Kitabı oku: «Провиденциалы», sayfa 7
Картина заворожила Михаила настолько, что он почувствовал непреодолимое желание подняться ещё выше, на соседнюю вершину, чтобы охватить всё это великолепие во всей его грандиозной полноте. Его сердце замерло от восторга, когда он достиг пика горы и заново окинул взглядом этот неземной, волшебный мир. Тайга выглядела полной жизни и движения, хотя с такой высоты не было слышно ни щебетания, ни шорохов обитателей, укрывшихся в её глубинах. Это был идеальный момент для прощания с горами перед возвращением домой, переполненным новыми, яркими впечатлениями. С чувством глубокого удовлетворения и радости Михаил повернул обратно, запечатлев в своей памяти завораживающую красоту этих первозданных пейзажей, которые навсегда останутся в его сердце.
Поскольку солнце уже несколько часов, как преодолело наивысшую точку на своей кривой траектории, Михаил решил срезать путь: вместо того, чтобы возвращаться на перевал, он двинулся прямиком вниз, в чащу леса, наперерез ручью.
Спуск был несложным, и вскоре Михаил, вновь окружённый зелёным царством, энергично зашагал по лесу. В какой-то момент его внимание привлёк знакомый с детства аромат – нежный, сладковатый запах медуницы. Остановившись, он заметил россыпь фиолетово-розовых цветков среди мягких опушённых листьев. Образ маминой кухни мгновенно всплыл в памяти: уютные вечера за чашкой душистого чая с добавлением этой целебной травы. Михаил глубоко вдохнул, позволяя аромату заполнить его лёгкие. Он закрыл глаза, и на мгновение ему причудилось, что он снова ребёнок, сидящий за старым деревянным столом, покрытым вышитой скатертью. Вспомнил, как мама напевала тихую мелодию, помешивая ложечкой в чашке. На его языке появился вкус мёда, которым она всегда сдабривала чай. Поддавшись ностальгии, Михаил присел и начал бережно собирать листья медуницы. Его пальцы нежно касались бархатистых листьев. Он представил, как вечером заварит из них ароматный напиток, напоминающий ему о доме.
Внезапно безмятежность чащи разорвал кошмарный звериный рёв, сотрясший воздух. Звук, такой неожиданный и устрашающий, пригвоздил Михаила к месту, парализовав его. Этот дикий крик природы не оставлял сомнений: поблизости притаилось нечто огромное и смертоносное. Михаил, дитя городских джунглей, никогда не сталкивался с подобным. Сердце бешено заколотилось в груди, а кожа на спине покрылась пупырышками, поднимая каждый волосок. Мысли лихорадочно метались: медведь? Лось? Рысь? В этот момент он с пронзительной ясностью осознал, какой опасности подверг свою жизнь, отважившись на это путешествие. Все рассказы о диких животных, ранее воспринимаемые через призму безопасных клеток зоопарка, обрели зловещую реальность. Застыв в оцепенении, Михаил остро ощутил: он не за надёжной стальной решёткой, а посреди дикого леса, где сам превратился в потенциальную добычу.
Рёв повторился – Михаил кинулся к ближайшему дереву, судорожно обхватив его с отчаянием обречённого. Выше и выше карабкался Михаил по древесному стволу, стремясь вырваться из лап невидимой опасности. Ветви и сучья впивались в грудь и ладони, раздирая кожу, но эта боль тонула в океане паники, захлестнувшей сознание. Каждое движение превратилось в судорожный рывок, в борьбу за жизнь. Сердце грохотало в ушах, грозя разорвать грудную клетку. Разум тонул в животном ужасе, подавляемый инстинктами.
Несмотря на то, что Михаил уже достиг головокружительной высоты, гонимый страхом он упорно продолжал своё восхождение до тех пор, пока не оказался в плену хрупких ветвей, предательски трещавших под его лёгким весом. Вдруг ветка под правой ступнёй не выдержала и с оглушительным треском обломилась – нога провалилась в пустоту, дёрнув за собой всё тело. Мир накренился, земля ринулась навстречу. Кисти рук, не готовые к резкому увеличению нагрузки, едва не разжались. Локтевые суставы пронзила острая боль. Колено левой ноги ударилось о челюсть. Преодолевая шок и боль, Михаил лихорадочно вцепился в ветви ещё крепче и, напрягая мышцы до предела, подтянулся. Прижавшись к стволу, он обхватил его руками и ногами. Смолистая кора пропитала одежду клейким соком, впитываясь в кожу и покрывая тело липкой, вязкой субстанцией. Однако Михаил только прочнее вжимался в древесину и панически озирался по сторонам, стараясь разглядеть источник ужасающего рёва сквозь непроницаемую зелёную завесу.
По злой иронии, Михаил залез на одну из самых высоких пихт в лесу и вновь смог видеть, как верхушки деревьев ходили ходуном, напоминая волны бушующего шторма. Но теперь это волнующееся «зелёное море» не казалось ему таким чарующим и завораживающим, каким оно представлялось ему с вершины горы. То, что недавно пленило и вдохновляло, теперь выглядело устрашающе, леденя ему душу.
Погода начала стремительно ухудшаться: небо быстро затянулось густыми тучами; ветер, прежде едва заметный, обрушился на верхушку дерева с необузданной яростью. Ствол изгибался и стенал под его неистовым натиском, а Михаил, беспомощный и ничтожный, раскачивался в такт этому безумному танцу. Его швыряло из стороны в сторону с такой силой, что внутренности скручивались в тугой узел. Тошнота подступала к горлу при каждом новом рывке, а в голове царил хаос. Сквозь головокружение и подкатывающую дурноту Михаил отчаянно вжимался в кору, стремясь раствориться в древесине, стать незаметным для разбушевавшегося урагана. Его тело содрогалось от ледяных капель, безжалостно атаковавших его. Земля и небо менялись местами в этой безумной круговерти, лишая последних остатков ориентации. Теряя грань между собой и деревом, Михаил балансировал на краю беспамятства в этом кошмарном вальсе с неукротимой природной мощью. Тем временем солнце медленно клонилось к закату, и с каждой минутой становилось всё темнее.
Промокший насквозь, окоченевший и измученный постоянной тревогой, Михаил осознал: оставаться на вершине дерева равносильно смерти. Страх падения отступил перед лицом новых, более грозных врагов – холода и тьмы. Отчаянная жажда жизни, стремление найти тепло и укрытие вытеснили все остальные мысли. Разум взял верх, толкая Михаила на новый, не менее опасный путь – спуск в объятия неизвестности.
Собрав остатки воли, Михаил начал осторожно спускаться вниз. Отсыревшие ветки ускользали из его хватки. Руки, онемевшие от постоянного напряжения, с трудом удерживали вес тела. Михаил не видел, куда ставит ноги, полагаясь лишь на осязание и инстинкт. Наконец, его ботинки коснулись земли. Облегчение на мгновение затмило все страхи. Но это краткое блаженство поглотил новый, ещё более глубокий ужас: в лесу уже наступила ночь – тучи не пропускали ни единого проблеска света. Мир сузился до нескольких шагов вокруг, за пределами которых царило непроглядное ничто. И лишь слабые очертания деревьев маячили призраками.
Отчаянные попытки вспомнить путь к ручью рассеивались в непроницаемом мраке. Все ориентиры, все знакомые приметы исчезли, поглощённые тьмой. Михаил остался один на один с враждебным лесом, ставшим его тюрьмой и, возможно, могилой. Без огня, без малейшего представления о том, куда идти, он кружил на месте, всё глубже погружаясь в пучину паники. Истерика захлестывала разум, низводя Михаила до уровня загнанного животного, потерявшего последнюю надежду на спасение.
Метаясь из стороны в сторону, Михаил всюду натыкался на сырые и неприветливые ветки хвои, хлеставшие по лицу и телу, делая его и без того мокрую одежду ещё более промокшей и тяжёлой. Холод вгрызался в кости, и Михаил содрогался в неконтролируемой тряске. Дрожащий, обессиленный, он продолжал свой безумный бег. Глаза, ослеплённые мраком, тщетно искали знакомые очертания – лес, обернувшийся злобным чудовищем, скрыл всё под непроницаемым покровом ночи.
Осознание бессмысленности борьбы обрушилось на Михаила, подкосив ноги. Силы покинули его. Он рухнул под раскидистую пихту, вжавшись спиной в шершавый ствол. Колени прижались к груди в инстинктивном стремлении сохранить крупицы тепла, а дрожащие руки крепко обхватили их, создавая хрупкий кокон защиты от беспощадного холода. Отчаяние сдавило горло железной хваткой, перекрывая доступ воздуха. Ощущение собственной ничтожности навалилось неподъёмной глыбой, сжимая грудь в тисках. Глаза защипало, и горячие слёзы прочертили дорожки по холодным щекам. Боль расцвела в груди ядовитым цветком, разрывая душу на части. Эмоции, сдерживаемые из последних сил, прорвались наружу. Тихий, дрожащий и надломленный голос пронзил ночную тишину:
– Ма…ма… ма-а-а-ма… – шептал он, срываясь на рыдания.
Михаил взывал к матери раз за разом, но мама не явилась из тьмы, не обняла, не укрыла от ужаса ночи. Безмолвный лес поглощал его отчаянные призывы, отвечая лишь пронизывающим холодом и непроглядным мраком. Рыдания сотрясали тело Михаила, вырываясь из груди болезненными спазмами. Они эхом разносились по лесу, но не находили отклика. Мир вокруг оставался равнодушным к его страданиям, продолжая свой извечный ход, не замечая крошечной человеческой трагедии.
В какой-то момент холод перестал терзать и мучить Михаила, отпустив его истощённое тело. Этот парадокс, способный в другой раз вызвать тревогу, проскользнул незаметным в густом мареве его помутнённого сознания. Разум, окутанный непроницаемой дымкой, блуждал в лабиринтах бессвязных мыслей, не находя связи с реальностью. Мир вокруг продолжал колебаться в его восприятии: зияющие зрачки впитывали мрачные силуэты древесных исполинов; терпкий аромат хвои оседал на влажных стенках носовых пазух; а худое тело по-прежнему продолжало вжиматься в шершавую кору. Однако сквозь этот привычный ансамбль чувств пробивалась чуждая, инородная нота. Где-то в глубинах его слуха зародился призрачный шёпот – далёкая песнь журчащих вод. Из тёмных закоулков подсознания начал проступать смутный образ – поначалу бесформенный и расплывчатый, он постепенно обретал чёткость, вырисовываясь с пугающей ясностью. Михаил не видел его – он ощущал его всем своим существом. Этот образ, рождённый на грани яви и забытья, нёс в себе нечто угрожающее и притягательное одновременно.
Михаил увидел себя, стоящим на углу какого-то старого четырёх-пятиэтажного дома, двор которого тонул в чернильной тьме, и лишь узкая полоса асфальта вдоль подъездов мерцала тусклым светом, разрезая мрак. По обеим сторонам этой светящейся дорожки выстроились фигуры в ослепительно белых одеяниях. Их силуэты вырывались из окружающей тьмы, создавая живой, вибрирующий коридор.
Михаил двинулся вперёд, поворачивая голову то вправо, то влево и вглядываясь в лица людей. Все они были ему незнакомы. Их взгляды выражали одновременно и просьбу, и благодарность, пронзая Михаила насквозь, проникая в самые потаённые уголки его души. Он ощущал себя незваным гостем, вторгшимся в пространство, не предназначенное для него. Это было странное и непонятное чувство безвременья, когда тебя благодарят за уже сделанное тобой что-то, о чём тебя ещё только собираются попросить.
Пока Михаил шёл, тени деревьев, запах хвои, шероховатый ствол дерева и глухой звук журчащей воды продолжали сопровождать его. Эти ощущения смешивались с его нынешним видением и не казались чем-то неестественным, а дополняли друг друга. Он прошёл мимо шестого подъезда, пятого, четвёртого – ни одного знакомого лица. Каждое из них было чужим и в то же время знакомым, как будто из какого-то далёкого, забытого сна. Когда Михаил достиг второго подъезда, "коридор" повернул внутрь дома, на верхние этажи, где люди в белых одеждах замерли вдоль стен и лестничных перил.
Ступенька за ступенькой Михаил медленно поднимался наверх, пока, развернувшись на площадке между вторым и третьим этажами, он не остановился и не посмотрел вверх. Он увидел, что на этом этаже «коридор» обрывается. Михаил перевёл взгляд на стену и заметил цифру "3" на стене. Он мигом узнал её – Михаил сам нацарапал её когда-то гвоздём: это был его дом, его подъезд, его этаж. Обрадовавшись, он ринулся вверх по лестнице. С каждой ступенью шум журчащей воды становился всё звонче и громче, перерастая в нестерпимый грохот водопада. Этот звук заглушал все другие ощущения, целиком поглощая его сознание. И вдруг одна-единственная чёткая мысль, словно ударив током, пронзила всё его тело: "Ручей!"
Михаил очнулся. Сырость и жуткий холод тотчас пронзили его до самых костей. Тело сотрясалось в неистовой дрожи, зубы выбивали безумную чечётку. Он вскочил, и его конечности взметнулись в хаотичном танце, отчаянно пытаясь разогнать стынущую кровь. Остановившись, он замер, вслушиваясь в окружающую тишину. Пот, выступивший по всему телу, начал быстро остывать, и холод атаковал с удвоенной яростью.
Михаил снова начал разминаться, его движения становились всё более отчаянными и интенсивными. Он глубоко приседал, затем резко выпрямлялся, подпрыгивая и размахивая руками. Затем начал боксировать с невидимым противником, нанося удары по воздуху и уклоняясь от воображаемых атак. Стал бегать на месте, высоко поднимая колени, перешёл на прыжки из стороны в сторону. Разогревшись, он встал, приставил ладони к ушам и, как радиолокатор, начал вертеться на месте, вслушиваясь в непроницаемый мрак. Но собственное тяжёлое дыхание и нарастающий звон в ушах мешали ему услышать то, что он хотел услышать.
В порыве отчаяния Михаил продолжил свои физические упражнения. Он выполнял скручивания корпуса, наклоны, растяжки – всё, что могло заставить его тело генерировать тепло в этой неожиданно холодной ночи в горах. Затем, повинуясь внезапному импульсу, Михаил рухнул на корточки, впиваясь взглядом в окружающую тьму. Внезапное озарение побудило его вскочить и броситься к ближайшим кустам. Его руки, ведомые инстинктом, вцепились в лопухи. С яростным рывком он сорвал их и приставил к ушам. Вновь начав медленное вращение, Михаил напряг все свои чувства до предела. И тут – сквозь лесную тишину просочился едва уловимый звук. Сердце забилось с утроенной силой, адреналин хлынул в кровь. Отбросив импровизированные локаторы, он рванул вперёд, движимый отчаянной жаждой жизни.
Михаил мчался сквозь лес, прикрывая глаза руками и уворачиваясь от деревьев, возникающих из тьмы в самый последний момент. Достигнув ручья, он сунул кисть руки в ледяную воду и мгновенно ощутил направление потока. Без колебаний он ринулся вниз по течению.
Ночной лес превратился в размытое пятно. Михаил нёсся вперёд, игнорируя ветви и кусты, которые рвали одежду и царапали кожу. Земля коварно уходила из-под ног, вынуждая его оступаться и падать, но каждый раз он вскакивал, продолжая свой безумный забег до тех пор, пока из мрака не проступили очертания охотничьего домика. Михаил достиг двери, распахнул её и ворвался внутрь, с треском захлопнув за собой. Он судорожно глотал воздух. Пересохшее горло горело огнём, каждый вдох отзывался острой болью. Лёгкие раздувались до предела, охваченные пламенем. Мышцы живота и диафрагмы пульсировали от перенапряжения. Виски стучали в такт сердцу, грохот которого заполнял уши раскатами грома.
Дрожащими руками Михаил лихорадочно шарил по столу. Пальцы наткнулись на фонарь. Щелчок выключателя – и яркий луч осветил комнату, выделив на столе коробок спичек. Онемевшие пальцы не слушались, но Михаил упрямо вытащил спичку. Чирк! Вместо пламени – лишь жалкий дымок. Спичка издала слабый треск, выпустив тонкую струйку серого дыма, растворившуюся в воздухе. Вторая попытка. Неудача. Третья спичка погасла, даже не вспыхнув. Отчаяние сжало сердце Михаила, но он не сдавался. Выхватив очередную спичку, он зажмурился и с силой провёл ею по тёрке коробка. Древесина ожила! Слабый треск – и вдруг яркая вспышка! Крошечный огонёк затрепетал на кончике спички. Михаил, затаив дыхание, поднёс его к сухим щепкам в буржуйке, которые неохотно затлели. Ободрённый первым успехом, он подложил несколько тонких сухих веточек. Осторожно дул на них, борясь за каждую искру. Пламя разгоралось, охватывая сначала тонкие веточки, затем более крупные. Огонь уверенно захватил щепки, набирая силу. Михаил добавил ещё веток, затем одно толстое полено. Пламя с жадностью набросилось на дерево. Тепло начало разливаться по комнате, проникая в озябшее тело Михаила, возвращая его к жизни.
Огонь в буржуйке разгорелся, и Михаил ощутил, как напряжение постепенно отпускает его тело. Сердце всё ещё колотилось безумным молотом, лёгкие жадно хватали воздух, втягивая его со свистом. Бурлящий в крови адреналин порождал мелкую дрожь в мышцах. Обессиленный, он привалился спиной к стене, тяжело оседая на пол. Минуты тянулись. Исступлённое биение в висках начало утихать, и к Михаилу вернулось осознание произошедшего. Воспоминания пронзили его разум, вызвав новую волну ледяного озноба, прокатившуюся по спине. Но теперь он был в безопасности. Смертельная опасность, нависшая над ним удавкой, осталась снаружи, в кромешной тьме ночного леса. Здесь, в убежище, окружённый теплом огня, Михаил мог перевести дух. Однако эхо пережитого ужаса всё ещё резонировало в каждой клетке его тела, напоминая о том, что грань между жизнью и смертью он не пересёк лишь чудом.
Глава 7
Михаил вернулся домой заново рождённым человеком. Тот роковой день в горах, когда рёв неведомого зверя загнал его на дерево, а холод и тьма чуть не отняли жизнь, стал водоразделом между прежним и новым бытием. Часы, проведённые под безжалостным дождём и пронизывающим ветром, навсегда изменили его восприятие мира. Каждый миг спуска с дерева, каждый шаг по ночному лесу, каждая минута борьбы за жизнь в охотничьем домике выгравировали в его душе новое понимание реальности. Михаил, убеждённый атеист, канул в кромешную тьму. Оттуда вышел человек, познавший грань между жизнью и чем-то… иным.
Теперь утро для него начиналось не с привычной рутины, а с благодарного созерцания чуда нового дня. Солнечный свет, пробивающийся сквозь занавески, больше не был просто сигналом к началу рабочего дня. Он стал напоминанием о тепле и свете, которых он мог лишиться навсегда. Михаил понял, что каждое мгновение – это дар, который может быть отнят в любой момент, и начал ценить каждый вдох, каждый удар сердца. Но самое главное: Михаил осознал, что до этого момента он жил в духовной темноте, не замечая настоящей сути мира.
Пережитый опыт заставил его задуматься о том, что может ждать человека за гранью жизни. Страх перед холодом и тьмой породил в нём стремление к теплу и свету – не только физическому, но и духовному. Он начал искать смысл в каждом событии, в каждой встрече, чувствуя, что его земная жизнь – лишь часть грандиозного плана, непостижимого для человеческого разума.
Воскресное солнце уже перевалило за зенит, когда Михаил вошёл в здание городской библиотеки. С трепетом в сердце приблизившись к знакомой двери – средоточию его надежд и волнений – и открыв её, он едва сдержал вздох облегчения: Светлана была здесь. После всего того, что с ним случилось, Михаил стал смотреть на Светлану совершенно иначе. Её вера, прежде казавшаяся наивным увлечением, раскрылась перед ним в новом свете. Пережив опыт близости к чему-то непостижимому, он начал проникать в глубину её убеждений. Спокойная уверенность Светланы в существовании высшей, направляющей силы открылась ему с новой стороны.
Михаил вспомнил, как мягко сияли её глаза и преображалось лицо, когда она говорила о своей вере. Он осознал, что религиозность Светланы проявляется в её повседневных делах – доброте к людям, терпении, способности находить радость в простых вещах. Всё это теперь виделось ему не просто чертами её характера, а проявлением чего-то большего, связывающего её с тем непостижимым инобытием, к которому он сам оказался так близок. Михаил больше не думал о том, как её вера «отпадёт за ненадобностью». Он понял, что Светлана, сама того не подозревая, всё это время была для него маяком, указывающим путь к свету. Теперь, когда его глаза открылись, он был бесконечно благодарен ей за это.
В сознании Михаила сформировалось новое видение их союза – не просто как семьи в обычном понимании, а как духовного партнёрства, в котором они вместе будут расти и развиваться, поддерживая друг друга в поисках высшего смысла.
Завсегдатаи горницы, обычно приветствовавшие его сдержанными кивками, на этот раз застыли в немом удивлении. Светлана же… Её реакция пронзила Михаила острее любой иглы. В её глазах плескался неприкрытый испуг, словно перед ней предстал не знакомый человек, а её хрупкая мечта, готовая разбиться. Её голос пошатнулся, когда она произнесла: «Проходите, Михаил»; а взгляд, как зачарованный, не мог оторваться от его лица, следуя за ним, пока Михаил не занял свободное место на углу стола.
Причина такого «удивительного» эффекта крылась во внешности Михаила. Его всегда бледная кожа приобрела глубокий оттенок тёмного шоколада. Он выглядел человеком, месяцами жившим под палящим солнцем Сахары. Лицо и руки, открытые всем взглядам, поражали своей неестественной чернотой. Но не только загар привлекал их внимание. Его облик нёс на себе следы жестокой борьбы с дикой природой. Многочисленные царапины и ссадины красноречивее любых слов рассказывали историю, которую никто из присутствующих не мог разгадать, но которая, несомненно, была полна опасностей и лишений.
Ловя на себе пристальные взгляды присутствующих, Михаил рефлекторно вспомнил своё возвращение домой, когда мать, увидев его в таком состоянии, едва не лишилась чувств. Ему пришлось не один раз объяснять, что его внешний вид – результат редких и непредвиденных обстоятельств в горах. Заверив её, что физически с ним всё в порядке и следы на коже скоро исчезнут, Михаил рассказал о сильном горном солнце и своей неосторожности во время прогулки по лесу. Он представил этот опыт как полезный, хоть и экстремальный, подчеркнув, что многому научился и стал сильнее духом. Эти слова, произнесённые с уверенностью и даже с долей юмора, помогли матери принять его изменившийся внешний вид.
Вадим Николаевич с увлечением рассказывал всем о своей дачной жизни, его тёмные глаза искрились, а руки оживлённо жестикулировали:
– Я знаю, что у них где-то поблизости должно быть гнездо… но я его и не искал. Мне интересно было наблюдать за ними. Они каждый раз прилетают, когда я оставляю им хлеб. И как они только узнают? Я оставлю, и минут через десять они уже тут как тут, – он сделал паузу, проводя рукой по своим аккуратно зачёсанным назад волосам. – Один раз оставил и, как обычно, стал наблюдать. Сначала прилетела одна ворона. Или ворон. Нашла хлеб и давай громко каркать – сразу же прилетела вторая. Они, видимо, одна семья. На месте не едят, а хватают кусок в клюв и улетают куда-то к себе в гнездо. Потом возвращаются. Так вот, прилетела одна ворона и начала громко каркать. Следом прилетела вторая. Схватили обе по куску хлеба и полетели к себе в гнездо. Летят понизу, близко к земле. Вдруг совсем с другой стороны прилетает и садится на крышу туалета третья ворона – чужак. Эти две, что перетаскивали хлеб, как только её заметили, сразу же на полпути развернулись и полетели к ней. Летят и громко каркают – прогоняют её, – Вадим Николаевич сделал паузу, интригующе подняв брови и оглядываясь вокруг, затем снова заговорил, понизив голос. – Самое удивительное то, что они громко каркали во время полёта, с кусками хлеба в клювах! Помните басню Крылова «Ворона и сыр»: «Ворона каркнула во все воронье горло: Сыр выпал – с ним была плутовка такова»? Так вот, ворона каркнула, а хлеб-то… хлеб не выпал вовсе! Представляете? Они каркают, не раскрывая клюв! Я бы сам не поверил, если бы мне кто рассказал… – он весело засмеялся, поочерёдно заглядывая в лица окружающих в ожидании их одобрения.
– Ну… Вадим Николаевич… – с лёгкой усмешкой на губах подалась вперёд Марина. – Не надо относиться к этому так серьёзно. Это всего лишь басня. У Крылова много персонажей, которые могут делать то, что в реальной жизни они не делают. Например, вспомните басню про трудолюбивого медведя, – она немного помедлила, припоминая слова:
Увидя, что мужик, трудяся над дугами,
Их прибыльно сбывает с рук
(А дуги гнут с терпеньем и не вдруг).
Медведь задумал жить такими же трудами…
Лёгкая волна весёлости прошла по собравшимся. Марина, подбодрённая таким вниманием, продолжила с ещё большим воодушевлением:
– Или вспомните про мартышку, осла, козла да мишку, которые затеяли сыграть квартет?
Вадим Николаевич покачал головой, улыбаясь, и поднял обе руки в знак согласия.
– Да, Марина, басни Крылова полны вымысла и аллегорий… Но я почему-то всю жизнь так и считал, что с открытым ртом ворона каркать не может…
– Порой в ходе наблюдений за животными вкрадывается такая кощунственная мысль, что выживаемость братьев наших меньших тоже подчинена библейским законам. Внезапные болезни и неожиданные природные катаклизмы подчас уничтожают наиболее приспособленных из них для данной среды обитания, – присоединился к беседе Геннадий, который сегодня выглядел задумчивым. – Мне особенно запомнился случай из жизни волчьей стаи. Был снят документальный фильм о жизни волков, в котором показывалось, как самую многочисленную и сильную стаю, занимавшую лучшую территорию, постигла целая серия неудач: все матёрые волки вымерли от непонятной болезни, а самки оказались бесплодными. В итоге эта «гроза целого края» вынуждена была уступить своё изобилующее дичью место под солнцем более слабым и малочисленным конкурентам, среди которых были даже калеки. И всё это произошло без какого-либо вмешательства со стороны человека.
Геннадий замолчал и задумчиво стал смотреть в окно. Никто не решался заговорить, ожидая, что он вот-вот подведёт итог своим словам.
– Но, возможно, это просто мои домыслы. Хотя… Раньше я часто встречал в литературе мнение, что животные не могут видеть сны, так как их мозг не такой, как у людей. Сколько себя помню, у нас всегда были кошки и собаки в доме. И я много раз наблюдал за тем, как они во сне шипят на кого-то, скулят, убегают или гонятся за кем-то. Стоило мне их разбудить – на меня смотрели те же глаза, что и у человека, которому только что приснился кошмар. Но мало ли что может привидеться… Как известно, первое впечатление обманчиво. Каково же было моё удивление, когда недавно я прочитал в одной газете, что «современные исследования показывают: многие животные, включая млекопитающих и птиц, находятся в фазе быстрого сна, аналогичной фазе сновидений у людей…»
– Какой-то Геннадий сегодня не такой, – Вадим Николаевич улыбнулся, подмигивая Марине.
– Животные действительно очень разумны… – Геннадий тяжело вздохнул и продолжил, глядя в окно, – пока в дело не вступают гормоны. Возьмёшь себе в дом питомца, холишь его, лелеешь, а он возьми да и сбеги неизвестно куда в один прекрасный день, повинуясь инстинктам. Брачный период закончился, а дороги назад не знает. И ждёт его либо голодная смерть, либо его разорвут на клочья те, кого дома не холили и не лелеяли.
– У тебя сбежала собака? – перестав улыбаться, поинтересовался Вадим Николаевич.
– Нет… – Геннадий замолчал, погрузившись в раздумья или воспоминания. Его лицо исказилось. – Я… я сегодня среди ночи проснулся. Меня разбудил душераздирающий кошачий вопль. Такой… такой, что… Я подлетел к окну. Там, в темноте, стая бродячих собак… Они рвали кошку на части… Я закричал, замахал руками, пытаясь их отогнать, но… но было уже слишком поздно, – его голос сорвался, он сглотнул ком в горле и продолжил. – Кошка… она могла только передними лапами шевелить. Её глаза… Я никогда этого не забуду… Два часа… Два часа она цеплялась за жизнь. А потом… потом испустила последний выдох… Громко так. На весь двор было слышно… Он до сих пор стоит у меня в ушах…
Геннадий замолчал, уставившись в пустоту невидящим взглядом. Комната погрузилась в гнетущее безмолвие. Мрачные образы страданий несчастного животного непроизвольно возникли в голове каждого, оставляя после себя чувство дискомфорта.
– Я тоже не могу забыть одну историю, – Вадим Николаевич также тяжело вздохнул. – Возле нашего подъезда появился маленький рыжий котёнок. Каждое утро, уходя на работу, я его подкармливал. А вечером, возвращаясь домой, снова встречал его у подъезда. Гладил, играл с ним немного. Котёнок быстро ко мне привык и всегда радостно бежал навстречу, – Вадим Николаевич мельком улыбнулся, вспоминая прошлое. – Но однажды утром я вышел из дома, а котёнка нет. Я позвал его, ждал… Нигде не видно. Решил, что покормлю вечером. Весь день на работе не мог отделаться от тревожного чувства, – руки пенсионера затряслись, он сцепил их в замок, пытаясь унять дрожь. – Вечером возвращаюсь, а котёнка опять нет. Сердце защемило… Я стал его звать, ходить вокруг дома. И вдруг… заметил в палисаднике под деревом что-то рыжее. Ноги стали ватными, не хотели идти туда. Но я заставил себя подойти ближе. Это был он, наш котёнок. Мёртвый, – глаза Вадима Николаевича заблестели, он поднял взгляд к потолку. Несколько секунд он молчал, часто моргая и едва заметно покачивая головой. Затем, слегка прочистив горло, он опустил взгляд и продолжил свой рассказ уже более тихим, чуть охрипшим голосом. – Я не знаю, что с ним случилось. Может, болезнь какая, может… Но до сих пор не могу себе простить. Если бы я его забрал домой, может, он бы выжил. А теперь… Каждый раз, проходя мимо того места, я вспоминаю его…
– Воспринимать животных как разумных существ нам мешает наша зависимость от них, – сказал Сергей, привыкший говорить, не глядя ни на кого. – Даже растения, говорят, умеют чувствовать. Если мы начнём воспринимать их как себе равных, чем мы тогда станем питаться?
Светлана, обычно тихая и сдержанная, сидела, потрясённая историями друзей. Её глаза блестели, а руки, сложенные на коленях, слегка подрагивали. Она переводила взгляд с одного рассказчика на другого, не зная, как выразить своё сочувствие.
Набравшись решимости, она подняла голову и тихо, с лёгкой дрожью в голосе, произнесла:
– Я… я вспомнила кое-что. У Фёдора Михайловича Достоевского в романе «Братья Карамазовы» старец Зосима говорил о животных. Может быть, это…
Она неуверенно встала, на мгновение замерла, затем быстро вышла из комнаты. Вернувшись через минуту с книгой, Светлана осторожно опустилась на своё место. Её пальцы слегка дрожали, когда она начала читать:
…ночь светлая, тихая, тёплая, июльская, река широкая, пар от неё поднимается, свежит нас, слегка всплеснёт рыбка, птички замолкли, всё тихо, благолепно, всё богу молится. И не спим мы только оба, я да юноша этот, и разговорились мы о красе мира сего божьего и о великой тайне его. Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчёлка золотая, всё-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну божию свидетельствуют, беспрерывно совершают её сами, и, вижу я, разгорелось сердце милого юноши. Поведал он мне, что лес любит, птичек лесных; был он птицелов, каждый их свист понимал, каждую птичку приманить умел; лучше того как в лесу ничего я, говорит, не знаю, да и всё хорошо. „Истинно, – отвечаю ему, – всё хорошо и великолепно, потому что всё истина. Посмотри, – говорю ему, – на коня, животное великое, близ человека стоящее, али на вола, его питающего и работающего ему, понурого и задумчивого, посмотри на лики их: какая кротость, какая привязанность к человеку, часто бьющему его безжалостно, какая незлобивость, какая доверчивость и какая красота в его лике. Трогательно даже это и знать, что на нём нет никакого греха, ибо всё совершенно, всё кроме человека безгрешно, и с ними Христос ещё раньше нашего“. – „Да неужто, – спрашивает юноша, – и у них Христос?“ – „Как же может быть иначе, – говорю ему, – ибо для всех слово, всё создание и вся тварь, каждый листик устремляется к слову, богу славу поёт, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие. Вон, – говорю ему, – в лесу скитается страшный медведь, грозный и свирепый, и ничем-то в том неповинный“. И рассказал я ему, как приходил раз медведь к великому святому, спасавшемуся в лесу, в малой келейке, и умилился над ним великий святой, бесстрашно вышел к нему и подал ему хлеба кусок: „Ступай, дескать, Христос с тобой“, и отошёл свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав. И умилился юноша на то, что отошёл, вреда не сделав, и что и с ним Христос. „Ах, как, говорит, это хорошо, как всё божие хорошо и чудесно!“.
Голос Светланы, тёплый и искренний, проникал в самое сердце, даруя ощущение покоя и надежды. Михаил был совершенно очарован ею. В этот миг она явилась перед ним воплощением ангельской чистоты и добродетели – той самой, на которой держится весь мир. Он ощущал, как в его груди разгорается пламя неизъяснимого чувства, готовое в один миг пожрать всё его существо. Но это было не мимолётное телесное влечение, а высокое духовное томление, жажда обрести Прекрасное и слиться с ним воедино.
