Kitabı oku: «Слепая бабочка», sayfa 6
Глава 6
Бенедикт был настроен мрачно. Вечером на тёмной дороге узнал его, конечно, Фердинанд и остановился вовремя. Так что старый шпильман даже не ругался.
– О, – неприветливо сказал он, – ожил есть. Так вот. Мне наплюнуть и вытереть, чего ты там творить, отчего тебья не только городская стража, вся королевская гвардия изловить хочет. Но если дочку мою троньешь – зубами на мелкий кусок порву. А так… живи как знаешь, не моё дьело. Оставим тебья в Студенце, и всё, квит.
– А вообще куда едете?
– Куда дорога ведьёт.
– Возьмите меня с собой.
Бенедикт закашлялся.
– Прости, господин хороший, импосибль. Найн. Спутник ты есть опасный.
– Я заплачу. Золотом. Всё, что есть, отдам.
– Гелд? Какое гелд? Не было при тебе ничего.
– Бенедикт! – возмутилась Арлетта.
Суму покалеченного ночного брата она не проверила, но, верно, там что-то было. И всё, что было, благополучно перекочевало в тайник. Но всё же они шпильманы, не воры. Подобрать, что на дороге плохо лежит, может, и не грех, но отбирать у своего, да ещё и беспомощного?
– Да куда тьебе надо? – слегка устыдился старый фигляр.
В ответ получил лишь усталое молчание и только потом тихий, растерянный ответ:
– А пёс его знает.
– Хы. Так сильно головой ударить? Забыл куда ехал?
– Не забыл. Домой.
– Дело хорошее. А дом-то у тебя где? Это помнишь?
– На севере.
– Так тебе с нами не по пути. Эта дорога на юг.
– Южная дорога ведёт в Липовец.
– Дальеко есть?
– Если считать от столицы – триста вёрст. Лигами – двести восемьдесят.
– И там есть что?
– Большой город. Порт. Корабли в чужие края уходят.
– Заработать сможем?
– Ещё как сможете. А потом и уплыть куда пожелаете. И я бы, может, тоже…
– Что?
– Тоже с вами… В чужие края…
Ну, ясно, за море сбежать хочет. Подальше от здешней стражи. Бенедикт хмыкнул.
– Вон как. Умные люди в столицу на Купальский ярмарка, а мы за триста вьёрст кисьеля нахлебать.
– Возьмёте меня, – выговорил ночной брат неожиданно твёрдым голосом, – в Липовце получите ещё столько же, сколько при мне было. Или даже вдвое.
– О-у? – усомнился Бенедикт.
– У меня там… э… родня. Я ж из хорошей семьи. Высокого рода. В столицу меня учиться отправили.
– Видать, ты, господин, не тому учился.
– Ох, не тому. Так возьмёте?
Бенедикт помолчал, производя в уме сложные подсчёты. Видно, золота при ночном брате было много. Точно, ограбил кого-то и со своими делиться не захотел. Вот они его и того, вразумили по-своему.
– А не обманьешь? Клятва?
– Вот, гляди, крест на том целую.
– Не, ты, господин, давай по-вашему. Как там у ночных братьев положено?
– Век воли не видать.
– Нет. Веры тебе никакой нет. Ты уж давай по-
настоящему, как у вас между своими заведено. Как там есть? На морье-океяне…
– Ладно. На море-окияне сидит вошь на аркане, сидит в дыре, на камне-алатыре. Слово моё крепко, слово моё твёрдо. Кто тот камень сгложет, тот клятву мою переможет.
– Вот-вот. Это есть правильно. А расписку после напишьешь. Грамотный?
– Да. Напишу.
– Договорились, – отрубил Бенедикт.
– А ты клятвы не дал, – хмуро сказала Арлетта. Не очень-то верила, что обещанные деньги удержат Бенедикта от соблазна получить награду за беглого. И тогда выйдет, что она, Арлетта, во всём виновата. Может, лучше было бы бросить ночного брата там, на дороге.
В Студенце дела были не слишком хороши. Городское начальство мзду приняло охотно, настоящего ночного братства в городе не имелось, толпы́ гвардейцев, горящих желанием изловить беглого преступника, тоже. Торг большой, каждый день, от восхода до заката. Вроде бы работай, сколько хочешь. А канат повесить некуда. Вместо стен – тын из заострённых кольев. Высоких деревьев нет. Домишки кругом маленькие, в один этаж, редко где светёлка или, по-фряжски, мансарда. Не к церкви же его цеплять? Этого, ясное дело, никто не позволит.
– Работаем партер? – спросила Арлетта.
– Нон, чьюма болотная, – выругался Бенедикт, – перш.
Арлетте сделалось его жалко. Перш он ненавидел. Но делать нечего. Одним партером много не заработаешь, а они уже неделю без дохода живут, если не считать денег ночного брата. Но золото Бенедикт припрятал сразу. Если ночной брат и всё остальное честно заплатит, в Липовце наступит конец их странствиям. Однако и до Липовца надо что-то есть.
– Не бойся, – сказала она, – я не ошибусь.
Но Бенедикт в утешениях не нуждался.
– Эх, музык бы нам, – бормотал он, отыскивая в сундуке пояс с петлёй для перша, – ля музык сердца мягчить, кошели развязывать. Эй, господин честный странник, ты на чём-нибудь играть умеешь? В благородных семействах, я слыхал, учат. Тебя учить?
– А как же, – томно, по-благородному растягивая слова, ответствовал ночной брат, – на клавикордах. Господин учитель об меня три указки сломать изволили.
– Вот что значит высокое воспитание, – хмыкнул Бенедикт.
– Клавикордов в кустах для вас, господин, не припасли, – съехидничала Арлетта. – получите бубен.
– Ого! – сказал ночной брат.
Бубен у них был старинный, украшенный медными фигурками пляшущих шпильманов, которые Арлетта очень любила ощупывать, когда была помладше, и двенадцатью колокольчиками. От дедушки остался. Кожу Бенедикт дважды перетягивал, но ведь не в коже дело.
– Когда народ собирать надо будет – стучишь вот так. Трам. Трам. Трам. Когда она наверх полезет, тогда вот так, якобьи тревогу бьёшь. Поньял?
– Понял, – сказал ночной брат и завозился перед зеркалом, подновляя осыпавшиеся веснушки.
Бенедикт, кряхтя, вытащил уложенные во всю длину повозки две части трёхсаженного составного шеста и тонкую поперечную перекладину.
На перше Арлетта работать не любила. Нет, она не боялась, но уж очень уставали руки. Да и работать в одном трико стеснялась. Одно хорошо – считать не надо. Знай, повторяй подряд одно за другим. Быстро вскарабкалась на шест, стараясь делать это, как учил Бенедикт, красиво и изящно, будто ящерица или змейка. Уцепилась за перекладину, раскачалась, вышла в стойку на руках, вытянулась стрелой, устремлённой в небо, свернулась в кольцо, так что пальцы босых ног коснулись волос на затылке, разогнулась, повисла на согнутых ногах, чтоб немного передохнуть. Она чувствовала, как тяжело переступает Бенедикт, ловя равновесие, и сама старалась двигаться в такт, чтоб ему было полегче. Хорошо помогал ночной брат с бубном, ловко поймавший их общий ритм. Арлетта, ясное дело, не видела его, но знала, он устроился прямо на земле в очерченном Бенедиктом круге, положив рядом свои костыли. Зазорно, должно быть, ночному брату, да ещё благородному. Конечно, чего не сделаешь для спасения жизни, но всё равно зазорно. Стыдно глаза поднять.
Надо продолжать. Хватит болтаться, как бельё на верёвке. Полагалось ещё немного попугать публику, как всегда, сделать вид, что падаешь. Но, по молчаливому уговору с Бенедиктом, на перше она этого не делала. Ему и так тяжело. Тяжёлой была не столько Арлетта, сколько перш, надёжно упиравшийся в особый карман на кожаном поясе. Нижнему полагалось ещё и прохаживаться туда-сюда, удивляя публику чудесами баланса. Но после ошибки Альфа Бенедикт этого тоже не делал. Никогда.
Арлетта старалась за двоих. Внизу то и дело ахали и охали. Это было приятно.
Кажется, всё. Теперь соскользнуть по шесту на плечи Бенедикта, сальто назад и можно отдыхать. Потом Фиделио ходил со шляпой и даже становился на задние лапы. Потом немного покидали шары и снова на шест. И так целый день до закрытия торга. К концу Арлетта двигалась уже как варёная. Еле дошла до повозки, цепляясь за потную руку Бенедикта.
Забравшись в повозку, подсчитали выручку.
– Неплохо, – сказал Бенедикт, ссыпая всё в кошель, – Арлетт, ужин.
– Попрошу мою долю, – внезапно заявил ночной брат.
– Что?
– Я работал. На треть дохода не претендую, но десятая часть моя.
– Тебья даром кормили. Целый неделя.
Арлетта хмыкнула. То, что съел ночной брат за эту неделю, легко поместилось бы в одной ложке.
– Не даром, – не растерялся ночной брат. – За всё заплачено, а на остальное долговая расписка имеется. А что я на вас работать буду, мы не договаривались. Пса вашего тоже я обучил. Но за это, так уж и быть, ни гроша не возьму. Пользуйтесь.
– Да на что тебе деньги?
– В трактир пойду. Ужинать.
– Лишний расход. Ужин Арлетт делать.
– Ага. – Арлетта, переодевшись, выскользнула из-за занавески, с жадностью припала к ковшу с водой, остатки плеснула в лицо. Лизнула стёртую ладонь. Пол немного качался, будто она до сих пор висела наверху.
– Нечего на трактир тратиться. Я сейчас.
– Я угощаю, – сказал ночной брат.
– О, так, – протянул Бенедикт, – в трактир так в трактир.
Пошли и Фиделио с собой прихватили. Пёс вёл себя тихо, деликатно забился под стол, и Арлетта поставила усталые ноги на его мягкий бок. За общий стол их не пустили. Шпильманы за общим столом сидеть недостойны. Но терять доход трактирщику не хотелось, и потому нарочно для них из кухни вынесли козлы для рубки мяса, для красоты накрытые рогожкой, поставили возле кухонной занавески, из-за которой несло горелым маслом и кислой капустой. Прислуживать прислали кухонного мальчишку, от которого ощутимо пованивало старыми сальными тряпками. Зато еду он принёс знатную. Давненько Арлетта такого не ела. Они с Бенедиктом берегли каждый грош. Всё на дом копили. Но ночной брат деньги жалеть явно не привык. Они ведь, ночные братья эти, живут просто. Чужое добро, легко пришло, легко ушло. Поэтому на ужин Арлетте достались мясные щи, густые, аж ложка стоит, и каша печёная с маслом, и огромный пирог с яйцом и луком. На середине пирога она поняла, что сыта, но нельзя же упускать такой случай.
– Ты ешь, ешь, – хмыкнул ночной брат, заметив её неравную борьбу с пирогом, – если всё время не есть, знаешь, чего будет?
– Чего? – сквозь яйцо и лук спросила Арлетта.
– Обязательно помрёшь. Точно-точно. Мне знакомый медикус рассказывал.
– Что-то ты развеселился, господин, – пробурчал Бенедикт.
– Ну как же. Впервые в жизни честным трудом заработал. Ещё пирожок?
– Хватит, – сказал Бенедикт, – отъестся, я её не удержу.
– Спасибо. Я сыта, – сейчас же вспомнила про хорошие манеры Арлетта.
Трактирный гул накатывал волнами, то усиливаясь, то спадая. Лавка качалась, как пол повозки. Канатная плясунья поискала, куда бы пристроить тяжёлую голову, пристроила и сразу ослабела. Как хорошо быть маленькой, ничего не бояться, ни за что не отвечать и прятаться от всех бед, уткнувшись в широкое плечо Бенедикта.
Бац!
– Ваше пиво, господин! А даме горячего сбитню, как заказывали.
Арлетта встрепенулась. Бенедикта рядом не было. А голова её, похоже, мирно лежала на костлявом плече ночного брата. Только от него так странно пахнет.
– Ой! – пискнула она и сейчас же отодвинулась. Ночной брат ничего не сказал, как будто и не заметил. Есть она рядом, нет её – никакой разницы.
– Персону рассматриваете, господин? – прогнусавил мальчишка-подавальщик.
– Интересная персона, – лениво отозвался ночной брат, – откуда она у вас?
– Сам господин Верхола давеча повесил.
– А кто у нас господин Верхола?
– Дык начальник городской стражи. У вас, говорит, трактир большой, в нижнем городе самый лучший. Народу бывает много, всё больше приезжие. Вдруг узнает кто. Или сам преступник к нам забредёт. Всем половым приказано следить и приглядываться. Вот наши и приглядываются. Награда-то большая.
– М-да. Две сотни монет. Немало. Но только за живого. При аресте обращаться бережно, вреда не чинить.
– Чё? Правда, так написано?
– Ага. Вот я и думаю. Ежели он такой страшный преступник, что за него две сотни дают, отчего же брать живым и вреда не чинить?
– Пытать будут. Вызнать чего-то хотят. Небось он сокровище какое украл да спрятал.
– Вот оно что, – протянул ночной брат. Спокойный такой. Будто не о нём речь.
– А ещё у нас болтают, он её высочество принцессу украсть хотел. А другие говорят, самого наследника.
– Хм. Принцесса – это я понимаю. По слухам, она красавица. А наследник престола ему зачем?
– Енто политика, – солидно заметил мальчишка. – Не нашего ума дело. Рассчитываться будете, господин скоморох?
– Вот, получи. А это сверху, ежели от скомороха принять не побрезгуешь.
– Деньги не пахнут, – серьёзно ответил мальчишка.
– Где Бенедикт? – спросила Арлетта.
– Ушёл. Сказал – дела.
В руки Арлетте сунули тёплую кружку.
– На, попей горяченького. Как думаешь, какие у него дела?
– Мужские, – уклончиво ответила Арлетта. – Мы с ним давно договорились, я ещё совсем несмышлёныш была. Он уходит по делам, а я не боюсь, не плачу, сижу, жду.
– Поня-атно, – сказал ночной брат. Нехорошо так сказал, ехидно.
Но спорить, защищать Бенедикта Арлетта не стала. Не годится постороннего в их дела посвящать. Чинно встала, отряхнула юбку, чтоб не осталось крошек. Пихнула ногой Фиделио, дремавшего под столом в обнимку с громадным мослом.
– Надо идти спать. Завтра с утра работать.
– Надо, – согласился ночной брат. – Вот, держи, я тут пирогов набрал, чтоб с завтраком не возиться.
– Всю свою долю зараз потратил, – осудила Арлетта.
– Ничего. Будет надо – ещё добудем.
Ну ясно, ночной брат. Что с него взять. Деньги у них лёгкие, а страха и вовсе нет.
– Воровать пойдёшь? – прошептала она. Трактирную залу они уже покинули, но громко обсуждать такие вещи не стоило даже в пустом дворе, – на костылях много не наворуешь.
– Что я, дурак? – обиделся ночной брат. – Из-за такой мелочи страже попасться. Рисковать, так уж по-крупному.
Хромой вёл слепого довольно долго, но, в конце концов, дошли до повозки, влезли наверх. Спать Арлетте почему-то расхотелось. По привычке решила посидеть на козлах. И зря. Рядом на доске тут же уселся ночной брат. Завозился, пристраивая поудобнее больную ногу. И чего ему надо? Арлетта съёжилась, соображая, успеет ли быстро вскарабкаться на крышу повозки. Туда-то ему точно не залезть.
– Хорошо, – сказал ночной брат, – над холмом звёзды, на холме, в Верхнем городе огоньки. Луна выползает из-за колокольни.
Ударил колокол в городских часах. Семь… восемь… девять. Издали донёсся треск, резкое деревянное постукивание.
– Трещотки трещат. Значит, стража ходит. Не боишься? – ехидно спросила Арлетта. Может, испугается и уйдёт?
– Нет. Не боюсь. Слыхала же – брать живым, и даже бить воспрещается. Только я живым не дамся.
Сказал и замолчал. Надолго.
– Да что ж ты такое натворил? – не выдержала Арлетта. Нельзя, никак нельзя у ночного брата такое спрашивать, но уж очень припекло любопытство.
– Королевскую сокровищницу обокрал? Фальшивую монету гнали?
– Нет.
– Человека убил?
– Хуже.
– Стражника?
– Ещё хуже.
Арлетта даже рот приоткрыла в ожидании. Ничего хуже и опасней убийства стражников она придумать не смогла. Но ночной брат ожиданий не оправдал. Только и сказал:
– Век теперь не отмоюсь.
И замолчал снова.
Должно быть, любовался на луну и звёзды. Но Арлетта звёзд не видела, а любопытство грызло и кусалось, как оса в волосах.
– От чего не отмоешься?
– Доверяли мне. А я… слабаком я оказался, бабочка.
«Своих, значит, предал, – разочарованно подумала Арлетта, – тогда понятно, почему он в бегах. Хотя нет, опять ничего не понятно».
– Ерунда, – заявила она, – если бы ты своих предал, тебя бы не стража ловила, а совсем даже наоборот.
– Пусть лучше стража. Ночные братья меня бы давно нашли.
– Но всё-таки, что же? Что?
– Принцессу совратил и наследника престола хотел похитить.
– Да ну тебя, – разозлилась Арлетта.
Фыркнула и в один мах взлетела на крышу повозки. Принцесса в него влюбилась. Ах-ох. Па-адумаешь, красавчик на костылях.
Глава 7
В Студенце проработали четыре дня. Арлетта набила мозоли, ползая вверх-вниз по шесту. Подавали хорошо. Фиделио забавлял публику своими открывшимися талантами, ночной брат исправно стучал в бубен. Его жалели, часто бросали монетки к покалеченным, перевязанным ногам. Молодец Бенедикт, мастер гримировки. Даже из отпетого душегуба ухитрился сделать несчастную сиротку. Милостыню отпетый душегуб своей не считал, всё честно, до грошика, отдавал Бенедикту. Должно быть, жить подаянием ночному брату зазорно. Зато и долю свою от общего дохода брал без стеснения. Вроде бы это не милостыня уже, а заработанное. Хотя работать ночным братьям тоже как будто не полагается. В общем, Арлетта совсем запуталась.
На другой день в трактир не пошли. Такого расточительства Арлетта допустить не могла. Зато после работы, когда торг закрывался и продавцы норовили спустить остатки подвявшего, подпортившегося за день товара, собралась за покупками. Конечно, в незнакомом месте требовался поводырь.
– Фиделио!
– Куда это ты? – влез не в своё дело ночной брат.
– Пройдусь по рядам, возьму того-сего для ужина.
– Разбежалась, смотри, не споткнись. Я с тобой.
– С чего вдруг? Боишься, украдут меня?
– Боюсь, гнильё всучат. Не хочу жрать что попало.
Арлетта обиделась. Мясо или, там, ветчину с душком, творог кислый, сыр плесневелый она бы почуяла. Но вот сколько того мяса кладут по широкой торговой совести да сколько в нём костей, определить не могла.
Так что пошли втроём. С одной стороны толкался лохматый Фиделио, с другой, опираясь на Арлеттино тощее плечо, ковылял ночной брат. В любую минуту его мог кто-нибудь опознать. Бенедикт сказал, что персоны висят по всему городу. Но тому было вроде на всё плевать. Ночные братья, они такие, ничего не боятся.
Польза от него, конечно, была. Торговаться с таким, здоровым и наглым, совсем не то что со слепой девчонкой.
– Эй, тётка, ты чего кладёшь! Такую редиску сама грызи, если зубы целы. Она у тебя что, с прошлого года в земле зимовала? Ты вот этот пучок давай. Вот. Совсем другое дело. Маленькие, крепенькие, посмотреть приятно.
М-да. На нюх такое не определишь.
– Как это мясо не по карману? Это смотря где и сколько брать. А ну, пошли в мясной ряд.
Пришлось идти. А там новое веселье.
– Не, синих птиц я не ем. И вообще, это кура или кошка? Что-то шерсть у неё.
– Заткнись, охальник! Не для того я птицу щипала, что бы ты…
– Понял-понял. Не кошка. Крыска. Жирная какая! В амбаре ловили?
– Которую тебе? Вот эту? На, подавись. Себе в убыток отдаю.
– Р-р-р! – вступил в беседу Фиделио, радостно принюхивавшийся к редкой птице курице.
– Глянь, Хвиделия!
Арлетта вздрогнула. Голоса повстречавшихся на берегу ватажников до сих пор были ей памятны.
– Эй, скоморох, как тебя тут в городе встречают-привечают?
– Не жалуюсь.
– Ну, гляжу, на еду заработал. Эт правильна. А то тощий – смотреть страшно.
– Хм. И девку где-то раздобыл.
– Откуда такая? Раньше я её что-то не видал.
– Из наших, – коротко бросил ночной брат и тайком подтолкнул Арлетту, чтоб шла дальше, – прощенья просим, добрые господа. Вы, я смотрю, уже и сыты, и пьяны, а у меня в брюхе свистит.
Арлетта благоразумно послушалась, пошла и вдруг споткнулась.
– Как это он меня не видал? У меня на голоса память цепкая. Тогда на берегу этот больше всех разорялся.
– Пьяный был, – разумно разъяснил ночной брат, – в таком виде что девица, что пень придорожный – всё едино.
– Ага, – согласилась Арлетта. Какая-то странность в этом была. Вроде бы не такие уж они были пьяные, чтоб девицу в упор не заметить. На ногах стояли. Да, впрочем, какая разница. Хорошо, что сейчас ночной брат за ней потащился. А то и пристать могли.
– Пошли, пошли, – не дал ей задумываться ночной брат, надавив на плечо и разворачивая в нужную сторону. Ещё и коленом сзади подправил, благо сломанная нога удобно согнута.
– Куда ещё? – воспротивилась Арлетта. – Более ничего не надо.
– Ну как же. А сладкое? Пастилы хочешь?
– Нет, – стиснув зубы, отвернулась Арлетта.
– Не хочешь? А крендель на палочке?
– Нет.
Какое там сладкое. Каждый лишний грошик уходил в копилочку, приближал время, когда у них, наконец, будет дом.
– Ну а я хочу, – заявил ночной брат. – Страсть как люблю сладкое. Как это у вас в Остзее говорят… О! Сладкий зуб.
Арлетта фыркнула. Ночной брат со сладким зубом. Пастилу обожает. Кренделёчки трескает.
Но сама от предложенного лакомства отказаться не смогла. Жеманно оттопырив мизинчик, взяла за занозистую сосновую палочку. Есть изо всех сил старалась деликатно, помнить, что приличные дамы всё сразу в рот не запихивают и пальцы от сахарной пудры не облизывают, хотя и очень хочется.
Воротившись с торга, пошла собирать щепки для жаровни. Поленницу, прогулявшись вдоль задней стены трактира, отыскала легко. Дрова кололи недавно, щепок вокруг колоды валялось много. Даже ощупью набирать нетрудно. Хозяева трактиров против такого обычно не возражали. Попадались, конечно, особо жадные, но редко. В этот раз не повезло. Пришла расплата за приятную прогулку и крендель на палочке. Руку, осторожно шарившую по земле, со смаком припечатала крепкая подошва.
– Чё тут лазаешь, рвань? Дрова крадёшь?
Не хозяин, хозяйский сын. Голос хрипловатый, но ещё тонкий. Может, получится договориться?
– Я не дрова, добрый господин, я щепочки.
– Ха, она ещё и разговаривает.
Не один пацан, а, судя по шагам, человек пять, окружили и просто так не выпустят. Руку бы выдернуть. Ох, больно-то как. Рука нужна здоровой. Без руки работать на перше никак невозможно.
– Весело у вас тут.
Ночной брат. Откуда взялся? Вроде отдыхать хотел. Зря это он. Сейчас сшибут с ногда по больному добавят.
– А ты кто такой?
– Гы! Скоморох вшивый!
– Сопелка гугнивая! Ой!
Рука получила свободу.
– А-а-а-а!
Любители поглумиться над скоморохами унеслись, громко топая и не слишком выбирая дорогу.
– Чем ты их? – поднимаясь, спросила Арлетта, – смотри, пожалуются, нам же хуже будет.
– На что пожалуются? – притворно изумился ночной брат. – Я их пальцем не тронул.
Ну ещё бы, небось такому, как он, достаточно глянуть, да, может, нож показать, чтоб любая шелупонь разбежалась. А приятно, когда за тебя заступаются. Правда, Бенедикт всегда твердил, что надо быть сильной, уметь защищаться самой. Стыдно. Нечего тут раскисать. Ужин готовить надо.
В общем, ночной брат спутником оказался полезным и был возведён в звание постоянного кавалера. С тех пор ходил с Арлеттой, посматривал, чтоб не обманывали слишком уж нагло. На свои деньги прикупал мяса, яиц и обязательно сладкого. Избалованный. Сразу видно, белая кость.
Потом Арлетта готовила ужин, усталый Бенедикт валялся на тюфяке, а ночной брат посиживал на козлах, насвистывал знакомые песенки, из тех, что были в чести на Соломенном торгу, рассказывал Арлетте, что творится вокруг, кто мимо ходит, чего несёт. Получалось у него смешно и складно. Арлетта старалась сохранять солидность, но в конце концов всё-таки хихикала как дурочка. Язык у ночного брата оказался острый.
Поужинав, Бенедикт бурчал что-то про дела и уходил, а Арлетта поневоле оставалась одна с ночным братом. Будь у него обе ноги, тоже, наверно, ушёл бы. К девкам или ещё куда. А так, видно от большой скуки, коротал вечера с Арлеттой, которая, от греха подальше, всегда взбиралась на крышу. Кто его знает, чего ночному брату в голову стукнет. Но вести разговоры это не мешало. Новоявленный кавалер с Фиделио ютились на козлах, она, свесив к ним голову, валялась на упругом полотнище. Лишь Фердинанд скучал в одиночестве на конюшне, но, если б мог, непременно присоединился бы.
– А Бенедикт тебе настоящий отец?
Скажи «да» и заткнись. Какое ему дело до семейства Арлетты.
– Да.
Но заткнуться не получилось. Даже язык прикусила. Не помогло.
– Раньше у нас большая семья была. Знаменитая. Семья Астлей. Главным мой дед был, Эдди Астлей, человек-китоврас. Его все шпильманы знали.
– Ух ты, знаешь, что такое китоврас?
– Ну да, это лошадь такая.
– Не совсем лошадь.
– Лошадь-лошадь. Только очень умная. Как человек. Семья наша на лошадях работала. Дядя Альф и тётя Жоржетт в седле плясали. Дед за шпреха стоял. Это который с кнутом посредине. Бенедикт и остальные чудеса верховой езды показывали. Хороший доход был. Они тогда даже шатёр купили. Только здесь война началась. Они собрались, поехали прочь, в Остзее, да опоздали. Лошадей у них отобрали. Вашему королю для армии лошади нужны были. Когда лошадей не стало, чужие разбежались. Остались только свои: дедушка, Бенедикт, дядя Альф, тётушка Жоржетт и тётушка Генриетт с мужем и детками. И ещё Анджелин.
– Тётушка?
– Кобыла. Она жерёбая была, на сносях, её и не забрали. Она потом Фердинанда родила. Мы с нашим Фердинандом почти ровесники. Вот. А когда наши отсюда выбирались, маму Катерину подобрали. Их деревню сожгли – разорили, всех поубивали, а она спряталась.
– То-то я смотрю, ты по-здешнему чисто говоришь.
– Ага. Я как мама. Лошадей у них уж не было. Стали работать партер.
– Это как?
– Партер – это самое простое. Прямо на земле всякие трюки. Потом, как мы сейчас, на перше, на шесте по-вашему, потом разбогатели немножко, канат завели. Но дед без лошадей скучал. Бенедикт говорит, он от этого и помер. Только я его не помню. Потом Бенедикт женился на маме Катерине. Шпильманы на чужих не женятся, но она теперь тоже стала наша, наравне со всеми работала. Она ловкая была. И на перше могла, и на канате. С дядей Альфом вместе номер делали. Горящие факелы хорошо бросали. Красиво так, я помню. Я тогда работала уже.
– Сколько ж тебе было?
– А вот этого не помню. Чем ребёнок младше, тем больше публике нравится. У нас многие кульбит и стойку научаются раньше, чем ходить.
– Так ты не с рождения… – начал было ночной брат и осёкся. Ишь какой добрый.
– Слепая я не с рождения, – спокойно сказала Арлетта, – кое-чего повидала. Снег белый, на деревьях листья зелёные, юбка вот эта красная.
– Красная?
– Ну да, – Арлетта ткнула пальцем туда, где, как ей казалось, на распялочке висел её рабочий наряд. – Это ещё Катеринина юбка. А какая она по-твоему?
– По-моему… э… розовая.
– Ну и пусть. Розовая ещё красивей.
– Ага. А потом чего было?
– Ничего хорошего, – вздохнула Арлетта. Всё-
таки пора бы замолчать. Но она говорила и говорила. Что-то мешало остановиться. – Сначала Альф разбился. С перша сорвался. Он верхним был, а Бенедикт нижним. Я видела. Альф сам ошибся. Бенедикт не виноват. Только он с першем теперь работать не любит. Я тогда маленькая была, не понимала ничего, ужас как напугалась. Но мне потом Бенедикт объяснил. Шпильманы – не простые люди. Мы не боимся смерти. Это смерть нас боится. Наверное, это правда. Бенедикт никогда не врёт. Только потом, в свейских землях, никому из наших багровую смерть напугать не удалось.
– Да, я слыхал. Мор в Дамгартене. Багровая смерть мало чего боится.
– Я знаю, чего она боится. Нас с Бенедиктом. Остальные все умерли. А я не знала, что случилось, почему все куда-то делись. Почему Катерина плачет. Потом всё как-то спуталось. Плохо помню. Я тоже заболела, но не померла. Только всё удивлялась, почему темно.
– А как ты на канате научилась?
– А вот тогда же и научилась. Мне бегать, гулять хотелось, а нельзя, темно. Но там, где мы жили, забор такой был, с гладкой жердиной поверху. Я сначала по земле ходила, за неё держалась. Только на земле неудобно. Того и гляди на что-нибудь напорешься. Ну я и стала прямо по этой жердине бегать, от столба до столба. Она же ровная была. Длинная. Хочешь – скачи, хочешь – пляши. Бенедикт увидел это – канат мне натянул. Тоже от столба до столба, только через весь двор. По канату бегать ещё удобней. Вначале падала с него, а потом и падать перестала. Потом Бенедикт велел вспомнить, как мама Катерина танцевала. Веера её даже дал. Только веера мне мешают. И шест мешает, и плащ. Бенедикт всё толковал, что ими нужно равновесие ловить, а чего его ловить. Он же ровный, канат-то. И захочешь, не упадёшь.
– И боязно не бывает?
Арлетта удивилась.
– Чего же бояться? Да там и невысоко.
– Кхм. Я бы туда не полез.
– Ну, ты же не шпильман. Вам, обычным, что выше стола, всё высоко. Ты ж по полу ходишь – не падаешь?
– Ну, бывает, спотыкаюсь.
– Споткнусь – Бенедикт всегда меня спассирует.
– Чего?
– Поймает. Как ты меня поймал. Только ты правильно ловить не умеешь. Сам чуть не покалечился. Ловить не руками надо, а на спину. Могу показать, когда чуть поправишься.
– Думаешь, поправлюсь?
– А как же. Бенедикт на всяких переломах собаку съел. Сам сколько раз ломался, сам себе и лубки накладывал. Я-то не сумею правильно.
Должно быть, излишняя разговорчивость напала на неё как болезнь. Арлетта сопротивлялась как могла, но за три вечера рассказала и про путешествие к тёплому морю, трудный путь через горы, когда повозку приходилось толкать, изо всех сил помогая Фердинанду, ужасную жару, такую, что работать можно только по вечерам, при факелах, даровые орехи и фрукты, что растут прямо на придорожных деревьях. Но народ бедный. Хлопают и кричат охотно, а подают плохо.
Рассказала и про то, как они с Бенедиктом беспошлинно возили из фряжских земель в свейские густое красное вино, а обратно ландские кружева, дурача пограничную стражу, про то, как Бенедикт однажды в одиночку отбился от болотных разбойников, про то, как они бежали из Виттингена, потому что у бургомистра пропал перстень – кабошон с рубином, и обвинили, конечно, шпильманов. Про то, что перстень стащил член их тогдашней маленькой труппы, великий маг и маэстро престидижитации Великолепный Макс, ясное дело, рассказывать не стала.
Зато рассказала, как однажды, когда они работали в неком остзейском замке, хозяйка замка захотела оставить чудо-дитя шпильманов у себя, возжелала в прислуги взять, спасти от фиглярской доли. Арлетта тогда была ещё маленькая и, должно быть, миленькая.
– А ты? – спросил ночной брат.
– Ни за что, – замотала головой Арлетта, – я Бенедикта не брошу. И Фердинанда, и Фиделио.
– А Бенедикт не хотел тебя оставить?
– Было дело. Давно. Когда все померли. Хотел меня слепцам отдать.
– Гхм!
– Да что ж ты всё кашляешь? Подавился? По спине постучать?
– Не надо. Уже лучше. Значит, ходила бы ты со слепцами милостыню просить. М-да. А чего ж не отдал?
– Так я доказала, что работать могу.
– Работать? В пять лет?
– Мы шпильман. У нас и младенцы работают. Слепую нахлебницу он бы не прокормил. Но я же на канат встала. Плясать смогла. А два шпильмана это уже труппа. Весь вечер на канате летающее дитя. Прогулка по облакам. Полёт бабочки. Гран-успех. Мы с Бенедиктом навсегда вместе. Никого у нас больше нет и никого нам больше не надо.
– И замуж не пойдёшь?
– Замуж только за шпильмана, – отрезала Арлетта, заподозрив насмешку. – Будем работать вместе. Бенедикту полегче будет.
Ночной брат, наконец, отдышался и даже, вот что значит благородное воспитание, сказал комплимент:
– Из тебя красивая невеста получится.
– Не получится, – строго возразила Арлетта. Она никак не могла догадаться, смеётся он над ней или нет. – Мы шпильман. Нам венчаться нельзя. Стало быть, ни колец, ни белого платья не положено.
– А как же…
– Если найдётся такой, что согласится с нами работать, в труппу войти, просто так жить будем.
