Kitabı oku: «Поселок Просцово. Одна измена, две любви», sayfa 27

Но вышло по-другому.

Я предугадывал Алинину реакцию, ибо осознавал всё это на уровне скрытых, внутренних, полуинстинктивных чувств. Предчувствовал и боялся. Я понимал, что не мог проявить здесь слабость и пребывал в уверенности, что единственное (неважно, верное или неверное) решение здесь было – идти напролом.

Я вернулся тогда в Просцово и почти с порога объявил, что твёрдо и непререкаемо намерен каждое воскресенье уезжать в Т… на встречу местной группы bf. Алина была в шоке. Мы почти никогда не ругались с ней, разве что из-за всё той же пресловутой сладкой воды, которую она в состоянии «гипо» ни за что не хотела пить ни сама, ни из моих рук. В тот же раз вышло жёстко. Алина не соглашалась и повышала голос. Я сидел на кухне, твёрдый как скала, вперил взор в печку, пережидал волнообразные наплывы её эмоций и не изменял суровость лица.

В конце концов, дошло до того, что был поставлен страшный в своей невозможности и невозможный в своей страшности роковой вопрос:

– Игорь, ты меня вообще любишь?

– Конечно, Алин.

– Но ведь выходит, ты Бога больше, чем меня любишь. Так ведь? Вот ответь мне напрямую: кого ты больше любишь – меня или Бога?

И я ответил.

– Если ты так ставишь вопрос, то да, – я больше люблю Бога, чем тебя.

Алина побледнела и отвернулась.

(«Но так же нельзя ставить вопрос. Это абсурдно! Это вопросы разных порядков. Мы существуем благодаря Богу. И всё вообще существует только благодаря ему. Он хозяин всего, и мы нелепые червячки перед ним. Не было бы ни тебя, ни меня, ни Ромы у нас, если бы не он и его воля. И ты пойми: я ведь больше всего в жизни хочу, чтобы и ты тоже любила Бога сильнее, чем меня. Потому что тогда мы вместе будем любить его изо всех сил и любить друг друга, и наша любовь друг к другу от этого только выиграет! Кто так ставит вопрос? Про Бога – это вопрос веры и вопрос жизни, вечной жизни. Про нас с тобой – это вскопать семьдесят раз огород и душа в душу умереть в один день. Что ты вообще сравниваешь? Додумалась. Ультиматум? Да, ультиматум! Потому, что я принял решение. Ты моя жена, и я не ухожу от тебя к каким-то другим женщинам. Но разве я не вправе принимать решения, касающиеся моей веры?»)

Что-то такое из этого я нёс. И это было правильно, но выходило коряво, а главное – я не понимал, что ранят её не мои решения, а моя жёсткость, моя как раз эта безапелляционная ультимативность, уничтожающая доверие к ней, и эти мои чёрствые слова про нелюбовь.

Что ж, я был глуп. Я и сейчас не сумел бы подобрать необходимых и единственно верных слов и интонаций в тот решающий момент. А ведь тогда, пожалуй, и погибла навсегда огромная часть её любви ко мне и моей любви к ней. Это правда. Но что же тут поделаешь? На самом деле, никто из нас не был в большой мере виноват. Мы говорили и действовали, как могли. Мы недостаточно сильно любили друг друга изначально, чтобы проникнуться друг другом, понять друг друга и жить друг другом, то есть быть «одной плотью», как когда-то заповедал жене и мужу Бог.

Глава 8. Т…

«Я объявлю имя Твоё братьям и сёстрам Моим и вознесу хвалу тебе перед собравшимися» (Послание Евреям 2:12, перевод Библейской Лиги).

Папа объяснил мне, как проходит изучение статьи из «tw» на христианских встречах. Одну и ту же статью проходят одновременно по всему миру, обычно в выходные. В течение часа последовательно зачитываются и обсуждаются посредством приведённых вопросов все абзацы статьи. Делаются акценты на приведённых библейских стихах. Учитывая наличие определённого багажа библейских знаний, а также семилетнего опыта изучения медицины посредством всяческих тестов, семинаров и зубрёжек, всё это было мне более чем «по зубам». Я взял журнал со статьёй на эту неделю на работу, в свободные полчаса пролетел статью и подготовил без особого труда четыре или пять комментариев.

В воскресенье надел костюм-тройку (кажется, ещё со школьного выпускного) и отправился на остановку автобуса в Совхоз. Ощущение было странным. Костюм делал меня окончательно худым и каким-то нелепо-романтичным. Наверное, сам Станислав Николаевич Варфоломеев, мэр, при посещении вышестоящего районного или областного начальства не выглядел так эффектно, как я, на фоне просцовского пейзажа. Впрочем, я продолжал пребывать в невиданной эйфории и не обращал особого внимания на все эти ощущательские отвлечения. Меня гораздо больше волновало то, что автобус отходил в 9, а встреча начиналась в 9:30. Таким образом, времени на поиски чудесной гостиницы «Уют», местонахождение которой я представлял себе более чем смутно, у меня имелось от силы 10 минут. А опаздывать совсем не хотелось.

Мамы и папы на сей раз рядом не было. Я был предоставлен сам себе: только я, моя вера и крылья моей любви к Богу и его истине. Небольшое собрание людей, к которому я сейчас так стремился, являлось для меня вожделенным без всяких условий и оговорок. Я, не видя и не зная их, уже любил всех и каждого тепло и открыто, просто за то, что они верили и любили, как я, видели мир так же, как я, и были в самом главном единодушны со мной, – а это драгоценно.

Стояло дивное тихое, тёплое летнее утро: без ветра, без жары и насекомых. Как будто сам J приглашал меня к себе в рай.

На автостанции я спросил кого-то, где гостиница «Уют» и меня направили в другое место. Тоже в гостиницу, но как бы безымянную. Более или менее выяснив точное направление, я пустил очень быстрым шагом, иногда переходя на бег, понимая, что минут, как минимум, на 5 я всё-таки опоздал. Тут я заметил, что параллельно со мной спешит девушка лет 22-х, одетая так же, как девушки на собрании, аккуратно, красиво и длинноюбочно. Определив издалека друг друга, мы сблизили наши траектории. Девушка, бойкая, но немного как бы чем-то и обеспокоенная, спросила:

– Вы на встречу bf?

– Да, а вы?

– Я тоже.

– Я, правда, в первый раз, поэтому не знаю точно, где это.

– Я вам покажу. Надо же, а я по костюму решила, что вы приехали из К… речь произносить.

Я усмехнулся:

– Да нет, я даже ещё не изучаю. А вы bf?

– Нет, но со мной изучают.

– И как вам?

– Очень интересно, хотя у меня очень много пока неясностей и вопросов. А ещё у меня муж против. Поэтому я сюда украдкой – просто его сегодня дома нет.

Я посочувствовал. Мы познакомились на бегу.

– Меня зовут Кристина.

– Игорь.

Кристина сбоку смерила меня взглядом.

– Надо же. Вы даже не изучаете… Ну ничего. Мне почему-то кажется, что очень скоро вы тоже будете речи произносить…

Мы, наконец, добежали до гостиницы, прошли по коридору, лишённому не только консьержей, но вообще каких бы то ни было людей, и здесь же, на первом этаже юркнули в одну из боковых дверей. Это был светлый небольшой зал, обставленный как-то провинциально-невзрачно, с несколькими рядами столов. За столами сидело около 15 человек разного возраста. Мы с Кристиной подсели на свободные места. Я достал журнал и включился в обсуждение. Я заметил, что комментарии здесь давали не так живо и естественно, как в к-м собрании, поэтому некоторым приходилось отвечать чаще других. Абзаце на 6-м я поднял руку и выдал свой комментарий-исследование, этакую микроречь минуты на три. Я чувствовал, что изрядно перегибаю палку таким образом, а кроме того значительно увожу от основной темы, но мне самому было приятно, что я так легко взял этот барьер, да ещё и как бы предъявил всем свой духовный кругозор. Иногда я отвлекался от статьи и рассматривал присутствующих, прислушивался к их голосам, интонациям голосов. Да, теперь я видел и слышал их, видел какие-то их изъяны (ведь это были обычные люди), но мои чувства к ним ничуть не изменились по отношению к тем, что сформировались во мне загодя. Я любил их, своих единомышленников, мне было приятно находиться здесь, с ними. В большинстве своём это были очень простые, непретенциозные, добрые люди. Здесь присутствовала женщина с ДЦП: у неё был деформирован голос и затруднена артикуляция, но она дважды дала простой комментарий. Ещё – два молодых парня, примерно моего возраста. Пожилая чета: они так уютно сидели рядышком и лица их были так безмятежны, что я подумал (припомнив в качестве контраста своих ежедневно собачащихся соседей), что если они и ссорились когда-то, то это давно уже поросло быльём. При этом, я чувствовал, некоторые из них были как бы слишком скромными, если не сказать зажатыми, поэтому и комментарии не лились из них стройной чередой (а моё высокопарное излияние, пожалуй, ещё больше их зажало). Песня малым народом прозвучала тоже не так стройно и красиво, как в К…

Сразу же после заключительной молитвы ко мне подошёл парень, проводивший встречу. Он крепко и одновременно как-то тепло и легко пожал мне руку.

– Тебя ведь Игорь зовут?.. Мне Андрей говорил, что ты должен прийти. Меня зовут Олег. Очень приятно. Здо́рово, что пришёл.

Брат Олег Сторицкий был из какой-то деревни близ Краснодара и учился в К… в Сельхозе (кажется, тогда он уже закончил, но остался в К…, чтобы поддержать местные собрания, работая где-то в охране). Белобрысый, с правильными и мягкими чертами лица, ещё очень молодой, но при этом уже очевидно зрелый человек. Голос у него лился едва ли не напевно, взгляд – открытый и ровный, с тихой, незлобивой веселинкой на дне. Казалось, он не из тех, кто с ходу делается другом, но если уж делается, то верным и навсегда. Олег поинтересовался, что из литературы bf я сейчас читаю и похвалил за комментарий.

Тут же подошли две молодые сестры из тех, что чаще других давали комментарии на встрече. Лида и Лиза. Лида жила из Т… Ей было около 30, полная, очень добрая и открытая. Она с ходу расспросила меня, как я, откуда я и что я.

– Как здо́рово! – говорила она радостно, чувствовалось, от сердца, – нам здесь так не хватает молодых братьев.

Я сказал, что надеялся встретить здесь Андрея Субботина, потому что мне не терпится с кем-то уже, наконец, начать изучать Библию.

– Ну-у, судя по твоему комментарию, – весело подсмехнула Лида, – ты её уже довольно хорошо знаешь. А Андрей, да, его сегодня нет, но в следующее воскресенье он обязательно будет, я знаю. Так что обязательно приходи!

– Приду, – заверил я.

Лиза казалась более сдержанной, говорила спокойно, голос её звучал тихо и мелодично; казалось, она постоянно пребывает в некотором смущении, но при этом с лица её не сходила задумчиво-жизнерадостая улыбка, из-за которой очки её перманентно врезались в щёки. Скорее худая, но с толстющей косой. Лицо круглое, а глазки за круглыми же очками – маленькие; всё это напоминало чем-то кролика из мультика про Винни-Пуха. Родом Лиза Травняк была из Укромска, а здесь, в Т…, «пионерила», снимая тут квартиру. По-видимому, едва ли не вся эта Т-я группа образовалась во многом именно благодаря её усилиям как проповедника. Лиза тоже сдержанно похвалила меня за комментарий и выразила надежду, что впредь я неизменно буду бывать здесь, у них.

Подошла и пожилая чета, Нина и Николай. Тепло и тихо улыбаясь, они просто познакомились со мной и отошли.

Мы вышли из гостиницы «Уют» с Кристиной. Ей было надо куда-то в сторону автостанции, и некоторое время мы шли вместе. Разговорились почему-то о «Мастере и Маргарите». Я, однако, сразу почувствовал, что эта тема уводит нас в сторону от Библии, а я жаждал говорить именно о Библии. Тогда я спросил Кристину, что в учениях bf вызывает у неё сомнения. Она завела тему о днях рождения. Я внимательно выслушал. Мы остановились на аллее Социалистической улицы. Внутри меня горело. Я высказал наиболее льстящую моему мысленному проповедническому потоку идею неизбежного самопочитания на таких мероприятиях, в то время как Жизнедатель, достойный всей славы, пребывает в тени. Я поймал себя на мысли, что проповедую Кристине, хотя и стараюсь при этом не надмеваться. Скоро Кристина сказала, что ей пора, и мы расстались.

Мне было рано на автобус, и я направился в сторону улицы Возрождения. Т…, всегда казавшийся мне угрюмым, чёрствым и некрасивым, в эти минуты сделался для меня приветливым и пригожим. Во дворах Социалистической улицы я вдруг наткнулся на Лизу. Она стояла, задрав лицо в сторону солнца, и с тихой улыбкой рассматривала нежную майскую листву.

– Не застала интересующуюся женщину. Вот, решила постоять и природой полюбоваться.

– Да, замечательный день… А меня всё гложет чувство неудовлетворения, что со мной так никто сегодня и не поизучал. Может, ты со мной поизучаешь чуть-чуть? А то я даже толком не знаю, как это выглядит.

Лиза, мне показалось, немного смутилась, но, видимо, чувствуя силу моего праведного напора, пригласила меня расположиться на лавочке.

Мы достали из сумок каждый свой экземпляр книги «Знание».

– В общем, это ничем не отличается от изучения «tw». Читаем абзац, отвечаем на вопрос. Можешь прочитать первый.

Началось изучение. Отвечая на вопросы, я чувствовал, как меня относит в сторону бесконечных излияний моего собственного нынешнего восприятия духовных истин; я только цеплялся за основную мысль из проходимого нами абзаца, чтобы выговорить всё то, что накипело у меня внутри за всё это время самостоятельного исследования Библии. Лиза меня внимательно слушала. Иногда она, соглашаясь, что-то добавляла к тому, что говорил я, но преимущественно молчала. Минут через 20 она сказала, что ей пора. Я просидел на скамейке в одиночестве ещё что-то около часа, а потом медленно зашагал в сторону автостанции.

Глава 9. Братья.

«Как хорошо и как приятно, когда братья меж собой в согласии живут!» (Псалом 132:1, Заокский перевод).

В собрании «К…-Семёново», которое курировало т-ю группу, было изрядное количество молодых братьев, которые еженедельно, по очереди, приезжали в Т… проводить воскресную встречу. Всех их Андрей Субботин приглашал поприсутствовать на нашем с ним изучении. В результате, очень скоро я довольно близко познакомился с каждым. Во многих из них я видел потенциальных друзей, подмечая и внутренне восторгаясь их замечательными качествами и необычными выпуклостями характеров. Практически у всех этих ребят было развито чувство юмора, на жизнь они смотрели уверенно и на ногах стояли твёрдо. Необходимость организовывать и проводить христианские встречи и проповедническое служение делали их коммуникабельными, гибкими и неповерхностными. При этом характеры они имели чрезвычайно разные (до разительного контраста), что, однако, не мешало им гармонично взаимодействовать как друг с другом, так и с прочими членами собрания. Видно было, что в основном они жили истиной. Всё остальное – семья, работа, хобби – не игнорировалось, но христианское служение и поклонение Богу являлось матрицей, основой, к которой всё прочее припаивалось, видоизменялось и уравновешивалось в некой соответствующей истине гармонии. Видно было также, что они серьёзно заняты работой над собой. В послании Эфесянам Павел призывает христиан «отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума… и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины». Иногда они подшучивали над этим. Например, в порыве самоиронии, кто-то из братьев со смехом говорил, комментируя какой-то свой поступок: «о! смирение проявил», и в этом сквозило глубокое понимание, что хотя задача, поставленная Библией перед каждым, велика, не стоит по этому поводу унывать, и главное – не прекращать работать. В то же время понятно, что основной расчёт шёл на помощь святого духа, а не только на свои силы. Основной целью, смыслом жизни было угождение Богу, следование примеру Христа и возрастание в братской любви. У моих прежних друзей не просто было этого мало, а не было совсем; более того, с их точки зрения, к такого рода тенденциям следовало относиться с равнодушием, а порой и с презрением, переходящим в тихую озлобленность, что казалось мне странным, поскольку и они могли проявлять доброту, взаимовыручку, быть весёлыми, жизнерадостными и вдохновляющими на что-то хорошее. Но, однако, основой всего этого была лишь интуитивная этика и кое-что взятое из банальных принципов родительского воспитания. Поэтому и рушилась дружба, рушилась любовь. В холодном мире здание любви, доброты и истины может устоять только на фундаменте Божьего Слова и Божьей поддержки; этика тут бессильна. bf же стремились войти в здание, строящееся на фундаменте Божьей любви, и остаться в нём. Для меня было честью стремиться к тому, чтобы такие истинно духовные люди когда-нибудь могли бы назвать меня своим другом. Поэтому я с ревностью вслушивался и всматривался в них.

Когда я во второй раз прибыл в Т…, чтобы посетить встречу собрания bf, автобус прилетел рано, и в зале «уютной» гостиницы был только один брат, – он устанавливал аппаратуру и ящик для добровольных пожертвований. Мы познакомились. Брата звали Виктор. У него было некрасивое, усато-прыщавое лицо, прямые жёсткие волосы, подскрипывающий голос. Невысок; выговор скорее деревенский, чем городской. Мы разговорились, и я задал вопрос о «двух мечах» из Луки. (Я знал, что правильный ответ – в преподании апостолам урока, но мне думалось, что должен быть и другой ответ.) Виктор неожиданно для меня сказал, что мечи могли быть необходимы, чтобы защищаться от диких зверей. Ответ показался мне наивным. Но ведь никто, к примеру, в Просцово даже не понял бы, о чём я говорю. Всё же, я почувствовал в себе тенденцию к некоторому дистанцированию от Виктора из-за его неприглядной внешности, а также некоторой задавленности в общении. Когда в этот же день я ехал на автобусе обратно в Просцово, я увидел Виктора, стоящего на тротуаре с женщиной и что-то показывающего ей в раскрытой Библии. «Надо же», – восхитился я, – «проповедует в одиночку на улице. Мне бы так, да где смелости набраться? Какой молодец! Вот это вера!» Я выругал себя за склонность к лицеприятию.

Встречу в тот раз проводил Андрей Светлов. Столы расположили в длинный непрерывный ряд, Андрей устроился в торце и речь произнёс по-домашнему, сидя. После встречи он, вместе с Андреем Субботиным, недолго позанимался со мной по брошюре «Что от нас ожидает Бог?». Мне запомнилось его основательное:

– Ну что, Игорь из Просцова, есть у тебя вопросы? – и добавил шутливо-грозно: – А то смотри, – мы тебе будем вопросы задавать!

Андрей Светлов пару раз не очень смешно пошутил и потом, по дороге на автостанцию, рассказал один неглубокий анекдот. С одной стороны, неглубина его чувства юмора сама по себе вызывала улыбку, с другой – напрочь изничтожала эту его игрушечную грозность, которую он, как как бы один из немногих на то время служителей собрания, на себя натягивал. Позднее, года через полтора, когда я подошёл к нему со своей алкогольной темой, он проявил в беседе удивительную душевность, уважение, такт, зрелую уравновешенность и советы дал здравые и прямые, по принципам. (В то время как в кулуарах собрания «Семёново» ходила прибаутка на тему богобоязненности: «Ир, ты кого больше боишься: J или Светлова? – Светлова, конечно!»)

Приезжал ещё Вася Павлов, сын того самого легендарного Давида Павлова, – первого в К… проповедника (того, что не дал нам с Алинкой «Что? Где? Когда?» посмотреть). Вася был какой-то вечный взрыв энергии. Манерой общения он в чём-то напоминал Мишку Шигарёва, только без его пошлости и угрюмой циничности. Вася любил, в основном по-доброму, посмеяться над кем-то или над чем-то, впрочем, не с целью просто похахалиться; он, как бы, в беседе с другими стремился постоянно сделать акцент на исправлении того, что, как ему казалось, делалось не так в истине. Временами же, особенно когда обсуждались вопросы организации, он делался, напротив, чрезвычайно серьёзен. Лицо и взгляд его были до предела чисты и искренни, от этого становилось даже как-то не по себе. Он как будто всверливался взглядом в собеседника, как будто хотел непременно вынуть всё из него. Во всей его фигуре удивительно ярко сочетались детская ребячливость и Божья проницательность. Однажды на изучении речь зашла о приемлемости тяжёлой музыки для христиан. Андрей Субботин сказал доверительно-проникновенным тоном, видя, что этот вопрос животрепещущ для меня: «Игорь, никто тебя в этом не упрекнёт» (ему бы, конечно, следовало добавить в согласии с «мудрым рабом»: «другое дело, про что песня; вот тут стоит поразмышлять, чем ты себя питаешь», но Андрей всегда был лаконичен, понимая, что до нюансов я сам со временем дойду). Вася Павлов тут же вставил историю про то, как кучка служителей пришла домой к Томеку Вишневскому, поляку, разъездному служителю, и застала его прыгающим с воображаемой гитарой под что-то хардовое. Лица у старейшин вытянулись, ибо они непонятно кем и почему были дотоле научены слушать едва ли не одну классику. Чтобы подать это в красках, Вася встал из-за стола и изобразил скачущего Томека. «Вон, Игорь-то ещё не знает, а ты видел, каких Томек габаритов. И вот представляешь, такая туша с гитаркой подпрыгивает!» Было смешно, тем более что и сам Вася Павлов был не самый худой из смертных. Всё это действительно было не просто праздными забавами, а всякой подобной клоунадой братья пытались вытеснить чересчур аскетически-угрюмое отношение некоторых к истине.

Однажды и сам Томек Вишневский приехал навещать т-ю группу. Он, и правда, был очень толст, но при этом забавно сочетал свою толстоту с быстротой ума и лёгкостью общения. Речь он сказал быстро, а встречу для проповеди провёл вообще молниеносно. Имея в виду разного рода нападки на проповедь bf, Томек завершил речь красивым восточным слогом: «Собаки лают, а караван идёт». Потом спросил у Эрика, одного из местных братьев:

– Скажи, который час?

– Часов нет.

– Какая жалость, у меня тоже. А ты купи.

– Не на что.

– Ну, купи на руку (общий смех).

«Во, клоун», – подумалось мне. – «Ну а с другой стороны, действительно, чего вечно ныть? Это пускай другие кто-нибудь рисуют на своих иконах вытянуто-скорбящего Иисуса. А Иисус по евангелию «ликовал», и сам J в 1-м письме Павла Тимофею назван «счастливым». Так что, отчего бы Томеку Вишневскому, разъездному служителю, не любить большие бутерброды и не отпускать ехидненькие шуточки, если от этого наидобрейшая улыбка с его толстого лица даже ночью-поди не сходит?»

Однажды приехал проводить встречу Сергей Саблин. Этот вообще, как будто, с трудом находил паузу, чтобы отвлечься от отыскания того, над чем можно было бы весело посмеяться. Он был какой-то нелепо-высокий и угловатый. На каждого в группе он смотрел смеющимися счастливыми глазами, а в конце обсуждения «tw» так прямо всем и сказал: «Не знаю, как вы, а я счастлив!» На изучении со мной Серёгу зациклило на внешнем виде христианина. «Я когда в армии служил…» И рассказал историю про подшивание воротничков. Андрей Субботин его поддержал. Наверное, шёл намёк на то, что у меня рубашка не очень свежая, но понимание этого как-то уходило мимо меня. «У меня, правда, вот, ногти, видишь? Но у меня просто такая работа. Я заделываю швы на панельных домах в К… Я чем только не пытаюсь вывести это на ногтях. Бесполезно! Но я всем так и говорю: работа такая…» Во всей речи Серёги была какая-то акцентированная наивность. Но я со временем понял, что цель всё та же: подать важные вопросы под маской незатейливой клоунады, сохраняя при этом забавный такт. Я задал заковыристый вопрос про какую-то волновавшую меня несостыковку в учениях bf по евангелию Матфея. Серёжа Саблин посерьёзнел.

– Слушай, – сказал он, после секундной паузы найдя решение, – вопрос-то интересный, правда. Знаешь, у меня есть зять. А у него есть энциклопедия «Понимание Библии» на английском. Ты знаешь английский?

– Так, немного.

– Вот. Мой зять тоже знает. Я ему задам твой вопрос. А он в этой энциклопедии посмотрит. Там вообще всё есть. Или он сюда к вам приедет, и ты у него спросишь. Короче, не переживай. Найдём ответ.

Зятем Сергея оказался Илья Востров. Сергей был женат на его старшей сестре. Илья тоже оказался смешливым, но как-то совсем уж по-детски. Кажется, в то время он находился на стадии борьбы со склонностью фарисействовать. И это тоже выглядело забавно. Его будущая жена, Лена Малышева, высокая миловидная девушка, была не просто внешне мила, а как бы всем своим существом излучала нежно-восторженную любовь к истине. При этом оба, и она, и Илья были умницами и книжными червями. В связи с этим Олег Сторицкий однажды сказал мне: «они очень подходят друг к другу: оба шарикоголовые» (я впервые слышал подобное определение). При этом Илья был порой немудрёно-прям и чужд романтики. Однажды я остался на ночь у Андрея. Была ещё водка, Света – Андреева жена, и Илья. И я восхитился таинственностью электрического вида из окна на ночной Т… «Ничего таинственного», – обрубил Илья мой художественный порыв, – «у меня в К… такой же точно вид, не впечатляет совсем». При этом Илья мог идти по улице один и распевать вслух сам с собой песни Царства.

Андрей и Света Субботины снимали, как и Лиза, в Т… квартирку и тоже «пионерили». Света была немногословна. Но если уж заговаривала, то говорила отточено, выверенно. Андрея она называла как-то смешно, то ли «барбундик», то ли «трумляндик». Чета была весёлая. Света (с кухни, заполняя какой-то бланк):

– Андрей, как правильно: улица Возро́ждения или Возра́ждения?

– Возро́ждения. Проверочное слово «ро́дить».

Однажды они провожали меня на автостанцию, и Света без предупреждения громко запела прямо на улице какую-то весёленько-ностальгическую песенку. И Андрей подхватил. Так и пропели всю.

Андрей Субботин, мне казалось, из всех, с кем я познакомился, был самым мудрым. К тому моменту он находился в истине уже лет 8. Хотя и успел чего-то начудить такого, что не мог, к примеру, руководить т-й группой. Если я уже достаточно хорошо знал теорию истины, то в том, как на практике применять библейские принципы, мало что понимал. Обучая меня, Андрей именно на этом делал акцент. Причём у него получалось это делать почти без слов и совсем без нравоучений. К примеру, я звоню ему из ординаторской:

– Слушай, Андрей, забыл хоть убей: там, где «будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением», это какой стих?

Андрей, после короткой паузы:

– А тебе зачем?..

На волне проповеднического угара я не ожидаю, что он так меня спросит. И это как стакан холодной воды на моё кудрявое несмысленное темя. И я спотыкаюсь и не могу внятно ответить, потому что понимаю суть его вопроса: я хочу использовать Библию сейчас как плётку, – поставить кого-то на место, урезонить и обличить. Но стих-то не для проповеди! Здесь Бог обличает меня, а не кого-то там: это Я должен учиться быть кротким и уважать других, а не учить этих других, далёких пока от духовного, какими христианскими качествами они должны обладать. Но меня ж не остановишь. Я же как жеребёночек по полю расскакался.

– Ну, надо тут, разговор интересный…

Андрей, опять после паузы:

– Н-ну смотри. Если правда надо, – говорит что-то Свете и, через полминуты сообщает: 1-е Петра 3:15.

– Спасибо, – кладу трубку и бегу дальше проповедовать. Но это Андреево «зачем тебе?» и всё, что я следом додумал, жёстко врезается в сердце и учит, учит меня. «Надо так. Надо останавливаться и думать: кому, что и зачем? А не ошпаривать людей этим своим библейским кипятком».

Я еду на велосипеде с работы. Вдавливаю педали на подъёме от фабрики к Текстильной. Вдруг ощущаю резкую потребность схватить за рога бег жизни, остановиться и помолиться. Спрыгиваю с велосипеда и становлюсь рядом. Молюсь. Задним умом понимаю, что меня могут видеть, но это вдруг как гордость («да, я верующий, смотрите все!») В воскресенье как раз речь заходит о молитве. Андрей аккуратно обмолачивает Христово: «войди в комнату твою». Я бью себя пяткой в грудь, повествуя о своём стремлении остановиться на подъёме в гору, чтобы обратиться к Творцу, совершенно забывая о том, что начало 6-й главы Матфея, где Иисус ругает фарисеев, как раз про это. Андрей видит всё на моём лице и в моей душе и, тихо улыбаясь, молчит.

В другой раз мы поднимаемся в подъезде в квартиру, где теперь проходят встречи (потому что пожертвования жидкие и на аренду «Уюта» не хватает). Андрей, не помню в каком контексте, говорит о себе:

– И я тогда спорил с людьми в проповеди, представляешь?! – и смеётся, по-своему, тихо-басовито, многозначно и значимо, проникновенно.

Он не сказал: «Игорь, не вздумай спорить людьми в служении, потому что это, во-первых, бессмысленно, во-вторых, отдаляет людей от благой вести, а в-третьих – унижает наше достоинство». Но он сказал, как сказал, и так повёл себя как мой друг, как будто мы на равных и у нас одинаковый опыт. И при этом действительно научил меня, железно, навсегда.

Глава 10. Православный атеизм, «Игорь Гонимый» и прочие неожиданности.

«Я…, видя её, дивился удивлением великим» (Откровение 17:6, Синодальный перевод).

В середине лета прибыл на практику Максим Варенцов, сын Вероники Александровны. С ним вышло интересно и в некотором роде поучительно. Максим окончил четвёртый курс и подумывал переводиться в военку. Я был рад приезду Максима: в каком-то смысле он был «моего круга», а в Просцово «мужского» общения мне катастрофически не хватало, ибо водители кроме матерных народно-мудрых побасенок ничего не могли мне дать ни в эмоциональном плане, ни в интеллектуальном. Ближе к концу Максимовой практики мы даже собрались с ним с бутылкой и гитарой под кустом где-то между моим домом и детским комбинатом. Время было позднее, Рому пора укладывать, поэтому Алина прогнала нас на улицу. Максим ещё успел зацепить краешком своей жизни походно-романтико-гитарные времена, а посему, хоть и не был приучен к походной романтике, но на гитаре слабать мог. После третьей он сголосил мне из Чижа «Сенсемилья мой хлеб». Было забавно. Питерская наркоманско-панковая рок-н-ролльная тусовка как-то слабо ложилась на захолустный просцовский пейзаж. Впрочем, Чиж же пел и народную «Солдат на привале», а это вполне-себе от души могли исполнять старшие товарищи Максима, чеченские ветераны.

Я, конечно же, с разгону стал чуть ли не в первый день Максимова появления ему проповедовать. Максим, не медля ни мгновения, выстроил атеистическую оборону. Но я обгонял его по возрасту лет на 6, поэтому Максим в полемике был сдержан и тактичен. Я, в свою очередь, избегал напористости, смотрел на Максимову максималистическую юношескую остроугольность весело и снисходительно и как бы избрал Максима как мишень для отработки того же такта, предупредительности и смиренномудренной терпимости. В результате научно-атеистико-религиозная дискуссия у нас выходила неторопливой, спокойной и даже растянутой во времени на всю Максимову практику. Впрочем, иногда Максима прорывало и он закидывал меня на грани эмоционального фола острыми вопросами. Квинтэссенцией всего этого послужила одна его торжественная тирада, которую он, не по годам проницательный мудрец, произнёс в час заката, когда мы с ним сидели на ступеньках моего крыльца под окнами Веры Павловны (видимо, моё любимое место для проповеди после ординаторской, кабины УАЗика и терапевтического кабинета в амбулатории). Максим произнёс с расстановкой негромким голосом, как бы с чуть-чуть извиняющимися интонациями, в тиши летнего вечера, глядя на садящееся солнце: