Kitabı oku: «История села Мотовилово. Дневник. Тетрадь 20», sayfa 6
Вылезши из-за стола, собираясь в ход, нахлобучивая на голову шапку, он кивнул головой в захмуренное снежной кутерьмой окно, с недовольством высказался: «Нашли время вызывать в такую-то!»
– Ну, что тебя вызывали-то? – спросила Любовь Михайловна, как только Василий Ефимович, вернувшись из колхозной конторы, переступил дверной порог.
– Я думал, что и дело: сторожем на колхозном зерновом складе мне быть предложили, а я отказался: грыжа моя по ночам болезненно ноет, ни только на посту стоять, а на печи на горячих кирпичах по всем ночам охать приходится. Нет уж, как таскали из колхоза зерно-то, то пусть и таскают, я людям мешать не намерен, досаждать не стану, а то ещё больше врагов себе наживёшь! – оправдался Василий Ефимович перед Любовью Михайловной, залезая на печь погреться после уличной стужи.
Дома, в своей избе Василий Ефимович чувствовал себя полновластным хозяином, и в домашних условиях некого ему было бояться, а на этот раз, по призыву придя в колхозную контору, он сразу же смяк и остеснился; та семейно-бытовая смелость сразу же куда-то улизнула из него. Да и как тут не лишиться той семейной обыденной непринуждённости, когда он только что переступил порог конторы, как на него взметнулось несколько пар глаз руководящих и счётных работников, постоянно обитающих в конторе. К тому же, на него с портретов, висевших по стенам, со строгостью в глазах смотрело и высшее начальство, и при всей этой удручающей обстановке Василий Ефимович оробел заметно, и в беседе с колхозным завхозом по поводу сторожения склада он весьма был не словесен. И теперь, лёжа на печи и грея свой пах, в котором натужно, видимо, к непогоде, ныла его грыжа, он предался размышлению: «И что это за такое, почему в любом государственном учреждении, пусть даже и в своей колхозной конторе, где и люди-то сидят вроде свои, а пришедший в него человек по своим делам чувствует себя там не смело и в тяжком стеснении, боясь лишнего слова вымолвить перед простым работником, сидящим на своём чиновничьем стуле. Да, видно, потому что перед чиновником-то предстоит обыкновенный человек-проситель, а сзади его стула стоит закон, да вдобавок к этому, со стены, с портрета на просителя строго смотрит верховный правитель». И он под это тревожащее его размышление незаметно, пригревшись, заснул, пустив дребезжащий храп во всю избу, как говорится, открыв его на всю заслонку.
В общем-то, весь простой народ вечно в подчинении у верховных правителей, будь то у царей и у современных, а тут в своём хозяйстве куры перестали слушаться: их в конюшник, в тёплое место загоняешь – добра им желаешь, а они не идут туда и орут, как окаянные, словно их на закол гонишь!
Поллитровка – мерило стоимости. Гости, «Гвоздь жизни!»
Замечено: человек, переживший большие трудности, испытав на себе тяжесть войны и голода, становится грубым характером и черствей душой. Люди после войны стали какими-то недружелюбными во взаимоотношениях между собой, со склонностью ко лжи и обману. Пристрастие к частым выпивкам среди людей усугубляло неприязнь друг к другу. Раньше перед совсем незнакомым человеком не врали, теперь же перед близким другом врут и стараются в чём-то его опорочить и обмануть. А при выпивках, которые обычно начинаются в дружественной обстановке, частенько заканчиваются раздором, спором, а иногда и дракой. По пьянке некоторый воинственный субъект в разговоре с другом понесёт такую грубую околесицу, что не рад будешь, что связался с таким «другом», потому что появляется опасность: совсем разнуздавшись, дружок дойдёт до того, что не только оскорбит тебя непристойными словами, но и агрессивно, воинственно потрясёт своими кулаками над твоей невинной головой. Возведя выпивку в график частого занятия ею, некоторые любители-выпивохи считают, что частая выпивка спиртного – есть «гвоздь жизни», как высшая степень удовольствия, а некоторые вино и водку даже считают лекарством от ста болезней. Если раньше мужики-бородачи пили из шкалика для веселья и для оживления делового разговора, то теперь все, даже молодёжь и бабы, пьют без ограничения для дурноты! Примечательна логика выпивох: «Мы пьём – государству доход даём! А кто не пьёт – без веселья живёт!», «От жизни надо всё брать!» – вторят они. Ну, что на это можно им ответить. Первый их довод вроде бы и убедительный, правда, государству они, выпивохи, дают колоссальный доход, гораздо больший, чем трезвенники, но они забывают о тех пагубных творениях, которые исходят почти только от них: убийства, грабежи, пожары, насилия и невежество и т. д. Ну, а насчёт второго их аргумента, можно возразить тем, что на иного выпивоху, который «от жизни берёт всё», поглядишь и с сожалением подумаешь: «Эх, ты, невинная жертва эпохи! Тощий, опухший, грязный, облёванный, избитый, и только в чём душа держится!» А он одно своё долнотит: «Без нас, выпивох, да ещё без курильщиков государство придёт в полный упадок. Без нас в торговле наступит крах, мы ведь вон какой доход даём стране, не то что «сухари», от которых ни доходу Родине, ни весёлой компании. Мы, выпивохи, на производстве выручаем мастера в прорыве выпуска изделий, нам только поднеси иль деньги выстави «на бочку», мы не откажемся работать в выходные и праздничные дни». И в действительности: поллитровку водки возвели в ранг блистательных регалий, поллитровку осветили ореолом славы, пышности и чудодейства, говоря: «Поллитровка хотя и стеклянная, а любую дверь прошибёт!» Насчёт выпивки в народе бытует множество изречений, пословиц и поговорок: «сухая ложка рот дерёт», «не подмажешь – не поедешь!», «пьяному море по колено!», «здравствуй, рюмочка, прощай винцо!», «я за свой век вина выпил – ты столько воды не выпил – и пропитался вином», «хочешь иметь друзей – с ними водку пей!», «я пью для смелости, веселия и степенности!». И действительно, выпивка стала неотложным атрибутом в бытовом укладе жизни народа. Стали пить по всякому поводу и даже без такового – просто так, для весёлого времяпрепровождения. На свадьбах (казалось бы, единственно, где выпивка необходима) пьют, в гостях пьют, пришёл человек в дом друга, хозяин затормошился в хлопотах и тут же шапку в охапку и в магазин за бутылкой. Даже детям, справляя именины, родители на стол ставят выпивку! И выпускные вечера в школах не обходятся без выпивки, приучая таким образом детей-школьников к употреблению горького напитка – «бешенного молока»! И в связи с этим одна девочка-школьница во время экзамена случайно встретилась на улице с мальчиком-школьником, известила его:
– Федь, тебе там четвёрку поставили!
– А я не пью! – недоумевая сказал тот.
При разговоре непьющего с выпивохой трезвенник, высказываясь о порочности и пагубности повседневных выпивок, от выпивохи получает примерно такое возражение: «А зачем тогда водку выпускают?!» Но ведь и яд «выпускают», но для его применения существует определённый порядок! А для употребления водки, видимо, никакого регламента и порядка не существует! Пришёл ветеринар по вызову корову подлечить. Похлопотал он во дворе некоторое время около растянувшегося в немощи животного, входит в избу, у рукомойника, прохлаждаясь, долго моет руки: «хозяин, догадывайся, ставь поллитровку на стол». После хозяин или хозяйка с довольством высказывается перед соседями: «Вчерась приходил к нам вертиринал и нашу «цименталку» вылечил, спасибо ему за труды; конечно, дело не обошлось без поллитры!» Блат, выпивка, пьянство, рвачество, ложь, обман, обсчёт невидимыми присосками объяли весь народ по законам джунглей: «кто с кого сможет, тот с того и гложет! А деньги прежде всего!»
– Товарищ Маков, как бы нам жалованье за работу получить? – обратились кустари-токари к главному бухгалтеру, придя в контору за получкой.
– Нет, ребята, пока счета у нас не сведены, и ведомость пока не подписана председателем, а вот если принесёте поллитровку вина, то я распоряжусь, чтобы кассир вам зарплату выдал! – на ухо одному ответил Маков.
– А ты тут скорее пиши, выводи свои каракули и варакай бумагу-то! – с дерзновением вступил в разговор Мишка Крестьянинов, тайно показывая Макову высунувшееся из кармана горлышко бутылки. – У меня сегодня выпал хороший калым, пойдём опохмелимся!
А Мишкин «калым» заключается в том, что он, будучи на службе в районном «уполминзаге» инспектором по проверке мельниц, без всякого стыда и без всякого угрызения совести, беспощадно вымогая с мельников «калым», приказывал им, чтобы они систематически направляли к его двору по мешку муки и вдобавок сподобляли его и деньгами. И мельники были вынуждены выполнять это Мишкино требование. И, как говорится, чем безжалостнее притеснитель, тем уважительнее к нему относятся подчинённые. Нужда заставляет! С вынужденной фальшивой усмешкой лебезят, пресмыкаясь, перед ним. Хотя в душе тайно возникает мысль: «Ни дна бы тебе, ни покрышки, паразиту! Видно, души нет!» Нет, душа из человека совсем-то выходит только тогда, когда он представится, умрёт, а у Мишки, когда он решил быть коварным интриганом, злостным провокатором и предателем своих же людей, душа переместилась с обычного места в пятки, там ей поспокойней, а сердце его, видимо, перешло тоже в другое место, заняв место сзади его тела, чуть пониже спины! Сам будучи известным жуликом, он беспощадно выдавал односельчан. В частности, тех, кто вёз на себе, особенно бабы, из леса на салазках дрова-сучки, что со стороны лесоохраны считалось правонарушением, и приставленные для охраны леса лесники Витька и Петька безжалостно отбирали эти «дрова», а салазки и верёвки рубили топорами.
Всепреуспевающая поллитра стала нарицательным мерилом стоимости всех мелких ценностей и услуг: «ставь поллитра – с дровами будешь!», «эта вещь, наверное, поллитра стоит!», «поставишь поллитру – дверь починю!», «дашь на поллитру – твоё разбитое окно застеклю!», «купишь литру – огород на лошади вспашу!», – такие и подобные изречения в народе стали обыденными. Даже Василий Ефимович, до старости не любивший пьяниц, и тот перешёл на порочную стезю выпивох:
– Эх, у меня к людям и подход хороший: я на любого курящего человека осьмушкой табаку или на любителя выпивки стаканом самогонки могу подействовать! – бахвалился он перед Любовью Михайловной.
А иногда он, сожалея о напрасном расходовании вина или самогонки, после угода гостя с жалостью «к добру» высказывался: «Эх, выпоил я этому выпивохе немало вина, а всё, пожалуй, пойдёт понапрасну, а ведь поллитровка-то денег стоит: да её зря-то и не купишь, за неё кроме полусотки ещё талоны требуют».
Повстречал однажды Василий Ефимович лесника Зобкова и попросил у него, чтоб он указал в лесу лугов для сенокоса.
– А зачем тебе сено-то, ведь у тебя коровы-то нету? – возразил лесник.
– Как это «нету», а пойдём-ка, я тебе корову-то покажу!
Лесник, чтобы убедиться в наличии коровы, вынужденно пошёл за Василием следом. И убедился: войдя в избу, хозяин дома показал на бутылку, стоявшую на столе:
– Вот она, корова-то, только она стоит не во дворе, а на столе, причём с «бешенным молоком», давай выпьем!
Зобков отказаться понесмел: они оба уселись за стол и через полчаса «бешенного молока» в бутылке, как и не бывало. После лесник указал Василию Ефимовичу на Сущёвке угол некошеной травы, где Василий накосил полвоза добротного сена.
Как обычно, люди любят ходить по гостям и любят зазывать гостей, отгащивать. Встретил на улице Василий Дыбков своего дальнего родственника Ивана Евдокимовича, засуетившись, крикнул ему:
– Эй, постой-ка, давненько я тебя намереваюсь в гости зазвать, только что-то редко ты около моего дома проходишь, а ведь мы с тобой, хотя и в далёком, но всё же в родстве состоим, и недаром в прошлый раз ты меня угощал, теперь пожалуй ко мне в дом отгащивать! – предвкушая сладость выпивки, приглашал Василий Ивана к себе в дом.
– Это когда же я тебя угощал-то? Где и когда? – наморщив лоб, спросил Иван, стараясь вспомнить тот случай.
– А помнишь, около уборной-то! Когда мы с тобой, исправив свои естественные надобности, вышли из неё, ты вытащил из кармана поллитровку динатурки, и мы тут же стали с тобой угощаться! – напомнил место угощения его Иваном.
– Ага, теперь я вспомнил, а чуть было не забыл. Правильно, тогда мы с тобой огурцом закусывали!
– Вот-вот, правильно, теперь пойдём ко мне отгащивать! – рукой обнимая родственника и ведя его к своему дому.
– Эй, Марья! Где ты там! – выкрикнул Василий, как только он не ввёл, а втолкнул гостя в избу. – Ты видишь, какого гостя я привёл! Он мне дороже близкого родственника, а я его близь году не видел! Ну, Марьй, скорее направляйся-ка в лавку и тащи-ка поллитровочку винца! Мы со сродничком-то ради радостной-то встречи и выпьем! – торжествовал Василий.
– А где деньги-то? – с наивностью в голосе спросила Марья.
– Как «где»? Разве наша с тобой домашняя касса иссякла?
– А ты думал, как! Ещё позавчера последнюю трёшницу я пастуху за пастьбу отдала, – доложила Марья хозяину, что их касса пуста.
– Ну, тогда вот что. На деньги-то всякий дурак купит, а ты приложи все усилия, употреби бабью находчивость, да где-нибудь без денег добейся: поллитровочку хотя бы самогонки, взаймы! – науськивал хозяин дома свою жену.
– А ты сам пойди, да и добейся! – слегка улыбаясь, возразила Марья мужу.
– Да я бы добился, да неудобно гостя одного оставлять. Он как бы не смылся. Я его и так едва в гости зазвал! – оправдывался Василий под кислую мину на лице гостя.
Но Василий всё же настоял на своём, он властно, почти силком вытурил Марью из избы: «Уважай мужа и гостя!» – выкрикнул он на неё, когда она уже оказалась в сенях. Пока в безнадёжности Марья обходила соседей, шабров и насупротивошных жителей улицы, Василий занялся приготовлением закуски: из чулана он вынес и положил на стол два куска хлеба, луковицу, сморщившийся от долгого лежания солёный огурец, а для культурного обслуживания дорогого гостя он вытащил из щели бревенчатой стены заржавленную, допотопной формы двурогую вилку, её положил тоже на стол в соседстве с закуской.
– Правда, скудновата собралась закуска-то, но ничего, мы с тобой, Евдокимыч, до пьяна-то пить не будем, а выпьем понемножечку только, так, для веселья и для склейки дельного разговору, – фигуристо глаголил хозяин перед гостем.
– Ну, а как ты вообще-то поживаешь? – полюбопытствовал гость у хозяина с целью распознать о его житье-бытье.
– Да как тебе сказать, живём, как и все. Живём, не колотимся, умирать не торопимся. Как говорится, за нуждой в люди не ходим: своей хватает! – стараясь придать беседе шуточный тон, уклончиво ответил Василий. – Дети у нас с Марьей очень башковитые и смышлёные.
– А где они у тебя сейчас?
– Всё там же, на автозаводе. Старшой-то, Мишка, инженером служит. Средняк-то – техник-механик, а младшой-то – слесарь-токарь. Живут на казённых квартирах, они теперь сюда-то и глаз не показывают, живут в шикарных квартирах, наслаждаются! – хвалебно закончил разговор о сыновьях Василий. – И снова о закуске. Кстати сказать, хоть закуска-то невзрачная сгоношилась, а всё же приглядчива: да я вообще-то при выпивках люблю, когда от вина во рту горчит, а когда лучком закусишь – ещё лучше получается! И горчит, и пощипывает, ну а если, по правде сказать, колбасы, селёдки-залома или, там, рыбы-усача у нас с Марьей нету, приходится довольствоваться – что есть!
Тем временем Марья, обойдя всех приближённых жителей и не добившись ни самогонки, ни денатурата, постояв для навождения времени нарочно за углом мазанки, вернулась домой ни с чем.
– Ну вон, кажется, и Марья с вином идёт, – с трепетом сказал Василий, заслышав скрип ступенек крыльца. – Ну, давай скорее, мы и так тебя заждались!
И каково же было недоумённое удивление Василия, когда Марья сказала, как отрезала:
– Нет! Не добилась, обошла шесть домов, и в каждом нету. Видно, каждому до себя, – добавила она перед растерявшимся мужем.
– Иван Евдокимыч, ты уж меня не извини, заходи как-нибудь в другой раз: водкой не угощу, а политурой гарантирую!
Весна 1947 г. Красота ночи. Торговля. Колхозная колбаса, огурцы и шерсть
Многоснежной выдалась зима 1946-47 года. В продолжение всей зимы частенько и обильно выпадал снег. За всю зиму почти не было оттепелей: снег пушился, не оседал, не уплотнялся; только февральские буйные ветры, гуляющие по голизным полям, образовывая снежные взвеи, сравнивая бугорки и заравнивая впадинки, уплотняли снежный покров. Во второй половине марта с наступлением весенних тёплых дней снег стал бурно таять. Всюду скоплялась талая вода, заполнялись ею углубления и впадины. В первых числах апреля в полях и селениях снег уже весь растаял, и только по лесным оврагам, скрытно притаясь от жгучих лучей солнца, млея, дотаивали его остатки. Из-за многоводья вышли из берегов речушки, и река Серёжа своими излишними водами затопила приближённую к ней низинную местность, её воды даже покрыли часть лесного пространства. В селе грузно скопившаяся талая вода в озере затопила дворы приозёрного порядка улицы Слободы, угрожала попасть в подполья с картофелем. Люди, обеспокоенные напором водяной стихии, с озабоченностью выводили в безопасные помещения скот со дворов, и, спасая картошку, вытаскивали её из-под полов, перемещая в надёжное от затопления место. 11-го апреля внезапно похолодало, выпал снежок, а на второй день подморозило. Наступившее похолодание укротило водную стихию: вода, усмиряясь, прекратила свой буйный напор, вошла в свои вместилища – озёра, болота, овраги и реки. 9-го мая, в день второй годовщины Победы, был очень тёплый, по-весеннему ясный день – наступила настоящая тёплая весенняя пора.
Состоя членом колхоза и работая в нём в качестве председателя ревизионной комиссии, Савельеву Ивану предложено было несколько ночей посторожить колхозный зерновой склад, на что он дал своё согласие. Стоя на своём посту, Иван любовался прелестью очаровательной весенней ночи. Охраняя колхозное добро, ему ничто не мешало с интересом всматриваться ввысь и вдаль, любоваться красотой нежного голубого неба, наблюдать, как феерически вспыхивают отдалённые зарницы и, наслаждаясь, вслушиваться в таинственные буйные весенние звуки живой природы: в трескотню лягушек в сосновом болоте и в пение соловья, и трескотню птички-камышовки, сверчка, скрывающихся в порослях кустарника болота. Над Иваном низко в воздухе, безотвязно и надоедливо порхала летучая мышь. Не имея представления о её виде, Иван решил по возможности уловить это загадочное живое существо. Он начал размахивать «подругой инвалида» – палочкой и сбил мышь на землю. Настоящая мышь, а с крыльями, причём крылья эти чем-то похожи на конструкцию дождевого зонта. Не успев ещё высоко подняться в небе, над селом царственно гуляла Луна, освещая весеннюю картину земной Природы своим нежным серебристо-золотым светом. С восточной стороны неба в ленивом движении показались маленькие облачка, величиной с овчинку, одно из них вяло наплыло на Луну, которая, как бы стыдясь, на время закрыла своё румяное лицо. Предвестники, как бы посланцы, маленькие облачка как бы известили о скором пожаловании сюда большой тучи. И в правду, вскоре из-за горизонта выплыла громадина бело-синей дождевой тучи. Время от времени ломаными линиями тучу полосовала стремительно-быстрая молния. Над селом и над окрестной его местностью завеял тихий ветерок, от его шаловливого дуновения трепетно затрепыхались молодые листочки на берёзах и вётлах. Разразившись над селом дождём и громом, краем задев расположение колхозного адмоцентра, туча лениво уползла на запад. Наезженная колёсами дорога и наторенные ногами тропинки зеркально залоснились от только что выпавшего дождичка. На северной стороне неба всю ночь, не погасая, румянцем горела заря. На рассвете, когда совсем явственно светом стали очерчиваться постройки, стоя на своём посту, Иван заметил трёх волков. В поисках чего-нибудь съестного они, вынюхавая, шныряли около свинарника. Иван, чтобы отогнать нахалов-хищников, отпугивающе громко на них закричал, застучал палкой. Оробевшие звери нехотя потрусили к лесу и скрылись из виду в рассеивающемся предрассветном тумане. Перед самым восходом солнца в перелеске запела зарянка; сидя на голом ракитовом кусту среди болота, старательно и надрывно запел соловей…
Как ни красива была весна этого 1947 года, а в народе хорошего настроения не было. Только что недавно, отгремев, закончилась кровопролитная война, а слухи о возможности вновь возникнуть войне в народе всё возрастали и возрастали. По радио и в газетах появилось зловещее сообщение: «Черчилль бряцает оружием!» – до глубины души взволновало советских людей, и снова в разговоре среди людей вопрос о хлебе стал главенствующим вопросом. Всем, кто в сельской местности пользовался хлебными карточками, было отказано, и был узаконен отбор властями картофеля с лишней земли, каким-либо случаем оказавшейся «излишней» земли сверх числящейся за колхозниками по так называемой «шнуровой» книге, которая хранится в правлении колхоза. Землю тщательно измеряли, высчитывая площадь в наличии «соток», таким образом определяли, сколько килограмм излишествующей картошки подлежит отбору у того или иного колхозника. Имея недостаток в наличии картофеля как единственного продукта питания, некоторые люди вынуждены были по вёснам выходить с корзинками в поле и собирать прошлогодний картофель, образно называя его «гибридой», из которого бабы пекли знаменитые хлебцы-«шилиперды».
В сёлах новой нахлынувшей волной появились разного рода менялы. Проголодь гнала людей искать себе и для своей семьи почти единственный продукт питания – картошку. За ведро картошки некоторые колхозницы (у которых картофель родился отменный, и площадь земли числилась около 40 соток), могли выменять себе сарафан или какую-нибудь ещё невиданную в сельском быту вещь, или просто чего-нибудь из хозяйственной посуды. Некоторые, имеющие в своём хозяйстве излишки картофеля, да и спекулянты, возили его в город Горький для продажи на рынке, где цена его доходила до 20 рублей за килограмм. Но езда в поездах по железной дороге была крайне затруднительной. Билеты, как правило, в кассах не продавались. Проводники (приспособившись к жизни) в вагоны сажали пассажиров только из расчёта, что проезд будет оплачен натурально, т. е. картошкой. Железнодорожной линейной милиции было дано чрезвычайное право отбирать картофель, невзирая на лиц, и невзирая на мольбу колхозника-сбытчика или рабочего-добытчика, который, добыв за большие деньги мешок картошки, вёз её в город для своей семьи. На железнодорожных вокзалах и в поездах творилась полная кутерьма от пришедшего в движение народа, и произвол со стороны обслуживающего персонала, переродившийся в нахальство и издевательство над пассажирами. На станциях и вокзалах к прибытию поезда, на досках объявлений у билетных касс мелом указывалось: «Наличие мест на прибывающий поезд: простых – 1 место, плацкартных – 2 места, купейных – 3 места». В стоящей очереди у кассы полное недоумение и крушение надежды уехать с этим «переполненным» поездом. Но билет можно было достать через подставных лиц: работники вокзалов имели «своих» агентов, которые из-под полы могли предложить (за втридорожную сумму) билет дальнего следования, который для пассажира, ехавшего в это «дальнее следование», был вынужденным желанием. Но и доставшему билет при посадке в вагон предстоит испытать немало оскорблений и издевательств. Настропалившиеся на «своём месте» проводники всячески придираются: то билет фальшивый, то не на «мой» поезд, то номер вагона не тот показан, то одно, то другое, отчего пассажир чувствует себя крайне обиженным и стеснённо ёжится от неловкости, словно ему на потную спину насыпали сенной трухи, испытывая на себе горькую обиду, словно ему нанесли горькую пощёчину! Бывали и такие случаи: пассажир при посадке, цепляясь за поручни вагона, карабкаясь, старается влезть на ступеньки (руки его заняты, билет держит в зубах), по-коровьи мыча, он выпячивает рот вперёд, показывает, что у него билет есть, но сатрап-проводник, видя, что этот пассажир с билетом и от него нечего ждать калыма, с силой упирается сапогом в грудь этого некалымного пассажира и сталкивает его со ступенек вагона. С билетом, да подумаешь, как сесть и уехать, а без билета уедешь с гарантией: сунь проводнику тридцатку – садись и уедешь! В поездах стали гастролировать и тёмные личности – молодые верзилы, лоботрясы на поездах, разгуливаясь по стране, выискивали пассажиров-простаков: или чемодан у них стянут, или своими мошенническими махинациями одурачат и, деньги у них выманив, себе присвоят. А между прочим, в отношениях между людьми нет порочнее глупой доверчивости, нерассудительной самонадеянности и тупоумного упрямства. В одном вагоне, в поезде, следовавшем из города Горького в Пензу, на верхней полке лежал и, забавляясь, наигрывал на своей гармони-двухрядке один молодой человек. Проехав станцию Серёжу, к этому гармонисту пристал тоже молодой человек (видимо, из шайки мошенников) с зримым фокусом, заключающимся в том, отгадает ли он, «что завязано» у него – у фокусника – в носовом платке, который нарочно был высунут из кармана: рубль или ещё что? И несчастный гармонист, видя своими же глазами, что пока «фокусник» увлечённо разговаривал с одним пассажиром, ему украдкой «какой-то» пассажир в узелок носового платка ввязал обрывок от пачки из-под папирос. Не отгадал. При споре под гармонь, к великому удивлению, фокусник, вынув платочек из кармана, развязав узелок, показал гармонисту вместо обрывка от пачки смятый бумажный рубль. А, как говорится, уговор дороже денег, в сумме 50-и рублей, так легко бы заработал гармонист, если бы в узелке носового платка оказался тот обрывок от папиросной пачки. Но увы! Злосчастный рубль вероломно лишил его гармони, на которой только что наигрывал бедняга-гармонист. Гармонь пришлось передать фокуснику. И очумевший от горя гармонист своими дрожащими руками подал свою любимицу-гармонь в руки улыбающегося от радости фокусника. К счастью гармониста-неудачника, в вагоне появился линейный милиционер, он своим намётанным глазом и чутьём ищейки оценил обстановку с похищением гармони мошенническим способом, и он безо всякой церемонии обратился к фокуснику с вопросом:
– Сколько ты положил труда, чтобы овладеть этим музыкальным инструментом? Который, по твоей же оценке, стоит 50 рублей?
– Почти нисколько! Вот этот гражданин-пассажир проиграл мне и свою гармонь отдал в мои руки сам, своими собственными руками, ведь я её у него не украл; а игра есть игра! Или проиграл, или выиграл! – деликатно объяснялся «фокусник» с милиционером.
– Но ведь ты завладел гармонью нахальным и жульническим способом! Который на юридическом языке называется мошенничеством и по закону карается в уголовном порядке по соответствующей статье уголовного кодекса! – резонно и пунктуально объяснил милиционер «фокуснику».
– Вот этого-то я, откровенно признать, и не знал! Прошу прощения! – прикинувшись казанской сиротой, с дрожью в губах ответствовал перепугавшийся фокусник.
– А ты играть-то хоть умеешь ли на гармошке-то? – спросил милиционер новоявленного гармониста.
– Умею! – как из погребной ямы дрожащим голосом ответил гармонист-фокусник.
– Ну, так сыграй-ка нам какую-нибудь песенку, наподобие «Не унывай, душа моя…», да при мне же отдай гармонь её хозяину, да ещё, вдобавок, извинись перед ним и скажи ему спасибо, что он дал возможность поиграть тебе на своей гармошке! – со строгостью в голосе приказал милиционер фокуснику.
И гармонисту «на час» после нескольких вариаций, проигранных им на чужой гармошке, пришлось возвратить гармонь хозяину, который, заполучив свою любимицу снова в свои руки, радостно улыбаясь, поспешил к выходу из вагона. Поезд подъезжал к перрону станции Арзамас-II.
У людей, у кого каким способом: у кого честно заработанные своим трудом, у кого приобретённые спекулятивным способом, но у некоторых денег в наличии скопилось весьма много. Недаром в ту пору пелось: «В бане встретились два друга – Дядя Гриша и Кузьмич. – Одолжи-ка мне две тыщи, не хватает на «Москвич»!» При купле-продаже зримо мелькали красные банковские билеты достоинством в тридцать рублей, частенько укомплектованные в сотни – три красненьких тридцатки, опоясанные одним чёрно-синим червонцем – вот и сотня рублей! Но вся беда в том, что скопившиеся в руках народа, эти деньги заметно стали обесцениваться, то есть стали терять свою покупательную способность. Как говорят экономисты-финансисты, наступил период инфляции. Поэтому даже в Государственной торговле курс рубля оказался ничтожно низким: литр водки в магазине стоил 99 руб. 20 к., округлённо 100 рублей, о торговле продовольственными товарами, кроме хлеба по карточкам, говорить не приходится, а наоборот, государство всяческими способами старалось через торговлю выкачать из народа (из колхозного крестьянства) все возможные продукты, применив так называемую встречную (стимулирующую) торговлю промтоварами. В сельских лавках можно было наблюдать такие на товарах надписи: «папиросы на молоко», «замки на яйца». И дело иногда принимало курьёзный, каверзный оборот:
– Товарищ продавец! А ну-ка, подай мне вот этот замочек, он, кажется, стоит пять рублей 30 копеек? – обратился с вопросом несведущий, видимо, городской житель к продавцу в сельской лавке, желая прикупить замок.
– Замки на яйцы! – заученно объяснил ему продавец.
– Ах так! – удивлённо произнёс покупатель. – Нет уж, пускай яйца без замка побудут! – под общий оживлённый смех всех присутствующих отпарировал несведущий покупатель и поспешил выйти из лавки.
– А сколько надо молока сдать за пачку папирос 100-штучную «Бррненосец Потёмкин»
– 10 литров!
– И будет «ухо на ухо»?
– Нет, за молоко-то ты с приёмщицы получишь, а нам за папиросы деньгами уплатишь!
Летом в Арзамасе из магазина для вольной торговли вышла продавщица для распродажи полугнилых яблок. Эта темпераментно бойкая, видимо, в торговом деле волка съевшая продавщица, стараясь распродать полунегодный продовольственный товар и не дать пропасть ему даром, с пеной у рта расхваливала свой «товар», говоря: «Они так-то хорошие!» На что один покупатель, не стерпев, заметил ей:
– Они «так-то», конечно, хорошие, да ты, расхваливая свой товар, забываешь, какую непомерную цену за него ломишь. Не «так», не бесплатно, а по 6 руб. 30 к. за килограмм ты их продаёшь. А за эти деньги яблоки-то никуда не годные, и их свиньи жрать не станут! – с недовольством в голосе добавил он.
– Запрос в карман не заглядывает, не обманешь – не продашь! – с виртуозным вывертом руками оправдалась продавщица. – И вообще, не мешай мне работать! – с угрозой прикрикнула она на недовольного покупателя.
