Kitabı oku: «Ничья», sayfa 9
Через пару дней я предпринял новую попытку. На сей раз письмо уместилось на одной странице. И хотя оно не сильно отличалось от предыдущих версий, я скрепя сердце вложил его в конверт и пошёл отправлять. Уже на подходе к почтовому ящику меня остановила мамина знакомая, преподаватель вуза. Она интересовалась, когда у моей мамы приёмные часы в поликлинике, собиралась привести дочь на консультацию. Но начала издалека: сначала спросила про мою учёбу, потом поинтересовалась здоровьем мамы, сетовала на отсутствие времени, чтобы встретиться с ней и пообщаться, затем задала свой вопрос и в конце попросила передать маме добрые пожелания. Я не очень внимательно её слушал, но уловил, что слова «время» и «внимание» она употребила в родительном падеже, и усомнился в правильности написания этих слов в моём письме. Вернулся домой, распечатал конверт, ещё раз прошёлся глазами по тексту – детский лепет! С горечью порвал письмо вместе с конвертом и швырнул в мусорную корзину.
Конечно, налицо явные признаки наивной закомплексованности пятнадцатилетнего юноши. Но откуда они у меня взялись? Я ведь ошибки и раньше допускал, однако особо не переживал и комплекса по этому поводу не испытывал, тем более что ошибки мною учитывались и в дальнейшем не повторялись. В данном случае напрашивается только одно объяснение – всему виною Роза. Но, положа руку на сердце, надо признать, что причина кроется всё-таки не в ней, а в моём обмане. Я ведь представился ей семнадцатилетним выпускником. Так надо ж было соответствовать. Негоже такому взрослому юноше ударить в грязь лицом. А если мой обман помножить на угрызения совести – как же было не возникнуть комплексу? Кстати говоря, моя закомплексованность в итоге возымела положительное действие, подтолкнула к повышению уровня своего образования. Не секрет, что в юношеском возрасте каждый год способствует скачку в развитии. Так что в семнадцать лет я уже был другим, более решительным, больше читал и уже неплохо писал.
Но в тот день, не отважившись отправить письмо Розе, я совершил роковую ошибку. Я уже упоминал о её снисходительном отношении к моим промахам. Полагаю, и на этот раз она отнеслась бы к моему корявому посланию спокойно, разве что чуть пожурила бы. Если б я его отправил, думаю, всё могло сложиться иначе. Но в те дни моя закомплексованность возобладала над здравым смыслом.
Невольно возникает вопрос: почему я не мог позвонить Розе, коль скоро не умел писать писем? Но не следует забывать, что мы с Розой жили в разных городах, поэтому ни я, ни она о междугородных звонках даже не думали. Их надо было заказывать в специальных переговорных пунктах (тогда не употребляли слово салон), которые обычно располагались в помещениях почтовых отделений, но далеко не во всех. Это было не всегда удобно, да и стоили такие звонки недёшево. Поэтому люди писали письма. Почтовая переписка пользовалась популярностью – в этом была не только потребность, но, если угодно, традиция. Эпистолярный жанр в нашей стране в те годы процветал. Почтальоны сновали по улицам с битком набитыми сумками. И, надо признать, жанр этот имел свои преимущества. Ведь в письме зачастую можно было вдумчиво выразить то, чего не скажешь в торопливом междугородном телефонном разговоре.
Прошёл месяц после отъезда Розы. Попыток написать ей я больше не предпринимал и старался об этом не думать. Но смутное ощущение тревоги не покидало меня, особенно когда звонил телефон. Однажды позвонила Анна:
– Самвел, меня Роза попросила передать тебе письмо. Мы можем встретиться?
Мне почему-то сразу подумалось, что встреча ничего хорошего не сулит, что присланное Розой письмо, раз она пожелала передать его из рук в руки, наверняка носит обвинительный характер.
Когда мы встретились, Анна спросила:
– Ты ей ответишь?
– Да.
В этот момент я был искренен. После звонка Анны я решительно настроился написать Розе. Передавая мне конверт, Анна вдруг сказала:
– Ты ведь в Пушкинской школе учишься?
Меня охватило беспокойство:
– Да.
– У меня там брат учится, – сказав это, она хитро улыбнулась.
Ну, вот и развязка, подумал я. Теперь Роза знает, сколько мне лет. Не зря же Анна упомянула брата, который учится со мной в одной школе, а значит, наверняка меня хорошо знает и ей обо мне рассказал.
В своих тревожных ожиданиях я не ошибся. Самые плохие предчувствия относительно содержания второго письма Розы оправдались. Оно начиналось без приветствия: «Итак, вы мне не ответили…» Остро резануло обращение ко мне на «вы». А дальше посыпались сентенции в самых оскорбительных выражениях. Мелькали эпитеты: «бессовестный лжец», «невоспитанный пятнадцатилетний мальчишка», «бесчувственный притворщик, не имеющий представления о морали»… В тексте она ни разу не упомянула моё имя, а в конце хлестнула фразой: «Можете не отвечать на это письмо, мне не нужен ваш детский лепет». Тут она, конечно, попала в десятку.
Читать о себе такое было неприятно, пусть даже я заслуживал её гнева. Самолюбие моё Роза задела. Но я чувствовал, что меня по-настоящему ранят не оскорбительные её уколы. Больнее всего меня задело обращение ко мне на «вы». В постскриптуме Роза грозилась обязательно приехать в Ереван, чтобы посмотреть в мои бесстыжие глаза, а в скобках написала: «Может, они всё же не бесстыжие?» Эта последняя фраза одним махом перечеркнула весь предыдущий текст. Весь её гнев и все выпады в мой адрес вдруг улетучились. Последним предложением Роза, по сути, оставляла шанс не разрушать окончательно нашу связь, невзирая на мой юный возраст. Это я из письма уловил, но, к сожалению, не уловил другую важную вещь. Она, как позже выяснилось, всё-таки ждала от меня ответа, ждала несмотря ни на что. А я смалодушничал, воспользовался разрешением не отвечать на её резкое письмо. Ведь в нём Роза писала, что не ждёт от меня ответа, что ей не нужен мой детский лепет. Здесь она проявила присущую женщине противоречивость: говорить одно, подразумевать другое. Где ж мне было в моём возрасте постичь такое…
Прошло ещё два месяца. Мне уже казалось, что наша связь, скорее всего, оборвалась и всё в прошлом. В глубине души я этого желал, по крайней мере, чувствовал, что после того, как я разрушил её представление обо мне, разрыв неизбежен. Правда в письме она обещала приехать, чтобы посмотреть в мои «бесстыжие глаза», но стоило ли к этому относиться серьёзно? Мало ли угроз мы произносим в пылу горячности?
Однако в том, что Роза всё-таки приехала, мне пришлось убедиться, когда раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Она узнала меня по голосу и без предисловий пошла в атаку:
– Вы дважды мне не ответили, дважды поступили по-хамски…
– Роза, послушай…
– Я в вас не просто разочаровалась, вы человек без чести и достоинства…
– Если ты будешь таким тоном…
– Не смейте говорить мне «ты»! Мальчишка!
– До свидания! – я повесил трубку.
Буквально сразу же последовал звонок:
– Не смейте бросать трубку! Извольте слушать!
Я едва сдерживал себя, чтобы не ответить грубостью:
– А ты не смей так говорить со мной!
– Вы не заслуживаете уважения…
– Не хочу слушать, – я снова повесил трубку, затем снял её и положил рядом с аппаратом. Примерно минут двадцать трубка лежала, издавая прерывистые гудки. После того как я вернул её на место, телефон больше не звонил.
Атака была напористой, даже слишком. Откровенно говоря, такого потока агрессии и оскорбительных слов в свой адрес я не ожидал. Девушка она смелая и решительная, об этих её качествах я знал, и они мне нравились, но не мог предположить, что Роза может сорваться и выплеснуть на меня столько злобы. Нужен был жизненный опыт, чтобы понять женщину, почувствовать её раненую душу и суметь осторожно и бережно её успокоить. Но откуда ж у мальчика жизненный опыт?! Слова её я воспринял как оскорбление, моё самолюбие страдало.
Поздно вечером, ближе к двенадцати часам, когда в доме все, за исключением моего отца, уже спали, раздался телефонный звонок. Отец часто засиживался допоздна в гостиной за чтением книг и газет или решением шахматных задач.
Звонок меня разбудил. Отец не любил подходить к телефону, но в данной ситуации ему пришлось – мало ли что могло произойти, надо было узнать, что послужило поводом для столь позднего звонка.
Когда через несколько секунд после «алло!» отец спросил «кто это?», меня посетило смутное предчувствие. Но, думаю, нет, вряд ли Роза будет звонить в столь поздний час. Я стал прислушиваться – с кем же отец говорит? Но он больше молчал, говорили на том конце. Монолог был достаточно длинный. Отец слушал и лишь изредка коротко вставлял: «…так», «…да?», «…вот как?», а в конце сказал «ладно» и повесил трубку. У меня ещё оставались сомнения относительно моего предчувствия, но когда отец вместо того чтобы вернуться в гостиную, направился в мою комнату, сомнения рассеялись.
– Ты спишь? – спросил он.
Я глупо подтвердил:
– Да, а что?
Отец чуть помедлил, глядя на меня, задумался, что-то вроде иронии скользнуло по его лицу, или мне показалось в темноте, потом сказал:
– Ладно, спи, – и вышел из комнаты.
Я остался в недоумении. Что это было? Почему он ничего мне не сказал?
Роза позвонила через несколько дней. Это был последний её звонок. Я снял трубку и услышал:
– Наберитесь терпения не бросать трубку.
– Слушаю.
– Я завтра уезжаю. Вы должны вернуть мне мои письма.
Ну уж нет, думаю, они мои, не отдам. И соврал без зазрения совести:
– Я их сжёг.
Последовала длинная пауза.
– Вы не имели права это делать.
Тут я покаялся:
– Прости.
Она чуть помедлила, но уже ничего не сказала и повесила трубку.
Не знаю, может, требование вернуть письма служило поводом встретиться со мной, а я упустил эту возможность? Сомневаюсь. Во всяком случае, тогда мне так не показалось. Но даже если я ошибался, к чему этот жёсткий тон и обращение ко мне на «вы»? Я не терплю, когда женщина начинает командовать. Она ведь при этом теряет самое ценное – женственность. И уже пропадает всякое желание с ней общаться. Но если Роза действительно в глубине души желала встречи со мной и нашла для этого повод, а не подразумевала возврат писем через Анну, почему она не сказала просто «верни мне мои письма». Даже без «пожалуйста», но другим голосом, более мягким, а лучше тем, которым она ласкала мой слух, когда мы обнимались на скамейке в тёмном парке. И тогда, возможно, всё пошло бы иначе. Но я не вправе упрекать её в чём-либо, и мои слова ни в коей мере нельзя расценивать как укор в её адрес, тем более что речь идёт всего лишь о предположении. Вина в разрыве наших отношений исключительно моя и она всегда со мной. Есть только одно, но очень слабое для меня утешение – то, что последнее моё слово в разговоре с Розой было «прости».
Её письма я хранил долгие годы. К сожалению, они исчезли вместе с другими дорогими мне письмами после моего отъезда в Москву в 1978 году. В моё отсутствие из дома вынесли на помойку старый письменный стол, не заметив в одном из его ящиков стопку конвертов. Я переживал. Очень жалею, что не сумел сохранить письма Розы.
Относительно загадочного ночного звонка я так и остался в неведении. Вопреки моим ожиданиям, отец и после ни словом о нём не обмолвился. А мне не хотелось говорить с ним на эту тему.
Январь 2016 года
Светлый (сюжет для сценария)
После утомительной деловой поездки Александру не терпелось добраться домой. Жена сообщила по телефону, что его ждёт экзотический ужин, а дочка, которой не так давно исполнилось четыре года, приготовила папе сюрприз.
Солнце клонилось к закату. До столицы оставалось двести пятьдесят километров. Стрелка индикатора горючего приближалась к нулевой отметке. Александр сбавил скорость, чтобы в очередной раз не пролететь мимо заправки. Он уже полтора часа ехал по шоссе без остановки, не снижая скорости. Вскоре Александр увидел указатель, а через минуту показалась сама бензозаправочная станция. Он подъехал к колонке, вышел из машины и, только подойдя к стеклянной двери салона станции, заметил на ней предупреждающую табличку: «Технический перерыв. Идёт заправка бензина». Александр чертыхнулся, вернулся к машине и уже собирался сесть, однако представшая взору картина вынудила его застыть на месте.
Из салона вышла богиня – так он мысленно её назвал – ослепительной красоты женщина в ярко-оранжевом платье выше колен. Стройная, породистая, с тонкими чертами лица и нежной золотистой кожей, она, держа в руке бутылку минеральной воды, плавной походкой направилась к внедорожнику, стоящему у соседней колонки. У неё были голубые глаза с длинными ресницами, густые каштановые волосы, загорелые крепкие ноги в открытых туфельках на невысоком каблуке. Её жемчужные серёжки и бусы переливались в лучах предзакатного солнца.
Александр снял солнцезащитные очки и жадным взглядом проводил женщину. Она не могла не заметить, какое впечатление произвела на него, мельком взглянула на Александра, и в уголках её рта заиграла едва заметная улыбка. Когда она открыла дверцу машины, чтобы в следующую минуту исчезнуть из поля зрения мужчины, у него непроизвольно сорвалось с языка:
– Вам, похоже, повезло. Успели заправиться!?
Женщина посмотрела на Александра оценивающим взглядом и, как ему показалось, с некоторой иронией. Поскольку она не торопилась с ответом, он решил её спровоцировать:
– У вас улыбка Джоконды.
На сей раз она повернулась к нему, внимательно посмотрела в глаза и сказала:
– Вам должно быть известно, что это самая опасная улыбка.
– Разве? Мне казалось, самая загадочная.
– Это одно и то же, – сказала женщина, теперь уже открыто ему улыбаясь. – Нет, к сожалению, я тоже не успела заправить машину.
– Нам с вами не повезло, – продолжал Александр, отмечая про себя, что разговор завязался и что женщина не торопится сесть в машину. – Вам сказали, сколько придётся ждать?
– Да, минут двадцать.
– Будем ждать?
На её губах вновь заиграла улыбка Джоконды – её позабавило «будем».
– Я ждать не стану, – ответила она, – мне хватит бензина, чтобы доехать до ближайшей заправки.
– Значит, не повезло только мне. Может, подскажете, где ближайшая?
– Если ехать по шоссе, через шесть километров, а если сюда, – и она указала на дорогу, которая уходила от шоссе мимо бензозаправочной станции в глубь леса, – километра три.
– Вы поедете по шоссе?
– Через лес, мне это по пути.
– Я за вами.
– Шесть километров – не так уж много. Вам же ехать дальше по шоссе? – сказала женщина, словно знала его путь. Вероятно, по внешнему облику и манере держаться она угадала в нём столичного жителя.
– У меня бензин на исходе, – посетовал Александр.
– Как хотите, – красавица лукаво улыбнулась, села в машину и направила её в сторону леса. Александр поехал следом.
Вскоре поднялся ветер, тяжелые лиловые тучи заволокли небо, и яркий солнечный день сменился стремительно сгущающимися сумерками. Дорога шла через лес, затем вывела на широкое поле, где ветер усилился не на шутку. Пошёл мелкий дождь. Пришлось сбавить скорость, так как видимость из-за поднявшейся пыли и неожиданно наступивших сумерек стала ухудшаться. Они успели проехать до середины поля, когда всё вокруг потемнело, порывы ветра достигли такой силы, что стали раскачивать машины. Спортивный приземистый автомобиль Александра качало не сильно, но силуэт высокого внедорожника в плотной тёмной пыли, возможно, оттого, что он иногда выезжал на обочину, порой кренило настолько, что угроза перевернуться представлялась вполне реальной. Вдруг в воздухе вместе с песком и мелким мусором угрожающе низко стали пролетать непонятные крупные предметы. В темноте их трудно было распознать; похоже, это были откуда-то занесённые разрушительным ветром тонкие листы кровельного железа. Сзади раздался резкий скрежет металла. Обернувшись, Александр на миг увидел согнувшийся от ветра металлический лист, который исчез в густой пыли и, судя по звуку, задел заднее крыло машины. Он продолжал медленно двигаться за внедорожником, уже с трудом различая его очертания и не видя дороги. Наконец они миновали поле, и дорога опять пошла через лес. Но, проехав не более ста метров по мелким камням и сучьям, усеявшим всю дорогу, пришлось остановиться – впереди лежало сваленное дерево. Дорога была хоть и двусторонней, но достаточно узкой, едва позволяющей движение в обе стороны. Сила ветра возрастала, деревья сгибались под мощными потоками воздуха. Вдруг послышался треск – это ломались и с шумом падали деревья. Сзади раздался оглушительный хлопок, а следом страшный грохот – метрах в десяти от машины Александра рухнула большая сосна и перекрыла дорогу. Не успел он обернуться, как услышал протяжный скрип согнувшегося прямо над ним высокого дерева. Александр подал машину вперёд, пытаясь уйти от опасности быть раздавленным стволом, и впритык приблизился к внедорожнику. Но через секунду сообразил, что поступил опрометчиво, потому что в таком положении полностью избежать удара не удастся, и угроза стала неотвратимой. Он судорожно переключил на заднюю передачу, но успел отъехать лишь на три метра, как раздался треск, словно что-то лопнуло над ухом, и дерево рухнуло, оторвав стволом передний бампер его машины, по счастью, не задев капот. Обе машины оказались в ловушке. Оставалось лишь уповать на божью милость, чтобы следующее дерево при падении не накрыло их.
Прошли ещё примерно десять страшных минут бессилия перед грозной стихией, прежде чем порывы ветра стали ослабевать. Женщине во внедорожнике эти минуты показались вечностью. Двигаться ей было некуда – впереди дорога была закрыта, сзади её перегораживал ствол, сорвавший бампер машины Александра, а дальше лежали поперек дороги сваленные деревья. Она могла бы, подчинившись инстинкту самосохранения, выйти из машины, чтобы уменьшить вероятность трагического исхода. Но её парализовал страх. Женщина сидела, съёжившись, полностью отдавшись воле судьбы, и лишь зажмуривала глаза, в очередной раз слыша снаружи грохот.
Испытывать страх или даже леденящий душу ужас перед смертельной опасностью естественно для человека. Но Александр не ощущал ни того ни другого. Ему почему-то казалось, что ничего страшного больше не произойдет. Притом что ситуация подсказывала обратное – в любую минуту его машину могло раздавить очередное падающее дерево. Такое иногда случается с человеком, когда он умом понимает опасность нависшей над ним смертельной угрозы, но страха почему-то не испытывает. Видимо, страх, как прочие сильные чувства, является функцией души, а не сознания. Зачастую, когда душа ранена, человек боится того, что совсем не смертельно и чего, если исходить из здравого смысла, бояться не следует. Но она, душа, избирательна, у неё свои, порой не поддающиеся разуму мотивы, побуждающие человека испытывать те или иные чувства. Не чувствуя страха перед разбушевавшейся стихией, Александр тревожился за женщину, которая, будучи одна в машине, наверняка была сильно напугана.
Когда ветер заметно стих, дождь стал усиливаться и перерос в ливень. Вода лилась стеной, стучала по крышам машин, хлестала по стёклам. Слева и справа потекли мощные потоки дождевой воды, унося с собой сломанные ветки и сучья. Помня, что бензин на исходе, Александр выключил двигатель, быстро разулся, закатал до колен брюки, босиком выскочил из машины и, шлёпая по воде, подбежал к внедорожнику. Когда он сел в машину, женщина радостно воскликнула:
– Ой! Как хорошо, что ты пришёл! Боже, как страшно! У меня чуть сердце не вырвалось из груди! Я такого стресса никогда не испытывала! Ещё на заправке услышала по радио о надвигающемся ураганном ветре, но чтобы такой силы! Как ты думаешь, ураган прошёл? – и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Да ты весь мокрый!
Она достала из бардачка салфетки и участливо протянула Александру:
– Возьми.
Её неожиданная непосредственность приятно удивила Александра. Женщина улыбалась и обращалась к нему на «ты», как к старому приятелю. На душе у него сразу стало тепло – спасибо небесам за этот ураган!
– Я переживал за тебя, – сказал Александр. Ему хотелось скорее произнести «ты». Её чарующие голубые глаза смотрели на него доверчиво и ласково. Там, на заправке, когда она вышла из салона, такая яркая, недоступная и загадочная, да ещё с иронией во взгляде, ему показалась, что ей лет тридцать. Но сейчас, сидя рядом с ней, он увидел милую девушку, вряд ли старше двадцати пяти, которая нуждается в мужской защите и искренне рада его появлению.
– Тебя как зовут? – спросила она.
– Александр, а тебя?
– Сивилла.
– Как интересно! Пророчица?
– И колдунья, – обронила она с улыбкой.
Дождь лил как из ведра. Теперь уже не деревья трещали, а небо, казалось, совсем близко разрывалось молниями и оглушало громом. Уровень воды угрожающе поднимался. Было ощущение, будто машина стоит под водопадом. Минут через пятнадцать грязевые потоки закрыли колёса внедорожника.
– Боже! – воскликнула Сивилла, – неужели они нас поглотят?
Александр обернулся и, к ужасу, не обнаружил своей машины. Он машинально схватился за ручку дверцы, но в ту же секунду сообразил, что стоит ему выйти – и бурные воды снесут его. Тут он увидел свою машину в боковом зеркале. Она оказалась в десяти метрах от того места, где стояла прежде. Мощные потоки сдвинули её вправо на обочину и оттеснили к стволу упавшей сзади сосны. Похоже, если бы не это сваленное дерево, машину унесло бы далеко, и судьба её могла бы сложиться трагически.
– Пожалуйста, не надо выходить, – испуганно попросила Сивилла, – всё равно сейчас ты ничего не сможешь сделать.
Через несколько минут ливень стал понемногу ослабевать, небесные струи начали редеть, и в течение следующих десяти минут дождь окончательно стих, а потом и вовсе прекратился. Неожиданно пробился солнечный луч, и оказалось, что сумерки ещё не наступили.
– Господи! Неужели всё? – воскликнула Сивилла.
– Похоже, да.
Вода ещё текла по дороге, но уровень её стремительно падал и скоро снизился до щиколотки. Оба босиком выскочили из внедорожника и подошли к машине Александра. Она стояла на обочине, зарывшись колёсами в грязевую жижу, вся облепленная ветвями и глиной. Оторванный бампер каким-то чудом одним концом ещё держался за неё. Александр открыл дверцу, из машины хлынул поток воды. Он сел за руль и включил зажигание. Сначала двигатель чихал и откашливался, но с третьего захода завёлся. Но попытки Александра вывести машину на дорогу ни к чему не привели – она стала ещё глубже погружаться в желеобразную почву. В итоге ему пришлось отказаться от усилий вытащить её из трясины. Александр достал телефон, собираясь позвонить в дорожную службу, чтобы сообщить свои координаты. Индикатор на дисплее показал отсутствие связи. У Сивиллы был другой оператор, но её телефон тоже оказался вне зоны покрытия.
– Да… – вздохнул Александр, – положение усугубляется. Теперь надо понять, как нам выбираться отсюда.
Пути закрыты. Впереди, как, впрочем, и сзади, дорога завалена кронами упавших деревьев. Александр хотел идти пешком обратно до шоссе, пока не появится связь, – они ведь отъехали всего на два километра. Сивилла предложила не торопиться, а немного подождать, может, связь восстановится. И действительно, пока они обсуждали эту тему, на дисплее телефона вдруг возникла характерная «лесенка» – индикатор уровня сигнала. Александр быстро набрал дорожную службу. Ему ответили, что уже задействована необходимая техника для расчистки и ремонта дорог в этом районе, а также прилагаются усилия для восстановления линий электропередач. Работы начались, но разрушений и завалов много на дорогах, так что на быстрый приезд «аварийки» рассчитывать не следует.
– Похоже, нам здесь придется заночевать, Сивилла, – он задумчиво смотрел на неё.
– Не переживай, я сейчас позвоню, и за нами приедут.
– На вертолёте прилетят?
– Нет, прорвутся бравые ребята из нашего города.
– Женихи? – спросил он игриво.
– Ты угадал.
– Они у тебя на танках разъезжают?
– Помимо этой дороги – она относительно новая, её не так давно прорубили через лес – есть старая, которая обходит лес. Правда, она в два раза длиннее, но ничего, через пару-тройку часов ребята будут здесь. Старая дорога выходит на поле, откуда мы сюда заехали.
– Вот как? – Александр оживился, – но ведь отсюда не больше ста метров до этого поля.
– И что? – удивилась Сивилла.
– Погоди звонить. Чем ждать три часа твоих женихов, не лучше ли нам попробовать на твоём внедорожнике прорваться к полю?
– Ты так испугался моих женихов, что решился на подвиг Геракла – расчистить сто метров сваленного леса?
– Чего не сделаешь от испуга. Надо попробовать, пока не стемнело. Упавших деревьев не так много.
– Ты это серьёзно?
– Вполне.
В багажнике машины Александра среди прочих принадлежностей для пикника, которыми он пользовался, когда выезжал с семьёй за город, хранился небольшой топор с металлической ручкой для рубки сухих веток. Он открыл багажник, разделся до пояса, достал топор и принялся за работу. Наиболее сложной оказалась задача сдвинуть с дороги большую сосну, которая рухнула сзади и по счастливой случайности не позволила потокам унести его машину. У остальных сваленных деревьев на этом участке стволы оказались тоньше, справиться с ними было проще. Когда он усердно орудовал топором, подошла Сивилла, в кедах и перчатках.
– Какое чудное преображение! – воскликнул Александр.
– Я буду тебе помогать! – улыбнулась она.
– Твое присутствие меня волнует.
– Ты не смотри на меня, лучше скажи, что делать.
С большим трудом им удалось подвинуть перекрывшую дорогу сосну. Её крупные ветви Александр предварительно срубил, а ствол, хоть и был сломан, но крепко держался за основание. Сместив его на три метра, они не освободили дорогу, но открыли обочину.
– Если несколькими ровными слоями покрыть этот участок ветвями, – рассуждал Александр вслух, – уже можно будет по нему проехать.
Плотно, в три слоя, он устлал непролазную жижу ветвями и, орудуя топором, стал потихоньку продвигаться в конец леса. Сивилла помогала убирать срубленные стволы и ветви и тайком поглядывала на его мускулистый торс. Она восхищалась его сноровкой, тем, как он ловко справлялся с завалом и насколько разумно действовал, чтобы не выполнять лишней работы. Некоторые деревья от сильного ветра и ливня лишь согнулись. Им надо было помочь разогнуться.
Полтора часа непрерывной работы, кажется, дали результат. Александр выпрямил спину, вытерся салфетками, которые дала ему Сивилла, и, ещё раз визуально оценив выполненную работу, сказал ей:
– А теперь, подруга верная, вся надежда на тебя. Включай полный привод и жми на газ, чтобы максимально быстро проехать обочину. Учти, если остановишься, застрянем здесь навсегда. Действуй!
– А как же это? – Сивилла указала на низко склоненное над дорогой дерево с треснутым стволом.
– Моим топором его долго рубить, я ствол подниму, когда ты будешь проезжать. Вперёд!
Сивилла развернула внедорожник, для разгона сдала чуть назад, вплотную прижавшись к ветвям лежащего сзади дерева, и резко нажала на педаль акселератора. Машина засвистела шинами на месте, затем рванула вперёд и вылетела на обочину, стреляя из-под колёс мелкими камнями, ветками и ошметьями глины. Проехав по грязи метра три, она на несколько тревожных секунд застряла в густой жиже, отчаянно вращая колёсами. Настланные поверх грязи ветви с треском исчезали под тяжестью внедорожника. Но вскоре, цепляясь шинами за те же ветви, он с визгом вырвался из плена, обдав всё вокруг грязевым дождём, и, пролетев под стволом дерева, который Александр высоко держал двумя руками, выехал из леса.
Сивилла выскочила из машины с криками восторга:
– Ура! Здорово!
– Молодец! – похвалил её Александр.
Она подбежала к нему, взяла обеими руками за голову и чмокнула в губы.
– Это ты молодец! – воскликнула Сивилла радостно. – Умница!
Он стоял, ошарашенный, и смотрел на неё влюбленными глазами.
– Как здорово ты всё придумал! – лицо её светилось.
– А можно ещё? – спросил он.
– Что? – не поняла Сивилла.
Александр показал губами. Она рассмеялась и сказала:
– Нет, достаточно одного раза, садись, поехали.
– Куда?
– Поедем в наш город Светлый, уверяю, он тебе понравится, вот увидишь.
– Светлый? Звучит приветливо. Это близко.
– Не далеко.
– А как же моя машина?
– Не беспокойся о ней. Её завтра же привезут тебе в целости и сохранности.
– Твои женихи?
– Не совсем. Но это тоже не важно. Всё будет замечательно, ты останешься доволен.
– Ты волшебница?
– Да, и, как ты уже заметил, прорицательница.
– Хорошо, но сначала надо бы умыться, у тебя, помнится, была бутылка воды.
Они помыли руки. Затем Александр умылся, нагнувшись под небольшой струйкой воды, которую Сивилла лила на него сверху из бутылки. Он вытерся, закрыл машину и, глядя на улыбающуюся красавицу, спросил:
– А где та заправочная, к которой мы ехали?
– Туда мы уже не попадём. Но по старой дороге тоже есть заправки. Не пропадём.
Они двинулись в путь. Скоро окончательно стемнело. Дорога шла через поля и небольшие населённые пункты, которые сполна испытали на себе разрушительную силу урагана. Электричества нигде не было – дороги не освещались, дома утопали во мраке. Под свет фар внедорожника время от времени попадали упавшие столбы линий электропередач, разрушенные коттеджи с искорёженными, а то и сорванными крышами. В одном из населённых пунктов высветился сгоревший дом, люди вытаскивали из него уцелевшие вещи. В другом посёлке в темноте машину чуть не занесло в кювет, после того как она переехала что-то мягкое. Сивилла вскрикнула и вышла из машины, прихватив фонарь. На дороге лежала собака.
– Боже! Неужели я её задавила?
Александр внимательно осмотрел собаку, освещая её фонарём.
– Нет, она уже была сбита.
– Но её нельзя так оставлять, надо перенести хотя бы на обочину.
Из ближайшего дома на звук резко затормозившей машины вышел мужчина. Сивилла спросила:
– Это ваша собака?
– Нет, – он подошёл ближе, – вы её задавили?
– Нет, она здесь уже лежала. Видимо кто-то до нас. Надо дотащить её до обочины, поможете? – спросил Александр.
– Сейчас приду, – мужчина вернулся в дом.
Через минуту он вышел с лопатой и, поддев собаку, стал проталкивать её на обочину.
– Завтра днём уберут, – сказал он и с горечью добавил: – Проклятый ураган! Столько разрушений! Всё разворотил.
– Да, я вам сочувствую. Если помощь не нужна, мы поедем.
– Чем тут поможешь?! Конечно, поезжайте!
– Спасибо.
Дальше ехали молча. Они проехали в темноте километров шесть, когда после очередного поворота вдруг вдали показались огни. Сивилла воскликнула:
– Смотри!
Впереди показалась освещённая дорога и сверкающая огнями заправочная станция. Молодой заправщик с наушниками в ушах поразил их тем, что даже не слышал об урагане.
