Все умерло и мы умерли.
Ты мне говоришь все такое хорошее, а у меня своих слов нет.
Вы должны простить... если хотите, чтобы и вас простили.
Во всякое время тиха и неспешна здесь жизнь, ...кто входит в ее круг, —покоряйся: здесь незачем волноваться, нечего мутить; здесь только тому и удача, кто прокладывает свою тропинку не торопясь, как пахарь борозду плугом.
Жизнь подчас тяжела становилась у него на плечах, — тяжела, потому что пуста.
Все второй нумер, легкий товар, спешная работа. Это нравится, и он нравится, и сам он этим доволен...
Лаврецкий сел на деревянную скамейку, подперся рукою и стал глядеть на эту дверь да на окно Лизы. В городе пробило полночь; в доме маленькие часики тонко прозвенели двенадцать; сторож дробно поколотил по доске. Лаврецкий ничего не думал, ничего не ждал; ему приятно было чувствовать себя вблизи Лизы, сидеть в ее саду на скамейке, где и она сидела не однажды… Свет исчез в Лизиной комнате. «Спокойной ночи, моя милая девушка», – прошептал Лаврецкий, продолжая сидеть неподвижно и не сводя взора с потемневшего окна.
Новым чувствам всем сердцем отдался,
Как ребёнок, душою я стал:
И я сжёг всё, чему поклонялся,
Поклонился всему, что сжигал.
- <...> по-французски не говорит, но он, воля ваша, приятный человек.
- Да, он ручки у тебя всё лижет. По-французски не говорит, - эка беда! Я сама не сильна во французском "диалехте". Лучше бы он ни по-каковски не говорил: не лгал бы.
Она была более чувствительна, нежели добра, и до зрелых лет сохранила институтские замашки; она избаловала себя, легко раздражалась и даже плакала, когда нарушались её привычки; зато она была очень ласкова и любезна, когда её желания исполнялись и никто ей не прекословил.