Он обезумел. Он так слепо доверял своей жене; возможность обмана, измены никогда не представлялась его мысли.
Здравствуй, одинокая старость! Догорай, бесполезная жизнь!
Мы спим, а время уходит.
Он утих и - к чему таить правду? - постарел не одним лицом и телом, постарел душою; сохранить до старости сердце молодым, как говорят иные, и трудно и почти смешно; тот может быть доволен, кто не утратил веры в добро, постоянства воли, охоты к деятельности.
Быть молодым и не уметь - это сносно; но состариться и не быть в силах - это тяжело. И ведь обидно, что не чувствуешь, куда уходят силы.
В другой раз Лаврецкий, сидя в гостиной и слушая вкрадчивые, но тяжелые разглагольствования Гедеоновского, внезапно, сам не зная почему, оборотился и уловил глубокий, внимательный, вопросительный взгляд в глазах Лизы… Он был устремлен на него, этот загадочный взгляд. Лаврецкий целую ночь потом о нем думал. Он любил не как мальчик, не к лицу ему было вздыхать и томиться, да и сама Лиза не такого рода чувство возбуждала; но любовь на всякий возраст имеет свои страданья, - и он испытал их вполне.
"Всяк человек... сам себе на съедение предан".
...перхота нападала на него всякий раз, когда он в ее присутствии собирался лгать...
Так оно и следует: порядочным людям стыдно говорить хорошо по-немецки.
Да и женился он по любви, а из этих любовных свадеб ничего путного никогда не выходит.