Kitabı oku: «Замуж за миллионера», sayfa 9
– Потрясающе выглядишь, – оценивает мой «прикид» мосье Сешо, галантно касаясь губами моего запястья.
Как же мне не хватало изысканной обходительности ученика «старой школы»! Франсуа ни разу не пришла в его кудлатую голову богатая идея распахнуть перед дамой дверцу в машине, подать верхнюю одежду, поцеловать руку. Он считает подобные проявления уважения позорными архаизмами.
Тьерри как всегда безупречен. Сшитый на заказ в Лондоне костюм, белая рубашка с широким воротом, расстегнутая ровно на две пуговицы (больше – вульгарность, меньше – зажатость), блестящие Берлути серо-буро-малинового цвета (эта итальянская обувь специально полируется разными средствами, чтобы в результате обрести столь своеобразный оттенок) и скромно выглядывающий из рукава Ричард Миллс RM025.
Официант отодвигает мне стул, мы усаживаемся друг напротив друга.
– Шампанское? – вопросительно вздергивает аккуратную брось Тьерри.
– Нет, Боже упаси! Только воду.
– Пожалуйста большую бутыльку Перрье и лайм отдельно.
Сешо хорошо знакомым мне жестом переворачивает тарелку, чтобы прочитать название фирмы и заодно убедиться, что в профессиональном коллективе обслуги не завелся нерадивый работник, которого угораздило неправильно расставить посуду.
Мы беседуем о лишенной налета важности обыденности вроде погоды на Лазурке и в Женеве. Только после второго mis-en-bouche мой экс содержатель аккуратно затрагивает более чувствительную тему.
– Ты живешь с этим мальчиком?
Я киваю, делая вид, что полностью поглощена непередаваемыми густативными сенсациями, творящимися в моей ротовой полости.
– Давно? Это у вас серьезно? Ты меня извини за навязчивость, просто это как-то совсем на тебя не похоже.
Я пытаюсь разглядеть за этой фразой-упреком бледную тень ревности, но мне это не удается. В медовых глазах Тьерри лениво перекатывается удивление.
– Может быть, ты просто не достаточно хорошо меня знаешь? Расскажи лучше о себе, – перевожу стрелки я.
Он разводит руками.
– Ты же знаешь, Валери сильно болела. Рак это страшная штука. Мне тяжело было смотреть, как ей с каждым днем становится все хуже и хуже. Мы испробовали все возможные лекарства, всех лекарей-шарлатанов, которые только нашлись в Женеве… все напрасно. А потом я понял, что она просто не хочет жить. И от осознания этой чудовищной истины мне сделалось как-то особенно тошно. Тогда я встретил Алис, такую живую, такую pétillante[14]… невероятный контраст с угасающей Валери. Только благодаря ее беззаботному до циничности жизнелюбию я и смог пережить смерть моей дражайшей супруги.
Какое миленькое оправдание собственной трусости и измене умирающей жене! На мои плечи колючей шерстяной шалью опускается отвращение. Оказывается, обе мои догадки оказались точными.
– С Алис я чувствовал себя заново родившимся. Я смотрел на мир ее светлыми восторженными глазами…
– А сколько лет, если не секрет, этой волшебной избавительнице?
Похоже, я попала в точку. Тьерри болезненно морщится.
– Двадцать два.
Почти сорок лет разницы, есть от чего переродиться из дряхлеющего старца в прыткого жеребца. Вот вам и магическое средство от морщин покруче любого ботокса.
– Мы расстались месяц назад. Мне трудно было поспевать за ней. Все эти молодежные тусовки, танцы до 8 утра, дурацкие теле-шоу… Мы все-таки были слишком разные. И потом она закатывала мне сцены ревности на ровном месте. Это было нестерпимо!
– Понимаю, – ограничиваюсь я короткой ложью.
– Мне гораздо больше подходит такая женщина как ты, Лиза, – неожиданно меняет русло ручей его красноречия.
– Что ж желаю тебе встретить такую женщину.
– Я уже встретил. Я понимаю, что ты на меня обижена. Вот я привез тебе маленький презент из Женевы. Здесь такую модель не найти. Их всего выпустили двадцать экземпляров.
На салатовой шелковой подушечке переливается россыпью брильянтов божественной красоты Ролекс Космограф Дэйтона.
– Позволь я помогу тебе надеть.
Приличная женщина, гордо вскинув подбородок, отказалась бы от подобной взятки. Мои же загребущие ручонки уже так и тянуться к этому блестящему сокровищу. Левая поспешно расстеривает браслет Картье, правая, стряхнув с себя изжиток старины жадно бросается навстречу изысканному украшению.
– Спасибо, – мои губы сами собой растягиваются в довольную улыбку.
И только мозг противно скрежещет как пожилая брюзга «А Ролекс-то небось для Алис был куплен. Или для какой-нибудь местной вертихвостки. Не случись вчера вашей встречи в Будда Баре, фиг бы он вообще тебе позвонил». Раньше подобные зигзагообразные тонкости меня никогда не смущали. Важна была не мотивация дарителя, а сам факт подарка. Почему сейчас я вглядываюсь в знакомое лицо, тщетно ища теплую нежность с маленьким огоньком страсти. Наверно заразилась у Франсуа этой глупой сублимацией материяльного эмоциональным.
– Я подумал, что раз уж так вышло, что ты сдала свою квартиру, можешь пока пожить на вилле.
Просто аттракцион невероятной щедрости какой-то!
– В качестве кого? – слова вылетают сами собой, мое рациональное начало не успевает поймать их в сачок.
Темные брови Тьерри взлетают вверх. Этот вопрос неуместен примерно так как волос шеф-повара в 90-евровом устричном супе. Наших легких, праздничных отношений ни разу не касались примитивные мелодрамматические дрязги. Намек на подобную заявку вводит мосье Сешо в глубокий ступор.
– В качестве моей женщины. Я постараюсь теперь чаще бывать в Каннах.
– А я ни разу не была в Женеве…, – никак не угомонится новая, незнакомая мне Лиза.
Эта жадина раскатала губу на нечто большее, чем часики за 80 000 евро. Ей хочется, чтобы к зеленой коробочке прилагались еще жилистая ручонка и пожилое сердце. Однако Тьерри Сешо явно дорожит независимостью всех своих органов.
– Подумай над моим предложением, – проигнорировав мое замечание, закрывает дискуссию он.
Мы спускаемся по ступенькам Отеля де Пари. Мой галатный спутник, сухо чмокнув меня в щеку, помогает усесться за руль услужливо подогнанного вуатюрье автомобиля.
– Позвони мне, – машет он на прощание, – Я еще неделю буду здесь.
Когда я, припарковав Миньку, поднимаюсь по ступенькам в квартиру Франсуа, на моих новых часиках полпятого. Обычно мой сожитель приходит с работы двумя часами позже, что оставляет мне более чем достаточно времени смыть гримм и сменить боевой наряд на домашний.
– Привет!
Франсуа сидит на кухне в компании пустой кофейной чашки и переполненной пепельницы. Его взгляд исподлобья не сулит ничего хорошего. Я не успела подготовить стопку аргументов, рюкзачок отмазок и ведерышко слезных признаний. Мне было даже некогда обдумать сложившийся треугольник и определиться, к какому углу лучше прибиться.
– Ты сделала выбор? – Франсуа кивает на говорящую ювелирную улику и затягивается очередной сигаретой, – Уходишь?
У него при этом такой несчастный обреченный вид, что во мне пробуждается жалость. Я опускаюсь на табуретку напротив и тоже закуриваю.
– Наверно он подходит тебе больше. Весь такой отполированный до блеска. Важна ведь красивая оболочка, а что внутри какая уже разница!? Ведь так? Как ты говорила? С ним удобно и комфортно? Как с хорошим диваном, да? А из меня не очень диван получился, да? Со скрипом?
– Франсуа, что ты несешь? Какие диваны?
– Ну, он наверно весь такой шикарный кожаный с подогревом, а я – клик-клак из Икеа. Так получается? Я же говорил тебе, мы – не пара. Я с самого начала был уверен, что вот так вот все и закончится. Стоит появиться очередному денежному мешку, и ты, не задумываясь бросишься в его объятия. Скажи мне правду, ты уже спала с ним? Надо ведь наверно было отработать часики?
Я размахиваюсь и одариваю зарвавшегося неудачника звонкой пощечиной. Он вскакивает со стула, крепко вцепившись в мое предплечье, заставляет подняться следом. Его разгоряченное лицо с горящими злобой глазами оказывается в нескольких сантиметрах от моего.
– Зачем вообще ты водила меня за нос все это время? Объясни мне хоть это! Зачем?
«Чтобы завладеть твоими миллионами, олух!» шипят блондинка с брюнеткой.
– Потому что я люблю тебя, дурачок! – отвечаю я, выдерживая его тяжелый, перекатывающийся надеждой и недоверием взгляд.
– А это что тогда? Почему? – Франсуа хватает мое отяжеленное платиной запястье.
– Потому что я не хочу и не могу работать в Этаме! Не в Заре, не в Манго, ни в придорожной закусочной, ни в табачном киоске! Это унизительно, понимаешь? Я от многого отказалась ради тебя, но есть какой-то предел! Мне неудобно перед подругами, и наконец перед самой собой в 35 лет пойти работать продавщицей или официанткой! Я знаю, вы, французы, по-другому к этому относитесь. Работа есть работа, ничего тут нет постыдного на старости лет кому-то ботинки драить. А мы другие, у нас есть гордость!
Франсуа ослабляет хватку.
– Гордость? Спасть с первым попавшимся мужиком за шмотки и сережки – это гордость?
– Я не спала с Тьерри, – устало вздыхаю я, чувствуя, что проиграла, – Я просто хотела понять, чувствую ли еще что-то к нему или нет.
– И что ты поняла?
– Какая разница? Ты все равно меня не слышишь. Ты уже все решил за меня, – я аккуратно освобождаю руку и отправляюсь в спальню собирать свои вещи.
Франсуа стоит в дверях, наблюдая за моими манипуляциями. Если он сейчас позволит мне уйти, то на этой трагичной нотке наша история и завершится. «Делай что-нибудь» орет мне в ухо брюнетка. «Разденься, бросься в рыданиях на кровать!» «Не могу» мысленно отвечаю ей я «Почему-то именно сейчас я не в состоянии разыгрывать комедию. В глубине моей зачерствевшей души пробудился маленький колючий комочек чего-то болезненно настоящего. И эта чужеродная заноза не позволяет мне разлиться по постели водопадом фальшивых эмоций. Будь что будет!»
Я останавливаюсь напротив Франсуа, сжимая ручку собранного наспех чемодана. Он не отодвигается в сторону, чтобы пропустить меня. Мы стоим так бесконечно долго, впившись друг в друга глазами. Потом он мягко освобождает мои закоченевшие пальцы от тяжелой ноши. Его губы вонзаются в мои жестким мстительным поцелуем-пощечиной. В его прикосновениях нет привычной нежной нерасторопности, они наполнены страстным, грубым стремлением подчинить меня своей воле, доказать мне, что я целиком и полностью принадлежу ему одному. Подобный неуважительный напор вместо того чтобы вызвать отторжение, порождает во мне стремительно растущее возбуждение. Я нетерпеливо дергаю ворот его рубашки, заставив пуговицы разлететься в разные стороны (одним текстильным чудовищем меньше!), он бросает на пол мое платье. Окотившая нас с головой жаркая пульсирующая волна, поднимается все выше, выше… Я кричу, будучи не в состоянии выдержать пронзившее мое тело насквозь резкое, сокрушительное, острое до боли блаженство.
– Я люблю тебя, Лиза, – шепчет мне Франсуа, когда мы немного приходим в себя и находим в себе силы перебраться с пола на кровать, – Я никому тебя не отдам.
– Не отдавай, – бормочу я, уткнувшись носом в его загорелое плечо, – Пожалуйста.
В это переполненное до краев пастэльных оттенков нежностью мгновение, убаюканная сладкой негой, я проникаюсь сладкой верой в реальность этого эффемерного счастья. Мне кажется, что вот такой первозданный, одержимый искренними чувствами, мужчина мне сейчас ближе и важнее всех вместе взятых Ролексов в мире. Мимо плывут минуты и часы, за окном каннские старички упражняются в петанк, пожилые миллионеры катают продажных девушек по Круазетт на своих мощных Бугатти и Ламборгини, рыбообразные вдовы с лоснящейся от крема бронзовой кожей и выбеленными волосами кокетничают с прыщавыми студентами, тощие официанты снуют меж столов, разнося свежих омаров… Мы не замечаем всей этой обыденной дребедени, уместившись в крошечную дырочку в блестящей и переливающейся стразами обертке города-праздника.
Яркий пламенно алый луч заходящего солнца возвращает меня в реальность. Кажется, я задремала. Франсуа уже нет рядом, и его отсутствие почему-то укалывает разочарованием. Я сползаю с кровати, бреду в ванну. Когда я, окатив заспанное лицо пригоршней ледяной воды, поднимаю глаза на свое отражение, вместо моего лица на меня из стекла взирают два розовых бумажных листочка. «Epouse moi» гласит ровная чернильная надпись. После первого удивленного онемения вокруг меня разворачивается веселый безудержный праздник. Взрываются петарды, воздух наполняют пестрые конфетти, грохочет «We are the Champions, my friend». Толпа во главе с блондинкой и брюнеткой размахивает букетами тюльпанов и разноцветными шарами. Вскоре всей этой праздничной делегации в узкой ванной комнате становится мало места, и мы все выкатываемся на кухню. « Ты победила! Ты заслужила Оскара ! Браво ! Какая актерская игра ! » восхищается брюнетка, давя меня в объятиях. Я улыбаюсь, снисходительно принимая поздравления, не желая признаваться ни ей, ни самой себе, что как раз лицедейской фальши в моих последних действиях не было совсем.
В коридоре хлопает дверь. На пороге возникает ладная фигура Франсуа. Его плескающиеся волнением глаза ловят мой взгляд. Я устремляюсь ему на встречу и утопаю в его теплых крепких объятиях.
– Ты согласна ? – беспокоится он, хотя ответ и так понятен сам собой, – Подожди, не отвечай. Пусть все будет, как полагается. Вот!
Франсуа распахивает передо мной маленькую красную коробочку. На белой подушечке поблескивает достаточно крупный (меньше двух карат, но явно больше одного) брильянт. Это не Картье, не ДеБирс и не Тиффани, но колечко вполне качественное и элегатное.
– Я согласна.
– Только у меня одно условие, – хитрит даритель, вынимая украшение.
« Только не работа в Этаме » молюсь про себя я.
Он кивает на усыпанный брильянтовой крошкой браслет Ролекса.
– Третий лишний.
Я покорно снимаю часы и кладу на стол.
– Я верну их.
«Скажу, что вернула, а сама приберегу на черный день»
Платиновый ободок скользит по моему пальцу. Франсуа очень точно угадал размер.
– Ты уверена ? – пытливо всматривается в мою радужную оболочку новоспеченный жених, – Может быть, я не смогу дать тебе столько, сколько давали мужчины, с которыми ты встречалась…
– Дурачок! Разве в деньгах счастье? – немного лукавлю я.
Франсуа награждает меня за этот избитый плагиат поцелуем в висок.
– Только у меня тоже условие, – шепчу я, – Я не пойду работать в Этам.
– Не ходи, – легко соглашается он, – Занимайся, чем хочешь. Лишь бы ты была счастлива.
«И все-таки камчатские бобры!»
– И еще одно!
– Ты перегибаешь палку!
– Ну, пожалуйста! Последнее препоследнее!
– Слушаю.
– Твой свадебный костюм буду выбирать я.
– Ха-ха, я согласен.
Часть 2.
Испытание золотом
Дайте человеку необходимое – и он захочет удобств. Обеспечьте его удобствами – он будет стремиться к роскоши. Осыпьте его роскошью – он начнет вздыхать по изысканному. Позвольте ему получать изысканное – он возжелает безумств. Одарите его всем, что он пожелает – он будет жаловаться, что его обманули, и что он получил не то, что хотел.
Э.Хеммингуэй
Глава 13
Оглянись назад
Я старательно сминаю кончики теста вместе, заворачивая вовнутрь ершистую капусную начинку. Овощные ломтики сопротивляются, не желая интегрироваться. Пирожок выходит маленький, кургузый, кособокий – гадкий утенок среди маминой стройной лебединой стаи. Она делает вид, что не заметила уродца, продолжая тщательно раскатывать слоеный блин.
– Хороший он, этот твой Франсуа, – неожиданно произносит мама, вытирая опорошенную мукой руку о передник, – Повезло тебе.
Ожидавшая от родителей привычной критики, я от удивления сплющиваю очередного капусного калеку.
Два дня назад мы с Франсуа приехали в Чечулино. Эту поездку – знакомство с будущими родичами кандидат в мужья выставил мне улитиматумом. Никакие веские аргументы (там холодно и медведи голодные на улице пляшут под Калинку-малинку) не подействовали. Мой суженый уперся как осел, и сдвинуть его с места не представлялось возможным. Мне это путешествие в прошлое виделось болезненной и опасной операцией. Предстояло встряхнуть весь запылившийся хлам воспоминаний, угодить с головой в потрепанную люльку детства, увидеть в потрескавшемся зеркале свою физиономию десяти летней давности, соприкоснуться с призраками переживаемых тогда комплексов, обид и разочарований. Но больше столкновения с самой собой меня пугала встреча с родителями. Мы не видились девять долгих лет. За это время тонкая родственная ниточка между нами совсем обтрепалась, сделавшись невидимой. Казалось бы, мне должно быть все равно, какими они выйдут встречать меня, сгорбившимися, постаревшими, обросшими морщинами и ранними болячками или такими же как на сохранившемся в памяти семейном фото, законсервировавшимися своей нормальностью и непокорившимися временным ветрам. Но меня почему-то глодал зубастый страх, и в глубине души колыхалась надежда на второй вариант. Пусть они взглянут на вернувшуюся дочь с холодным безразличием, пусть окатят брызгами презрения – ерунда, лишь бы сами при этом крепко стояли на ногах и держали друг друга за руку. Всю дорогу Франсуа старался как мог успокоить мое дребезжащее волнение. Он не мог понять причину столь длительной самовольной разлуки с самыми близкими мне людьми.
– Ты как будто наказала себя за что-то, лишив себя общения с ними, – заметил он, – За что?
Я в ответ пожала плечами. Сложно объяснить граничущую с сухостью и безразличием эмоциональную сдержанность моих родителей. Пусть сам посмотрит и сделает выводы.
Как я и предполагала, информация о моем неожиданном приезде, не вызвала у мамы с папой бурного восторга. «Хорошо, будем ждать» отписались они коротким безучастным мейлом. Они перехватили нашу утомленную длительным мучительным путешествием парочку на автобусной остановке. При виде их сросшегося под зонтом в единое целое бинома, мое сердце замерло, не определившись сразу, запрыгать ли радостно или тоскливо заныть. Они практически не изменились, только стали больше похожи друг на друга, как будто невидимый чародей смешал их облики в большом котле и, получив нечто среднее, вылепил каждому по одинаковому анфасу. Франсуа разрядил повисшую в воздухе неловкость, первым бросившись обниматься и целоваться. Он, чужой, незнакомый, не знающий ни слова на их языке, в ту секунду был, должно быть, им ближе родной дочери. И этот, казалось бы, неуместный порыв как-то сразу встряхнул моих сухариков, они застеснялись, заулыбались – ожили.
И вот теперь, когда мы с мамой уединились на кухне за увлекательной лепкой пирожков, у нее вылетает это радужное признание.
– Да, повезло, – легко соглашаюсь я.
Мне как-то непривычно и неуютно в этой небольшой, захламленной квартире, давно не знавшей качественного ремонта. И еще немного неудобно перед Франсуа за тонкую паутинку на посеревшем местами потолке, за отбитую ручку на чашке, в которой ему подали чай, за дряхлые гостевые тапки, которые когда-то апатично валялись в коридоре, встречая меня из школы, а теперь удостоились чести взгромоздиться ему на ноги. Сам же гость, похоже, никаких неудобств не испытывает. Ему нравится исключительно все. И жидкий чайный напиток с неуправляемо плавающими на поверхности крупными чаинками, и мелкий промозглый дождишко за окном, и мамина нехитрая стрепня, и папин местный футбол… Даже бандитская орава бездомных котов, потерявшая в междуусобных войнах с лохматыми воронами-беспредельщиками кто глаз, кто лапу вызвала у него детское умиление. «И сметана вкусная» добивает меня этот неунываемый оптимист.
На четвертый день нашей добровольной ссылки в российскую глубинку, возвращаясь домой из ближайшего зачуханного супермаркета навьюченные пакетами с продовольствием, мы с Франсуа наталкиваемся на смутно знакомого мне немолодого дядечку. Он сидит на покосившейся выцветшей скамейке и потягивает пиво прямо из литровой пластиковой бутылки и краем глаза поглядывает за возьней разновозрастной ребятни. Его одутловатое лицо, выглядывающее из-под черной вязаной шапочки, когда-то было красивым, гладким, лишенным красноты, отечности и неухоженных измазанных пивной пеной усов. И фигурой, высокой и стройной, не отягощенной как сейчас плотным брюхом седьмого месяца беременности, восхищалась вся старшая школа. Когда-то этот рыхлый тюфяк был завидным мужчиной. Моим мужчиной.
– Лиза! Не может быть! – он узнает меня первым и, бросив пустую бутылку под скамейку, бросается мне на встречу.
Франсуа удивленно таращит глаза.
– Ну ты даешь! Выглядешь – отпад! Не узнать прямо!
Подразумевается, что раньше я была еще та замухрыжка. Слава Богу, мой жених не понимает по-русски.
– Спасибо, Денис. Я бы тебя тоже не узнала. Очень изменился.
– Я? Да? Это ты про пузо и лысину? Ха-ха, ну не мальчик уже!
– Ну, и не дедушка вроде. Мы же почти ровестники, – последнее предложение я произношу с искренним ужасом.
– Ну, ты как? Рассказывай? Обалденно выглядешь все-таки!
– Все отлично. Живу во Франции.
– Да? Ну, молодчина! – в его голосе ни нотки зависти, – У меня тоже пучком. Вон моя коза бегает. Настюха, подойди с тетей поздороваться.
– Здрасть! – несется из деской кучи-малы.
– А Светка второго ждет. Вроде мужик будет на сей раз. Хорошо бы. Двух баб с меня хватит! Ты извини, пойду я, а то она там опять соседского Кольку бутузит. Бывай, Лизок! Авось еще свидимся.
– Что это было? – интересуется Франсуа, когда мы подходим к подъезду.
– Так, один старый знакомый. Местный алкоголик, – отмахиваюсь я.
– Что алкоголик это я заметил.
У меня внутри плещется какая-то горькая желчь. Вроде как триумф получился. Я вся такая прекрасная и молодая, а этого бестолкового червяка жизь сильно потрепала. Но он почему-то счастлив. Хлещет свое дешевенькое пиво, размножается в свое удовольствие. И при виде шикарной бывшей жены в его неухоженную голову с поредевшей шевелюрой даже не закралась тень сожаления. Или хотя бы зависти. Почему? Разве так может быть? Разве можно, не будучи умолишенным, испытывать искреннюю радость от прибывания в этом сумрачном, изуродованном ржавой кишкой труб, дворике? Разве можно считать свою жизнь удавшейся, если в ней ни разу не было ни изысканных блюд Алана Дюкасса, ни грозно урчащего мощным мотором Феррари, ни качественной одежды, пошитой итальянскими или французскими мастерами? Что вообще в ней было, в твоей жизни, Денис Забельский? Один лишь испещренный катышками однообразия безликий быт. Может быть, именно безразличное неведение, что где-то бывает по-другому, и является фундаментом этой нелогичной удовлетворенности его постным существованием? Но ведь и я когда-то и представить себе не могла реальности ярких пейзажей Лазурки, экзотического вкуса заморских блюд, ласкового убаюкивания комфортабельной яхты… однако мне всегда подсознательно хотелось вырваться за пределы чечулинских грядок и прикоснуться к волшебному неиссякающему празднику красоты, роскоши и любви.
Приходит пора прощаться. Отец долго мусолит в объятиях Франсуа, нашептывая ему что-то на ухо, как будто тот в состоянии понять. Мне он лишь официально протягивает руку и, крепко пожав мою ладонь, сухо желает счастья. На свадьбу родители, не смотря на настойскивые уговоры будущего зятя и предложение купить билеты (которое они воспринимают в штыки) отказываются наотрез. «Что нам там делать, мы там никого не знаем» выдает сомнительный аргумент мама. Я смотрю на них с грустью и крошечной долей презрения. Они такие же безкрылые муравьи как и Забельский, которых все новое и неизведанное пугает вместо того, чтобы вдохновлять.
Когда самолет авиакомпании «Аэрофлот» взмывает в воздух, я вздыхаю с облегчением. Еще один этап на пути к счастливому богатому будущему успешно пройден.
– Я рад, что настоял на этой поездке, – говорит Франсуа, устроив мою голову у себя на плече, – Я многое про тебя понял.
– И разочаровался?
– Нет, наоборот. Утвердился в своем решении. Я хотел тебе сказать – ты не должна стесняться своих родителей. Они у тебя замечательные.
– С чего ты взял, что я их стесняюсь?
– Это было очень заметно. Они сами это почувствовали, и им было больно и неловко
– Ты преувеличиваешь.
– Мне так не кажется. Лиза, неужели ты думаешь, что отсутствие миллионов на банковском счету, пятиэтажной виллы и лимузина делает твоих маму и папу ущербными?
– Нет, что ты. Просто мне немного грустно, что они никогда не стремились высунуться из серой массы. Добиться чего-то большего.
– А зачем им это пресловутое большее, если они счастливы тем, что у них есть? Не будь столь категоричной, предоставь своим близким возможность собственного выбора и попробуй уважать этот выбор, каким бы он не был.
– А ты у меня философ.
– Да, тебе вообще со мной очень повезло. Ты еще даже не догадываешься, на сколько, – улыбка Франсуа касается моих волос.
«Еще как догадываюсь» мысленно отвечаю я.
Глава 14
Когда мечты сбываются
Мы решаем не тянуть со свадьбой до следующего лета. Во-первых потому что закатывать пышное празднество никто из нас желанием не горит. Во-вторых Франсуа явно начинает тяготить амплуа безденежного юриста, он все чаще роняет намеки на некий приятный сюрприз, который ждет меня после бракосочетания. Мы сходимся на том, чтобы быстренько расписаться в мэрии в присутствии свидетелей и обмыть потом все это дело в каким-нибудь симпатичном ресторанчике. Родители жениха, с которыми я имела счастье познакомиться в Гренобле (длинный дождливый викенд, который полностью прошел за поеданием всяческих недиетических тартифлеттов, и за который я успешно прибавила килограмма три), к нашей великой радости не выразили ярого желания поучаствовать в этой короткой церемонии, потянув за собой вереницу малоизвестных кузэнов и прабабушек. Я пригласила в свидетели Аришку и Жанну. Первая отказалась, сославшись на очередное обострение в нестабильном состоянии дочери. Вторая обещала «забежать ненадолго». Франсуа с моей помощью выбрал самого приличного из своих приятелей – нотариуса Бенуа (этот индивид был хорош хотя бы тем, что умел носить приличные костюмы). За неделю до свадьбы я почти насильно затащила своего суженного в достойный салон, где он лишился доброй половины своих неуправляемых темных косм, и мгновенно преобразился из воинственного социалиста в ухоженного молодого буржуа. Далее я за собственные сбережения приобрела ему сравнительно недорогой, но качественный смокинг в бутике Де Фюрсак и пару лакированных длинноносых ботинок Ланван. Над своим образом я долго не раздумывала, остановив выбор на строгом классическом кремовом платье Диор и сочетающихся лодочках Лубутан.
Наступает судьбоносное утро. Критично проинспектировав свою тщательно отполированную пилингами, аккуратно присыпанную пудрой и румянами и отредактированную в нужных местах тушью, тенями и помадой физиономию, я остаюсь вполне довольна увиденным. Даже противная морщина под левым глазом сегодня решила вести себя посдержаннее. На выходе из ванной я сталкиваюсь лицом к лицу с прекрасным незнакомцем. Франсуа первый раз предстает передо мной в приличном костюме, белой рубашке и атласном галстуке, и надо сказать, что эффект это перевоплощение производит сногсшибательный. Я, конечно, догадывалась, что, освободившись от уродливого кокона, этот мотылек сделается весьма симпатичным, но чтобы на столько… Я ошарашенно хватаю ртом воздух как Новосельцев в гостях у перевоплотившейся Людмилы Прокофьевны. Но вместо того, чтобы обрадоваться, я почему-то пропитываюсь с ног до головы какой-то странной клейкой тревогой. Этот новый глянцевый Франсуа как-то слишком хорош, слишком молод и сексуален. Разделяющий нас год в одно мгновение размножился, порадив как минимум пятерку удручающих детенышей, которые вцепились в мой локоть и потянули к ржавым вратам старости.
– Что-то не так? – безошибочно угадывает мое настроение идеальный мужчина.
– Просто не привыкла видеть тебя таким, – бормочу я, – Тебе очень идет смокинг.
– Ты считаешь? А я чувствую себя скованно как в водолазном костюме. А вот ты действительно замечательно выглядишь!
Седой большеголовый мэр спрашивает меня, желаю ли я стать женой Франсуа Дюбуа, честного налогоплатильщика, законопослушного гражданина города Канны. «Да, и еще раз да!» А красавчик-миллионер Франсуа берет ли в законные супруги бесприданницу Лизу Кравченко? Уверен? Подумай! Она старше тебя на год, и у нее морщина под левым глазом. Все равно берешь? Ну, тогда пиняй на себя. Мы ставим подписи в регистре. Следом за нами расписываются Жанна и Бенуа. Вот и все. Свершилось! «Поздравляю тебя» Нана обнимает меня, изо всех сил стараясь наполнить свой голос искренней радостью, но я вижу, что выходит у нее плохо. Моя самая близкая подруга завидует мне! От этого неприятного открытия мое настроение сползает на пару делений вниз. Она даже отказывается от ресторана, сославшись на срочный отъезд в Абиджан. Я провожаю ее стройный безупречный силуэт печальным взглядом. «Я тебе говорила, что все обзавидуются», замечает брюнетка, поправляя широкополую шляпу, «Ты их всех за пояс заткнула». Я тяну за шиворот упавшее настроение, пытаясь вернуть ему вертикальное положение. Оно подобно сильно перебравшему мужу вяло сопротивляется, бормоча какие-то невнятные отговорки. Бенуа хватает ума не сделаться третим лишним за ужином. Он покидает нас вслед за Жанной, пожелав вечного счастья и эшелона детишек.
Мы отмечаем официальное воссъединение наших сердец в непривычно безлюдном ресторане Карлтона в компании вышкаленных официантов, по своей численности в десять раз привышающих количество гостей заведения. В плотных слоях моей памяти топырщится ржавый бугорок с выцветшей картинкой из прошлого. Неуютный зал общества глухих, разрумяненные дармовой водкой лица полу-знакомых, навязчивые однотипные тосты, лицемерные пустые пожелания, неуклюжие танцы, избитые конкурсы и промозглое ощущение нелепости всего происходящего. Стеклянный бок игращего пузырьками бокала аккуратно дотрагивается до своего застоявшегося без дела соседа, возвращая меня в реальность.
– За нас, – встретив мой зрачок, улыбается новоиспеченный муж.
– За нас!
За тебя, за меня и за наши 150 миллионов! Руинар Розэ скользит теплой пенистой волной, рассыпаясь внутри меня веселым феерверком.
– Не жалеешь, что вышла за бедняка, когда вокруг столько ходячих Ролексов? – дразнит меня Франсуа, отправляя в рот крошечный тост с ломтиком гребешка, украшенным комочками черной икры.
– Не жалеешь, что женился на женщине, которая на год тебя старше, когда вокруг полно молодух? – вторю ему я.
– На год старше? Что же ты раньше мне не сказала? Где были мои глаза? – шутливо возмущается этот начинающий юморист.
– Знамо где, как всегда в моем декольте.
После плотного ужина из пяти блюд, двух дессертов и парочки бутылок Руинара первая брачная ночь выходит немного смазанной. Но выходит, что само по себе уже неплохо. Разлившись уставшими телесами по простыне, я собираюсь уже провалиться в сон, когда Франсуа протягивает мне белый прямоугольник конверта.
