Kitabı oku: «Последний день», sayfa 3

2

Мир качался: земля и небо не могли поделить пространство, и линия горизонта, разделяющая их, то оказывалась где-то снизу, то улетала вверх – из разу в раз. И вдруг остановилась на том же месте, где была изначально – Оскалов зацепил убегающую землю ногами. Затем встал, посмотрел на часы: десять пятнадцать. Еще есть немного времени, чтобы глазами охватить летний город.

Он пересек сквер – в его середине был белый, как будто мраморный, фонтан с ламинарными струями. Вода в них казалась стеклянной, застывшей в лучшем своем состоянии – мертвой. А может, это вообще была не вода? Дальше какой-то широкий проспект, ранее предназначавшийся для машин. Теперь посередине шли черные магнитные рельсы, и где-то вдалеке по ним плыл невесомый трамвай. Оскалов пошел отсюда в сторону мелких улиц, закрытых дворов и подлинной тишины – сонности большого города… Города, который старше Оскалова вдвое.

Сначала люди здесь, как и везде, жили в безвременье – тысячи лет проходили бесследно, почти никак не влияя на быт и облик поселения. Поколения сменялись, не умея накопить опыт, – поэтому потомкам приходилось переоткрывать изобретения предков, в сущности, стоя на месте в развитии. Но где-то, в бесконечно повторяющемся жизненном, цикле случилось чудо – случайным образом пламя прогресса зажглось в головах людей. Появилась письменность, которая дала фундамент для накопления знаний. Сообщение между разными поселениями дало возможность обмениваться опытом, умножая его многократно. Механизм скрипнул и пошел, набирая обороты; сначала неспешно, почти неотличимо от неподвижности, а потом все быстрее и быстрее, сметая на своем пути все препятствия.

Бесформенные хибары стали сменяться деревянными избами – теплыми и сухими. Затем малоэтажные каменные строения, неподвластные огню, потихоньку вытесняли древесину. Потом уже на их место приходили краснокирпичные окончатые исполины, вмещающие в себя сотни семей одновременно. Дальше был железобетон, композиты и дома, силившиеся достать до неба… И все – на этом архитектурная ротация остановилась и даже отступила чуть-чуть назад, отойдя от бессмысленного гигантизма. Люди вновь погрузились безвременье – сытое, безопасное, вечное.

Наука неостановимо шла вперед: открывалась фундаментальная природа мироздания, решались математические и физические "вопросы тысячелетия", осваивался космос. Ученые грезили новой промышленной революцией, а за ней и так называемой "технологической сингулярностью", когда прогресс станет настолько быстрым и коренным, что изменит не только облик цивилизации, но и сознание каждого отдельного человека – новый виток эволюции. Научные открытия должны были резко сказаться на жизни всех людей, но… не сказались.

Нет, были, конечно, изменения-улучшения: киловаттные аккумуляторы в смартфонах, экраны со стопроцентной передачей цвета, сверхбыстрый интернет по всей планете – да, но ничего более. По-настоящему новые технологии не шли в массы – их просто не покупали. Всех устраивал нынешний порядок вещей, и никто не хотел его менять.

Саша не понаслышке знал, что такое инертность сознания, когда человек противится не только изменениям в худшую сторону, но и вообще изменениям. Это страх перед неизвестностью? Может быть, но, скорее всего, это просто любовь человеческого мозга к наработке привычек. Действительно, зачем каждый раз напрягать весь этот неимоверно сложный механизм, пропускать мысли через центры критического мышления, задействовать память или даже фантазию, если можно просто проложить прямую конвейерную линию из пункта А в пункт Б?

К тому времени, когда с начала бессмертия минуло больше двадцати лет, уже родилось и выросло новое поколение, морально подготовленное к вечной жизни. Дети, не знающие иного мироустройства – дети с планами на бесконечность…

– Эй! – крикнул чей-то очень высокий, даже писклявый голос.

Саша обернулся и посмотрел в ту сторону, с которой, как ему казалось, шел звук. Он стоял в центре двора, окруженного длинными многоподъездными домами. К нему со всех сторон вели узенькие выложенные камнем дорожки, и на небольшом удалении от них начинались кусты. Саше показалось, что крик шел оттуда.

Увидеть владелицу голоса не удавалось, зато Оскалов заметил мальчика в желтой кепке, бегущего на крик. Саша стал за ним наблюдать: сначала, пробежав несколько метров вдоль дорожки, он остановился и начал пристально высматривать шевеления в кустах. Потом, видимо, ничего не обнаружив, мальчик обежал растительность и стал вглядываться в те же кусты с другой стороны. Он тянулся всем телом, вставал на цыпочки, подпрыгивал, но никак не мог увидеть свою подругу. Вся эта сцена продолжалась несколько минут. Потом, отчаявшись, он крикнул:

– Так нечестно!

Ответа не последовало. Тогда мальчик снял с головы кепку – при этом она удивительным образом изменила свой цвет с желтого на темно-коричневый. Держа ее в руках, он потыкал в козырек. От его нижней части отслоилась тоненькая пластинка и повисла на самом краю. Она как-то странно переливалась, будто меняя свою прозрачность – становясь то абсолютно черной, то зеленой – под цвет травы на заднем плане. Мальчик надел кепку обратно на голову (она снова пожелтела), и пластинка теперь висела прямо перед его глазами. Отсюда не было возможности разглядеть, что конкретно в ней видел мальчик, но, судя по всему, видел больше, чем Саша своими глазами.

– Вот ты! Нашел! – он показал пальцем куда-то в зеленую гущу.

– Нет! – крикнула оттуда девочка, – Ты смотришь нечестно!

– А ты покрасилась! – парировал обвинение мальчик.

Кусты зашевелились и через некоторое время начали разделяться: от них в сторону мальчика двинулось нечто зеленое, бесформенное, покрытое со всех сторон листьями и ветками.

– Так можно! – писклявым голосом сказало мальчику зеленое чудовище.

– Мы не договаривались! – он ничуть не испугался и даже стал спорить с чудовищем.

– Договаривались! – ответило нечто.

– Это было в прошлый раз, сейчас не считается!

Листья на существе постепенно исчезали, и под ними начала виднеться маленькая фигурка девочки.

– Ладно, – подумав, и не без огорчения сказала она, – тогда давай сейчас договоримся, и я еще раз спрячусь.

– Ну уж нет, у тебя слишком хорошо стало получаться, – при этих словах зеленая кожа девочки налилась красками.

Оскалов улыбался. Девочка заметила Сашу, и чтобы не смущать ребят, он отвернулся от них и пошел – куда-нибудь, лишь бы не мешать детской жизни – настоящей, простой и интересной. Он улыбался всю дорогу, пока шел со двора, затем подумал о чем-то. Лицо посерело: а почему вообще они здесь? Может, их отправят позже? А если нет?

После недолгих невеселых раздумий мысли вновь вернулись в колею истории. Именно в ней были все возможные вопросы и ответы. Там вообще было все, что могло случиться сейчас – здесь, в этом почти триста тысяч раз пережитом дне…

Наука. Да, она была. Были люди, которых в процессе познания не могло остановить ничто – ни катаклизмы, ни рай на земле. Они пытались двигать уже успевшее забронзоветь человечество вперед: к свету, к знаниям – новым и непостижимым, но таким простым, если жить с ними с рождения. Но родиться заново, не умерев, – невозможно. Да и не нужно.

Но появились дети. Им было интересно новое, недоступное их предкам, дающее возможность по-иному взглянуть мир. Они были готовы совершить следующий шаг: изменить свою жизнь и жизнь всего человечества. Но для того, чтобы это стало возможным, пришлось бы до основания снести все то, за что их родители держались всем своим унылым бытием. Нераскрытый потенциал молодого поколения давил, накапливался и так бы и сгнил, если бы не жертва, которую принесли ради друг друга любящие люди.

Все разрешилось просто и страшно: они улетели. Туда, где все надо строить с нуля, туда, где нет истории и нет тех, кто за нее держится. Сначала Марс, потом Венера, Энцелад, Европа… – вся Солнечная система. Наука ушла с Земли вслед за ними – на передовой край колонизации и развития. Родители, желавшие своим детям большего, чем получили они сами, отправляли их все дальше от Земли. Это не просто расставание, когда любящих людей разделяет лишь расстояние, пусть большое, но измеримое – нет. Пропасть. В мышлении и культуре, в знаниях и повседневной жизни.

У Оскалова тоже были дети, и он тоже пережил расставание, непонимание, бессилие. Но по-другому нельзя. Нельзя затягивать в эту пучину новых и новых. Нельзя, будучи утопающим, тянуть за собой на дно всех без разбора, лишь бы не одному погибать – в компании ведь всегда веселее. Саша сделал свой выбор, как и многие; и оказался прав и чист перед собой. Хоть на том спасибо.

Но были и такие, кто не понимал, не верил и просто не хотел отправлять своих детей в будущее. Им самим нравилось жить здесь, и они не видели ничего плохого в том, чтобы их дети жили вместе с ними. «Наш дом – Земля, – говорили они, – Где родился, там и пригодился». Их можно понять, но нельзя простить.

Тот самый сосед, Аркадий Петрович, который сегодня лично поздравил Оскалова с днем рождения и звал "заходить к ним", был одним из таких. У него была большая семья, и все они жили здесь. Дети, внуки, правнуки… – целая династия, которой не видно ни конца ни края. Но чем дальше по генеалогическому древу, тем чаще в их семье случались случаи отправок или побегов, – дотуда уже не доставало влияние Аркадия Петровича и его воззрений.