Kitabı oku: «А затем она исчезла», sayfa 2

Я удерживаю ее взгляд и тихо говорю:

– Марго, это я. Джессика Фокс. Подруга Хизер.

Марго узнает меня и мгновенно бледнеет. По глазам вижу, как она борется с искушением захлопнуть дверь прямо перед моим носом.

3. Марго

Хруст шин по гравию заставляет Марго подойти к окну. Сердце у нее замирает от страха, что это вернулись домой Адам и маленький Итан. Но нет, к дому подъезжает небольшой зеленый автомобиль. Из него выходят двое: невысокая светловолосая девушка и долговязый парень с сумкой для фотоаппарата. После недолгого обсуждения парень возвращается в машину.

Марго испытывает прилив ярости, ставшей уже привычной в последнее время. Чертовы журналисты… Ее тошнит от них. Одного такого она уже прогнала взашей. Как же она их ненавидит! Они похожи на воронов, которые слетаются на чужие страдания. Нормальный человек не выберет себе такую профессию. Слава богу, Адама и Итана пока нет дома. Только этого им не хватает, в то время как их жена и мама находится при смерти…

Марго резко одергивает себя. Сейчас нельзя думать о плохом. Хизер обязательно выкарабкается. С ней все будет хорошо.

Марго уже потеряла одну дочь, вторая должна остаться с ней. Бог не может быть таким жестоким. Сейчас она выскажет в лицо этой журналистке все, что думает…

Гнев гонит ее из комнаты в коридор. Она с силой распахивает входную дверь. Перед ней стоит молодая девушка в пальто из овчины. Явно напугана. Марго наслаждается произведенным эффектом – хотя бы так выплеснуть свой гнев. Затем молодая женщина поднимает на нее свои большие глаза юной лани и тихо произносит:

– Марго, это я. Джессика Фокс. Подруга Хизер.

И у Марго внутри все опускается. Джессика. Та самая Джессика… Тут же она вспоминает, как ее дочь рыдала после предательства Джессики. А Марго обнимала Хизер, давая возможность выплакаться и принять случившееся. И это на фоне горя по поводу потери Флоры… Как все это было тяжело и страшно! Такое простить нельзя.

– Так ты стала журналисткой? – спрашивает Марго, стараясь вложить в вопрос все свое презрение. «Вполне предсказуемо», – думает она, разглядывая стоящую перед ней женщину. Джессике было четырнадцать, когда она видела ее в последний раз возле часовой башни: вместе со своими новыми дружками та выпивала и вообще вела себя как маленькая шлюшка. Марго тогда так разозлилась, что позвонила Джессике домой и отчитала ее за то, как она обошлась с Хизер. Сейчас, при воспоминании об этом, Марго стыдно: Джессика была всего лишь подростком…

– Да, журналистка… но это не главное.

Марго закатывает глаза: «Конечно. Так я и поверила!»

Джессика, очевидно, догадывается, о чем та думает, поэтому добавляет:

– Я также хотела попросить прощения. За то… – Она опускает голову, и на краткий миг Марго кажется, что на глазах у Джессики слезы. Конечно, нет, она ошибается, ведь у Джессики Фокс нет сердца. – …За то, как я тогда обошлась с Хизер.

– За то, что бросила ее, – договаривает Марго. В конце концов, нужно называть вещи своими именами. – После того, как она потеряла отца. И сестру.

Джессика кивает, на ее лице появляется выражение доверчивой робости. В этот момент она становится похожей на Хизер.

– Да, знаю, я плохо с ней обошлась. Я была девчонкой, глупой и эгоистичной. Я не думала о чувствах Хизер. Я просто… – тихонько произносит Джессика.

Марго прекрасно понимает, что тогда произошло: она просто хотела убежать от Хизер и преследующих ее неудач.

– Почему сейчас ты приехала? – требует ответа Марго. – Потому что Хизер в больнице и ее обвиняют в убийстве двух человек? Вкусная история, не правда ли?

Джессике явно неловко.

– Меня не было все это время. Я вернулась только год назад.

– А тебе не приходило в голову приехать к нам раньше? Чтобы извиниться.

Джессика хочет найти оправдание. Наконец она выдавливает:

– Прошло столько лет…

Марго внезапно начинает тошнить от этого разговора. Она не хочет больше видеть карие глаза Джессики – такие открытые и честные, не хочет ничего чувствовать к стоящей перед ней девушке.

Марго резко выпрямляется, при этом физически чувствуя, как каменеет сердце.

– Мне больше нечего тебе сказать. – И, прежде чем Джессика успевает произнести хотя бы слово, захлопывает дверь. А потом замирает, стараясь успокоиться. Перевести дыхание никак не получается.

– Марго! – слышит она через дверь голос Джессики. – Журналисты будут преследовать тебя до тех пор, пока ты не расскажешь свою версию событий. Не лучше ли поговорить со мной? С той, кого ты знаешь? Если ты дашь мне эксклюзив, они уйдут. Марго, пожалуйста, просто подумай об этом.

Джессика просовывает что-то в почтовый ящик. Марго считает до десяти, прежде чем повернуться и взять в руки визитную карточку, потом в сердцах рвет ее и бросает в мусорную корзину.

Она наблюдает из окна гостиной, как отъезжает автомобильчик Джессики, и поднимается на второй этаж, чтобы переодеться перед поездкой в больницу. Выходит из дома и быстрым шагом идет к своему «Лендроверу», ожидая, что из ближайших кустов выскочат и набросятся на нее журналисты с микрофонами и камерами. Однако вокруг ни души.

В кемпинге в данный момент практически никого, за исключением их давнего арендатора – Колина. Он необщителен и угрюм, зато платит вовремя. Какой-никакой, а доход. Как, кстати, хорошо, что сейчас не сезон… Обычно кемпингом управляет Адам, но ему не до того. Бедняга сходит с ума от беспокойства. Как, впрочем, и она. Что ждет Хизер, когда та наконец придет в себя?

Марго не позволяет себе думать о плохом. Хизер – сильная, она справится.

Чтобы доехать до больницы в Бристоле в это время суток, у нее уходит чуть больше получаса. Марго старается по возможности не ездить в часы пик, ведь отделение интенсивной терапии работает с десяти утра до восьми вечера.

Она паркуется и проходит в приемный покой больницы. Всего четыре дня прошло с момента поступления сюда Хизер, а Марго уже чувствует себя старожилом этого здания, напоминающего терминал аэропорта – с его многочисленными магазинами и кафе, с воздухом, пропитанным запахами кофе, химикатов и овощного супа. Впервые она приехала сюда в пятницу – сразу же после звонка из полиции. Шла и думала, сможет ли когда-нибудь сориентироваться в этом лабиринте коридоров. А потом испытала шок: ее разум кричал, что этого не может быть, что ее дочь не могла совершить такое ужасное преступление: «Почему? Почему она это сделала? Ведь у нее было все, ради чего стоило жить: прекрасный дом, любящий муж и чудесный малыш… Нет, это какая-то ошибка!»

Они договорились тогда с Адамом встретиться у главного входа, а потом вдвоем стали искать палату. И только когда она увидела на кровати маленькую женскую фигурку, к которой тянулись провода и трубки от непонятных и страшных аппаратов, поняла, что никакой ошибки нет. Это ее дочь.

Хизер нашла в сарае старая подруга Марго, Шейла, которая обычно помогала на конюшне. Она пришла в восемь утра, чтобы покормить лошадей. К этому времени Хизер пролежала без сознания не менее часа. Удивительно еще, что она не умерла. А Марго в этот день поехала на йогу, и потому ее не было дома.

Когда они встретились в больнице, Адам стал рыдать, и Марго завороженно следила за тем, как слезы затекают в его густую коричневую бороду. Она и раньше видела, как Адам плачет – от счастья, когда родился Итан. Адам сказал, что его не было дома, когда Хизер застрелилась: он отвез Итана в ясли и отправился к другу. Марго это показалось странным, ведь они никогда не отвозили Итана в ясли так рано. Она поняла, что Адам чего-то не договаривает, но не стала допытываться. Время было неподходящее. Да, между молодыми явно не все гладко, только вмешиваться ни к чему. Она прекрасно знала, что такое брак, – в свое время ей многое пришлось пережить с Китом. Упокой, Господи, его душу…

Приблизившись к палате дочери, Марго испытывает ставшую привычной тошноту при виде полицейского у двери. Сегодня это женщина. Непроизвольно Марго замечает, насколько непривлекательно та выглядит в форменных брюках и ботинках. А женщина, заметив Марго, начинает улыбаться – дружелюбно и ободряюще. Она моложе Хизер; каштановые волосы стянуты в хвост, кожа бледная, почти прозрачная.

«Кого и от чего вы здесь охраняете? – хочет закричать Марго. – Какую опасность может представлять моя девочка, если она, черт возьми, без сознания?» Нельзя. Нужно проявлять уважение к представителю полиции, запрятать поглубже свои переживания и молчать.

В палате царит полная тишина. Единственный звук, который можно услышать, – это пиканье мониторов. Лицо Хизер осунулось и побледнело, однако больше ничего не указывает на то, что эта молодая женщина борется за свою жизнь. Она выглядит умиротворенной, как будто спит. Нет ни синяков, ни хирургических повязок. Впрочем, Марго знает, что под больничной рубашкой грудь и плечо Хизер туго перебинтованы, а на затылке волосы сбриты в том месте, где находится рана.

Марго бросает сумку на пол, садится рядом с дочерью и берет ее за руку. Ту самую, которой она убила двух невинных людей, а потом стреляла себе в грудь. Крупная дробь прошла через правую грудь навылет, к счастью миновав сердце и артерии, но при падении Хизер ударилась головой. По иронии судьбы именно травма головы, а не выстрел стала причиной комы. Все это сообщил Марго дежурный врач. И эта информация заставляет ее думать, что попытка самоубийства Хизер не была серьезной. Если б дочь действительно хотела умереть, то стреляла бы себе в голову. Девочка с детства умеет управляться с оружием и прекрасно знает, что нужно делать, чтобы убить наверняка.

Дробовик принадлежал Марго и использовался в основном для стрельбы по тарелочкам; хранился он под замком в специальном шкафу в сарае. Лишь изредка его брал Адам. Он и Хизер были членами стрелкового клуба, расположенного неподалеку от их дома. Давно следовало избавиться от ружья, ведь оно приносило в их семью только несчастья…

Четыре дня. Вот уже четыре дня ее любимая Хизер находится в таком состоянии. Врачи предупредили, что чем дольше длится кома, тем меньше вероятность полного выздоровления. Марго подносит руку дочери к своим губам.

– Пожалуйста, очнись, дорогая… Хизер, пожалуйста, – тихонько шепчет Марго.

Тут она видит доску на стене, на которой написано «Важное обо мне». У всех пациентов реанимационного отделения есть такие доски, чтобы близкие и родные могли поделиться с персоналом информацией, полезной в процессе лечения. Адам записал любимую радиостанцию Хизер – «Абсолют 90-х»¹² – и прикрепил несколько семейных фотографий. Каждый раз, когда Марго смотрит на них, ее сердце разрывается от боли. На одной – улыбающаяся Хизер с маленьким Итаном на руках сразу после родов. В этой же больнице, всего восемнадцать месяцев назад. На другой – Адам и Хизер в день свадьбы. Дочка выглядит такой красивой и счастливой: в простом, но элегантном платье; волосы, собранные к макушке, ниспадают красивыми прядями. Адам с выражением торжественной гордости на лице одет в костюм, который ему немного маловат. Они были такими молодыми, когда поженились… Слишком молодыми, по мнению Марго, но они были так влюблены друг в друга, что просто сияли от счастья. Потом появился Итан, желанный ребенок. Правда, после нескольких лет попыток, так как Хизер страдала от поликистоза яичников, делавшего беременность практически невозможной. После рождения Итана все шло не совсем гладко. У Хизер были тяжелые роды, затем началась послеродовая депрессия, с которой ей было трудно справиться. Но все понемногу налаживалось. По крайней мере, так казалось Марго.

– О чем ты только думала, милая? – в который уже раз спрашивает она, не выпуская руку дочери. – Почему ты убила тех двоих?

4

Я слышу голоса, но не могу понять, настоящие они или воображаемые. Каждый раз, когда мне кажется, что я поняла слово или фразу, они вдруг исчезают, как мыльные пузыри. Я помню тяжесть ружья в руках, звук выстрела. Но действие наркотиков слишком сильное. Они затуманивают сознание, мешают вспомнить, притупляют боль. А я не хочу вспоминать, потому что, похоже, я кого-то убила.

5. Джесс

Когда я заканчиваю работу, на улице уже темно.

Вернувшись от Марго, я оставила машину на подземной стоянке под домом и пешком вернулась в редакцию. Всю дорогу Джек читал нотации: не следовало покидать усадьбу Пауэллов, Тед нам не простит… В прошлом я осталась бы в засаде, но в нынешних обстоятельствах это не совсем правильно. Теперь, когда я знаю, что убийца – моя Хизер, я задаюсь вопросом, смогу ли быть объективной в освещении этой истории. И тут же отгоняю эту мысль. После всего, что произошло в «Трибьюн», мне нужна эта история. Я должна повернуть ситуацию в свою пользу.

…Дождь все еще идет, когда я пересекаю центр города и направляюсь к реке. Ветер треплет мой зонтик; уличные фонари отражаются в лужах. Я вижу, как завсегдатаи ныряют в паб «Лэндогер Троу»¹³, потом, свернув направо вдоль реки, попадаю в район, куда в понедельник вечером, да еще в такую погоду, не сунутся даже самые заядлые любители выпить. Постепенно становится все тише и темнее, и вскоре я иду по улице одна.

В это время года здесь очень тоскливо. Деревья стоят голые и как будто потрепанные ветром и дождем; единственная баржа, работающая как кафе весной и летом, сейчас удручающе пуста. Однако прогулки в одиночестве в темноте меня не пугают. Хотя, конечно, уличное освещение могло бы быть и поярче, а булыжники не такими скользкими от дождя.

И тут вдруг кто-то зовет меня по имени: «Джес-си-ка».

Я оборачиваюсь. Никого нет. Наверное, мне показалось, или это ветер шумит между зданиями…

Я ускоряю шаг, непроизвольно сильнее сжав ручку зонтика. Мой дом уже совсем рядом. На улице много офисных зданий и жилых домов, но они почему-то выглядят заброшенными. Не видно ни одной машины. Сейчас только семь часов вечера, а ощущение, что совсем поздно.

«Джесси-ка».

Я останавливаюсь и начинаю озираться, меня захлестывают злость и страх. Вокруг никого. Сегодня был очень тяжелый день, и, видимо, так сказывается усталость. Не обращая внимания на сильный дождь, складываю зонт – в случае необходимости его можно использовать как оружие. И продолжаю свой путь, изо всех сил стараясь не бежать.

Сзади раздаются шаги – громкие, отдающиеся эхом вдоль улицы. Я тут же срываюсь на бег, поскальзываясь и спотыкаясь на мощеной дороге и уже не заботясь о том, как я выгляжу. Останавливаюсь только у своего дома: руки дрожат; когда я роюсь в сумке в поисках ключей, зонтик выпадает. Неужели это он? Я представляю бульдожье лицо, наглую улыбку, скорее, даже гримасу, последние слова, сказанные мне: «Я убью тебя, гребаная сука».

Хватаю с земли зонтик, держа его на изготовку, открываю плечом дверь и буквально падаю в холл. Сердце бешено колотится. Захлопнув дверь, оглядываю через окошко улицу. Она пуста.

Бегом, через две ступеньки поднимаюсь на второй этаж. Открыв дверь квартиры, сразу попадаю в волну аромата готовящейся еды: говядина с луком. И только тут прихожу в себя. Как же глупо я себя веду… Нельзя допустить, чтобы этот бандит меня напугал.

Разуваюсь и вешаю пальто, стараясь успокоиться, прежде чем войти в комнату. По телевизору идет футбол. Играет команда не из числа любимых Рори, но это не важно: он готов смотреть любой матч. Сейчас он помешивает на сковородке фарш и краем глаза следит за игрой. Поверх джинсов и футболки на нем надет фартук, на котором спереди изображен мускулистый мужчина в розовых трусиках с оборками, – это подарок на Рождество от одного из его братьев. Пользуясь тем, что он стоит ко мне спиной, прохожу к балконным дверям и выхожу на воздух; делаю несколько глубоких вдохов, отчего легкие начинают немного болеть. Пора завязывать с курением, но после пережитого страха я остро нуждаюсь в сигарете. Облокотившись о перила, наслаждаюсь ветром и каплями дождя, бьющими в лицо. Если закрыть глаза, можно представить себя плывущей по морю. В квартире у меня иногда возникает ощущение клаустрофобии. Если б не вид на берег, я бы никогда не стала здесь жить. Смотрю на реку – темную и неприветливую при таком освещении. Наверное, я ожидала бы увидеть притаившуюся поблизости фигуру, но никого нет. Виден только мост Виктория¹⁴, яркие огни которого отсвечивают в воде.

Мы не планировали переезжать в Бристоль, хотя я выросла неподалеку. Но когда сестре Рори, Ифе, предложили более высокую должность в фармацевтической компании в Амстердаме, она разрешила нам жить в ее квартире при условии оплаты ипотеки. Это предложение было как нельзя кстати – у нас появилось место, куда можно было сбежать подальше от Лондона, от «Трибьюн» и всего того, что пошло наперекосяк. И вот мы живем здесь почти год, а квартира так и не стала нашим домом. Это дом Ифы: на стенах висят ее фотографии; мы спим на купленной ею дорогой французской кровати; гостиную украшает уникальный диван, к которому страшно приблизиться. Нашим домом до сих пор я считаю квартиру Рори в Стритхэме, куда в свое время частенько убегала от своих надоедливых соседей. И все же я благодарна Ифе. Дешевая аренда помогла нам финансово: моя зарплата резко уменьшилась после перехода из национального издания в местную газету, а Рори пока не может найти постоянную работу и подрабатывает преподавателем на полставке. Рори от многого отказался ради меня, и, когда мы решили покинуть Лондон, он робко спросил, не хотела бы я переехать к нему.

Как только Рори замечает, что я дома, он выходит из кухни и тут же выключает телевизор. Он знает, что я ненавижу футбол.

– Ради меня не надо, – говорю я, подходя к нему и нежно целуя в губы.

– Ты же знаешь, я смотрю футбол только для того, чтобы быть в курсе и уметь поддержать разговор, а иначе мои братья сотрут меня в порошок.

– Конечно, конечно. Самому тебе плевать на футбол, – говорю я, стараясь не улыбаться.

Это наша привычная шутка. Рори делает вид, что обычные мужские радости ему не близки, но мы оба знаем, что он любит футбол.

Иду в спальню под предлогом, что нужно высушить волосы. На самом деле хочу еще раз выглянуть в окно. Оттуда открывается отличный вид на всю улицу. По булыжной мостовой рука об руку движется молодая пара – явно подшофе, уж слишком громко смеются и явно поддерживают друг друга, чтобы не упасть. Через дорогу – заброшенное здание на стадии перепланировки под квартиры. Кто это там стоит в дверном проеме?.. Прижимаю лицо к стеклу – просто игра теней, бояться нечего.

Расчесываю влажные волосы и возвращаюсь на кухню. Мне намного спокойнее теперь, когда я убедилась, что никакой угрозы нет.

– Спасибо, что приготовил ужин, – говорю я; впрочем, готовит всегда он. Рори говорит, что ему это нравится, но после его готовки кухня выглядит как после бомбежки. Вот и сейчас: грязная ложка посреди лужицы соуса на мраморной столешнице, тарелками и чашками заполнена вся раковина… Порядок навожу обычно я – мне проще загрузить посудомоечную машину, чем встать к плите. Джек шутит, что так Рори пытается завоевать мое сердце и, как только я выйду за него замуж, он это дело забросит. Чепуха! Рори не станет ничего делать только для того, чтобы понравиться.

Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, он внимательно вглядывается в меня. Вот и сейчас, убрав прядь волос с моего лица, Рори окидывает меня нежным взглядом. У него ярко-голубые глаза, которыми, как мне иногда кажется, он видит меня насквозь: каждую дурную мысль и неблаговидный поступок, подобный тому, что заставил меня покинуть Лондон в прошлом году.

– Что случилось, Джесси? – Рори единственный, кому разрешено так меня называть. Он произносит мое имя с ирландским акцентом. – Тебя что-то беспокоит?

Я отодвигаюсь от него и делаю вид, что мне позарез нужна кухонная лопатка. Но Рори продолжает испытующе смотреть на меня.

– Все в порядке, просто устала.

– Я надеялся, что здесь все будет иначе. Местные новости. Аврал всего два-три раза в неделю, а не ежедневно.

– Так и есть. Вернее, было…

– Но?..

Нас прерывает громкое шипение.

– Черт, мясо! – Рори бросается к плите.

Я усаживаюсь за кухонный стол. В прошлом месяце Рори исполнилось тридцать пять, однако никаких признаков старения нет: мужественный овал лица, ни грамма лишнего жира на талии. Он по-прежнему выглядит как мальчишка.

Рори добавляет в блюдо свой легендарный домашний соус, рецепт которого получил от матери. Детство он провел в сельской местности, в графстве Корк. По его словам, он был худеньким и немного не от мира сего мальчиком, который предпочитал готовить вместе с мамой, а не лазить по деревьям, как его братья. Зато Ифа – единственная девочка в семье – все делала как мальчишка. Поэтому из всех детей Ровены только Рори перенял от матери кулинарное мастерство.

– Итак, – возвращается к разговору Рори, как только блюдо спасено, – что случилось сегодня? Я думал, тебе нравится работать на Теда.

– Сегодня мне пришлось поехать в Тилби. Чтобы встретиться с матерью женщины, убившей двух человек.

– Да, об этой истории говорят в новостях… Шокирующее событие, особенно для Тилби.

– Оказывается, я училась в одной школе с убийцей.

– Неужели? – Рори потрясенно смотрит на меня.

– В течение двух или трех лет она была моей лучшей подругой.

Никакими словами не передать, чем в свое время была для меня Хизер. Такого сильного чувства, как наша дружба, у меня ни с кем не было. Даже с Рори. Тогда я не понимала, насколько это редкое явление, и воспринимала все как должное. Разве могла я знать, что у меня ни с кем не будет такой душевной близости? Я несколько раз рассказывала Рори про Хизер, но только мимоходом и в связи с какими-то воспоминаниями о школе. Например, о том, как нас однажды отстранили от занятий за то, что мы случайно затопили туалет для девочек. Или о том, как нас выгнали с урока химии за громкий смех. Скромная и воспитанная Хизер обладала таким острым чувством юмора, что часто заставляла меня смеяться в самые неподходящие моменты. Но ни одна из этих историй не могла передать истинной глубины чувств, которые я испытывала тогда. Был момент, когда она значила для меня все…

Меня охватывает щемящее чувство жалости к той школьнице, трогательной и маленькой. Что случилось? Что пошло не так?

Хотя кое-что я все-таки знаю. Мы обе сильно изменились после того, что произошло в 1994 году…

– Вот это да! – восклицает Рори. – А тебе можно обо всем этом писать, учитывая, что она в коме?

Я киваю.

– Дело возбудят только после того, как ей предъявят обвинение. А этого нельзя сделать, пока она не придет в сознание.

Рори проводит рукой по волосам.

– Какой она была в школе? Может, у нее была склонность к насилию? Знаешь, некоторые дети отрывают ножки у насекомых…

– Конечно нет! Хизер никогда не причинила бы вреда животному или насекомому, – восклицаю я уверенно. И сама сознаю, что это неправда.

Нам было по двенадцать, когда мы впервые встретились. Мои мама с папой только развелись, и мы переехали из огромного дома в Бристоле в маленький коттедж в Тилби, где я пошла в местную школу. Поначалу мы почти не общались с Хизер. Меня взяла под свое крыло Джина – крупная девочка с короткой стрижкой и пирсингом во всех местах. Меня сразу приняли в ее компанию, потому что я умела становиться «своей».

Я заметила Хизер на уроке рисования, когда учительница посадила нас вместе. Она почти не разговаривала со мной, просто сидела рядом и сосредоточенно рисовала заданный натюрморт; ее длинные темные волосы струились по плечам и падали на парту. Я же, как завороженная, следила за тем, как ее рука скользила по бумаге, заштриховывая яблоки с удивительной точностью и мастерством. Уже тогда я поняла, что у нее талант.

– Вау, как здорово! – воскликнула я, когда мы закончили. Мои яблоки были похожи на две кляксы на тарелке, а ее – как настоящие.

– Спасибо, – сказала она, улыбаясь и чуть-чуть покраснев.

Когда Хизер повернулась, чтобы посмотреть на меня, я поразилась тому, какая она красивая. У нее были светло-карие с зелеными искорками глаза и безупречная кожа – в отличие от моей, украшенной прыщами. Одетая, как и я, в уродливую зеленую форму, она умудрялась выглядеть элегантно. В ней чувствовалось что-то особенное. Она была тихой, однако не казалась застенчивой, скорее наоборот, уверенной в себе. И не нуждалась ни в чьем одобрении.

С тех пор на уроках рисования я всегда старалась сесть с ней рядом. И хотя Хизер по-прежнему мало разговаривала, она часто делилась со мной наушниками, чтобы я могла послушать ее плеер (рисование было единственным уроком, на котором нам разрешали это делать). Хизер любила группу «Кьюэ», и я хотя мало что понимала в их музыке, вскоре стала с нетерпением ждать наших уроков.

Однажды, в конце седьмого класса, нам дали задание сделать что-нибудь ко Дню отца. Хизер повернулась ко мне и сказала:

– Мой папа умер.

Говоря это, она выглядела уверенной и спокойной. Я уставилась на нее, пораженная ее откровенностью, не зная, что ответить. А потом, сделав паузу, сказала:

– А мой сбежал…

– Интересно, может ли это служить причиной для освобождения от урока? Я спрошу мисс Симпсон. – Она подняла руку, и мы обе покатились со смеху.

Когда я спросила Джину о Хизер, та отмахнулась, заявив, что она «странная». Часто можно было видеть, как Хизер уходит из школы с девочкой постарше.

– Это ее сестра, Флора, из девятого класса, – пояснила Джина, стоя рядом со мной и чем-то громко хрустя прямо мне в ухо. – Они живут в «Поместье Тилби». У них там стоянка для автофургонов. Переехали сюда в прошлом году. Настоящие задаваки.

Мне они не показались задаваками. Скорее они были похожи на двух симпатичных черных кошечек, независимых и загадочных.

После этого я начала следить за Хизер. В послеобеденное время она обычно уединялась в библиотеке, чтобы почитать или порисовать. Однажды я прокралась вслед за ней и увидела, что она пишет что-то похожее на рассказ. Мне тоже нравилось писать, и я часами могла сидеть у себя в спальне и мастерить книжки из бумаги, которую мама специально приносила домой с работы. Я знала, что Джина и остальные станут высмеивать меня, если я поделюсь своим хобби. В начале девяностых годов в школе Тилби быть умным не считалось крутым. Но мне уже надоели Джина и ее подружки, с их бесконечными разговорами про мальчиков и предположениями о том, кто на кого запал. Мне не нужен был парень, мне нужен был друг. Кто-то, кем я могла бы восхищаться, с кем у нас были бы схожие интересы. И таким человеком стала Хизер.