. Свидание в Констанце и начало войны

Раньше, чем закончить рассмотрение подготовительного к войне периода, необходимо коснуться последнего этапа в русской предвоенной политике – свидания русского царя с румынским королем в Констанце. Мы знаем уже, что привлечение Румынии на сторону Тройственного согласия признано было в Петербурге важнейшей из предвоенных задач царской дипломатии. Предприняв для этой цели поездку с царем в Румынию, Сазонов, с замечательной решительностью и простотой, взялся за дело: добиваясь от Братиано «достаточно ясного ответа»¹¹⁵, он «поставил ему прямо вопрос: каково было бы отношение Румынии к вооруженному столкновению между Россией и Австро-Венгрией, если бы первая из них была вынуждена обстоятельствами начать военные действия».

Сазонов спокойно отмечает, что Братиано был поражен этим вопросом. Вопрос не мог не поразить любого собеседника, но в тысячу раз поразительнее должен был он показаться тому же Братиано через две недели, когда в Сараеве прогремели – на весь мир – выстрелы сербского гимназиста. Здесь не место углубляться в оценку этого обстоятельства, в связи с известными теперь уже и у нас разоблачениями Станоевича¹¹⁶.

Братиано, продолжает Сазонов, «видимо пораженный моим вопросом, в свою очередь спросил меня, допускаю ли я возможность наступления в близком будущем подобных обстоятельств и, в связи с этим, общеевропейской войны. Я поспешил успокоить Братиано, сказав ему, что имею основание надеяться на сохранение мира в Европе и что, в смысле вооруженного столкновения России с Австро-Венгрией по почину России, я могу себе представить таковое только в том случае, если на почве албанского вопроса или под каким-либо другим предлогом Австрия пожелает напасть на Сербию с целью нанесения этому королевству чувствительного удара, к чему мы, вероятно, не могли бы остаться равнодушными»¹¹⁷.

Без сомнения, наряду с этим разговором соглашение о совместном выступлении в Константинополе для предотвращения закрытия Проливов, в случае обострения греко-турецкого конфликта, имело второстепенное значение. Очевидно, его рассматривали исключительно как средство закрепить румыно-русское сближение, считая, что оно – как это и было отмечено Сазоновым в его докладе – особенно польстит румынским самолюбиям. Высказанное Николаем II по поводу эвентуального закрытия Проливов, в связи с греко-турецким конфликтом, намерение «силою открыть Проливы» свидетельствует о высоком подъеме настроения в Петербурге, в результате завершения Тройственного согласия и первых плодов его: полупобеды в инциденте с миссией Лимана и полной победы в вопросе об армянских реформах.

Через две недели случилось то, о чем говорил Сазонов Братиано: «предлог» для нападения Австрии на Сербию был дан убийством эрцгерцога в Сараеве. В задачу нашу не входит рассмотрение последующих фаз политического кризиса, закончившегося мировой войной. Напомним лишь, что «начать военные действия» – как это полагалось бы по диспозиции французского и русского штабов – России не пришлось по двум причинам: 1) нужно было, для облегчения задачи лондонскому правительству, предоставить во что бы то ни стало инициативу «нарушения мира» и нападения Германии, 2) раз до выступления Германии не удалось нанести удар Австро-Венгрии, нужно было все внимание и все силы сосредоточить на давлении на Германию для спасения Франции. Механизм Тройственного согласия выдержал испытание; первое, маленькое, передаточное колесо – Сербия – на этот раз действительно привело в движение Россию: Россия, известно как, вплоть до «ломания» телефонов, мобилизовалась. На этот раз в Париже не в чем было упрекать русский Генеральный штаб, и с Извольским говорили там в «приподнятом и сердечном» тоне.

Первый царский манифест определил цели войны с Германией: «Ныне предстоит заступиться за несправедливо обиженную родственную страну» и «оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав».

Второй манифест – по поводу войны с Австро-Венгрией – заявлял: «Видит Господь, что не ради воинственных замыслов и суетной мирской славы подняли мы оружие, но, ограждая достоинство и безопасность Богом хранимой нашей империи, боремся за правое дело».

В «историческом» заседании Государственной думы 26 июля (ст. ст.) 1914 г. Родзянко выразился еще красноречивее: «Мы все хорошо знаем, что Россия не желала войны, что русский народ чужд завоевательных стремлений, но самой судьбе было угодно втянуть нас в военные действия. Жребий брошен, и во весь рост встал перед нами вопрос об охране целости и единства государства». Этот лепет растерявшегося екатеринославского помещика, в недобрый час призванного сообща с Сазоновым, Сухомлиновым и Янушкевичем спасать «целость и единство государства», отражает недоумение и беспомощность человека, обязанного говорить от имени русского народа о том, что произошло в июле – августе 1914 г.

В письме князя Г.Н. Трубецкого (посланник в Белграде) к М.Н. Гирсу от 7 августа читатель найдет следующие интересные строки: «Если Бог даст нам успех, то встанет вопрос о выгодах, которые нам желательно извлечь из войны, требующей столь громадного напряжения всех сил страны. То, что мы можем приобрести на наших западных границах, есть скорее выполнение неизбежного исторического долга, чем наша прямая выгода… Невольно прежде всего мысль обращается к Проливам».

И действительно, вступление Турции в войну сразу меняет положение: война приобретает смысл и цель. Манифест Николая II о войне с Турцией не отвергает ни «воинственных замыслов», ни «суетной мирской славы», а, наоборот, заявляет о близящемся «разрешении исторической задачи, завещанной нам нашими предками, на берегах Черного моря». В заседании Государственной думы 27 января 1915 г. Родзянко комментировал это событие следующим образом: «Одновременно народный дух усилил мощь народного самосознания и ясное понимание им своей исторической задачи… С крестом в груди и в сердце, по призыву своего царя, не дрогнув перед врагом, сознательно выполнит он¹¹⁸ царский завет и откроет России пути к разрешению завещанных ей предками¹¹⁹ задач на берегах Черного моря и устранит вечную угрозу немецких держав общему миру и спокойствию». Перед «задачами на Черном море» отступила на задний план даже защита «общего мира» от «угрозы немецких держав».

Князь Е.Н. Трубецкой, московский либеральный профессор и публицист (брат белградского посланника), писал сначала о «мировой задаче России» в войне: «Обладая огромной территорией, Россия не заинтересована в ее увеличении; политика захватов может причинить нам не пользу, а вред; нам нужно не умножить, а только сохранить наши владения. Но именно стремление к сохранению достояния отцов, этот территориальный консерватизм делает Россию естественной защитницей и покровительницей слабых и угнетенных народностей, всех тех, кому грозит поглощение и порабощение… Зашита слабых и воскрешение малых народов, поглощенных сильными, – такова историческая задача, волею судеб навязанная России… Мы сражаемся за право национальностей вообще, за самый национальный принцип в политике в полном его объеме»¹²⁰.

Но тот же Е.Н. Трубецкой писал после этого в «Русских ведомостях»: «Россия борется за независимость всех стран Европы, коим грозит германское завоевание и владычество. Пусть же эта война приведет и к обеспечению ее собственной независимости. Ведь именно как вопрос о независимости России, ставится теперь вопрос о Проливах. Совершенно очевидно, что нейтрализовать их – значит создавать для нас полную – и экономическую и политическую – зависимость от Германии».

П.Н. Милюков дал законченную, официозную формулу:

«Вступление Турции в число наших врагов дало возможность поставить на очередь окончательное разрешение вековых задач нашей ближневосточной политики.

Целью ее в настоящее время должно быть сделано приобретение Босфора и Дарданелл в полное обладание России, вместе с Константинополем и достаточной частью прилегающих берегов, чтобы обеспечить защиту Проливов»¹²¹.

И экономист профессор М. Туган-Барановский: «Историческое стремление России к открытию свободного выхода из Черного моря обещает на этот раз увенчаться полным успехом, и это откроет блестящие перспективы для экономического развития всего нашего юга. Именно в этом направлении Россия и может получить достаточную награду за все понесенные ею в эту невероятно тяжелую войну большие жертвы»¹²².

Между тем изданная в 1914 г. «Оранжевая книга»¹²³ совершенно правильно устанавливает факт переговоров между державами Тройственного согласия и Турцией о соглашении (телеграммы Тирса от 6 и 7 августа, Сазонова – 8 и 10 августа, Извольского – 9 и 11 августа ст. ст.). «Оранжевая книга» при этом лишь тщательно скрыла все, что могло дать читателю представление о содержании этих переговоров и предполагаемого соглашения.

Мы знаем уже, что одновременные действия на Западном фронте против Германии и Австрии и на черноморском против Константинополя и Проливов считались русским Генеральным штабом недопустимыми и невозможными. Отсюда проистекала необходимость удержать всеми мерами Турцию в спокойном состоянии до тех пор, пока не будут достигнуты решительные успехи на главном театре военных действий. Политика эта опиралась на предположение, что Турция примирится с реквизицией своих военных судов Англией¹²⁴ и останется безучастным свидетелем борьбы двух коалиций (от исхода которой, однако, зависело ее дальнейшее существование) – даже и после того, как державы Антанты отказались принять ее в качестве союзника и этим гарантировать ее от дальнейшего наступления со стороны России.

«Нет сомнения, – телеграфировал Гире Сазонову 2 августа (н. ст.), в день формального подписания германо-турецкого «союзного» договора, – что, опасаясь нас и подозревая нас, вследствие наветов наших недоброжелателей, в намерении захватить ныне же Босфор, Турция в душе желает успеха наших врагов…¹²⁵ По отзыву нашего военного агента, турецкая армия в настоящий момент в таком состоянии, что не представляет для нас пока опасности. При этих условиях я полагал бы, что, принимая все меры предосторожности в наших пределах, нам не следовало (бы) при нынешних событиях входить с нею в какие-либо препирательства по поводу военных ее мероприятий, пока они не носят агрессивного против нас характера».

С этим отзывом о состоянии турецкой армии в это время вполне совпадают свидетельства германских политических деятелей (Лимана фон Сандерса), а также Джемаль-паши. Германское правительство признавало, что Турция, подписавши союзный договор, осталась «несоюзоспособной», что немедленное вступление ее в войну только затруднило бы положение центральных империй. Если бы державы Антанты, «прекрасно знавшие, что у нас нет ни одного солдата, – говорит Джемаль, – ни в Дарданеллах, ни в Константинополе, ни на русской границе, внезапно атаковали бы нас в Дарданеллах и в Босфоре, одновременно наступая на Эрзерум, и после занятия Константинополя и Эрзерума вступили бы вглубь Анатолии через Сивас, наша армия не была бы способна до конца войны закончить свою мобилизацию и гибель Османской империи была бы предопределена с самого начала». Турецкое правительство и германский посол так именно и смотрели на положение, и поэтому было в Совете министров решено объявить о нейтралитете Турции, мотивируя всеобщую мобилизацию необходимостью обеспечить этот фиктивный нейтралитет от покушений с какой бы то ни было стороны… Даже те из наших коллег-министров, которые не знали о заключенном нами союзе с Германией и о принятых нами, в силу этого, обязательствах, одобрили всеобщую мобилизацию, как меру мудрой предосторожности»¹²⁶.

Таким образом, турецкое правительство должно было спешно приводить армию в боеспособное состояние, а в то же время официально сохранять нейтралитет, до последней минуты обманывая не только союзных дипломатов, но и собственную свою страну. То, что обман этот так блестяще удался, объясняется тем, что половина министров была в числе обманутых и, следовательно, тайна не выходила из узкого круга лиц; обманутые министры с полной искренностью и верою в нее распространяли и поддерживали эту ложь, и, наконец, сами «посвященные», под впечатлением выступления Англии, вели – по крайней мере, Энвер – до прибытия «Гебена» и «Бреслау» двойную игру¹²⁷.