«Madame Bovary» kitabından alıntılar, sayfa 16
Но она была так хороша собой! Так редко попадалось на его пути столь простодушное существо! Ему, ветреннику, ее чистая любовь была внове; непривычная для него, она льстила его самолюбию и будила в нем чувственность. Его мещанский здравый смысл презирал восторженность Эммы, однако в глубине души эта восторженность казалась ему очаровательной именно потому, что относилась к нему.
Хозяйки восхищались ее расчетливостью, пациенты - учтивостью, беднота - сердечностью.
А между тем она была полна вожделений, яростных желаний и ненависти. Под ее платьем с прямыми складками учащенно билось наболевшее сердце, но ее стыдливые уста не выдавали мук.
Будущее представлялось ей темным коридором, упирающимся в наглухо запертую дверь.
Поездка в Вобьесар расколола ее жизнь, как гроза в одну ночь пробивает иногда в скале глубокую расселину.
Он ничего не понимал; он слушал внимательно, но сути не улавливал. И все же он занимался, завел себе тетради в переплетах, аккуратно посещал лекции, не пропускал ни одного занятия в клинике. Он исполнял свои несложные повседневные обязанности, точно лошадь, которая ходит с завязанными глазами по кругу, сама не зная - зачем.
Разве любовь, думала она, не нуждается подобно индийским растениям, в почве своеобразно возделанной, в необычном тепле? Вздохи при луне, долгие объятия, слезы, льющиеся на милые руки в минуту разлуки, весь жар крови и все томление страсти возможны лишь на балконах замков, где жизнь полна досугов, в будуарах с шелковыми занавесками, мягкими коврами, корзинками цветов, кроватью на возвышении, - возможны лишь среди сверкания драгоценных камней и ливрей, расшитых золотом.
<...> Эмма чувствовала приближение какой-то силы, снимавшей с неё всю скорбь и муку, всякое ощущение боли, всякое чувство. Её плоть, облегчённая, казалось, утратила свой вес, начиналась другая жизнь; ей показалось, что существо её, поднимаясь к Богу, готово раствориться в этой любви, как рассеивается клубами зажжённый ладан.
-Понимаете, это очень неприлично!
- Почему? - возразил Леон. - В Париже все так делают!
Это был для нее самый веский довод.
То нещадно придиралась к служанке, то делала ей подарки, посылала в гости к соседям; точно так же она иногда высыпала нищим все серебро из своего кошелька, хотя особой отзывчивостью и сострадательностью не отличалась, как, впрочем, и большинство людей, выросших в деревне, ибо загрубелость отцовских рук до некоторой степени передается их душам.
Госпожа Бовари мать за весь день не проронила ни звука. С ней не посоветовались ни относительно наряда невесты, ни относительно распорядка свадебного пиршества; уехала она рано
