«Madame Bovary» kitabından alıntılar, sayfa 17
... он испытывал то полное счастье, какое доставляет мелочная, скромная работа, занимающая ум легкопреодолимыми трудностями и успокаивающая душу окончательными осуществлениями, после которых нечего больше желать.
It was about this time that the widow Dupuis had the honour to inform him of the ''marriage of Monsieur Leon Dupuis her son, notary at Yvetot, to Mademoiselle Leocadie Leboeuf of Bondeville.'' Charles, among the other congratulations he sent him, wrote this sentence-
''How glad my poor wife would have been!''
Besides, Emma felt a satisfaction of revenge. Had she not suffered enough? But now she triumphed, and the love so long pent up burst forth in full joyous bubblings.
Then she recalled the heroines of the books that she had read, and the lyric legion of these adulterous women began to sing in her memory with the voice of sisters that charmed her. She became herself, as it were, an actual part of these imaginings, and realised the love-dream of her youth as she saw herself in this type of amorous women whom she had so envied.
Never had her eyes been so large, so black, of so profound a depth. Something subtle about her being transfigured her. She repeated, ''I have a lover! a lover!'' delighting at the idea as if a second puberty had come to her.
She thought, sometimes, that, after all, this was the happiest time of her life - the honeymoon, as people called it.
В душе у любого нотариуса покоятся останки поэта.
Да, — шептала она, скрежеща зубами, — он простит меня, а я и за миллион не простила бы Шарлю того, что я досталась ему… Никогда! Никогда! Эта мысль о моральном превосходстве Шарля выводила ее из себя.
Черты героя Эмма переносила на актера; она старалась представить себе его жизнь, жизнь шумную, необыкновенную, блистательную, и невольно думала о том, что таков был бы и ее удел, когда бы случай свел ее с ним. Они бы познакомились — и полюбили друг друга! Она путешествовала бы по всем европейским государствам, переезжая из столицы в столицу, деля с ним его тяготы и его славу, подбирая цветы, которые бросают ему, своими руками вышивая ему костюмы. Каждый вечер она пряталась бы в ложе, отделенной от зала позолоченною решеткою, и, замерев, слушала излияния его души, а душа его пела бы для нее одной; со сцены, играя, он смотрел бы на нее.
Наконец, успокоившись, она стала думать, что, вероятно, его оклеветала. Но изображение в невыгодном свете тех, кого мы любим, всё же нас незаметно от них отдаляет. Нельзя касаться идолов, их позолота остаётся на пальцах.
