Kitabı oku: «Последние», sayfa 3

В этот момент по всему моему телу – от пят до макушки – пробежал жуткий холод. Я забыла, что в руках держала травы с медом, ибо пальцы мои онемели и потеряли всякую чувствительность. Деревянная миска со всем содержимым рухнула на пол, глухо стукнув оземь.

Появление на крыльце женщины, которая, по моему мнению, находилась при смерти, означало только то, что при смерти кто-то другой. С каждым ее тяжелым вдохом я осознавала это глубже. И сама смерть задышала мне в спину.

Я надеялась. Я желала, чтобы тот, кого описывал Буляков, был братом Виктора. Эти мерзкие мысли засели в моей голове, и я подумала, что поругаю себя за них потом. Сейчас они слишком были мне нужны, потому что являлись единственной нитью, за которую я могла держаться, дабы не упасть в кромешный ад.

Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.

Буляков издал усталый, сострадающий вздох, немного пропитанный сожалением, и наклонился, чтобы поднять миску, попутно произнося, возможно, вселяющие надежду слова. А потом он задал мне какой-то вопрос, который я не услышала.

Потому что за его спиной стояла мать, всем своим весом опирающаяся на одного из своих сыновей. И Виктор не был этим сыном.

Сейчас он лежал в своей постели, утомленный сильным жаром, без сил, и страдал от боли, что распускалась по всему телу алыми цветами. В костлявых пальцах смерти покоился не брат Виктора, не его мать – а он сам. Человек, которого я любила всем сердцем и чью потерю я не смогла бы пережить, покидал меня.

Я больше не могла оставаться на месте. Я верила и собиралась верить до конца, что смерть можно победить во второй раз. И в третий, а затем еще. Всегда. Но жизнь никогда меня не жалела, поэтому каждая секунда в любой момент могла оказаться последней.

Проскочив на шатающихся ногах мимо всех троих, я разом преодолела все ступеньки и влетела в дом. В нос сразу ударил запах разнообразных трав и спирта. А воздух пропитался слезами и ожиданием смерти.

Сложившееся в доме настроение опустилось на меня тяжелым камнем. Я задыхалась, не чувствуя живого воздуха – повсюду, абсолютно везде витала безысходность.

Ноги вели меня к комнате любимого. Даже оказавшись бы здесь впервые, я смогла бы понять, куда идти – в одной из комнат раздавалось тяжелое, хриплое дыхание.

Войдя в помещение и обнаружив Виктора в промокшей и пропитавшейся запахом пота постели, я невольно задержала дыхание и замерла. Он находился в беспокойном забытье, часто сглатывал и еле слышно стонал.

Не издавая ни звука, словно охотник, подкрадывающийся к лани, я подошла к кровати, казалось, сотканной из боли, боясь спугнуть спасительный сон Виктора. Как бы мне хотелось, чтобы он открыл свои карие глаза и произнес хоть слово. Но это бы означало вернуть его к боли. Я не могла так поступить, несмотря на сокрушающую тоску внутри.

Рядом с изголовьем кровати стоял маленький табурет, на котором покоились инструменты Булякова – стакан, по всей видимости, наполненный спиртом, пучок трав, а рядом ступа с перемолотой зеленью. Чуть поодаль лежала губка, пропитанная неизвестным мне раствором.

Я аккуратно дотронулась до компресса на лбу больного – повязка была еще мокрая. Виктор вдруг немного поморщился, веки его дрогнули, а затем он повернул голову лицом ко мне, неосознанно последовав за моей рукой.

«Ничего, – подумала я. – Мы справимся. Ничто не сможет нас разлучить, любовь моя».

Под его глазами залегли темные круги, и сейчас я неожиданно для самой себя отметила, как сильно впали его щеки. Неужели аппетит у него пропал уже давно? А я даже не заметила этого. Куда я смотрела? Всегда, каждую минуту нужно было помнить о его прошлом. Но упрямый человеческий мозг твердил, что горе приходит к другим.

Я поняла, что, полностью погрузившись в море любви, не услышала, как беда постучалась в нашу дверь.

Ноги мои перестали меня держать, и я упала на колени перед безжалостной силой. Что-то пыталось вырваться из меня наружу. Голова закружилась, к горлу подступил ком. Я закрыла глаза руками, со всех сил прижимая их к лицу. Физическая боль притупляла ту, что зарождалась в глубине. Слезы пытались вырваться из-под жарких ладоней, но я ни за что не позволяла им сбежать.

Неожиданно дыхание перехватило, и я попыталась вдохнуть ртом воздуха. Но из открытых уст вдруг вырвался нечеловеческий крик. Он оглушил меня.

Я не могла остановиться и кричала, кричала, кричала, буквально раздирая горло душераздирающим воплем.

–Витенька, любимый мой! Проснись, я тебя умоляю! – Не ведая, что творю, я кинулась к нему на грудь. Пыталась трясти за плечи. Такое близкое присутствие смерти лишило меня рассудка. –Господи, забери лучше меня!

Я подняла лицо вверх и обращалась к неизвестному, повторяя один и тот же вопрос – «почему». Почему именно он? Почему именно сейчас? Почему именно так, не давши попрощаться?

Комната вокруг поплыла, и мне вдруг показалось, что все происходящее творится не здесь, не со мной. Что это неправда, а всего лишь дурной сон или наваждение. Я не должна этому верить.

Неожиданно сильные руки вызволили меня из терзаний и сумасшедшего бреда, что творился в моей голове. Ко рту поднесли кружку с теплым травяным настоем – ясно ощущался аромат полевой ромашки. И хоть я и понимала, что от меня хотят, мое тело не реагировало на действия или слова людей, оказавшихся в комнате.

Тогда уверенной рукой мне дали пощечину, боль от которой вдруг пронзила все тело и заставила разум отрезветь. В моих глазах отразилась ясность, и я услышала голос Булякова:

– Пей.

Я все также была абсолютно дезориентирована, но немного окрепший разум подсказывал повиноваться требованиям говорившего. Трясущимися руками попыталась взять кружку, но она так и норовила выпасть. Поэтому Буляков сам принялся поить меня своим лекарством.

Я надеялась на мгновенное действие настоя, потому что выносить то, что испытывала сейчас, с каждой минутой становилось все более невозможно. Похоже, я полностью осушила кружку в стремлении обезболить душу. Буляков небрежно всунул в руки рядом стоящему человеку ненужную больше посуду и посадил меня на неизвестно откуда взявшийся табурет.

Затем он что-то рассказывал, спрашивал, махал руками, но я вдруг почувствовала дикую усталость. Глаза закрывались сами собой, но я усердно пыталась разлепить веки. Мне нельзя было засыпать, это означало оставить Виктора, а вдруг, когда я в следующий раз очнусь, его уже не станет. Думать об этом было невыносимо, и я отрицательно покачала головой, не совсем понимая для чего. Явно не в ответ Булякому, так рьяно пытающемуся разузнать о моем самочувствии.

Я кое-как подняла руку и схватилась за рукав его рубахи. Хотя «схватиться» – довольно уверенно сказано. Скорее я изо всех сил пыталась удержать свою руку на его, лишь бы он замолчал и выслушал меня.

– Я не могу оставить его, – голос мой был слишком тих, и мужчине пришлось поднести ухо к самому моему рту. – Не имею права.

– Ты должна поспать, – ответили мне. – Только так ты сможешь помочь ему.

Его голос словно вводил меня в транс, но на самом деле этому способствовали неожиданное сильнейшее потрясение и настой из трав. Я уже совсем ничего не могла разобрать и прежде чем провалилась в желанное забытье, назвала последнюю просьбу.

– Пожалуйста, не дайте ему умереть.

Глава

III

Когда я открыла глаза, вокруг стояла полнейшая тишина. Не было ни единого звука – чьего-то дыхания, шагов, шуршаний; птицы за окном не пели, ветер не выл, дождь не поливал землю. Время словно остановилось. В помещении царил полумрак, и я не могла понять, какое время суток на дворе, где я, что вообще происходило до того, как я обнаружила себя здесь.

Ответы приходили постепенно.

В потемках я узнала свою комнату – напротив кровати стоял старый комод, в котором лежали мои вещи. Над комодом висело маленькое зеркальце, которое я уже давно не протирала. К кровати, на которой я, по всей видимости, спала, был придвинут стул, будто на нем кто-то сидел, задумчиво наблюдая за моим сном. Окно было хорошо зашторено, из-за чего солнечный свет не мог проникнуть в комнату и стал искать лазейки.

В абсолютном беззвучье я почувствовала себя единственным человеком на всем белом свете. Грусть настигла мое сердце, и в этот момент я поняла, что упустила что-то важное.

Наткнувшись взглядом на чашку, наполненную светлым настоем, меня словно разразила молния – Витя!

Я стремительно соскочила с кровати, но сделав только первый шаг, рухнула на пол – ноги меня не держали. Онемения я не чувствовала, их просто сотрясала дрожь. От удара в голове появилась пульсирующая боль, отдающая в затылок, и я поняла, что не смогу самостоятельно подняться. Я хотела позвать на помощь, но оказалось, что голос совсем пропал, а в горле пересохло. Поэтому первый звук перебился сильным, отхаркивающим кашлем, который никак не мог прекратиться.

Мне оставалось только выплюнуть свои легкие, когда хлопнула входная дверь.

–Аня! – Воскликнула мама и тут же подбежала ко мне.

Она помогла принять мне вертикальное положение, а затем нетерпеливо схватила чашку с тумбы рядом с кроватью, попутно расплескав половину содержимого.

–Пей, Анют, – матушка пыталась поднести кружку с остывшей жидкостью к моим содрогающимся губам, но поняла, что сначала нужно усмирить кашель, и поэтому похлопала меня по спине пару раз. – Ты почти двое суток проспала, у тебя истощение уже.

Я прекрасно услышала, что она только что сказала, но сильное желание наконец промочить горло взяло верх над желанием получить ответы. Матушка держала возле моих груб кружку, в которую я вцепилась пальцами, наклоняя в удобное для меня положение, и большими глотками поглощала настой. Будто я заблудившийся в пустыне путник, вдруг нашедший флягу воды.

Осушив чашу, я глубоко вдохнула. Кашель стал реже, а потом и вовсе прекратился. Мне нужно было перевести дыхание, поэтому, по-прежнему сидя на коленях, я держалась за плечо матери и усердно пыталась отдышаться. Я хотела многое спросить, но недостаток воздуха мешал моим планам. Однако матушка всегда была проницательной, поэтому начала сама:

– Лидия пришла ближе к ночи. Мы с отцом думали, что вы на Лавке сидите, а она нам все рассказала. Пришлось тут же запрячь повозку – на руках бы мы тебя не донесли. Отец за сердце хватился, когда мы тебя увидели, – у женщины дрогнул голос, и она крепко обняла меня. – Мы не знали уже, что и думать. Сидела ты в кресле напротив кровати Виктора, то ли кошмар тебе снился, то ли рассудок потеряла – глаза закрыты, а слезы текут ручьем, сама дергаешься и стонешь. Да Витеньку зовешь. Бледная, как покойница. Благо, Игорь Александрович там был, успокоил нас, все объяснил.

Я держалась за мать так, будто она была единственным, что не позволяло мне снова сойти с ума. Весь ужас ситуации вновь накрывал меня с головой. Я желала, чтобы это было затянувшимся кошмарным сном, но рассудок разрывал меня на части – частица разума, не пораженная горем, постоянно твердила мне, шептала на ухо, что все это – реальность, от которой не скрыться.

–Он жив? – собравшись с силами, спросила я.

Это было единственным, что интересовало меня на тот момент. Я безумно боялась услышать ответ, ровно, как и не услышать. Господи, если он… Даже представить было страшно.

–Жив, Анюточка, жив, – ответила матушка, гладя меня по волосам, и голос ее все так же трепетал. – Только так и не проснулся.

Я должна была срочно оказаться рядом с ним. Иначе сойду с ума. Иначе нет мне прощения.

Но как только я напряглась, дабы встать, тело пронзила резкая боль, и бессилие наряду с беспомощностью вернулись ко мне.

– Нельзя тебе вставать! – Взволнованно, но в то же время твердо сказала матушка. – Ты почти двое суток пролежала. Тебе нужно силы восстанавливать.

– Ну не могу я просто так тут сидеть! – Сорвалась я, сама того не ожидая. – Не могу, пока он там умирает!

В бессилии перед обстоятельствами, я закрыла лицо руками и зарыдала, не сдерживая крик. Как рыдают во весь голос маленькие дети, когда мама не покупает им конфеты. Как же плохо от того, что я уже взрослая, которая плачет по умирающему.

Я и раньше сталкивалась со смертью, но она не подходила ко мне настолько близко. Первая смерть всегда сопровождается неверием. Это неправда, это невозможно – вот, что вы будете думать на тот момент. Вторая, третья и далее – просто приносят боль. Теряя знакомых и дальних родственников, я четко усвоила это. И думала, что знаю, как поведу себя дальше.

Но реальность оказалась не такой, она оказалась более жестокой и непримиримой с абсолютно всеми обстоятельствами. Сейчас я была разбита, уничтожена; меня не было в этом мире, я всего лишь держалась за его край, отчаянно пытаясь удержаться где-то в невесомости. Эта реальность поставила меня на колени и позволила лишь наблюдать со стороны.

Криком я пыталась избавиться от горечи, что темной, тянущейся массой затопило мое сердце. Хотела выплюнуть ее, но, очевидно, она исчезла бы только вслед за Виктором, оставив вместо себя пустоту и нежелание жить.

– Мама! – Протянула я, захлебываясь слезами. – Что мне делать? Пожалуйста, отвезите меня к нему.

Женщина мотнула головой, продолжая крепко прижимать меня к себе.

– Не могу. Ты же погубишь себя! Не позволяй материнскому сердцу страдать, видя тебя в гробу вместе с любимым.

– Я должна.

Напрягая все тело, заставляя усилием воли держаться, я оперлась на плечо матери и пыталась встать. Но матушка неожиданно кинулась мне в ноги, причитая:

– Анечка, я тебя прошу! Я тебя умоляю! Побереги себя. Ну не рви мне сердце! Полежи хотя бы до завтра, а утром мы сразу же отправимся к Витеньке. С ним все будет хорошо, я буду молиться за него всю ночь, не переставая. Только ты живи!

Она стояла передо мной на коленях, скрестив руки в замок и рыдая. От этого мне становилось только хуже. Сердце болело за Виктора, а теперь еще и за мать. И бросить я не могла ни его, ни ее. Разум понимал, что в словах матушки была доля правды, и не малая, но душа рвалась к дому на другом конце деревни. Я снова взглянула на умоляющее лицо матери и невольно представила себя на ее месте.

Упасть на колени, рыдать, не отпускать и грозиться – это вполне нормально, дабы уберечь своего ребенка. Я бы тоже не посмела ставить под угрозу жизнь своих сына или дочери. И грудью бы заслонила выход.

Она не даст мне сейчас пойти на встречу Виктору и смерти.

От этих мыслей у меня закружилась голова, и я снова опустилась на пол.

–Все будет хорошо. Ему же не стало хуже за это время, – успокаивала меня матушка.

Но и лучше тоже. Он может покинуть меня в любой момент. А у моей матери сердце не железное, если и со мной что-нибудь случиться, она не простит себе этого. Ради ее спокойствия мне придется пробыть дома хотя бы до утра. Ради ее спокойствия, но не моего. Боль не отпустит мое сердце, а самые страшные мысли не покинут голову. Я не проживу, а просуществую этот день.

–Врач у них? – Спросила я поникшим голосом, покоряясь зову разума. Давая понять, что я услышала просьбу матери.

–Да, Игорь Александрович почти не покидает их дома. Лидия пообещала ему щедрую оплату, готова все отдать, лишь бы он вытащил ее сына. Все хозяйство на плечах Гришки, брата Вити. Мать-то совсем от последнего не отходит, забросила все дела. Но тут не за что ее винить.

– Помоги, пожалуйста, до кровати добраться.

Матушка запрокинула мою руку себе за плечо и, придерживая за талию, довела до постели. Я спросила у нее, где отец.

–Он с мужиками отправился в соседний городок. У Игоря Александровича закончились необходимые лекарства, да и других ему прикупить надо. Решили всей деревней помочь. Горе-то общее.

Женщина уложила меня, сбила подушку и удобно подсобила ее под голову. А затем села рядом, накрыв своей рукой мою.

–Мамочка, – говорить мне удавалось с трудом, и я прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями. – Помолись за него вместе со мной. Он ведь ничего плохо не сделал, за что ему это?

–Помолимся, доченька, – мама сжала мою руку и наклонилась ближе. – Я обязательно помолюсь, всю ночь молиться буду. Чтобы и ему легче стало, и душе твоей. Бог иногда посылает нам испытания, чтобы дух наш закалить. Он никогда не дает того, с чем человек не в силах справиться, потому что совладать можно со всем.

–Даже со смертью?

Матушка немного помолчала, а затем ответила:

– Когда ее не избежать, человек, в первую очередь, должен справиться с самим собой.

Я не понимала, что она имеет в виду, смысл ее слов доходил до меня с трудом, словно сквозь толщу воды. Когда голова коснулась подушки, мысли будто канули в туман, и думать стало еще тяжелее.

Как бы я не сопротивлялась, сон брал надо мной верх. И прежде чем окончательно заснуть, я сказала:

– С первым лучом солнца я покину дом.

Ступив за порог их дома, я, наконец, перестала грызть себя изнутри. Я здесь, где и должна быть. И больше не покину своего любимого до самого его выздоровления. До того момента, как он откроет глаза, его ноги коснутся пола, и природная сила вновь наполнит его тело. Все это забудется, как страшный сон, и мы продолжим жить. И смерть надолго забудет дорогу в наш дом.

Голова еще немного кружилась, поэтому отец, приехавший накануне вечером с полной сумкой заказанных Буляковым лекарств, придерживал меня за руку. Матушка бесшумно следовала за нами.

Внутри дом приобрел немного заброшенный вид – на кухонном столе была видна немытая посуда, на полу валялся веник, а следы от мужских ботинок следовали дорожкой от самого входа до комнаты, в которую мы направлялись. В воздухе витал запах лекарств и снадобий.

Нас никто не встречал, но оно и не принято. В такие времена забываешь о гостях.

До нас донесся тихий голос Булякова, который уже практически жил в этом доме. Мать слышно не было. Иногда короткий монолог прерывался позвякиванием каких-то баночек, а иногда и вовсе замолкал. Поэтому в доме было достаточно тихо. Даже часы словно прекратили свой ход.

Мы шаг за шагом, медленно, дабы не подорвать мои еще не до конца восстановленные силы, направлялись вперед. Я дышала так тяжело и, казалось, громко, что думала, слышно меня было бы за версту. Дрожь снова охватила мое тело, как в первый раз. И, думаю, не последний. Я до сих пор боялась увидеть картину, которая может развернуться передо мной.

Безмолвие неожиданно было нарушено звуком глухого падения, а затем громким криком наряду с причитаниями Лидии Михайловны.

Забыв о своем недуге, я вырвалась из рук отца и на дрожащих ногах побежала к комнате, в которой явно что-то произошло.

–Аня! – Услышала я встревоженный зов родителей. Но мне было плевать на то, что могло со мной случиться.

На последних шагах дыхание сбилось, и, хоть бежала я от силы метра три, мне пришлось в последний момент выставить вперед руки, дабы опереться о стену.

Громко выдохнув, я заморгала глазами, пытаясь сфокусироваться на обстановке в комнате. Картинка будто пульсировала и была немного смазана, а звон в ушах не давал мне различить ни единого слова из речи Лидии Михайловны.

Я заставила себя усмирить дыхание и попытаться успокоиться, что сделать было практически невозможно.

–Сынок мой драгоценный! Кровинушка моя! – Наконец, я разобрала слова женщины. Она совершенно точно рыдала, голос ее срывался.

Нет, неужели это все-таки случилось.

– Игорь… – Сквозь слезы попыталась я подозвать врача, но договорить не смогла – язык словно онемел.

– Аннушка, твои молитвы были услышаны. Виктор пришел в себя.

Я ожидала услышать известие о смерти, поэтому слова Булякова вогнали меня в ступор. Причитания Лидии Михайловны не вязались в моей голове с выздоровлением ее сына. Почему же она кричит?

Наконец, взгляд прояснился, и я увидела на груди Вити рыдающую мать. Она обнимала его и покрывала поцелуями лоб, глаза, щеки, руки.

–Сынок мой! Ты очнулся. Господь смилостивился над нашей семьей! Я знала, знала, что ты у меня сильный, не покинешь нас. Господи, спасибо! – Она возвела руки к небу и обратилась в Богу. – Благодарю Всевышнего за то, что услышал мои молитвы. Навеки я рабыня твоя!

Витя еще слабым движением перехватил руки матери и поднес их к своим иссохшим губам. Женщина наклонилась к нему, и он что-то горячо прошептал ей.

Я стояла у входа в комнату, не в силах сдвинуться с места. Обрушившееся на меня счастье словно обездвижило меня, боясь спугнуть этот момент. Боясь, что пробуждение любимого окажется всего лишь сном, насмешкой над моими страданиями.

–Аня? – Переспросила женщина и дергающимся взглядом обвела комнату. – Здесь она. Тоже за тебя переживала.

Витя попытался немного приподнять голову, но ему это не удалось. Поэтому он протянул руку в мою сторону и позвал охрипшим голосом:

– Ань.

Его слова освободили меня от оков, и я, не сводя глаз с его руки, на негнущихся ногах вошла в комнату, направившись к нему. Я даже не помнила, как преодолела расстояние от входа до кровати, не слышала речей других и не видела, что они делали.

Коснувшись его прохладной, но живой руки, по мне словно прошел заряд тока. Все потерянные силы вернулись ко мне, вместе с надеждой и верой. Я провела ладонью по его кисти, доходя до предплечья и поднимаясь выше. Пока моя рука не остановилась на его бьющемся сердце. Каждый его удар все больше успокаивал меня.

На его лице еще остался след прожитых мучений – тени залегли под его глазами еще больше, губы искусаны, а волосы и лоб были мокрыми от пота. Взгляд был наполнен усталостью и одновременно полным успокоением.

Я была рядом с ним – живым. Мои губы растянулись в неуверенной улыбке, но из глаз продолжали течь слезы. Теперь я понимала его мать. Почему она плакала и кричала. Ведь плакать и кричать можно не только от горя, но и от абсолютного, безграничного счастья, заполняющего каждую клеточку твоего тела.

Я взяла любимое лицо в руки. Оно еще пылало, но не агонией, а теплом жизни. Затем своим кончиком носа коснулась его и закрыла глаза. Все тяготы ушли из моего сердца, и оно, наконец, задышало. Все приходило в состояние покоя, ведь самое страшное позади. И если нам нужно было вытерпеть эти страдания ради такого исхода, то мне не за что упрекать Бога, который ниспослал нам нелегкое испытание. Я готова была терпеть сколько угодно, лишь бы всегда быть с любимым.

– Ты жив.

Мои слезы капали на его лицо и стекали вниз на промокшую подушку. Я провела рукой по щеке Виктора, чтобы еще раз убедиться, что он действительно настоящий. И прильнула к его губам в сухом поцелуе. Как же мне было плевать на все остальное.

В груди распускался цветок, пыльцой которого называлось счастье. И как порывом ветра она разлетается на огромные расстояния, так и мое тело заполняла бесконечная благодать. Смерть отступила.

Я со всей осторожностью обняла Виктора и шептала ему на ушко о своей безграничной любви.

Витя невесомо накрыл мои плечи руками в ответной попытке заключить в объятия и еле слышно произнес:

– Жестокое царство Морфея.

Неожиданно я открыла глаза, и взгляд мой был направлен на недавно беленый потолок в моей комнате.

Морфей действительно был жесток.