Kitabı oku: «Гранд-отель «Европа»», sayfa 6
Помимо всего прочего, я гордился тем, что живу в городе, в который стекаются полчища туристов со всего мира. Тот факт, что они готовы совершить тысячекилометровое путешествие ради того, чтобы собственными глазами лицезреть всемирно известную красоту моего города, наполнял меня радостью, утверждал в выборе места жительства и в мысли, что в целом жизнь моя сложилась не так уж плохо.
Мне нравилось тешить себя раздумьями о том, что туристы мне завидуют. Всякий, кто посещает подобный город, заигрывает с желанием в нем поселиться, но если для большинства из них эта мечта в силу практических сложностей и отсутствия смелости так и остается воздушным замком, то мне удалось сполна воплотить ее в жизнь. В то время как после нескольких незабываемых дней они скрепя сердце вынуждены были трогаться в обратный путь, в свои залитые дождем дешевые новостройки в спальных районах с автомойкой и велосипедной стоянкой перед супермаркетом, я наслаждался шумным балом жизни, в золотом свете вечернего солнца элегантно фланируя меж старинных палаццо, где меня приветствовали как друга. La dolce vita italiana, которую они пригубили, перед тем как, захмелев от сожалений, вернуться домой, к обязанностям и проблемам, была для меня ванной, наполненной шампанским, в которой я ежедневно блаженствовал. Как они могли мне не завидовать? Поэтому хорошо, что они были: моему завидному статусу требовалась публика.
Хотя в этом смысле было даже чуть ли не обидно, что я так прочно внедрился в новую среду, ибо туристы больше не признавали во мне бывшего соплеменника, с успехом закрепившегося в городе, на который они дивились как на недостижимый идеал. В Генуе этот быстротечный успех компенсировал тот факт, что время от времени со мной здоровались голландские туристы, прочитавшие мой роман об этом городе и специально приехавшие сюда поплутать в его декорациях. Они знали подноготную моей жизни и моих достижений. Они буквально лопались от зависти. В Венеции же подобного удовольствия мне пока не выпадало. Голландские туристы меня там не узнавали. Возможно, они не увлекались чтением, а может, не ожидали встретить меня в этом городе. Я не отчаивался, поскольку собирался написать и о Венеции, пока же мне приходилось довольствоваться тем, что они принимали меня за итальянца, не ведая о том, какой путь я проделал, чтобы им стать.
3
В те дни я много гулял. По будням мы с Клио просыпались в восемь тридцать, завтракали в кафе «Джино», расположенном прямо под нашей квартирой, после чего в десять часов я провожал ее на работу в Галерею. С часу до половины третьего мы вместе обедали, а в половине восьмого начинался насыщенный приключениями вечер. Пока она работала, я писал и бродил по городу. Я считал своим долгом (и удовольствием) как можно скорее и ближе познакомиться с Венецией. Да и походы за ежедневными покупками превращались в длительные пешие прогулки. Настоящую венецианскую карнавальную маску китайского производства можно было купить на каждом углу, зато магазины, торгующие банальными товарами типа йогурта, жидкости для мытья посуды и свежих помидоров, попадались редко. Кое за чем приходилось ездить в Местре, на материк.
Во время прогулок я разглядывал туристов – ради развлечения и по причине невозможности разглядывать кого-то еще ввиду отсутствия оных. Подобно художнику, сидящему в кафе и зарисовывающему окружающих его колоритных персонажей, я записывал в блокнот отрывистые впечатления о встречающихся мне туристах. Сосредоточивая внимание на соотечественниках, я пробовал разделить их на несколько стандартных типов и вынашивал мысль продать эту серию типажей какой-нибудь голландской газете или журналу вроде «Фрей Недерланд» в качестве развлекательного летнего чтива в период, когда редакторам позарез требуются рукописи.
Один из наиболее распространенных стандартных типов – так называемая кошмарная семейка с двумя-тремя детьми, вариациями на одну и ту же тему в трех разных размерах. Похожие на Далтонов из комиксов «Счастливчик Люк», с золотистыми волосами, они диссонируют со всем, чем Италия когда-либо была или будет. У пожилых итальянских женщин они вызывают умиление, они видят в них ангелочков, хотя и довольно скверно воспитанных.
Их папа тоже так считает. По причине занятости на важной работе в течение года он вынужден уступать воспитание своих отпрысков жене, но теперь у него есть три недели, чтобы предоставить обратную связь и подкорректировать методику воспитания по некоторым существенным моментам. Гордый и энергичный, он возглавляет семейную процессию в голубой рубашке поло с логотипом одной из компаний-поставщиков и в бриджах цвета хаки с практичным просторным карманом. Сейчас он им покажет, как надо проводить отпуск. Дети уже давно встали на дыбы, лишившись на несколько недель игровой приставки, и пока что этот культурно-исправительный лагерь под названием «каникулы» только превосходит их самые жуткие опасения. «Давай прихватим с собой компьютерные игры, – предлагала мама перед поездкой. – Так нам будет проще, поверь. В конце концов, у нас тоже отпуск». Но отец семейства и слышать об этом не желал: «Я беру эти каникулы на себя, дорогая. Ни о чем не беспокойся. Отдыхай».
Следуя в хвосте семейной процессии в неброском, не слишком вызывающем и даже не лишенном вкуса летнем платье, она отважно пытается наслаждаться. Если муж принимает решение присесть на террасе кафе, дабы втолковать своим детям, что холодный чай ничем не хуже кока-колы, ей ничего не стоит надеть на себя улыбку. Вообще-то, ей хочется просекко. Или какого-нибудь забористого коктейля. Но муж сочтет это безответственным. Поэтому она заказывает еще один холодный чай. До сих пор отпуск проходит отвратительно, но не хуже, чем ожидалось.
Свой второй туристический тип я условно окрестил «геями-кулинарами». Они попадаются гораздо чаще, чем многие полагают. Возможно, мне стоило придумать им иное прозвище, хотя, может, и не стоило. Они разгуливают по площади совершенно особенным образом, который сложно описать. Там, где прочие туристы отчаянно рыщут в поисках развлечений, они передвигаются медленной поступью, считая ее типично итальянской, с парадоксально открытым взглядом снобов, давным-давно все на свете повидавших, но с благосклонной улыбкой настроившихся на то, чтобы позволить себя удивить. В то время как другие взмокшие от отпускного стресса туристы судорожно пытаются развернуть выуженную из кармана шортов намокшую карту, они внимательно изучают забавно отломившийся уголок фасадного декора и меню каждого ресторана, попадающегося на их пути. Они чувствуют себя на зависть комфортно.
При себе у них неизменно засаленные кульки и пакеты из сомнительных лавок и мини-маркетов, обнаруженных ими в самых темных закоулках города, куда обычно сбегаются исключительно крысы. «Только здесь есть еще настоящие вяленые помидоры с эдаким белым налетом. Помнишь, мы пробовали их в той таверне в Воклюзе? Но здешний налет еще гуще и пышнее. Ты не находишь, Роберт?» Старый лавочник, планировавший вот-вот прикрыть свой паршивый магазинчик и уйти на пенсию, был приятно удивлен цене, уплаченной за его залежалый, плесневелый товар. Сушеные фунги и порчини также берутся с собой в качестве драгоценного трофея, дабы оказаться на дизайнерской кухне в амстердамском особняке на канале, не говоря уже о ферментированной икре. «Ты ощущаешь этот запах разложения, Роберт? У нас так, увы, уже почти нигде не пахнет».
Можно рассчитывать, что они купят и машину для приготовления пасты. Вообще-то, дома у них уже стоят без движения две такие машины. «Понимаешь, в чем дело, Роберт? Да, одна из них и вправду настоящий Vibiemme, но, в сущности, это всего лишь нержавеющая сталь. Та крошка, что мы купили в прошлом году в Сан-Аббато-Грассо, по крайней мере, латунная. В данном же случае мы говорим о необработанной латуни. Знаешь, что это значит, Роберт? Ладно, признаю, тысяча долларов – это большие деньги, но стоит тебе приготовить болоньезе для Фрейка и Андре… как она мгновенно себя окупит! Вот как надо рассуждать, Роберт. Мы сейчас накупили таких аутентичных продуктов. А приборы у нас всегда на высоте».
Это последнее предложение, разумеется, рассчитано на внешний эффект. Я бы никогда не опустился до столь возмутительной фразы, если бы писал для себя, но я знал, что в газетах любят концовки с юмористическим подтекстом.
Следующим занятным типом из числа туристов были «истеричные италофилы», с которыми я встречался чаще, чем мне хотелось бы, и которые меня пугали. Все любят Италию, но они любят ее заведомо, даже не познакомившись с ней, и слегка чересчур. Стоит только официантке поставить пепельницу на их столик в летнем кафе, как они начинают ликовать: «Видали? Вот это называется “вежливость”. Итальянцы не делают проблемы из того, чтобы выкурить сигаретку на свежем воздухе, здесь это в порядке вещей. Типичный итальянский образ жизни. Они здесь все друг друга уважают. У нас же сплошная бюрократия. Правила, правила. Вот почему я ненавижу Голландию. Нет, здесь гораздо лучше. Здесь знают толк в гостеприимстве. Я называю это предупредительностью. Прелестная страна. Ради одной этой пепельницы я бы хоть завтра сюда переехала. А я ведь даже не курю, представляете?»
Когда они вдруг оказываются на незнакомой им площади, держитесь от них подальше.
«Вы только посмотрите! В самом деле. Поистине очаровательно. “Макдоналдс”! В историческом палаццо с колоннами. У нас “Макдоналдсы” понатыканы исключительно в безликих зданиях. В торговых центрах, например. Там, где и умереть не захочется. Здесь же сразу чувствуется… как бы это сказать? Стиль. Да, верно, именно стиль».
По правде говоря, я им завидую и стыжусь собственного цинизма. Пока я строю из себя тертого калача, они наслаждаются городом с гораздо большим пылом, чем я. Даже мусорный бак и тот способен вызвать у них восхищение.
«Как чудесно, что он стоит прямо посреди улицы. В конце концов, это тоже часть жизни. У нас такое запрятывают подальше. Меньше знаешь – крепче спишь. Смотрите, а тухлую рыбу кидают просто рядом с контейнером. Это так по-итальянски. Они ничего не скрывают. Ведут естественный образ жизни, со всеми ее неприглядностями. У всех на виду. Мне это так импонирует. Помнишь того человека с ножом в животе, который приковылял в кафе, еле держась на ногах? Это тоже Италия. Никто не удивился. Даже скорую не вызвали. А вот нож пригодился для нарезки салями. Они честно позаимствовали его на время, а потом аккуратно воткнули обратно в живот. Это Италия. Все друг другу помогают. Восхитительная страна».
В последнем абзаце я слегка сгустил краски, но получилось, по-моему, довольно смешно. В таком духе я мог бы продолжать до бесконечности. Не стану приводить здесь все сделанные в те дни зарисовки – хочу упомянуть лишь еще об одном, крайне редком, типе. Впрочем, возможно, не столь уж редком, как кажется. Просто его трудно обнаружить. Светловолосые принцессы-разбойницы. Кстати, необязательно светловолосые, но непременно отдыхающие вдвоем. И если хотя бы одна из них блондинка, то их миссия имеет больше шансов на успех. А миссия у них есть, хотя они и не слишком распространяются на этот счет. Они обсуждают ее между собой на языке секретных кодов, понимая друг друга, как близнецы. Ни о чем больше они практически не говорят.
Это студентки. Они знакомы по колледжу или, что более вероятно, по ночной жизни студенческого городка. У них весьма скромный отпускной бюджет, но они не типичные бэкпэкеры, хотя бы потому, что у них нет рюкзака. Иначе они стали бы на них похожи. Да и спина под рюкзаком так неэлегантно потеет. К тому же они должны были привезти сюда все свои летние платья, пять пар бикини, шесть пар туфель на каблуке, жизненно необходимых в отпуске с учетом различных обстоятельств, ту дерзкую майку с оголенными плечами, хорошо сочетающуюся с парео, а также полностью укомплектованную аптечку первой помощи, оснащенную всевозможными видами водостойкой туши, тонального крема, помады, лака для ногтей, ретуширующим кремом от комариных укусов и контактными линзами.
В отличие от бэкпэкеров, они не ночуют в кемпингах или молодежных хостелах. На первые дни они каким-то загадочным образом находят себе жилье через двоюродных братьев друзей или через коучсерфинг. А дальше уже разбираются на месте, ибо поиск ночлега составляет одну из основных целей их секретной миссии.
«Не смотри сразу, Фредерика, у нас здесь субъект с волосатой грудью и слегка навеселе. Он приближается. Прямо джунгли какие-то. Он бы еще ниже брюки спустил».
Они сидят в самом дорогом кафе на площади и пьют изысканные коктейли, которые им не по карману. Они излучают коварную доступность блондинок. Две пылающие свечки, на пламя которых, чтоб обжечь крылья, мгновенно слетаются итальянские герои-любовники. Девушки это знают. Поэтому и сидят здесь. В этом заключается их миссия. Вот почему они проводят здесь каникулы.
«Ага, он уже пялится. Фредерика, он у нас на крючке. Как минимум шесть “маргарит” нам обеспечено».
Им можно только посочувствовать, этим подпрыгивающим от хлещущей через край похоти итальянцам, попадающим в ловушку. Ведь им не светит заполучить в постель этих исходящих соками любви голландских блондинок. Никакого секса. Об этом заранее условлено. В лучшем случае baci baci, но «довольно» означает «довольно». Каждый вечер бесплатные коктейли – это все, что им нужно. Ну, может быть, еще ночлег. И трехнедельное упоение вниманием поклонников.
Самый раздражающий вид туристов – это «рационализаторы», восседающие, широко расставив ноги, в кафе и с презрительным сожалением и изумлением обозревающие происходящее вокруг. Это всегда мужчины. У себя на родине они работают в сфере, где часто используется слово «эффективность». Специалисты по нескользящим пластиковым шинам или страховщики от ураганов. Они развлекаются тем, что предлагают очевидные улучшения в отношении всего, что попадается им на глаза.
«Замечательный памятник, но, по сути, обычная развалина. Куда лучше было бы поставить на его место добротную новостройку, решив заодно и проблему с отводом воды. Почему они не сыплют тертый сыр на спагетти болоньезе прямо на кухне, вместо того чтобы приносить его отдельно? Зачем ходить лишний раз туда-сюда? Эта брусчатка, конечно, забавная штука, но сколько денег тратится на техническое обслуживание? Закатали бы лучше асфальт и в ус не дули. А язык? Ты слышал, какой он неэффективный? Я не понимаю ни слова, но одно знаю наверняка: им нужна фигова туча слов, чтобы что-то сказать. Не говоря уже о том, чтобы что-то сделать».
Удивительно, почему они вообще ездят в отпуск. В любом случае не для того, чтобы из чистосердечного любопытства непредвзято взглянуть на окружающий мир и вдохновиться завораживающим разнообразием культур. Они ездят в отпуск потому, что так положено. Они делают это ради своих жен. Ради погоды, которая в порядке исключения не нуждается в улучшении. Но в первую очередь затем, чтобы убедиться в своей правоте (в которой, в общем-то, они и не сомневались), а также прийти к в высшей степени утешительному заключению, что в Голландии все устроено гораздо лучше.
В «камуфлирующихся туристах», любой ценой стремящихся избежать того, чтобы их приняли за туристов, – в Венеции миссия абсолютно безнадежная – я узнавал себя молодого.
– Быстро спрячь карту города в карман! Чем ты, черт возьми, занят? Все тебя видят.
– Просто хотел посмотреть, куда нам идти.
– Тогда, ради бога, сделай это вон в том темном портике.
И еще там встречаются «хороняки», голландские туристы, которые всю дорогу страшно боятся быть облапошенными или ограбленными. Даже когда просто заказывают чашку кофе на террасе. Ведь этим итальянцам ничего не стоит насчитать за нее целый евро и двадцать центов, а затем принести микроскопическую, даже до половины не наполненную чашку. Но это еще не все. В меню у стойки бара кофе предлагается за один евро. При этом с каменным выражением лица вам втолковывается, что цена кофе, заказанного в баре, отличается от цен при обслуживании за столиком. Какое коварство! Кофе-то тот же самый! Вопиющая несправедливость!
«Вим! Подожди минутку, Вим. Ты что, с ума сошел? Ты чуть не зашел в этот подозрительный переулок с незастегнутой молнией на поясной сумке! А куда ты сунул путевку и дорожные чеки? В рюкзак, на всеобщее обозрение? А копию страхового полиса от ураганов? Нет, Вим, я серьезно. Мне сейчас не до шуток. Просто покажи мне копию страховки от ураганов. Тогда я, по крайней мере, смогу немного расслабиться. У меня, между прочим, тоже отпуск. Только не говори, что оставил ее без присмотра в гостинице. Вим!»
Когда они покупают мороженое, им приходится, лежа на спине, освобождать друг друга от оков, дабы получить доступ к ключу у нее в рюкзаке, которым она должна открыть его рюкзак, где спрятан кошелек на молнии для мелочи. Мороженое само по себе тоже чревато опасностями.
«Проси только молочное, Вим. И только в упаковке. Вдруг в него попала вода, причем прямо из-под крана? Ты же знаешь, какие они здесь. А у меня нет ни малейшего желания репатриировать тебя в раздолбанном иностранном катафалке с нашей путевкой и дорожными чеками».
У меня в запасе был еще целый легион типажей. Наверное, с читателя уже довольно. Ну хорошо, напоследок еще один тип. Уникальный. Под названием «рациональные ботаники». Таких и на родине-то днем с огнем не сыщешь. Они нечасто выходят на улицу, ибо считают прогулки пустой тратой времени, как, впрочем, и большинство прочих привычных занятий, естественных для обычных людей. Еда, по их мнению, – это неэффективный способ получения топлива, сон – вынужденное пребывание в режиме офлайн, наведение порядка – всего лишь перестановка предметов с места на место, уборка – разведение грязи. Отпуск – это нечто сродни Рамадану, когда в течение заранее установленного периода вы добровольно отказываетесь от удовлетворения насущных потребностей, таких как сверхскоростное подключение к интернету, чтобы погрузиться в почти невыносимую медлительность редких сигналов вайфая, и радуетесь, когда этот отпуск наконец заканчивается.
Если удастся их заприметить, то стоит напрячь все свое внимание, дабы не упустить из виду. Они передвигаются с легкостью, резко контрастирующей с их внешним видом, который никак нельзя назвать сногсшибательным. Чаще всего они появляются парами, а иногда путешествуют группками из трех-четырех человек. Это студенты архитектурного факультета Делфтского университета или историки из Амстердамского. Они похожи друг на друга. У них землистого цвета кожа, как у всех, кто редко бывает на воздухе. Они носят бесформенные майки и шорты с преобладанием оттенков серого, стоптанные кроссовки с серыми носками. Вместе они функционируют как хорошо отлаженный механизм. Эффективно и целеустремленно они отрабатывают свои каникулы. Им никто не нужен и ничто не нужно, они понимают друг друга с полуслова.
– Площадь Сан-Марко. Давай озвучь, Рис. Или у тебя здесь нет связи?
– Кафе «Лавена» – три звезды, кафе «Флориан» – две, «Квадри» – две, закусочная «Ал Тодаро» – две с половиной, «Ал Кампаниле» – три с половиной.
Не мешкая ни секунды и даже не оглядевшись вокруг, они размещаются на террасе кафе, получившего высшую оценку на их любимом сайте отзывов. Таким образом, даже во время вынужденного отдыха они не тратят драгоценное время на пребывание в некачественных заведениях.
Никаких особых чувств к Италии они не питают. Пицца из голландского супермаркета им больше по вкусу. Возникает вопрос: зачем они вообще сюда приехали? По их собственному представлению, они вполне могли бы остаться и дома. Но раз уж они здесь, то отрабатывают свой отдых максимально организованно, отчего получают даже определенное удовольствие.
И от итальянских девушек с их бронзовыми оленьими бедрами. Впрочем, смотреть на которых у них не хватает духу. И хотя именно девушки были истинной причиной их путешествия, они никогда не обсуждают их между собой.
4
Единственная улица Венеции, хоть чем-то напоминающая улицу с ярко выраженным сквозным направлением, магазинами и настоящим «Макдоналдсом», – Страда Нова – была фактически заблокирована. Там собралась демонстрация. Около сорока протестующих развернули транспаранты, вокруг которых толпились сотни туристов, фотографировавших сие поистине итальянское зрелище. Демонстранты выражали поддержку крайне правым группировкам, выступавшим за большую автономию региона Венето.
Меня всегда удивляли люди, уверовавшие в то, что стоит им подать голос, как реально существующие проблемы сами собой разрешатся. Рецепт успеха ищется ими в процессе принятия решений, в то время как, на мой взгляд, он скрыт в их содержании. Хотя с психологической точки зрения легко объяснить, почему люди склонны экстернализировать личные проблемы. Если удается найти того, на кого можно возложить вину за собственные невзгоды, то считайте, что вопрос наполовину снят.
На транспарантах и раздаваемых листовках перечислялись стандартные козлы отпущения: правительство в Риме, европейские технократы в Брюсселе и цунами иностранцев, спровоцированное этими же проворовавшимися политиканами. Под иностранцами подразумевались не туристы, которые фотографировали протест и как участники неконтролируемо разраставшегося нашествия и вправду образовывали цунами, захлестнувшее город и погружающее его в лагуну. То были состоятельные иностранцы, а значит, по определению, не плохие. Мнящие себя обездоленными обвиняют еще более обездоленных в своих злоключениях. Слабые, как правило, целятся в слабейших. И тот факт, что в Венеции почти нет беженцев или иных африканских иммигрантов, не служит препятствием для того, чтобы считать их источником всех зол. Ведь известно, что со своей гнусной, порождающей терроризм религией, с ленью, сжирающей причитающиеся нам пособия, и с чудовищных размеров гениталиями, эти ходячие тестостероны наводнили старый континент и ни в грош не ставят наши нормы и ценности. Это же очевидно. Редкие чернокожие в городе – это очередной типичный заговор левых СМИ, отказывающихся называть проблемы своими именами. Не надо морочить нам голову.
Я подумал было вступить с демонстрантами в дискуссию и настоять на том, что иммигранты из Африки – это не проблема, а решение. Было бы их здесь побольше, они бы наполнили этот старый, обезлюдевший, мертвый город свежей теплой кровью. При наличии значительной группы африканского населения на улицах возникла бы потребность в пекарнях, овощных лавках и магазинах, продающих не только мигающие огоньками пластмассовые гондолы и аутентичные карнавальные маски китайского производства. Им бы понадобились одежда, мебель, кастрюли и сковородки; время от времени им бы хотелось заглядывать в парикмахерскую. В тихие переулки вернулись бы жужжание пил, швейных машинок и удары молотков. Таким образом, они бы переломили туристическую монокультуру и восстановили экономическое разнообразие. Возможно, по ночам на улицах даже стали бы появляться люди. Впрочем, об этом лучше помалкивать, ибо ничто так не устрашает пугливых белых людей, как темнокожие ночью. Демонстранты тут же мне возразили бы, что при подобном раскладе разбегутся все туристы. А я бы, в свою очередь, поспешил их заверить, что это будет для города благословением. Демонстранты бы осмеяли меня и заявили, что все здания, купленные за астрономические суммы, чтобы переоборудовать их в «бед энд брекфаст», резко упали бы в цене. Я же, празднуя триумф, указал бы им на то, что рост цен на жилье – одна из главных причин, по которой простые честные итальянцы массово покинули город.
Но я этого не сделал. Мысленно я уже одержал в этом споре победу, которую не хотелось ставить на кон строптивой реальности. Впрочем, особого желания полемизировать демонстранты не выказывали. Им вполне хватало осознания собственной правоты.
«Станем хозяевами в своем доме! – скандировали протестующие. – Сделаем Венецию снова великой». В глубине души они мечтали о восстановлении славной Серениссимы5, владычице мировых океанов, управляемой непреклонными дожами. В ту пору венецианцы еще осознавали свое предназначение. Негров не было и в помине, а мусульмане были беспощадно сокрушены во время битвы при Лепанто. Оглянитесь вокруг, сколько богатств принесла нам республика. Город по-прежнему живет за счет своего блестящего прошлого, в которое ныне можно торговать входными билетами и получать барыши от продажи бесчисленных капучино, мороженого и пиццы.
Сепаратизм проистекает из ностальгии по лучшим временам – неважно, были такие времена на самом деле или нет. Заманчиво думать, что решение сегодняшних проблем заключается в том, чтобы перевести назад стрелки часов, к тому моменту, когда этих проблем не существовало. Сей манок правого популизма, по сути, носит ностальгический характер. Сеются, нагнетаются и раздуваются страхи и недовольство, чтобы в итоге презентовать нам в качестве панацеи идиллическое и идеализированное прошлое. Мы снова должны запереть границы, восстановить нашу любимую старую валюту, звонить в колокола, закрыть мечети, возродить военную обязанность, распевать гимн, достать с чердака и отполировать до блеска забытую благопристойность, превратив ее в сияющий маяк во мраке ночи.
Тот факт, что это ностальгическое послание вызывает массовый резонанс по всей Европе, – плохой знак. Если значительная и растущая часть населения готова уверовать в то, что прежде все было лучше, то мы можем с полным основанием говорить о дряхлом и выбившемся из сил континенте, который, подобно старику, глядящему перед собой в пустоту, ничего больше не ожидает от будущего и горюет о прошлом, когда зимы были зимами, а лета длились бесконечно. Лучшего доказательства для утверждения, что Европа стала пленницей собственного прошлого, не привести. Однако, когда Абендланд, вечерняя страна, чахнет от тоски по яркому полуденному солнцу, ностальгия оказывается бесполезной.
5
– Хочу кое-что тебе показать, – сказала Клио. Она уже больше часа распаковывала свои книги по искусству, обходясь без моей помощи, ибо нужно было защитить диссертацию по истории искусств, чтобы разобраться в ее системе расстановки книг; к тому же, перед тем как положить каждую книгу на единственное правильное место в своей библиотеке, она основательно ее пролистывала. Сейчас у нее в руках был увесистый классический труд в обложке мыльно-зеленого цвета, безмерно ее интересовавший. С открытым фолиантом на коленях она уселась на диване из «Икеи», который мы прихватили с собой из Генуи, чтобы на первых порах у нас была хоть какая-то мебель.
– Что это?
– Больдини.
Теперь, когда я об этом пишу, поясню, что речь шла о каталоге шедевров итальянского импрессиониста Джованни Больдини, родившегося в Ферраре в 1842 году, умершего в Париже в 1931-м и считающегося лучшим художником Прекрасной эпохи, – в качестве зацепки для памяти на случай, если мне захочется использовать этот эпизод в романе, а отнюдь не для того, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто на момент описываемых событий я имел хоть малейшее представление о том, кто такой Больдини.
– Он гений, – сказала Клио. – Вот смотри: Венеция.
Она указала на картину с изображением лагуны. Широкая неспокойная вода. Вдалеке, на набережной, маячат расплывчатые контуры палаццо, словно призраки из далекого прошлого. По воде разбросаны гребные лодки с навесами для легкомысленных увеселительных прогулок, гондолы, а также, возможно, хотя маловероятно, одинокие рыбаки. Эту идиллию безжалостной черной диагональю пронзает форштевень громадного парохода. Весь корабль целиком никак не мог уместиться на холсте. Его острый нос разрывает дневную грезу на мелкие кусочки.
– 1899 год, – сказала Клио. – Или вот эта. Взгляни. Гранд-канал. 1895 год.
Продолговатый городской пейзаж в горизонтальном формате. На переднем плане – снова зеркальная вода, откуда открывается вид на ряд величественных зданий по всей ширине полотна. Шпили игриво взвиваются над крышами, ритмически гармонируя с вертикальными линиями мачт старых катеров на правой стороне набережной. Купола пышных церквей напоминают о былой роскоши. Две чайки почти касаются воды. Две другие – в верхнем левом углу картины – взметнулись высоко в небо. Под ними вдалеке отражаются в воде очертания гондолы. В самом центре, прямо напротив высокого здания, похожего на собор, помпезно пришвартовались два черных как смоль парохода. Разбухшие облака белого пара загораживают вид на город. Шлейф грязного черного дыма из трубы оставил на небе черное пятно. Весь городской пейзаж обезображен.
– Или вот эта, – сказала Клио. – Пожалуй, лучшая его работа. Образец раннего творчества, 1887 года, как здесь написано. Но по-моему, как раз позднего. Под незатейливым названием «Корабли в Венеции». Узнаёшь, где это? Белая церковь посередине похожа на церковь Джезуати на канале Джудекка, возле остановки вапоретто «Дзаттере». Представляешь себе? Нет, если идти по Рио Фоскарини мимо Галереи, но не в направлении Гранд-канала, где мы всегда садимся на вапоретто, а в противоположную сторону. А потом, у самой воды, повернуть направо. Думаю, это она. Если на картине и вправду изображена эта церковь, в чем я почти уверена, то Больдини писал ее с воды. Такое впечатление, что свой мольберт он установил прямо в лодке, которую болтает из стороны в сторону, видишь? Здесь все вкривь и вкось, как на фотографии, сделанной из покачивающейся на волнах гондолы. Чистая иллюзия, а точнее, желаемый эффект. Ведь художник, в отличие от фотографа, даже катаясь на американских горках, способен создать прямое, идеально ровное, неподвижное изображение, если захочет.
– Он стремится вызвать у зрителя иллюзию, что находится в лодке, – сказал я.
– Молодец, Илья. Иллюзию зыбкости. Он лишает нас опоры. Будто земля ускользает у нас из-под ног. Но смотри, что он творит потом. Бам!
Я не мог подобрать лучшего восклицания для описания громадного черно-ржаво-коричневого пятна – клубка кораблей в центре картины. Невозможно было даже сказать, сколько их. Сплетение корпусов, носов и кормовых оконечностей. Из трубы валит черный дым. Вот этот сгусток сажи, стали, мазута и ржавчины скрывает от нашего взора практически всю церковь, которую с таким знанием дела идентифицировала Клио, и остальную часть феерического городского пейзажа.
– Это почти абстракция, – сказала Клио. – Или что-то похожее на гигантского черного паука, пожирающего город. Что это значит, Илья? Сейчас я тебе расскажу, что это значит. Приглядись. Конечно, здесь видна игра контрастов между черным и белым цветами волн, зданий и церкви, которые так занимали Больдини как живописца. Но помимо всего прочего, это пророческое полотно. На этой и других картинах, которые я тебе показала, Больдини разбивает вдребезги мечту о безмятежном, идиллическом старом городе. В ней находит свое выражение трагическое предчувствие смерти города.
