Kitabı oku: «Слепая бабочка», sayfa 5
Глава 5
На третий день пути Бенедикт сильно пожалел о своей доброте и без перерыва костерил Арлетту на четырёх языках, припоминая такие забранки, которых она прежде от него не слышала. Ночного брата искали свирепо, с особым пристрастием. У каждой деревушки повозку останавливали, осматривали, обыскивали. Дважды налетал конный патруль. Бенедикт плюнул и решил ехать с поднятым полотном. Во-первых, чтоб не портили, а то каждый так и норовит палашом рубануть, во-вторых, чтоб все видели – скрывать им нечего. Вначале Арлетта пряталась, но оказалось, что никто ею не интересуется. В конце концов, Бенедикт начал говорить смело, мол, шпильманы мы, это вот дочка, а это младший брат, весь переломанный, с каната сорвался. Арлетта изображала дурочку, ночной брат лежал в забытьи, и всякий видел, что приставать с вопросами к нему бесполезно. Бумаги у них были в порядке, а в гриме никто не усомнился. Шарахались от нарисованного лишая, плевались и крестились, заслышав про шпильманов, вымогали мзду, как же без этого, но пропускали. Бенедикт платил без радости, но и не споря. Арлетта тихо дивилась такой щедрости, но вопросов не задавала.
К счастью, чем дальше от столицы, тем стражники становились ленивее, а мужественные королевские гвардейцы попадались всё реже и реже, пока не перестали встречаться вовсе. Дорога тянулась сумрачными дубравами, тихими, прохладными и безлюдными. Обочины заросли жгучей крапивой или колючим непролазным малинником. Арлетта, иногда слезавшая размять ноги, старалась держаться от них подальше. Где-то за придорожной крапивой цвели ландыши, распускался шиповник. В сырой тишине плыли тонкие нежные запахи.
На поросших липой откосах было теплее, солнце легко пробивалось сквозь листву, слышался тихий приятный шелест. И всё время где-то по левую руку жила большая река. То чайка крикнет, то среди жаркого дня потянет прохладной сыростью, то туман поднимется, такой густой, что полотно повозки без дождя становится насквозь мокрым.
На ночлег местные не пускали, боялись разбойников, да и разорённых деревень было больше, чем живых, так что ночевали обычно в лесу, кормили комаров у костра. Бенедикт приговаривал, что дальше будет легче, мол, июнь – комару раздолье, но Арлетта не очень-то верила. В Остзее, с его болотами, протоками и каналами, комары начинались в апреле и пропадали в октябре.
За время пути ночной брат всё чаще пребывал в сознании, но не стал веселее и разговорчивее. Бенедикт, которому надоело вытаскивать его по нужде, срубил в лесу палок, сделал пару костылей, но пока они лежали без пользы. Рана вроде бы поджила, но сломанная нога срасталась плохо. Скучноватый у них оказался спутник. То молчит, как мёртвый, и едва дышит, то стонет и бормочет. То про корабль какой-то твердит, то просит чего-то отдать ему, притом поминает проклятый город Хаммельн и адского флейтиста, которого обделили наградой. Или бормочет без конца: «Отпустите… не могу больше… крысы… черви… смердит, как в могиле…» А потом помолчит и скажет, ясно так, как здоровый: «Боюсь я. Там же небо».
Арлетта слушала всё это, сидя за занавеской, потом не выдерживала, вставала, осторожно пробиралась к раненому, брала за руку. Больше ничем помочь не могла. Да может, ему от неё больше ничего и не надо было. Не в своём разуме человек. Шкура каторжная, дублёная, поджила, а сознание так и не вернулось.
Надо же, неба он боится. Арлетта, конечно, слыхала, что колдуны могут в птиц обращаться. Может, он с каким колдуном поссорился? Правда, в колдунов канатная плясунья не особенно верила. Ездили они как-то вместе с одним Великим Магом. Кхм… Как делается эта самая магия, она знала совершенно точно.
А может, может, ночной брат из Остерберга разозлил адского флейтиста? И тот, стало быть, проклял его и теперь за ним гоняется. На метле. По небу. В Хаммельне Арлетта бывала и во флейтиста верила. Не будет же целый город о таком врать? У них, сказывают, даже памятная надпись в церкви сохраняется. Мол, плачьте и скорбите, прошёл год со днём с тех пор, как ушли наши дети. Правда, с тех пор уже триста лет миновало. А детей так и не нашли.
До Студенца добрались на десятый день. Повезло. Дорога была сухая, погода тёплая. В город Бенедикт для начала решил отправиться один. Посмотреть, как и что, заплатить при случае кому надо, проверить, нет ли собратьев по ремеслу, которые могут перебить сборы. Повозку до поры до времени загнали между поросшими травкой песчаными дюнами. Фердинанд был очень недоволен, лезть в песок не хотел, понимал, что повозку потом придётся из этого песка вытаскивать. Зато ветер с реки сдувал комаров, которые после недели в лесах изрядно всем надоели.
Надо было напоить коня. Арлетта выбралась из повозки, распрягла недовольного Фердинанда. Не дурак. Сам к воде дорогу найдёт. А может, и травки какой пощиплет, хотя трава под ногами ощущалась плохая, редкая и на ощупь жёсткая. Канатная плясунья потрепала коня по потному боку, потом вытянула из-под козел верёвку, привычно намотала на руку и пошла к шуму и плеску, пока юбку не захлестнула холодная шальная волна. Впереди чувствовался огромный, влажный, наполненный ветром простор. Далеко, еле слышно орали чайки. Похоже на море. Хотя откуда тут море. Должно быть, река широко разлилась.
Вдоль воды тянулась полоса твёрдого мокрого песка. Фиделио с радостным лаем носился по ней. Сам не знал, чего ему хочется: то ли искупаться, то ли вываляться в песке по самые уши. Арлетта же решила поработать. Больше недели без репетиций. Того и гляди руки-ноги станут как тряпочки. А этого допускать нельзя. Шпильман должен работать всегда. Осторожно положив верёвку и для верности проткнув петлю нащупанной щепочкой, она принялась рисовать ногой на песке длинную черту. Проверила. Ровно сорок шагов. Как канат. Ещё раз прогулявшись по песчаной полосе туда-обратно и убедившись, что мелкие речные волны её не достанут, Арлетта вздохнула поглубже и принялась считать. Раз-два-три-четыре. Батман. Пируэт. Спину прямо, подбородок держать. Раз-два-три-четыре. Впрочем, просто считать ей скоро надоело. Будь полоса на песке настоящим канатом, при таком ветре работать было бы нельзя. Прыгнешь повыше и чувствуешь, как тебя уносит прочь от земли. Арлетта поддалась ветру, закричала, как чайка, и начала танцевать так, как ей хотелось, без счёта, без всяких фигур, бросаясь в воздух, будто он и вправду мог её унести.
За такие танцы могло влететь от Бенедикта. Почему-то он не любил, когда она нарушала правила. Злился и вроде… как бы сказать… пугался, что ли. Но Бенедикта тут не было. Зато был ветер, и звук набегающих волн, и много вольного летучего воздуха. Я лист, сухой и лёгкий! Я тень птицы, дыханье ветра, я пена на гребне волн!
Когда Арлетта запыхалась и опомнилась, борозды под ногами не было. Она осторожно вытянула ногу право, влево. Нет. Кругом только ровный влажный песок, да кое-где можно нащупать следы. Её следы, перепутанные в полном беспорядке. А верёвка, между прочим, осталась как раз у начала борозды.
Потерялась.
– Фиделио! Фиделио! Иди сюда, вредный пёс!
Но Фиделио не появлялся. То ли убежал слишком далеко, то ли ветер относил её слабый голос в сторону. Свистнула, подзывая Фердинанда. Но тот тоже не откликался. Тишина. Можно подумать, ветер унёс её за тридевять земель.
Арлетта смирилась и села на песок. Походить, что ли, поискать, вдруг потерянная борозда сама попадётся под ноги? Но ведь так можно и забрести неизвестно куда, угодить в яму, напороться на острый сук. Повредишь ногу – не сможешь работать. А не работать нельзя. Значит, остаётся сидеть и ждать. Придёт Бенедикт и её найдёт. Так обычно всегда и бывало. Когда он придёт, неизвестно. Должно быть, не скоро. Или, может, Фиделио вернётся.
Незадачливая плясунья уселась поудобней, натянула юбку на колени и стала ждать. Кричали чайки. Шипели гонимые ветром волны.
Туп-скрип, туп-скрип, туп-скрип.
Что-то тупало сзади. Не человеческие шаги. Что-то другое. Арлетта живо представила скачущее по песку одинокое дерево. Страшную корявую иву, которая напугала её как-то в детстве. Туп-туп. Скрип-скрип. Всё ближе и ближе. В двух шагах, в шаге. Прямо за спиной.
– И-и-и!
– Эй, ты чего? – донёсся из-за спины тихий голос. Ночной брат. Поднялся. Тоже мне, нашёл время.
– Пялился?! – обличающе выпалила Арлетта, со страху позабыв про вежливость. И вправду, гад. Не только перепугал до полусмерти, но ещё и подглядывал. Видел, как она тут скакала, орала и вертелась. Ой, стыд какой!
– Я не пялился. Я смотрел.
– Чтоб на меня смотреть, люди деньги платят, – отрезала Арлетта и перепугалась ещё больше. Разве можно так с ночным братом? Но тот вроде не рассердился. Поскрипел палкой, втыкая её поглубже в песок, и сказал:
– Пойдём, назад отведу.
– Нет, – заупрямилась пристыжённая Арлетта.
Быть в повозке с ночным братом одной, без Бенедикта, вдруг показалось ей очень страшно. Кто его знает, чего у него на уме. То всё лежал, бредил как безумный, а то вылез.
– Ладно, давай тут посидим, – сказал ночной брат и уселся рядом, – люблю, когда много воды. Волны, ветер, облака бегут, тени летят. Это Студенецкий плёс. Здесь Либава впервые широко разливается.
Что-то он слишком разговорчив. И сидит слишком близко. Арлетта съёжилась и постаралась незаметно отодвинутся.
– Да что с тобой? Что ты ёрзаешь?
Заметил.
– Ничего, – буркнула Арлетта и ещё отодвинулась.
– А… – протянул опасный собеседник. – Ага. Ну и дела.
– Какие дела? – с опаской спросила Арлетта.
– Хм. В первый раз в жизни девушки от меня бегают. Обычно наоборот.
– Наоборот – это как?
– За мной.
– Дуры, – брякнула Арлетта и снова съёжилась. Смешит. Зубы заговаривает. А потом как набросится!
– Чё, я страшный такой?
– Откуда мне знать.
Ох, нельзя так с ним. Скорей бы Бенедикт пришёл.
– Может, и страшный, но детей не трогаю, – насмешливо протянул ночной брат. – Особенно при людях.
Арлетта опять не сдержалась, фыркнула ехидно. Трогал уже. Ещё как трогал. Отвлечь его как-то надо.
– Так ведь тут нет никого, – вырвалось у неё.
– Есть. За той дюной Учанские причалы. Выше Студенца большие суда не ходят. Всё на телеги да на малые лодьи перегружают. Народ и днём, и ночью толчётся.
– А-а, – сказала Арлетта, выпрямилась, чинно сложила ручки, молвила надменно: – Не думайте, господин. Я вас не боюсь.
– А нельзя на ты и без господ, сиятельная госпожа Арлетта? Что я вам, ваше высочество, древний старец какой? Мне двадцать лет зимой сравнялось.
Вздохнул и добавил:
– Трудная была зима. А у вас?
– Ничего, – вздохнула и Арлетта, – прошлая была хуже. Чуть не померли.
Лучше зиму обсуждать, чем всякие намёки выслушивать.
– А я в эту едва концы не отдал. Думал, до весны не дотяну.
«Ещё бы, – сообразила Арлетта, – на каторге небось невесело».
Посидели, помолчали, вспоминая минувшую зиму, послушали волны и ветер.
– На море иначе, – вздохнул ночной брат, – звук другой. Там волны выше и реже. Мо-оре… Жаль только, вода холодна.
С такой тоской протянул это «мо-оре»», что Арлетте даже жалко его стало. Может, и ничего, не такой уж он страшный. Говорит разумно, рук пока не тянет. Может, если болтать о чём попало, отвлечётся и забудется.
– А мы на тёплом море бывали, – рискнула похвастаться она, – скоро опять поедем. Бенедикт обещал, это лето проработаем и купим домик. Небольшой, но чтоб у меня отдельная спальня, у Фердинанда конюшня тёплая…
– А у Фиделио конура?
Дура. Болтать тоже надо умеючи. Чужому секрет выдала. Теперь дознается, где они деньги держат, и прости-прощай заветные мечты. Против той суммы, что у них скопилась, устоять трудно.
– Насмехаешься?
– Вовсе нет, – сказал ночной брат, – Фиделио заслужил роскошную конуру. С резными колоннами, меховой подстилкой и именной мисочкой.
Неожиданно для себя Арлетта хихикнула.
– Ничего он не заслужил. Он бездарь. Ничего не умеет. Только шапку носить.
– Правда, что ли? А глаза такие умные-умные.
– Я его в Остзее в луже нашла. Он там скулил, а дело было зимой. Мы с Бенедиктом думали – маленькая собачка, много не съест, повяжем розовый бантик, будет у нас через обруч прыгать, польку танцевать. Публика это любит. А выросло вон что.
– Гав! – сообщил неведомо откуда набежавший Фиделио. А потом вдруг напрягся, ощетинился и добавил: – Р-р-р-р-р-гав.
– Тихо, – прикрикнул ночной брат.
– Люди идут, – сказала Арлетта. – Большие. Сильные. Много. Говорят громко.
Шум голосов и шаги по песку, несмотря на ветер, были слышны очень отчётливо.
– Вижу, – выплюнул ночной брат, – не повезло.
– А что? – встревожилась Арлетта.
– Это не люди. Это ватага.
– Нелюди? Мертвецы ходячие? Волколаки?
– Да нет, люди, конечно. Очень даже живые. Лодьи вверх по реке бечевой таскают. Вверх таскают, а когда эта же лодья с новым грузом вниз идёт, бывает, и грабят. А бывает, одну ватагу охранять груз нанимают, чтоб другие не ограбили.
– Разбойники, – догадалась Арлетта.
– Вроде того. По мне, лучше уж волколаки. По-
хорошему, бежать надо, да ты без меня далеко не убежишь. А из меня сейчас бегун, как из козла танцовщица. Это они расчёт получили. На пристани праздновать начали, а щас добавлять будут.
– Прямо здесь?
– Это их место. Я ещё раньше старое костровище приметил, да думал – пронесёт.
– Ты же ночной брат. Вроде свой.
– Это я в Остерберге свой. А здесь я никто и звать меня никак. Сидеть!
Слепая плясунья все-таки дёрнулась бежать, но её крепко схватили за руку, основательно придавили, усаживая на место. И откуда только силы взялись у такого покалеченного.
– Я драться умею, – выпалила Арлетта.
– Знаю. Плохо умеешь. Сидеть. Молчать. Делать то же, что и я. Я встал – ты встаёшь. Я иду – ты со мной.
– Может, не заметят?
– Заметили уже.
И верно. Фиделио захлёбывался лаем так, что не заметить его было трудно.
– Ох ты, да у нас гости!
Их было много, больше десятка. Между ветром и Арлеттой встала целая стена перегара и крепкого мужского пота. Надо всем этим витал неистребимый чесночный дух. От обступивших их ватажников несло тем градусом пьянки, когда тело наполняется неуёмной развесёлой силушкой и непременно хочется что-нибудь своротить: каменные горы, трактирную стойку или, в крайнем случае, скулу соседа.
Арлетта сделала глупое лицо и поплотнее прижалась к ночному брату, чувствуя, как сведены его мышцы. Тоже боится.
– Ты кто таков, гостенёк дорогой?
– Чего тут забыл?
– Незваный гость хуже белого свея.
– Чего вынюхиваешь, рыжая морда?
– Скоморохи мы, – робко и почтительно разъяснил ночной брат, едва не придушив рычащего Фиделио, чтобы тот, наконец, заткнулся и не раздражал и без того сердитых ватажников.
– Повозка твоя?
– Да.
– Серебро-золото везёшь? Рюха, иди, проверь.
– Щас проверим. Это мы запросто.
– Зря проходите, – уныло протянул ночной брат.
– Чего так?
– Подают плохо.
– Ой, врёшь, ой, врёшь, рыжая морда.
– Так ведь я, господа хорошие, изволите видеть, весь в лубках. Поломался. Работать не могу.
Говорит медленно, через силу, будто камни ворочает. Правда, что ли, плохо ему? Или прикидывается?
Неподалёку послышался треск раскалываемого дерева. Потянуло дымком. Должно быть, ватажники ладили костёр из плавника. Но большинство, чуяла Арлетта, сгрудилось вокруг. Известное дело, поиграть с живым человеком – лучше забавы нет.
– Да какой он скоморох. Зуб даю, соглядатай!
– Точно, от Верхолы подослан!
– Не знаю никакого Верхолы, – попытался защищаться ночной брат, но ватажники не желали так просто лишиться развлечения.
– Так, говоришь, скоморох? А где твой медведь?
– Сдох от бескормицы. Одна собачка осталась.
– Ого. Такая собачка сама как медведь
– Ну-ка, ну-ка, покажи, скоморох, чего умеешь.
«Ой, плохо дело», – подумала Арлетта. Ночной брат, возможно, умел обращаться с рассекухой, отмычкой и кастетом, но жонглировать ножами или хотя бы шарами не умел наверняка.
– Точно, пляши давай или пой.
– Петь не умею, – вздохнул ночной брат, – а плясать не могу. Ноги не ходят.
Арлетта дёрнулась встать. Придётся-таки сплясать перед этими. Но опять не позволили, притиснули к себе крепко, до боли.
– Говорю же, соглядатай подосланный!
– Сам не могу, – спокойно продолжал ночной брат, – разве что собачка моя… Фиделио, умри.
К полному изумлению Арлетты, последовало падение на песок тяжёлого тела и радостный гогот.
– Гы, Хвиделия. Вот наградили собачку именем.
– Чужеземное. По-нашему означает «Верный до гроба».
– Ишь ты, верный. Такой-то фокус и моя Жучка знает.
– Фиделио, оживи. Покажи, как прекрасная дама променаж делает.
В лицо Арлетте полетел песок. Должно быть, перед променажем Фиделио решил как следует отряхнуться. А затем, судя по смеху полупочтенной публики, совершил то, чего от него не могли добиться с глупых щенячьих лет: пошёл на задних лапах, вертя во все стороны пышным косматым хвостом.
– А теперь бал! – объявил ночной брат. – Прекрасная дама танцует менуэт.
Засвистел он, правда, что-то вроде деревенской польки, и Арлетта впервые за много лет всерьёз пожалела, что ничего не видит. Ватажники подбадривали пса радостными выкриками, а потом стали подхлопывать и подсвистывать. Похоже, Фиделио плясал. Да ещё как, от души.
– Финита! – объявил ночной брат. – Дама утомилась.
Фиделио с облегчением плюхнулся на все четыре и кинулся под бок к Арлетте. Видно, совершённый подвиг потряс его самого.
– Собачка учёная, – одобрил кто-то особенно въедливый, – а сам-то ты чего можешь?
– Отстань от парня. У него в повозке и вправду ни копья. Сухой корки нет, не то что денег.
Арлетте немного полегчало. Деньги, драгоценное сокровище, скопленное трудом многих лет, так и не нашли. Прятать Бенедикт умел.
– Не-ет, – сказали в толпе с пьяным упорством, – п-пусть докажет. Скоморошину какую-нить з-загнёт или ещё чего.
– Ладно, – согласился ночной брат, – костей игральных ни у кого нету?
– Есть, как не быть, – загремели в деревянном стаканчике извлечённые на свет кости.
– Значит, так, – принялся распоряжаться ночной брат, – ты кидаешь, вы глядите, что выпало. Только мне не говорите и не показывайте. Бросайте.
– Ну. И чё?
– Десять.
– Гы. Верно. А ну, давай ещё!
– Теперь семь.
– Точно! Ещё!
– О, а теперь чьё-то счастье, двенадцать выпало.
– Э, парень, да ты колдун.
– Не-а. Это скоморошья наука. По глазам читаю.
– А наоборот можешь?
– Это как?
– Ну, заранее сказать, чего выпадет?
– Не, этак не могу. Мог бы, не сидел бы тут голодный и переломанный.
– Так пошли к костру.
– Мы тя и Хвиделию твою и накормим, и напоим.
– Спасибо, добрые господа, только пить с вами я не могу.
– Чего так?
– Брезгуешь, рыжая морда?
– Как можно. Я бы с радостью. Да только когда ноги поломал, тогда и головой треснулся. Лекарь сказал – год не пить, а то помру. Неохота мне в такие лета помирать. А сидеть, на вас глядеть – мне завидно будет. Могу не стерпеть.
– Это верно, – прониклись сочувствием ватажники, – утерпеть трудно.
– Помирать тебе рановато.
– Да ладно, врут эти лекаря.
– А если не врут? Нет, добрые господа, я лучше спать пойду. Оно хоть и трудно на голодный желудок, зато безопасно.
– На-ка вот, держи за представление.
Рядом с Арлеттой остро запахло перцем и огурцами.
А потом они ушли. Все. Снова впереди не было ничего, кроме широкой воды.
– Держи.
В руки сунули полкраюхи хлеба, толстый скользкий шмат сала, который она едва не уронила на песок, и пару крепких шершавых огурчиков.
– Встаём и уходим. Руки у меня костылями заняты. За рубаху хватайся.
– А здорово я дурочкой прикинулась? Никто даже не думал приставать.
– Здорово. Молодец, – выдохнул ночной брат, будто тяжесть какую с плеч сбросил. – А теперь пошли.
Цепляясь за него, спотыкаясь и застревая в остывшем к вечеру песке, Арлетта с грехом пополам доковыляла до повозки и с облегчением нырнула внутрь.
– Фу… Всё!
– Нет. Не всё, – твёрдо сказал ночной брат. В повозку не полез, хотя дышал сквозь стиснутые зубы, явно стараясь не стонать. – Коня позови.
Умный Фердинанд был приучен приходить на свист и никогда слишком не удалялся от повозки, полагая, что за ней надо присматривать.
– Запрягаем! Живо! – скомандовал ночной брат и принялся помогать Арлетте так сноровисто, будто вырос в крестьянской семье.
– А Бенедикт? – спохватилась Арлетта, когда Фердинанд, сердитое фырканье которого должно было означать: «Ну вот, я же говорил», потянул повозку из вязких прибрежных песков.
– Стой! Никуда я не поеду!
Она попыталась вырвать у ночного брата вожжи.
– Поедешь! – отрезал ночной брат. – Ждать, пока они совсем перепьются и снова сюда полезут, я не буду. Здесь одна дорога, мимо пристаней. Подберём его по пути или найдём в городе.
Фердинанд, предатель, не послушался. Даже не подумал остановиться. Арлетта не знала, за что приняться, то ли ругать ночного брата за самоуправство, то ли благодарить за спасение.
– А ты почём знаешь, куда дорога?
– Так я ж здешний, не то что ты, Хвиделия заграничная.
Арлетта засмеялась и тоже пристроилась на козлах. Вдалеке орали ватажники, ветер дул уже холодный, ночной, тревожный, и Бенедикт слонялся неизвестно где, а ночной брат за прошедшие часы не перестал быть смертельно опасным ночным братом, но почему-то ей не было страшно. Совсем.
– Как ты этот фокус с костями провернул?
– Да ерунда. У них, и правда, всё на лице написано. Губами шевелят, когда считают. Бенедикту только не говори. Это я за деньги показывать не буду. Не хочу, чтоб меня запомнили.
– А почему Фиделио тебя слушается, а меня – нет?
– Умный пёс. Ещё не хватало тебя слушаться.
