Kitabı oku: «Земля – павильон ожиданий», sayfa 52
Папа не знал, что Венд меня бил. Я терпела. Я синяки прятала. Мама знала. Но он же любил как бешеный. И невозможно было с ним нигде находиться. Кто-нибудь посмотрит, а смотрели на меня многие, так он спрашивает: «Трахал тебя»? «Да я его и не знаю! С чего такие заявки»? «Глядит мутно», – отвечает. Я же человека, действительно, вижу впервые. А сам Лорку так и не оставил. Бегал к ней, чтобы отдышаться от меня, восстановить дыхание. А его коллега по Космопоиску, Златоглазка то есть, ходила за ним неустанно и вечно что-то подбирала, крохи сведений, мусор и пекла новостные пироги для желающих, сделав меня позорищем всей их ГРОЗ. И он всему верил. А у меня, кроме того срыва с Сенечкой, ничего и никогда не было. Потом уж Ксен появился, как Венд отправился в свой великий вояж. А муж первый сразу меня отпустил, как понял, что я его не люблю. Благородный был человек, хотя и казался бесстрастным как литой алюминиевый идол на постаменте. Его Венд так дразнил: «Птич -алюминиевые глаза». Бёрд светлоглазым был… Почему-то принято считать, что такие люди бывают ледяными. А он был очень хорошим человеком. Просто сдержанным.
Так и осталась я в устных преданиях целой структуры ГРОЗ самой непотребной девкой – наказанием высокопрофессионального и героического человека, моего папы Артёма Воронова.
– Я тут познакомилась как-то с Еленой, твоей свекровью, – сказала женщина вслух и вновь погрузилась в свои мутные душевные воды. Нэя её фразу про Елену отследила, как сказанную вслух, но прокомментировать не успела, поскольку чудаковатая дама уже уплывала так далеко, что с трудом получилось её догнать, идя вслед по условному берегу.
– Я Венда так и считала своим мужем. А тот, англосакс Робин, он же быстро понял, в какой ледяной погреб он свалился и ушёл сразу, чтобы не простыть до смерти. Но я отчего-то продолжала валять дурочку, что я и есть метла вселенская, как лгала та мерзавка Златоглазка. Она мечтала занять моё место, но мама Карин однажды вышибла её за шкирку из своего дома, и она влетела носом в её розарий, так что потом вытаскивала из себя колючки, как из кактуса.
Мама Карин была женщина архаичная, любила только добронравных девушек, выискивала в них способности для того, чтобы они породили с её сыном людей будущего, прекрасных и талантливых. Меня она никогда не трогала. Мы часто навещали её в музее, где она служила «Музе Клио», что значит истории. Её сложно было понять. Женщина – сфинкс. Дурачок Венд думал в молодости, что та Рита моложе его матери, и удивлялся их дружбе. Думал, что она девушка, и возносил её гениальный ум, а она была старуха по летам и душе своей костлявой. Папа мой и то не знал о ней всего. А он знал очень и очень многое. И был он женат на Вороне, почему и кличка к ней пристала, он же Воронов, но к тому времени мама моя уже умерла…
И дама вдруг спрятала лицо в ладони. Её пальцы были в разноцветных перстнях великолепной и старинной работы. Само их изобилие и чрезмерность наводили на мысль о её, то ли экзотичности, то ли странности. Нэя в растерянности встала со скамейки, – Что с вами?
– А что со мною может быть? – ответила та, подняв на Нэю удивлённое лицо. В сухих глазах всплывал очевидный гнев на то, что её потревожили, – Кажется, я уснула? Вы решили, что я неадекватная какая-нибудь? Сегодня очень уж жарко, а купание в холодной воде по контрасту вызвало что-то вроде спазма, вот я и отключилась. Надеюсь, я не валялась под рябиной на земле? Нет? Не вы меня усадили на скамью? – она нервно и зло стала отряхивать своей костюм, который был чист. – Что за чудеса самого скверного свойства приключились со мною? Я абсолютно не помню, как тут очутилась! Кажется, мы с вами шли по аллее, рядом были ваши девочки. Где же они? Со мною бывают всякие странности. Вот я вам расскажу об одной. Пришла я как-то в кабинет моего уже погибшего отца, в ГРОЗ, поскольку то помещение пока что не отдали по его назначению кому-то и ещё. А у меня код отца сохранился. Пылища там, я робота-уборщика включила, и вдруг слышу за дверью, ведущей в маленький отсек для отдыха, голос, кого бы вы думали? Венда! Жизнерадостный такой, и будто он с кем-то там разговаривает, а с кем непонятно. Другого голоса не слышно. Я так испугалась, что умчалась прочь, как будто от собственной галлюцинации возможно убежать. Но как-то убежала.
– Там мог реально кто-то быть, – отозвалась Нэя. – Если помещение служебное, то уж точно оно используется кем-то. Вам показалось, что голос Рудольфа, потому что вы о нём думали…
– Но ведь там не могло никого быть! И не думала я о нём! Можно подумать, я только и делаю, что о нём мечтаю! Ага, конечно! Кто бы его туда впустил? Да ещё с бабой. Поскольку голосок вскоре послышался писклявый. Там же ГРОЗ! В том отсеке отдыха только мой папа имел право с разными писклями общаться. А он это любил. Целый космический городок был битком набит его сыновьями, чтобы вы знали. Но дочь была одна. Я. После исчезновения папы в одной экспедиции, то помещение в ГРОЗ было заблокировано от несанкционированного проникновения тех, кому по статусу не полагалось. А вы говорите, Венд! Да он и близко не стоял рядом с таким человеком, как мой отец, чтобы занять его должность. Нет. Его там быть не могло. Только у баобаба и был код для доступа, но он отчего-то не хотел никого туда запускать. Кажется, по причине отсутствия там камер слежения. Только высшие управленцы в ГРОЗ находятся вне слежения за ними, а для прочих положено. Наверное, не нашли подходящего человека на должность папы. Искали пока что. И никто не знал, что у меня тоже есть код доступа туда. Я и вошла. Помещение настолько заброшенное, что жуть! Как замок Дракулы. Всё серое и мохнатое от многолетней пыли вокруг! И это в ГРОЗ! Где всё сияет и блещет, как и сами космические деятели. Там такой отбор поставлен. Лучшие люди планеты. И чего же ты, говорю я себе, не пришла сюда по молодости своих лет? Чтобы найти себе такого светлоликого? Да нет уж, спасибо! Нашла одного такого, до сих пор пребываю в полураспаде. Вещи моего отца остались там в нетронутом состоянии. Будто ждут его возвращения.
– Может, это был голос вашего отца? – спросила Нэя.
– Призрак, хотите сказать? В том-то и дело, что нет. Это был голос Венда, а его там быть не могло! К тому же, помимо всего прочего, Венд никогда бы не вошёл во владения того, кого он люто ненавидел. Да и зачем ему оно было надо? Хотя в здании ГРОЗ он вполне мог и находиться в то время. Но всё дело в том, что вы проницательная очень. Я о нём как раз на тот момент и думала… Не лучшие были те мысли, да ведь не всегда мыслям прикажешь не являться без зова. Скачут порой как блохи на заброшенной кошке! Вот я вам расскажу. Была у прадеда моего одна кошка, прибрела из леса. Так я её от блох этих лечила. Худая была, грязная, а стала как золотой шар, отчаянно весёлая и столь же отчаянно гулящая. Понятия не имею до сих пор, где она котов находила? Диких должно быть… Котята были царапучие у неё и шипучие…
– А как выглядел ваш прадед? – вдруг спросила Нэя.
– Как? С белой бородой, в льняной рубахе, таких же штанах, высокого роста и очень суровый. Образованный нереально, но одичалый совсем. Цивилизацию презирал. У них порода была очень уж мужественная. Мой папа был точно таким же. Прадед прежде по космическим пустыням болтался, космические города где-то строил, а постарел, все о нём и забыли.
Так кто же к кому прилип? Они обе не могли друг от друга оторваться
Похоже, была бы тема, женщина могла говорить безостановочно.
– А то и такое видение было. Иду к дому и вижу, стоит в зарослях человек из моей юности и пялится на меня так, как будто из временной линзы выскочил. Я от неожиданности испугалась и в дом нырнула. А когда вышла, уняв сердцебиение, то не было там никого. Да и быть не могло. Сели мы с мужем и подругой чай пить, а тут и взлетел с нашей стоянки у дома чужой аэролёт, которого точно там не было, иначе я бы заметила… Да и с какой радости кто-то там поставил свою машину, а сам даже в дом не вошёл.
– Кто-то, наверное, перепутал ваш дом с другим, а потом понял ошибку и умчался, не выходя наружу, – предположила Нэя. – А вы не заметила, потому что задумались. Так бывает, когда образ из прошлого как будто выходит наружу и ты видишь того, кто находится лишь в твоих мыслях.
– У вас такое было? – спросила она.
– Да, – ответила Нэя.
– Выходит, мы родственные души. Я думала, что только я такая ненормальная, – сказала она.
– Не заметила в вас никакой ненормальности. Вы всего лишь очень искренний человек…
В аллее показалась Елена с длинной каштановой косой. Распустив её, она и сама казалась молодой мамой. В сиреневом платье, сшитом ей Нэей, она была эффектнее своей невестки, так как была выше ростом и значительно ярче. Она везла коляску, а рядом шли девочки Лора и Ёлка. Алина пыталась выпрыгнуть из коляски, тянулась к Елене старшей, хныкала, пока та не взяла её на руки. Девочка в светлом платьице обхватила свекровь милыми крошечными ручками, умиляя Нэю издали такими же чудесными выточенными голыми ножками. Золотистые локоны – дар земного отца были скрыты кружевной шапочкой, как и её личико было развернуто в сторону Елены, а та чмокала её в щечки и смеялась от удовольствия, будто и была её матерью.
Нэя сразу очнулась при виде детей, начисто забыв о них, утянутая в сердцевину внезапного торнадо откровений незнакомки. Та вдруг засуетилась, не желая отчего-то приближения Елены. Вскочила в попытке уйти.
Что могло изменить для Нэи это странное и обрывочное, если словесно, общение? На самом же деле оно было даже и не общением, а несанкционированным взломом чужой души, но Нэя того не хотела. Или хотела?
Елена, не приближаясь особенно близко и задержав Лору, метнувшуюся к матери, сказала, что они пойдут в кафетерий завтракать, после чего развернулась и удалилась с детьми в обратном направлении. И тогда женщина опять села на скамью.
– Елена – тот самый драгоценный кристалл на сотни тонн пустой породы, – сказала она, – если соотносить её с большинством. Не знаю, какие люди окружали вас там, на вашей планете, – она перешла на «вы», – но вам повезло, что вы её встретили. Думаю, и сын у неё достоин такой матери.
Дальнейшего Нэя точно уже не хотела, поскольку возникла даже лёгкая тошнота от очередного провала в какую-то яму больше, поскольку на плавное скольжение в потоке посторонних образов похоже не было.
– Вся моя жизнь рисуется мне каким-то бесформенным комом из каких-то лохмотьев серых дней, из которых я иногда лишь вижу своё юное лицо, а я была одной из лучших среди тех, кто меня окружал. Не исключено, что это и явилось одной из главных причин, из-за которой меня и затянуло в воронку неудачной судьбы. И только одно было прекрасным, что проявляется из свалки прошлых дней, сломанных и утративших вид и образ, – наша любовь. Я ненавижу слово «секс», я его не признаю. Тот, кто так говорит, ничего не понимает в любви, не познал её, не вкусил. Секс – это потное тело, непристойные позиции, ужасные эти половые органы, а в любви этого нет. То есть всё это претерпевает преображение, и физиологии как таковой нет, ты преображаешься в дивно прекрасное существо. Любовь – алхимическая реторта, в которой душа одухотворяет собою тело, а тело дает ей, зыбкой и неполной, сочность и упругость, солнечный трепет и восторг. Но где всё это? И кому нужна моя память в её содроганиях, если в ней живут двое, а я всегда одна? Живу ли я в его памяти? Думаю, что нет. Потому-то мне и тяжелее, что он свой груз сбросил в меня, а сам, лёгкий как воздушный шарик, улетел себе для нового счастливого наполнения. И так бесконечный полёт, и всегда ему хорошо. С любой. Почему у меня не так? Мне всегда другие и корявы, и невыносимы. Только он один и жил на всей Земле, моё дополнение. Но что этому дополнению до меня, оборванной половины чего-то, но уж точно не имеющей к нему отношения.
– Но ваш муж? Ангел Ксен? – уже вслух Нэя встряла в её бесконечный поток озвученного сознания не сознания, размышления ли вслух, но чего-то струящегося, как ручей в дремучем лесу, без начала и конца.
– Да, Ксен, – отозвалась она опять же без удивления, видимо, не разделяя тайные мысли от озвученных. – Он тоже одинокий, часто осмеиваемый успешными людьми. Я его жалею. Без меня он и непредставим уже, – она взяла Нэю за руку, но осознанным это движение не было.
Если бы Нэя могла, она бы ушла, но фокус был в том, что она и сама оказалась привязана к тому, к чему и подсоединилась без приглашения другой стороны.
– Мне хочется любви, а её нет. И нет вокруг носителей такой вот любви, направленной на меня. А Бог столь тщательно вытачивал мои руки, ноги, черты моего лица, любовно сотворив во мне чувствительнейшее сердце, что я ношу в себе. И столь тонка его работа, столь затейлива. Но для чего она и была? Для яростного захвата? Для поглощения второпях? И уже ненавистного толчка в спину, когда я упала и расшиблась? Я столько лет сидела и собирала себя по кусочкам, штопала и была так поглощена работой, что не заметила, как жизнь, молодость моя ушла, а заштопанная душа уже и вянет. Стоило ли пыхтеть над собственной внутренней гармонией?
Когда ты идёшь, вот хотя бы и по лесу, кому и дело, гармония у тебя там или рваные вихри, как в атмосфере Юпитера? До чего же всё бессмысленно, если не любит человека никто. Иногда я думаю, как жаль, что мы находимся далеко от чёрной дыры, если она есть, чего никто так и не доказал. Хотела бы я туда свалиться и забыть о своём существовании. Надо было выучиться на воительницу Космоса. Огрубеть, задохнуться душой в защитном панцире, жить исключительно мускульной жизнью, этакой говорящей машиной, не ведающей ни жалости, ни привязанности, а только рыскать в поисках подвигов, драк да редких случек с такими же киборгами. Вот та же Змееглазка – златоглазка. Она же не просыхала от мужской спермы, но её никто и словом не задевал, ни взглядом. Это было её право, никем не оспариваемое, так жить. А у меня? Я как бы и прав на саму жизнь никогда не имела. Другим всё было нужно и необходимо, а мне ничего. И лишь только я заявляла о своих претензиях на что-то, как меня били по рукам. Все. И он был одним из всех. Он был со всеми, а не со мной. Он даже не считал меня человеком. И ему было всё равно, есть я или меня нет…
Она вдруг очнулась и, забыв Нэю, то ли покорную слушательницу-собеседницу, то ли хакера, бросилась на поиски своей таксы. Но такса, а это был кобель, нашёл её сам. Он мирно бродил где-то и примчался на её свист, которым она его призывала. На его шее висела клубничка на ошейнике, сделанная весьма искусно и, похоже, из натурального камня. К чему она повесила драгоценный кулон на шею собаке, было непонятно.
– Ах, ты пёсий сын! – воскликнула дама, увидев своего питомца без поводка. – Заметив взгляд Нэи на кристаллическую ягоду с нефритовым резным листочком, она сорвала украшение с ошейника собаки. На листочке сидел золотой паучок и мерцали росинки – бриллиантовая россыпь. – Возьмите на память! Мне мама подарила, когда мне исполнилось семнадцать лет.
– Зачем? – Нэя удивлённо отстранилась. – Как же подарок мамы привесили к собаке?
– А что? Думаете, у собаки нет души? Да придумала я всё. Это мой возлюбленный в моей юности мне подарил. Я всё хранила эту подвеску, всё любовалась, а потом решила, – пусть всё псу под хвост! Боже!
Нэя даже покачнулась, поскольку возникло реальное уже головокружение от заметно тающих, но всё ещё подвижных образов, их утомительной толкотни, их пугающей прилипчивости.
– Да неужели, я была семнадцатилетней? Тогда у нас были святые отношения. Его мамочка сразу заподозрила меня в ранней порочности. Ему врезала по лицу ручищей как дубиной. А чувствовалось, хотела и мне влепить. Испоганила всю чистоту, всю радость, в какой мы пребывали. Одним только присутствием своим всё испохабила, низкими мыслями о нём и обо мне. Он уже давно меня приметил. Но стеснялся заговорить со мной. А может, и боялся моего отца. Когда я приходила в ГРОЗ к отцу, в их небоскрёб, они все там за мной следили. И он следил давно. И так обрадовался, когда… И я его узнала. Всё представилось нереальным, чтобы быть правдой. Да и не оказалось правдой, а самой большой ложью, сожравшей мою судьбу…
– Возьмите! Мне не надо уже ничего! Ягода сделана из натурального самородка.
…Я все его дары выбросила и раздарила кому попало…
– Мне чужих даров не надо! – Нэя стала пятиться от неё в сторону озера, боясь, что она пойдёт следом. Женщина отлично чуяла её нежелание дальнейшего общения, а продолжала протягивать драгоценную ягоду, – Берите же! Штучка ценная, просто мне не нужная.
– Я не собака, чтобы носить собачьи украшения, – сказала Нэя.
– Правильно. Собачья преданность не украшает женщину. Да и неизвестно ещё, живи собаки столько же, как люди, хранили бы они нам эту верность? Они же дети по своей сути и умирают в детском возрасте. Если соотнести их года с нашими, человеческими…
Внезапно она бросила украшение на скамейку и ушла со своей таксой настолько быстро, что Нэя и не заметила, в какой стороне она скрылась.
Красная турмалиновая ягода переливалась на том самом месте, где только что и сидела полоумная дарительница сокровищ. Не зная, зачем, Нэя взяла красивую драгоценную безделушку. Та мило и радостно переливалась в солнечных лучах, проникающих через листву. А вдруг? Он действительно вернётся… только не к этому увядающему чудовищу, – как ни была Ксения пока что хороша внешне, а оказалась внутренним инвалидом. Точнее той, кого изуродовали люди и обстоятельства. Так вот о ком стенала мама Карина в те незабываемые званые обеды! Так вот кого жаждала навязать своему сыну! Они обе друг друга стоили, Карина и Ксения, по-разному устроенные, но обе аномалии.
Пошатываясь, Нэя побрела в сторону озера, где Елена, так и не дождавшись её, ушла кормить детей в служебное здание возле Ботанического Сада, где работала. Самое загадочное в воздействии женщины было то, что Нэя не помнила уже её слов, но была закачена до физического утомления чужими образами, словно она только что просмотрела длинный фильм в реальном сложно-обзорном формате. В то же время она не могла бы сказать, что речь женщины была образной, художественно складной и последовательной. А вот сами образы потрясали красочностью, каким-то особым переливом, как талантливые картины, и, перетекая в Нэю, становились и её частью, потому что это и была та Ксения, из-за которой Рудольф очутился на Паралее.
Её появление не было случайным, как и находка Кристалла Гелии. Проступали знаки того, что в её жизни открывается совсем уже другая глава. И если бы сейчас окружающее её лесное пространство вдруг уподобилось плоскому книжному листу, пусть и гигантскому, и перевернулось с шелестом, открыв новые строки новой и неизвестной главы, Нэя не удивилась бы.
Забыть не получилось
Дома Нэя нашла старинную шкатулку, палехскую, подарок папы Ростислава на Новый Год. Но насколько она была антикварной, а не игрушкой под старину? Не имело значения. Она была красивой. Ростислав положил коробочку под ёлку и уверял, что так поступил Дед Мороз. На туманящейся, лаковой поверхности сквозь красочные слои просвечивала вставка из перламутра, изображающая восход, зимний пейзаж поражал красотой. Нарисованный тончайшей кисточкой лес казался живым, рассвет подлинным. Нэя бережно положила алую ягодку в глубину шкатулки. Неважно, что драгоценность носила на себе собака. Важно было другое. Она мгновенно, сразу учуяла, что душевно, если и не расстроенная, то весьма специфическая дама по имени Ксения не лгала. Подарок был сделан ей когда-то именно Рудольфом. Ксения ни единым словом не солгала Нэе.
И невозможно понять, по какой причине вновь заявил о себе пугающий и абсолютно ненужный дар Тон-Ата, что проявил себя впервые на Паралее во время откровенной беседы с ним в его мрачном кабинете, когда подвижные и наползающие одна на другую картинки, а не слова, заполняли её. И также было неясным, насколько протяжённым по времени был сей абсурдный сеанс? По восприятию Нэи прошла целая вечность, поскольку, даже встав, она не могла толком двинуться, – ноги затекли. А как в действительности?
Вроде, и недолго, поскольку Елена даже не упрекнула её в затяжном отсутствии. Только сказала, – Кажется, я помешала тебе насладиться общением с новой знакомой? Тебе было с нею интересно? Я её знаю. Милая женщина.
«Уж куда милее»! – подумала в ответ Нэя. Не хотела бы она ни за что встретить её повторно.
«Он знал уже тогда» – подумала она про Тон-Ата, – «что я покину его навсегда. Для того он и вручил мне свой дар, чтобы в чужом мире я смогла разобраться в чужаках, чтобы не утратила ориентации, не заблудилась, не оступилась в возможное безумие. Я сразу же чувствовала себя своей среди землян не потому, что они настолько уж и подобны мне, а потому, что Тон-Ат дал мне эту способность настройки на них, возможность подключиться к другой коллективной душе и стать её частью. Не проведи я семь лет в его плантациях, не смогла бы я никогда стать частью души Рудольфа, стать его любимой по-настоящему и не сгореть стремительно от невозможного напряжения».
Робот-курьер доставил заказанный химический состав, восстанавливающий цвет и блеск металла и камней. Она обработала найденный в тростниках Кристалл и потускневший металл кольца, куда он и был вставлен. Всего лишь протерла его смоченной салфеткой, и Кристалл замерцал, как в тот день, когда Эля принесла футляр с кольцом в сиреневый кристалл. Постепенно она полюбила сей сомнительный дар настолько, что уже не снимала, только перед сном, до того самого дня, когда оно пропало в тростнике. Но ещё долгое время она машинально хваталась за палец, чтобы снять его. По словам Рудольфа камень был уникален. Он сам поехал к мастеру в Паралее и заказал кольцо к нему, чтобы отдать ей самый дорогой Кристалл, каким обладал на тот момент. Камень был не из тех, которые они могли создавать в своих лабораториях «ЗОНТа», Она полюбила Кристалл после того, как заново полюбила Рудольфа, простила его. И сейчас, едва отворилась та, закрытая в глубине, в ней, некая условная панель, замкнувшая прошлое за собой, сдавленные смятые образы вздохнули и выплыли, приобретая объёмное наполнение, живую сочность. На алое лаковое дно коробочки капали слезы, – впервые после того срыва у озера, когда она плакала на груди у Елены.
Живя с Антоном, Нэя и забыла, что существует такая её способность, как хлюпать носом и лить влагу из глаз. Ничего и никуда не исчезло. Всё сохранилось. Пока в её внутреннем и внешнем пространстве царил Антон, закрывая всё своим прекрасным телом и молодостью чувств, мистическая панель была плотно прижата его плечами к самому дну её души. А сейчас, когда пространство вдруг стало свободным, панель распахнулась, и оттуда всё и объявилось наружу, как и кольцо из песка, ила и спрессованных мёртвых водорослей, размытых водой. После снежных заносов, оледенений, дождей. Как могло такое быть? Но было.
Нэя не была мстительна, но он же был её учителем жизни. И она в тайне от Елены послала ему те записи, где её встречает Антон из Центра материнства, берёт на руки воздушный конверт с ребёнком, а она, похудевшая после родов, с осунувшимся и узким лицом, в васильковом платье жмётся рядом с Антоном и… Пусть видит, пусть! А ещё ту запись, где Антон играет и подкидывает уже годовалого ребёнка в платьице с ягодками, смеётся: «Алёнка! Крохотулька»! Пусть видит! Её счастье, свой личный провал. А сама Нэя тоже втиснулась туда, с распущенными волосами, правда, несколько по-домашнему небрежная. Но пусть всё видит, пусть кусает свою пустую постель. Пусть! Вещей Вороны там нет, никого нет.
А Ксения, как разобраться с нею? Она страдальческой маской выглянула вдруг из-за деревьев в путанице лесных троп и аллей, и исчезла бесследно в перламутрово-зелёном и размытом сумраке, вызвав всплеск жалости и желание забыть её навсегда.
А в те дни, когда и возникла столь внезапно её новая семейная жизнь с новым спутником, месть была Нэе сладка. Она смаковала собственные представления, как он разглядывает её и терзается присутствием Антона, а Антон там всюду, везде, рядом. Он настоящий отец, а не ты, космический скиталец, беглец от своих возлюбленных и их детей.
А теперь вдруг подумала, что тот поступок был глупым. Поскольку и «всюду», и «везде», и «рядом» остались только в информационных носителях. Чем больше Антон привыкал к Земле, заживлял свои душевные пробоины, пропадала худоба, уходила тоска. Всё заманчивее вздымал ветер его отросшие каштановые волны на голове для случайно встреченных девушек, всё насыщеннее весельем становился взгляд. И всё пристальнее в сторону других. И тем меньше становилось подобных дней, когда везде и всюду рядом.
А паук не был бы пауком, если бы не умел ждать, затаившись в своей космической щели. И мерцая своими нечитаемыми зелёными глазами, он прекрасно знал, что его бабочка, налетавшись в вольных лугах, прилетит в его паутину, наполненная своим цветочным нектаром, оставив свой опустевший уже цветок. Он всё знал, а она нет. Паук, вовсе не забывший свою, лишь на время отпущенную звёздную добычу, сотрясал в своём одиночестве невидимую паутину. Её незримым концом было опутано сердце наивной бабочки, и вибрация паутины отдавалась в её сердце острой болью. Вдруг возникшей и уже не отступавшей.
Антон, не пожелавший стать суррогатом счастья
Нэя подходила сзади. Он и дома был вечно чем-то занят. Обнимала и замирала от его ставшего родным запаха, сильных мышц, молодости. Он оборачивался и ласкал вечно смеющимися глазами.
Но будучи часто одна, она стала думать о Рудольфе. Она совсем не забыла о нём, и кольцо, брошенное в озеро, не было волшебным. Память жила и не думала тонуть, как кольцо, а возвращение Кристалла всего лишь указало ей на самообман. Острота тоски временами была настолько сильна, что у неё останавливалось сердце, так ей казалось, когда она просыпалась по утрам в пустой постели, вовсе не желая заполнить пустоту Антоном. Тоска была вовсе не по Антону, а по переменчивым глазам, умеющим подчинять, по сильным и нежным рукам, умеющих то, чего не умел никто. Желание того, кого она любила с юности, любила на Паралее, любила всегда, сколько ни бегала от него, возникнув, уже не уходило в сны. И чувства его к ней были глубже, пусть и были они темнее, они были настояны временем, их разветвленная крона была выше. А Антон, лёгкий и темпераментный, кому принадлежал он?
Нэя была женщиной-наседкой, домоседкой, она не была никому интересной, кроме доброй мамы Антона. Хотя мужчины, она чувствовала, смотрели на неё часто с любопытством, повышенным вниманием. С пепельными пушистыми волосами, широко открытыми глазами, с маленьким пунцовым ртом девушки, будто и не было её возраста и её материнства, с тонкой по-прежнему талией, красивой грудью, она будила в них тайные желания и определенные вполне мысли. И видя мужское внимание, Нэя, одинокая лично, но как клуша, окружённая своими девчонками, тосковала в этот миг чужого внимания не об Антоне, а о Рудольфе. И Рудольф оказался прав. Никому она была не нужна тут, кроме своих дочерей. В своём комфортном затворничестве Нэе хотелось прижаться к Рудольфу, к его могучей рельефной груди, будто это Рудольф, а не Антон, покидал её постоянно.
Тогда-то после встречи с несообразной Ксенией и пришёл ей странный вызов от того, о ком она начисто забыла. Даже и не забыла, поскольку никогда и не держала в своей памяти само наличие существования человека по имени Арсений Рахманов где-то в окружающем Мироздании. Он сухо и поспешно, даже не попросил, а потребовал, что ей нужно вылетать на Памир, где он должен передать ей нечто.
– Да что же там такое? – от волнения Нэя перешла на родной язык – язык Паралеи. – Почему нельзя передать по сети?
– Потому что так необходимо. Поездку я вам оплачу, как и сам аэролёт прибудет к вам по моему вызову. – И отключился от связи. И Нэя, оставив девочек Елене, солгала той впервые за всё их родное и чистое общение. Сказала, что ей непременно нужно навестить Франка. Елена и не усомнилась в её словах нисколько, ведь Нэя лгала так убедительно, искренне представляя себе на тот момент, что и действительно полетит к Франку в Альпы. Она скучает, а Франк давно ждёт, чтобы поговорить о детях, о её самочувствии, об Антоне и, конечно, о Паралее, о которой, вот уж и не думала, что будет тосковать. Годы учёбы в театральной школе на безмерно далекой Родине не пропали даром. Ведь её обучали лицедейству с детства по программам, никогда и не известным на Земле или отброшенным давно за ненадобностью в музейное забвение.
«Привет, щебетунья!»
Нэя дождалась аэролет со специальным роботом-проводником. Сама она боялась оставаться одна в самоуправляющихся земных машинах. Поэтому Арсений прислал за ней более старую модель со своим сослуживцем, почти мальчиком, когда она озвучила свои страхи от предстоящего неблизкого перелёта.
Они пролетали над горами Памира. Бескрайние и колоссальные, они были похожи сверху на окаменевшие облака. С замиранием сердца она видела внизу синие горные озера, и похожие и не похожие на те, что были в горах Паралеи. От гор веяло холодом и невероятным величием, и даже сквозь сферу кабины чудилось их гудение, их огромная мощь. И вспомнился Хагор, их первая встреча в красных горах Паралеи, когда он погрузил её душу в сумрачную тень.
Её встретил на площадке сухощавый и высокий человек, в котором трудно было узнать прежнего Арсения. У Нэи бешено забилось сердце, ослабели ноги, и она с трудом сделала шаг навстречу Арсению. Внезапно обняла его, и он тоже ответил ей порывистым объятием. И хотя у них никогда не было не то, что душевного, а и вообще никакого общения на Паралее, исключая то скандальное в столовом отсеке, где она облила его зелёным супом, они долго не могли оторваться друг от друга. Арсений елозил подбородком по её волосам, поскольку был высок, как и Рудольф, а она плакала, спрятав лицо на его груди.
– Ар – Сен, милый, – бормотала она, – Как я рада увидеть тебя!
– А я-то как рад! – отвечал он и искренне смеялся, утратив свою отстранённость. – Нэя, голубка ты наша, что же ни разу не дала о себе знать? Никому из нашего десанта ни разу! А все о тебе вспоминали, грустили. Только если доктор с тобою встречался иногда. Но Антон-то каков! Никому из прежних коллег даже не рассказал, что женился на тебе! А? Это по-товарищески? Мне его мама, Елена, рассказала о вашем союзе. Ты знаешь, что Елена была моей сокурсницей когда-то? Вот встретились случайно, она и рассказала. Сказать, что я удивился, не сказать ничего. Ну, да ладно. Тут вот что…
