Kitabı oku: «Если я король, ты будешь королевой», sayfa 2

– Я дам тебе хорошую рекомендацию.

– Значит, Вы всё-таки меня увольняете, – обречённо произнёс Экчери.

Кемпу нравился этот мальчик, но брать на себя ответственность ещё и за него? Нет! Он ещё молод и не понимает, что такое оторваться от своих корней, что такое лишиться родины, что такое остаться без семьи, без друзей. Без всех тех тонких и незаметных, пока они есть, нитей, которые опутывают тебя и защищают, и без которых так страшно и одиноко, когда они рвутся… Об этом думал Кемп, глядя на понуро стоящего перед ним секретаря. Но вслух сказал то, в чём ещё сам не был уверен до конца:

– Я больше не вернусь в Америку.

Экчери замер на мгновение, не ожидая услышать такой ответ, но произнёс твёрдо:

– Я уверен, что буду полезен Вам в Англии, сэр Гамильтон.

Кемп побарабанил по столу, взглянул исподлобья на своего помощника и поправил:

– В Англии говорят «мистер».

Экчери просветлел лицом – ведь это означало, что он добился своего! Его не увольняют! Ему позволяют быть рядом с боссом! Ему разрешают отбыть вместе с ним в Англию!

– Я запомню, мистер Гамильтон! – с поклоном ответил Экчери и вышел из кабинета хозяина.

¹⁰ – в переводе – «поворачивающийся, крутящийся»

¹¹ – в переводе – «обманщик, ловкач»

¹² – в переводе – «Рожки да ножки». Отсылка к русской народной детской песенке «Жил был у бабушки серенький козлик» (из Википедии)

7

Все 3 недели плаванья Экчери провёл в мучениях. Его не отпускала морская болезнь. Кемпу пришлось нанять своему секретарю сиделку из тех пассажиров нижней палубы, которых посоветовал судовой врач. Так-то он был «полезен» боссу, – мучила Экчери совесть, но поделать ничего не мог.

Кемп же и во время плаванья продолжал заниматься делами. Он договорился с капитаном парохода о возможности использовать судовые средства связи, и получал телефонограммы, как из Америки, так и из Англии от агентов Экчери.

Из Америки ничего из ряда вон выходящего не приходило. Обычные деловые новости, не требующие вмешательства мистера Гамильтона, а только лишь его контроля. А вот из Англии…

То, что агенты обнаружили ещё одну контору в сети, разбросанной Трикстером Смитом, ничего нового в общую картину не добавляло. Кемп это предполагал и не удивился. Контора называлась «Down& feathers»¹³, вполне себе в общей канве названий фирм пройдохи управляющего. Располагалась в графстве Беркшир. Деятельность свою вела осторожно и, последние несколько лет, не очень активно. Видимо, Трикстер Смит осторожничал.

А вот вторая новость была бомбой. Но, зато, расставила всё по своим местам, стала последним кирпичиком, что сделало картину абсолютно чёткой и ясной. Одна из женщин семьи Беркерри, действительно, была больна. Вернее, сошла с ума. Но это была не Шейла, как они считали, а леди Мисти, её мать. И потеряла она рассудок не только в результате гибели мужа, но, в большей степени, благодаря тем слухам, которые витали над его смертью. В обществе упорно шептались о каких-то темных делишках мистера Уолисса и подозрительных личностях, которые, то ли крутились вокруг него, то ли он сам ими управлял. Общество отвернулось от графини, и её рассудок бывшей законодательницы мод, бывшего непререкаемого авторитета, не выдержал. Информацию можно было считать на 100% достоверной, поскольку она была получена из нескольких источников разными агентами. Источниками в данном случае служили слуги, когда-то работавшие в усадьбе графов Беркерри. Разговорить их оказалось труднее, чем подтолкнуть дам и кавалеров из высшего общества к сплетням.

«Бедный Экчери, – подумал Кемп, – как он расстроится, когда узнает, что романтическая история, которая возникла в его мозгу, лопнула, как мыльный пузырь: нежный цветочек – Шейла, борется с тяжёлой болезнью, но вскоре получает подлый удар из-за спины – предательство любимого человека, и её состояние окончательно подрывается и физически, и морально. Романтические бредни. Разочарования. Сколько ещё их будет, пока не пройдёт его молодость. Пока не придёт цинизм, свойственный зрелости».

Но Кемп недолго предавался размышлениям о своём секретаре. Были куда более важные дела, над которыми стоило подумать. План действий в Англии. С чего и с кого стоило начать, чтобы вывести эту шайку мошенников на чистую воду и получить свой дом обратно, не заплатив ни пенни, как это сделал в своё время Уоллис Беркерри, отобрав их дом, так что это будет вполне справедливо. А то, что в эту шайку входит не только Трикстер Смит со своими конторами, но и адвокат Олистер Астор («честный и порядочный человек» – ха-ха!!), и мисс с леди Беркерри («бедные, порядочные и больные женщины» – ха-ха-ха!!!) сомневаться уже не приходилось. Не прояви он бдительность, подпиши бумаги о покупке дома с недееспособной леди Мисти и заплати деньги, и уже через год… Да какой год! Полгода! Три месяца! Сделку признают не действительной. Деньги ему никто не вернёт. Дом заберут в пользу государства. А мошенников уже и след простынет. И, кстати, пожалуй, Трикстер из этой шайки самый невинный персонаж, скорее всего, лишь исполнитель, а не главарь, как они считали, такое же подставное лицо, как Салливан Хоуп в «Horns&hooves». Так кто же тогда главный – Олистер Астор или Шейла Беркерри? Адвокат, которому «сто лет в обед», как выразился Экчери, или тридцатилетняя старая дева? Кто из них мозговой центр шайки? Вот над чем стоило крепко подумать. Просчитать варианты. Предугадать шаги противника. Подготовить противодействие. В любом случае, к Шейле Беркерри на данный момент сложней подобраться, чем к адвокату. Вот с него мы и начнём.

¹³ – в переводе «Пух и перья»

8

Как только Кемп сошёл с трапа парохода в Дувре, тут же отправился прямым ходом в Беркшир к

Олистеру Астору, предоставив Экчери самому устраиваться в гостиницу. Молодого человека ещё «штормило», но уже, слава Богу, не выворачивало наизнанку по 3 раза на дню.

Олистер Астор встретил гостя любезно. Даже сквозь непроницаемую маску знаменитой английской сдержанности, было видно, что обрадовался. Это было ожидаемо – ещё бы, прибыл долгожданный договор! Чего Кемп не ожидал, так это увидеть не просто пожилого джентльмена, а инвалида, прикованного к креслу. Но сути дела это обстоятельство не меняло, и Кемп не собирался идти в разговоре на поводу у шевельнувшегося сострадания. После ритуальных вопросов и столь же стандартных ответов о дороге, погоде, самочувствии и чае, сразу приступил к делу.

– Мистер Олистер, прежде чем мы приступим к подписанию договора, я хочу встретиться с леди Беркерри.

(Кемп специально сказал о леди Мисти, а не о мисс Шейле, не желая сразу выкладывать карты на стол, раскрывая, что знает о сумасшествии графини, чтобы посмотреть реакцию). «Ох, уж, эти американцы, – внутренне сморщился Олистер, – такие деловые, напористые, бесцеремонные». Но ни один мускул не дрогнул на его лице, с вежливой, ничего не значащей улыбкой, он произнёс:

– Сэр Гамильтон, Вы же знаете, что это не возможно. Мы уже подписали с Вами Договор о конфиденциальности.

– Мистер Олистер, при всём уважении к Вашему возрасту и состоянию здоровья, я не подпишу договор о покупке дома, пока не встречусь с леди Беркерри лично.

– Сэр Гамильтон.., – начал говорить адвокат, но Кемп остановил его жестом.

– Мистер Олистер, я не хочу тратить своё и Ваше время на обсуждение данного Договора. Если нарушение Договора о конфиденциальности и может навредить деловой репутации англичанина, то я, как Вы знаете, американец. В Америке он никому не интересен. А лично меня не волнуют никакие соображения морали, чести и честности. Только голая выгода. Лучше я расскажу Вам, что будет, если Вы не обеспечите мою встречу с графинями Беркерри. И как будут развиваться события, когда я встречусь с ними. Итак, если Вы будете упорствовать в соблюдении Договора о конфиденциальности, я подам на контору «Астор и сыновья» в суд, где докажу, что Вы вступили в преступный сговор с мисс Шейлой Беркерри, сокрыв правду о недееспособности леди Мисти Беркерри, тем самым заранее обеспечив ничтожность Договора о купле-продаже дома в Гемпшире. Кроме того, на суде всплывёт связь мисс Шейлы Беркерри с сетью мошеннических контор, таких как «Horns&hooves», «Legs&horns», «Down&feathers», через управляющего делами семьи Беркерри Трикстера Смита, который, о, какое совпадение, является также и главарём сей преступной сети. А, возможно, и наоборот. Главарём является мисс Шейла, а он только исполнителем. Через её имя и Ваша «честность» и «честь» будет замазана двойным слоем грязи. Не знаю, насколько Вам это будет важно, но все бесчестные дела вашей шайки выплывут наружу, сделка о покупке дома будет сорвана. Я не потрачу напрасно деньги и получу дом в Гемпшире за бесценок у государства.

В течение длинной речи Кемпа лицо Олистера Астора несколько раз меняло цвет – от возмущённого красного до встревоженного белого. К концу стало испуганно-серое. Вся его английская чопорность улетучилась без следа. Он уже набрал воздуха, чтобы сказать что-то своему визави, когда тот сделал паузу, но Кемп опять остановил его:

– Вы ещё не выслушали, что будет после того, как я встречусь с графинями. Дом я получу и в этом случае. Не истратив ни пенни, ни цента. Но! Их имена, состояние здоровья леди Мисти Беркерри – всё останется в тайне. Не выплывет наружу и ваш бизнес. Я с уважением отношусь к любому бизнесу, пока это не затрагивает мои интересы. Ваша честь и честь семьи Беркерри не будут затронуты. Вот такой выбор стоит перед Вами, мистер Олистер. Я даю Вам сутки на размышление. Приду завтра за ответом в это же время. И ещё – не пытайтесь предупредить мисс Беркерри или Трикстера Смита. Ваши дома находятся под пристальным наблюдением моих агентов. А теперь разрешите откланяться.

Кемп уже привстал с кресла, чтобы уйти, но его остановил Олистер Астор:

– Сэр Гамильтон, останьтесь. Мне не нужно время на размышление. Вы предельно ясно изложили свои намерения. И их последствия. Вы во многом ошибаетесь и отсюда сделали неверные выводы. Но я ясно вижу, что моим словам Вы не поверите. Кроме того, многое я не могу рассказать. Это может сделать только мисс Шейла. Я напишу записку, благодаря которой девочка примет Вас.

Адвокат взял бумагу, перо. Написал несколько строк. Подписался. Рядом вылил сургуч. Поставил печать. Поднял на Гамильтона свои бесцветные от старости глаза и, протягивая ему бумагу, сказал:

– Прошу Вас, будьте милосердны к девочке. Жизнь и так обошлась с ней слишком сурово. Какими бы делами не ворочал её управляющий, она не имеет к ним никакого отношения. Это я попросил его вмешаться в торги, когда цена на дом слишком упала. Она ничего об этом не знает. И я прошу Вас не раскрывать ей мой секрет.

– А Вы, выходит, в курсе его тёмных делишек?

– Несколько лет назад я защищал интересы одного моего клиента, который пострадал от действий Трикстера Смита. Тогда нам удалось решить дело без суда. По договорённости, так пожелал мой клиент. Больше в своей практике я с ним не сталкивался. Вы вправе не верить мне, но честь моего имени меня уже не волнует. Прошу только о мисс Шейле.

Уже в дверях Кемп обернулся. За столом сидел не тот вежливо-холодный пожилой джентльмен, каким Олистер Астор был в начале, а сгорбившийся старик, раздавленный и жалкий. И это не было игрой, уж, в этом Кемп хорошо разбирался, иначе не был бы успешным бизнесменом. Также выглядел отец Кемпа после разговора с графом Беркерри.

В душе Кемпа не появилось даже намёка на жалость по отношению к адвокату. Он уже давно приучил себя не прислушиваться к голосу сердца, действовать исключительно с холодной головой. А в его голове возникли некоторые вопросы, которые он не стал озвучивать вслух. Например, может ли адвокат семьи не знать финансовое положение семьи Беркерри настолько, что даже попытался незаконно вмешаться в торги? Или он продолжает играть роль защитника «нищих» и «обездоленных», потому что Кемп не раскрыл свои карты до конца, не упомянул, что знает о ценных бумагах, которые всё ещё находятся в распоряжении семьи Беркерри? И ещё – какие отношения связывают Олистера Астора и графинь Беркерри, если в минуту душевного волнения адвокат позволяет себе фамильярно называть мисс Шейлу «девочкой»?

9

Во вторник надо было положить записку от адвоката в почтовый ящик дома в Гемпшире, чтобы в среду получить ответ от мисс Шейлы. На машине к дому было не подъехать, только верхом на лошади или в дилижансе. Дилижанс подвозил продукты к дому по четвергам, следовательно, ответ можно было получить не раньше пятницы. Так долго ждать сэр Гамильтон не хотел. А Экчери ни разу в жизни не сидел в седле. Так и получилось, что он опять оказался бесполезен. Записку доставил один из агентов.

Время, отведённое для подписания Договора о продаже дома, подходило к концу, и Шейла от нетерпения проверяла почтовый ящик каждый день, а не только по вторникам, как они условились с дядей Олистером. Со своей стороны Договор она уже подписала, а потому письму от адвоката обрадовалась, думая, что он сообщает ей о завершении сделки. Наконец-то!

Но тут же удивилась. Удивилась по двум причинам: в своей записке дядя Олистер просил немыслимое – принять покупателя, сэра Кемпа Гамильтона, у неё дома. Это первое. А второе – к записке дяди прилагалась записка от этого самого сэра Гамильтона с очень лаконичным и угрожающим по духу содержанием: «В Ваших интересах встретиться со мной в самое ближайшее время».

Шейла разволновалась – по всему выходило, что с продажей дома возникли какие-то проблемы. А, с другой стороны, дядя Олистер назвал посетителя «покупателем». Ведь адвокат не стал бы так делать, если бы сделка сорвалась? И Шейла успокоилась. В ответной записке назначила время прихода сэру Гамильтону утро пятницы. Мама спала до полудня и у них будет время поговорить. Кроме того, в четверг привезут свежие продукты, и она успеет приготовить закуски – хотя время и не обеденное, но неприлично принимать гостя за пустым столом. Тем более, первого гостя за те 10 лет, что они с мамой живут в этом доме. «И последнего», – грустно подумала Шейла. Ведь после продажи дома у них, наконец-то, появятся деньги для переезда в Лондон. Маму примут в госпиталь святой Марии Вифлеемской¹⁴, а она, Шейла, будет там работать.

Кемп был не доволен задержкой встречи, но, делать нечего, пришлось ждать. Его встретила худенькая, небольшого роста женщина с усталым лицом, с потрескавшимися от постоянной работы руками, тусклыми, гладко зачёсанными, волосами. Если бы Кемпа попросили обрисовать облик женщины кратко, он бы высказался так – серая мышка. Если бы спросили, сколько ей лет, он, если бы не знал, ответить затруднился. На свои тридцать Шейла не выглядела, казалась гораздо старше.

В гостиной, куда привела его хозяйка, почти ничего не изменилось за прошедшие 25 лет. Стена самообладания Кемпа готова была вот-вот разрушиться под лавиной детских воспоминаний, и он сосредоточил своё внимание на женщине. Отметил давно вышедшее из моды, выцветшее от времени

платье, явно перешитое уже несколько раз. Но чистое, тщательно выглаженное. Невольно подумал, как жаль, что не получилось приехать неожиданно, чтобы быть уверенным, что перед ним не маскарад, специально подготовленный для единственного зрителя, чтобы вызвать у него жалость. Подумал и сморщился от досады.

С точки зрения Шейлы, гость вёл себя бесцеремонно. Осматривал комнату, как хозяин, а потом уставился на неё. Но не смотрел в лицо, не пытался заговорить, а рассматривал как ещё один предмет мебели. Предмет, который не слишком понравился, который был в комнате лишний. Такой вывод сделала Шейла из недовольного выражения его лица. «Американец! Все они такие! Грубые, невоспитанные», – подумала Шейла, ни разу в жизни не видевшая живого американца.

Но вот когда он заговорил, Шейлу объял ужас. Он говорил о таких невозможных, чудовищных, неправдоподобных вещах. О каких-то шайках, сговорах, мошеннических конторах, преступных схемах. И постоянно произносил имена Беркерри – Астор – Смит в разных комбинациях. Он их в чём-то обвинял, и её в том числе, но в чём, понять Шейла была не в состоянии.

Когда в глазах женщины заплескался ужас, Кемп, вдруг, вспомнил её. Вспомнил маленькой девочкой, прижимавшейся к ногам матери, и вот с таким же ужасом смотревшей на своего отца, графа Уолисса Беркерри, который бросал в его отца громкие, злые, высокомерные слова, обвиняя в низких, чудовищных, невозможных поступках. От этого ярко вспыхнувшего в его мозгу видения Кемп не остановился, продолжил говорить, но уже не слышал и не понимал сам себя. Иссяк на полуслове, когда заметил, как судорожно вцепилась женщина в ткань платья, пытаясь унять дрожь в руках. Поднял взгляд и увидел её потемневшие до черноты глаза, готовые пролиться слезами.

Шейла никак не могла уразуметь, в чём её обвиняет этот грозный господин. Почему он так зол по отношению к добрейшему, честнейшему человеку – дяде Олистеру, всеми уважаемому адвокату? Что он сделал, кроме того, что составил договор? Ведь это его работа. И как связан с ним Трикстер Смит, их управляющий? Да, Шейла подозревала, что Трикстер не самый лучший управляющий, но где она могла взять другого, оказавшись одна, в изоляции, с больной матерью на руках? И что это за конторы со смешными детскими названиями – «Пух и перья», «Рожки да ножки»? Может быть, господин просто насмехается над нею? Но это же большой грех, смеяться над человеком, который оказался в такой сложной жизненной ситуации, как она.

Шейла глубоко вздохнула, чтобы справиться с собой, и произнесла дрожащим голосом:

– Мистер Гамильтон, я не понимаю, зачем Вы пытаетесь напугать меня? Просто скажите, что я должна сделать, чтобы мы с Вами заключили сделку о покупке доме, и завершим это дело. Не поймите меня не правильно, я не указываю Вам на дверь, но скоро проснётся мама, и мне придётся оставить Вас.

Кемп закрыл на мгновение глаза. Открыл. Посмотрел на Шейлу. Отвернулся к окну. Снова взглянул. Чёрт бы его побрал! Картина не менялась. На него смотрели чистые, невинные глаза маленькой девочки с лицом бесконечно уставшей женщины. Разве можно так сыграть? Тогда Шейла Беркерри достойна подмостков Шекспировского театра «Глобус», если бы в то время там играли женщины¹⁵!

Кемп побарабанил пальцами по столу и ответил прямо:

– Мисс Беркерри, договор между нами не может быть заключён. Вы не можете его подписать, потому что он составлен от имени Вашей матери. Она не может его подписать, потому что больна и недееспособна.

Ну, вот, опять! Опять она смотрит на него с ужасом…

«Он знает… знает…», – застыла в ужасе Шейла. Потом ей стало нестерпимо стыдно, и она закрыла лицо руками. Но собралась с духом, несколько раз глубоко вздохнула и начала отрывисто говорить:

– Мистер Гамильтон… продажа этого дома наша последняя с мамой надежда… Пожалуйста, не отнимайте её у нас… Маму согласились принять в лечебницу, но для этого нужно внести большой денежный взнос… У нас больше ничего… и никого нет…

– А как же усадьба? Маслобойня? Чугунно-железная мануфактура? Акции четырёх компаний? Ценные бумаги?

– Усадьба заложена и перезаложена, – горько усмехнулась Шейла, – А остальное, – добавила она не очень уверенно, – Остального едва хватает на еду и лекарства…

– Вы так уверены в своём управляющем? – насмешливо перебил Шейлу Кемп.

Шейла уже давно не была уверена в Трикстере, но что она могла с этим поделать, если под бумагой о доверительном управлении стояла мамина подпись? Да и обсуждать свои семейные дела с чужим человеком не собиралась, поэтому продолжила так, как будто не слышала замечание гостя.

– … Маме нужен профессиональный уход… Ах, если бы я сразу поняла её состояние… Если бы сразу обратилась к врачам… Но я подумала – горе, слухи, постепенно всё утихнет, и она выздоровеет. Но становилось только хуже.

– Не понимаю, на что Вы рассчитывали, соглашаясь на подлог с подписью. Это не просто обман, это преступление. Ваш адвокат должен был Вам это разъяснить. В любой момент один из тех, кто знает о болезни Вашей матери, может это огласить. Сделку признают недействительной. С Вас взыщут деньги, а я лишусь приобретённого дома.

– Мистер Гамильтон, – подняла на Кемпа глаза Шейла, – уверяю Вас, в моих действиях не было злого умысла. Мама уже давно ни с кем не общается. В делах папы никогда не принимала участие. Я еле-еле нашла её подпись под бумагами о браке. Я очень хорошо научилась также расписываться, как она. Никто ничего не заметит. А потом мама ляжет в больницу, я буду там работать. Её состояние освидетельствуют официально, но это будет уже после продажи дома, так что к договору нельзя будет придраться. О состоянии мамы, знают только два человека – мистер Олистер и наш управляющий. Уверяю Вас, никто из них не разгласит эту тайну, я ручаюсь. Прошу и Вас об этом.

– Надо было сделать освидетельствование сразу, – проворчал Кемп, – Тогда бы Вы не оказались в трудном положении.

Кемпу всё было ясно. Он уже мысленно приступил к выбору вариантов. Их было 4. Первый – быстрый, простой, но противозаконный: заключить сделку как есть, но, чтобы спать спокойно, убрать самого ненадёжного свидетеля – Трикстера Смита. Второй – законный, но долгий: раскрутить машину правосудия, дождаться пока дом окажется в ведении государства, и получить его за один пенни. Третий пришёл Кемпу в голову во время плаванья на пароходе, когда он узнал о том, что больна графиня Беркерри, а не её дочь, и что у семьи ещё есть активы. Этот вариант совмещал в себе быстроту и законность, правда, и трудности обещал большие. Но, главное, он пах местью. Не какой-то там мелочной местью, типа получить дом бесплатно, а такой тягучей, темно-коричнево-зелёной (почему-то именно этот болотный цвет всплывал в голове) местью, от которой чопорный и высокомерный граф Уолисс Беркерри будет ворочаться в гробу и скрежетать зубами от бессильной злобы. Жениться на Шейле. Прибрать к рукам всё их имущество – мануфактуры, акции компаний, ценные бумаги. Стать графом. Поселиться в усадьбе. Войти в светское общество. Этот вариант нравился Кемпу больше всего, поскольку последний, четвёртый вариант сильно отдавал благотворительностью.

– Было так стыдно… – прошептала Шейла, опустив голову.

Ей и сейчас было стыдно. Стыдно и, в тоже время, легко. Когда она рассказала этому чужому человеку всё, будто груз упал с её плеч. На душе стало так легко и покойно. Почему-то верилось, что он всё решит за неё и во благо её. Но, когда она услышала то, что он ей предложил, она уже так не думала. Вообще перестала думать. Её голова наполнилась какой-то звенящей пустотой.

– Чтобы обеспечить законность сделки, Вы выйдете за меня замуж.

– Что?!? – только и смогла произнести Шейла и застыла.

Предложение, которая так жаждет услышать любая девушка в мире, да и женщина в возрасте тоже, если честно, прозвучало не как вопрос, а как… Как… Просто констатация факта с жирной точкой в конце. Как «утром следует почистить зубы», «надо купить продукты» и ещё целая куча подобной ерунды…

– Дорогая! Почему ты не предупредила, что у нас гости?

От этого неожиданно прозвучавшего вопроса, оба, и Шейла, и Кемп, вздрогнули и синхронно повернули головы в сторону говорившего. «Мама!», – ахнула про себя Шейла. «Леди Беркерри», – понял Кемп.

– Рада приветствовать тебя, дорогой Теренс! – произнесла сладким голосом графиня, подавая Кемпу руку для поцелуя, и прошипела в сторону Шейлы, – Сейчас же пойди, оденься. Как тебе не стыдно принимать жениха в таком виде!

Если бы не нелепый наряд женщины – ночная рубашка и шляпка с обтрёпанными перьями, и то, что она приняла Кемпа за жениха дочери Теренса Оттенборо, в остальном нельзя было сказать, что графиня казалась умалишённой. С её гладким лицом и светло-голубыми чистыми глазами она выглядела лучше, чем её собственная дочь.

Шейла послушно вышла из комнаты, а леди Мисти продолжила светскую беседу, расспрашивая «Теренса» о здоровье его родителей, о его подготовке к скачкам, о том, удалось ли графу Оттенборо приобрести ту борзую, о которой он так мечтал. Видимо, некоторые светские правила приличия так крепко засели в её мозгу, что не ушли вместе с остальным разумом. Кемпу даже не приходилось выдумывать ответы, он просто отделывался нечленораздельными замечаниями, которые вполне устраивали графиню, и она продолжала щебетать дальше.

Шейла достаточно быстро вернулась в комнату. На её плечи была накинута какая-то хламида из прозрачной ткани, в руках она мяла не менее нелепую шляпку, чем та, что красовалась на голове миссис Беркерри.

– Мамочка! Мне требуется Ваша помощь, чтобы поправить причёску, – обратилась она к матери, не глядя на Кемпа, и вся пунцовая от смущения.

– А где эта лентяйка Мэйди? Её опять нет на месте? – неожиданно визгливым тоном вскрикнула графиня.

И тут же, весьма по-светски, обратилась к «Теренсу»:

– Ты же знаешь, дорогой, как трудно в наше время найти приличную прислугу! Извини нас, мы ненадолго тебя покинем. Пойдём, милая, – обращаясь уже к дочери, продолжила она, – конечно, я тебе помогу…

Шейла чувствовала себя, как в бреду, или в каком-то страшном сне. Чувствовала, что вот-вот лишится рассудка, и даже желала этого. Желала стать такой же счастливой, беззаботной и нестареющей, как мама. Так всё сразу навалилось! Нет, заботу о маме Шейла не считала в тягость. За 10 лет уже знала, как справиться с любым её состоянием, где действовать лаской, а где строгостью. Когда не смогла совладать с её активностью ночью, просто перестроила свой режим под неё. Спала по 4 часа в сутки, чтобы к маминому пробуждению переделать все домашние дела и дальше заниматься только ею. Мечтала о Лондонской больнице как о рае. Ведь там о маме будет заботиться не только она, но и другие сиделки. И у неё, Шейлы, появится время на себя. Нет, ничего такого! Просто погулять вдоль Темзы, посидеть на лавочке в Гайд-парке, почитать книжку.

И вот, когда это вот-вот должно было осуществиться, в её доме появляется мужчина, что уже само по себе является неординарным событием. А дальше всё раскручивается по спирали. Мир вокруг начинает рушиться. Её тайна перестаёт быть тайной. Она, Шейла, и добрейший дядя Астор оказываются, чуть ли, не преступниками. Трикстер Смит – вором и обманщиком. Мама выходит из-под контроля и предстаёт перед глазами человека, который видеть её не должен. А она, Шейла, вынуждена подыгрывать ей (господи, какой позор оказаться перед ним в наряде, который мама считает бальным платьем!), чтобы она не впала в агрессивное состояние. И это его странное предложение о замужестве…

Мысли кружились и кружились в голове Шейлы, а руки продолжали делать своё дело – довели маму до её комнаты, усадили на кровать, сняли шаль, которой заботливо была укутана кастрюля с едой, чтобы не остыла, пододвинули к маме тарелку с супом, поднесли ложку к её рту. Мама закапризничала, выбила ложку из рук Шейлы. Такое уже бывало не раз, а потому Шейла не растерялась, у неё были наготове ещё несколько ложек. Она достала следующую и начала уговаривать маму:

– Мамочка, съешь, пожалуйста, суп. Ты же помнишь, что мы собираемся на бал?

– Да-да, бал! Шейла, девочка, мне не нравится твоё платье. Переоденься, пожалуйста.

– Конечно, мамочка, я сразу переоденусь, как только ты поешь суп.

– Не хочу! Зачем ты меня заставляешь!?! – зазвенел агрессивностью голос графини.

– Мамочка, ты же меня сама учила – нельзя ходить в гости голодной. Надо покушать, чтобы держать себя достойно за столом, не набрасываться на еду.

– Да-да, Шейла, нельзя ходить в гости голодной. Иди, Шейла, поешь хорошенько.

– Мамочка, я уже поела. Теперь ты скушай несколько ложек супа.

– Да-да, надо поесть. Нас ведь уже ждёт Уолисс. Давай, Шейла, побыстрее, не будем сердить отца…

Эту картину Кемп наблюдал через щёлку в двери. Двинулся вслед за ушедшими женщинами, когда услышал звук упавшего на пол металлического предмета. Вернулся в гостиную, когда Шейла, покормив мать, уложила её в постель, и, держа за руку, как ребёнка, начала напевать ей тихим голосом колыбельную:

Lavender’s blue, dilly, dilly,

lavender’s green,

When you are king, dilly, dilly,

I shall be queen.

Who told you so, dilly, dilly,

who told you so?

«Twas my own heart, dilly, dilly,

that told me so»¹⁶

Когда Шейла вошла в гостиную, то увидела гостя стоящим около окна и в задумчивости барабанившего пальцами по подоконнику. На её тихие шаги он обернулся.

– Мистер Гамильтон, скажите, Вы уверены в достоверности сведений о том, что папины бумаги до сих пор обладают определённой ценностью?

– Да.

– Скажите, я правильно понимаю, что маслобойня и мануфактура являются недвижимым имуществом, и могут быть проданы только от имени моей мамы, так же, как и дом?

– Да.

– А ценные бумаги могут продаваться нашим управляющим, поскольку находятся в его доверительном управлении?

– Да.

– Тогда у меня к Вам, мистер Гамильтон, есть встречное предложение. Купите папины акции и ценные бумаги на любую сумму, которую пожелаете. Мне много не надо, главное, чтобы хватило на первый взнос в госпиталь святой Марии Вифлеемской. Если денег будет недостаточно, я подпишу бумаги, гарантирующие продажу Вам дома за любую сумму, которую Вы назначите. Я понимаю, что такая сделка сможет быть реализована только после официального признания мамы недееспособной, но до этого момента порукой Вам будет моя честь, как наследницы графского рода Беркерри.

То, что озвучила Шейла, как раз и являлось тем четвёртым вариантом, который Кемп сначала отбросил, как самый неинтересный, а сейчас, пока ждал возвращения Шейлы, склонялся к нему после увиденного. Если бы… Если бы она не произнесла последнюю фразу. Фразу о «чести» рода Беркерри. Это взбесило Кемпа, он сжал кулаки и шагнул в сторону Шейлы.

– Зачем же мне тратить свои деньги на то, что я могу получить бесплатно в качестве Вашего приданого?

Шейлу испугала эта вспышка гнева – сузившиеся, блестящие от злости, глаза и шипящий низкий тон голоса. Но она знала по маме, что агрессию можно снять только лаской и терпением. А потому постаралась начать как можно мягче:

– Мистер Гамильтон…

Кемп не дал ей продолжить. Поднял руку, повелевая замолчать (Шейла, вдруг, испугалась, что он может ударить) и жёстко сказал:

– Сейчас я расскажу Вам, что будет, когда Вы станете моей женой. И как будут развиваться события, если не примете моё предложение. Потом у Вас будут сутки на размышления. Итак, когда мы поженимся, я возьму все заботы на себя – и о Вашей матери, и о Вас, и об имуществе, которое станет моим. От Вас потребуется только одно – соблюдать честь моей фамилии и вернуться на подобающее место в высшем обществе графства…