Kitabı oku: «Борис Сударов: человек, прошедший через эпицентр атомного взрыва… Встречи на берегу: диалог-путешествие», sayfa 3
– Подумать только!..
– Почти все мои друзья родились до революции. А ещё у меня был друг, который родился в 19 веке. Он был старше меня на 58 лет!
– На 58 лет?! Кошмар!.. В голове не укладывается.
– На момент нашего знакомства ему было 92 года. Александр Яковлевич Шнеер, историк театра и цирка.
– Историк театра? Странно, что я не слышал его имени.
– Жалко, что не слышали. Вы могли бы пригласить его на радио. И он бы столько рассказал интересного! Он писал истории пьес.
– Что это значит?
– Он брал пьесу, например «Гамлета». И исследовал: где, и когда, и на каких сценах, в каких городах и странах «Гамлет» ставился. Какие режиссёры его ставили, какие актёры играли. И так он исследовал очень много пьес – самые значимые для человечества. В «Театральной энциклопедии» много статей Александра Шнеера.
– Подумать только! А я даже не слышал о нём. А как вы познако-мились с этим удивительным человеком?
– Он мне написал письмо.
– Он – вам?
– Да. В то время вышла моя первая книга стихов, «Лунные цирки», он её увидел у знакомых, очень захотел её иметь, но в магазинах её уже не было – она быстро разошлась. И Шнеер написал мне письмо с просьбой, точнее – с вопросом: нет ли у меня для него, любителя цирка, лишнего экземпляра? В книге много стихов о цирке. Экземпляр у меня был. Я подарила ему. Так мы познакомились. И нам ещё было отпущено девять лет дружбы! Вот на таких людей я всегда обращала внимание. Кстати, когда мы познакомились, Шнеер тут же пригласил меня на своё столетие! Он сказал: «Я никогда не видел столетнего человека. Поэтому я решил дожить до ста лет – и посмотреть на столетнего человека. Приходите, посмотрим на него вместе!»
– И ваш друг дожил до ста лет?
– Да! И я пришла к нему на день рождения. И мы посмотрели на столетнего человека!
– Невероятно… А до скольки он прожил?
– До 101 года.
– Кошмар…
– И никакого кошмара! У него была ясная голова, потрясающее чувство юмора, и он до конца жизни активно работал – готовил второе издание «Цирковой энциклопедии».
– Подумать только! – ошеломлённо сказал Сударов.
– А теперь вы, Борис Иванович, как раз в таком возрасте, какой мне всегда был интересен. (Он смеётся). Я обратила на вас внимание этой зимой, на почте…
– На почте? – удивился он. – Это надо же, опять фигурирует почта. Так вы, оказывается, работаете на почте?
– Да нет! Я сто лет уже не работаю на почте.
– А почему не работаете? Если у вас так хорошо всё получалось.
– Борис Иванович, у меня многое в жизни получается хорошо. Я хорошо готовлю, хорошо мою полы, умею шить и вышивать гладью, умею играть с детьми и лепить из глины. И даже играть клоунские спектакли. Но я не могу быть одновременно кулинаром, уборщицей, швеёй, керамистом, воспитательницей детского сада и клоуном. Моя профессия – писатель. Я думала, что вы догадались об этом. Я же вам книгу подарила.
– Но это ваша первая книга? Или вторая?
– Сорок шестая.
– Сорок шестая?!
Он смотрел на меня почти с ужасом.
– Простите, Борис Иванович, я не хотела вас так сильно пугать этой цифрой. Но что поделаешь, если это правда.
– Выходит, вы в год пишете по две книги?
– Где-то так.
– Кошмар!.. – говорит он с восторгом. – А когда вы с почты ушли?
– О, вы опять про почту!.. Да давно, давно я оттуда ушла!
– А после вас теперь эта девушка там работает?
– Борис Иванович, та девушка, которая работала после меня, уже давно бабушка. С тех пор много, много девушек там сменилось… И маленькую почту сломали и построили большую.
– И больше вы не работаете на почте? А что вы тогда делали на почте этой зимой?
– Отсылала книги своим читателям. Они мне иногда заказывают книги наложенным платежом, и я им отсылаю. И вот, я в очередной раз пришла на почту, чтобы отослать книги, а вы в это время что-то получали, какую-то посылку. И я обратила на вас внимание. Я подумала, что вы похожи на моего друга Антонио Бареша. Точнее, я подумала, что ему тоже уже столько лет должно быть, как вам. А то, что вы на него похожи, я увидела десять дней назад, на берегу…
– А кто он – этот Бареш?
– Чех. Вы о нём прочтёте в моей книге, которую я вам подарила.
– Хорошо. Прочту.
– Поэтому, когда я подошла к вам на берегу, я спросила вас: ваше имя Антонио Бареш?
– Да-да, вы именно так и спросили. А что я вам ответил?
– Что вы не Антонио Бареш.
Сударов смеётся.
– Почему вы смеётесь? Может быть, вы всё же Антонио Бареш?..
Но вместо прямого ответа, Сударов процитировал стихи:
– Нет, я не Байрон, я другой…
Нет, я не Бареш, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
И спросил учительским тоном:
– Чьи стихи, как вы думаете?
– Лермонтова, конечно.
– Молодец, знаете русскую классику.
– Вообще-то, я Литературный институт заканчивала. Грех было бы не знать. И, к тому же, Лермонтов – один из моих любимых поэтов.
– А к Пушкину как относитесь?
– Пушкин – стопроцентный гений. Благодарна ему за русский литературный язык. До Пушкина такого шикарного языка у нас не было. Но сердце больше любит Лермонтова.
– Почему?
– Лермонтов – надрывнее. Он знает, что такое одиночество. «И скучно, и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды…» Мне тоже это хорошо знакомо.
– Но вы же не одинокий человек. У вас есть муж и дети.
– Это так. Но что такое одиночество, я знаю…
* * *
Мы шли узкой тёмной аллеей… И как он будет возвращаться один во тьме? – думала я. Надо будет его проводить.
– А вот и мой дом, – сказала я. – Мы живём на 13-м этаже, вон там наша лоджия. Правда, во тьме её плохо видно. Но днём её видно очень хорошо. Её трудно не заметить, потому что только одна наша лоджия увита диким виноградом. А ещё на ней поёт петушок.
– Петушок?.. – удивился Сударов.
– Ну, да. А вы разве не слышали пения нашего петушка?
– Почему-то нет…
– Однако, весь микрорайон знает и любит нашего петушка. Когда будете идти на почту или в «Биллу», – прислушайтесь. Он очень звонко поёт!
– Хорошо, – пообещал Сударов. – Буду иметь в виду.
– Спасибо вам за этот вечер, за интересное общение.
– И вам спасибо, – сказал он.
– Уже темно. Как быстро стало темнеть… Я буду переживать, как вы дойдёте до своего дома. Давайте я вас провожу. Хотя бы до светлого места, до «Биллы».
– Да ну что вы! – сказал он. – Нормально дойду, не беспокойтесь.
И тут я набралась нахальства и сказала:
– А можно я вам звякну?
– Что?.. – не понял он.
– Звякну. В смысле – позвоню. Можно? А то буду волноваться о вас.
– Да, конечно.
Он сказал номер своего телефона – и я даже не стала его записывать. Потому что запомнила мгновенно – как будто знала всегда. Первый случай в моей жизни. Вообще-то, я плохо запоминаю цифры.
Он вернул мне куртку, хоть я просила не скидывать её, чтобы не простудиться. «Вернёте завтра», – говорила я. Но Борис Иванович уверил меня, что не простудится.
– До свидания, – сказала я. И почувствовала, что этого как-то мало. – Дайте вашу лапу, Борис Иванович!
И протянула ему свою для рукопожатия. Он крепко пожал мою руку, а потом… в высшей степени галантно поцеловал её. Ой! Что это? Как давно этого не было… Так поступал только мой друг Владимир Сергеевич Залетаев. Он всегда целовал женщинам руку – при встрече и при прощании. У него были такие старомодные привычки, а ещё у него были смешные, рыжеватые, короткие усы, выгоревшие в пустыне, выгоревшие брови и волосы, ведь он был путешественником, учёным, собирателем восточных легенд, знатоком Востока. Как давно это было… Залетаева нет на земле уже 20 лет. Он был ровесником Сударова. То поколение мужчин было галантным. Точнее – было и есть! Оно не ушло! Борис Иванович меня очень растрогал…
Минут через десять я позвонила ему. Он был уже дома. Мы ещё раз поблагодарили друг друга за хороший вечер и пожелали друг другу спокойной ночи.
* * *
А я включила компьютер и нашла в персоналиях ещё несколько страниц его фотографий под названием «Из семейного альбома». И долго рассматривала их… Особенно меня поразила его детская фотография, где ему 12 лет. Такой озорной, весёлый, голубоглазый мальчишка! Поразило то, что Боря Сударов на этой фотографии очень похож на меня. Глаза очень похожи, улыбка… Как будто мы брат и сестра. Вот, всю жизнь, везде и повсюду я ищу своих братьев! Своих голубоглазых братьев. Это уже стало навязчивой идеей.
Да, отличные снимки, где Сударов – рядом с легендарным диктором Юрием Левитаном. Вот так: мой новый знакомый Борис Иванович знал великого Левитана! Не просто знал, они были коллеги, вместе работали. Получается, что Сударов как бы связал меня с Левитаном, стал мостиком между нами, и меня это очень сильно взволновало…
Голос Левитана я хорошо знаю с раннего детства – я его слышала из чёрной радио-тарелки на стене нашей комнатки на Философской улице. Голос, который объявлял о начале Великой Отечественной войны… Я это объявление слышала только в документальных радио-передачах, потому что родилась через пять лет после войны. Но всё, что касается войны, – это для меня больная тема, на всю жизнь. Поэтому, когда я слышу голос Левитана, всегда мороз по коже… Не знаю, как это можно было пережить, когда тебе выпадает прочесть такое жуткое сообщение – на всю страну, и миллионы людей ввергнуть в ужас и горе… Можно ведь было запросто получить инфаркт! Как у него не разорвалось сердце в этот момент? И потом, в течение несколько лет, ежедневно, все эти трагические сводки Информбюро об отступлении наших войсках, о страшных потерях… Ужас-ужас. Но зато потом – о наступлении. И – Победа!
Когда я слышу в художественных фильмах или в кинохронике голос Юрия Левитана, объявляющего о капитуляции фашистской Германии, о нашей Победе над Гитлером… о победе, за которую десять человек из моих родственников сражались, и четверо из них отдали свои жизни, – у меня всегда в горле стоит ком слёз. Которые не выплакать до конца жизни…
Надо будет расспросить Сударова при случае о Левитане. Когда в следующий раз встретимся на берегу…
Встреча четвёртая. 26 июля
Пришла на бухту. Походила по воде, искупаться не решилась, повалялась на тёплом песке, помедитировала – как будто поконтачила со своей любимой далёкой Сахарой…
Сударова не встретила. Ну, не каждый же день он сюда ходит. Я ведь и раньше его не встречала здесь. Я вообще не знаю, с какой периодичностью он гуляет. Это я дала себе слово гулять каждый вечер. Вот и брожу по воде, вот и валяюсь на песочке… Вроде, трачу время впустую. Однако, работа над второй книгой про Украину ничуть не замедляется, а даже наоборот!
Возвращаюсь по аллее домой. Звонит мобильник – дочка Ксюша. Отхожу на газон, подальше от дороги, общаемся, она мне что-то весело рассказывает о Василиске, о дочке своей… Вижу, как по аллее в сторону бухты быстро идёт Сударов. Помахала ему. Он кивнул мне, продолжая думать о чём-то своём. Потом взглянул на меня ещё раз – и вдруг узнал! Подошёл.
– Вы уже там были? – спросил, указывая в сторону бухты.
Я, продолжая слушать Ксюшу, кивнула:
– Да.
– Идёмте обратно! – предложил он.
– Идёмте!
И мы пошли вместе в сторону бухты, а я продолжала слушать в трубке лепет Васёнки, а потом опять Ксюшу, пока всё и вся не заглушила поливальная машина.
– Ой, что это там у тебя? – удивилась Ксюша в Нижнем Новгороде.
– Поливалка!
Она рассмеялась, и мы попрощались.
– Кто это был? – спросил Сударов.
– Дочка Ксюша. Которая живёт в Нижнем Новгороде.
– Ксюша… какое хорошее, тёплое имя! А почему она там, а не в Москве?
– Вышла замуж и уехала в Нижний. Её муж из Нижнего Новгорода.
– Вот оно что. Ездите часто туда?
– Часто не получается. Но езжу, конечно. И радуюсь, что она уехала не в Израиль и не в Америку. Вот дочь наших друзей уехала в Америку, и они летают теперь туда, чтобы поглядеть на внучку.
– Кошмар! – сказал он.
– Кошмар! – согласилась я.
– А на чём ездите в Нижний?
– На скоростных поездах – на «Стриже» или на «Ласточке». Четыре часа – и ты там.
– Удобно, – сказал он.
– Да.
– А вы купались сегодня? – спросил он.
– Не решилась. Только походила по воде.
– Я тоже ещё не купался этим летом. В прежние годы купался каждый день. Утром, до завтрака. Вон на том мысу.
– Я тоже люблю тот мысок. Мы с Ксюшей, когда она была ещё маленькая, проводили целые дни на этом мысу. Там нежное песчаное дно, и есть где спрятаться от солнца.
– Вы с Ксюшей? На том мысу?
– Да.
– Почему же я вас не видел?
– Видимо, вы приходили на несколько часов раньше. Приходили, купались и уходили. А потом на это место приходили мы с Ксюшей…
– Надо же… Всё время по одним и тем же дорогам ходили. И не встретились… А у нас была целая компания – утренних купальщиков. Но в этом году что-то не вижу никого. Видно, поумирали уже все…
Мы прошли вдоль берега и дошли до волейбольной площадки, сегодня здесь играли у всех сеток. Не только у волейбольных, но и в промежуточном секторе, где устроено мини-футбольное поле, и здесь тоже две сетки, и здесь мальчишки играли в футбол. Вот какой у нас спортивный район! Пример всем другим.
– Посмотрим? – сказал Сударов.
– Посмотрим, – сказала я.
Сели на скамью. И он погрузился взглядом в игру…
Резко похолодало. Удивительно: после жаркого дня – вдруг – резко – как будто переключают рубильник на «холод».
– А вы опять без куртки, – сказала я.
– А это, наверное, для меня? – сказал он с улыбкой, кивнув на мой палантин, лежащий у меня на коленях. И мы засмеялись.
– Конечно, для вас. А для кого же? – сказала я и, смеясь, накинула на него палантин.
– Да я пошутил! – сказал он, отбрыкиваясь от утеплителя.
– А я вовсе не шучу. Не хочу, чтобы вы простудились.
И нам обоим почему-то смешно от этой повторяющейся ситуации. Господи, как давно у меня не было такого чудесного друга, который понимает всё так, как надо, с которым легко! (Хм, я уже называю его другом?..) Сегодня он мне очень сильно напомнил Валерия Каптерева. Вообще, в Сударове как будто соединились все мои любимые друзья: Шнеер, Каптерев, Кнорре, Залетаев… Он их как будто всех аккумулировал в себе. И Антонио Бареша, конечно. Все мои друзья живут теперь в одном хорошем человеке – Сударове. И то один мой друг из него проглянет, то другой проявится… И голос у Сударова с лёгкой, приятной, тёплой хрипотцой, как у Саши Милитова…
Мы беседуем, и при этом он внимательно следит за игрой на волейбольной площадке. Играют одновременно четыре команды у четырёх сеток.
– Любите волейбол? – спрашиваю его.
– Да.
– Смотреть или играть тоже?
– Играть из-за моего роста не очень получается. Хотя люблю. Любил. А сейчас нравится смотреть.
К нам выкатился мяч, и Сударов кинулся его отбивать.
– А вы как к спорту относитесь? – спрашивает он меня.
– Хорошо отношусь. И кое-каким занималась в жизни.
– Каким? – живо спрашивает он.
– Спортивная гимнастика, коньки, лыжи, велосипед. Но не профессионально, конечно, а для души. Хотя по гимнастике был даже разряд. Но я не люблю спорт ради спорта – ради достижений. Я люблю спорт ради удовольствия. А вы чем занимались?
– Я большим теннисом всю жизнь. А зимой – лыжи. По каналу ходил на 15 километров.
– Ничего себе! Я тоже по каналу ходила. Но не так далеко.
– Но уже не ходите?
– Только этой зимой не ходила почему-то.
– Я тоже этой зимой не ходил. Но, может быть, будущей зимой мы сходим вместе? – сказал он.
– Почему бы и нет? С удовольствием.
– А то мой друг умер, с которым я ходил… Мы с ним доходили до того места… знаете?
– Нет.
– Ну, это известное злачное место… Вы должны знать.
Мне стало смешно. Это он так шутит?
– Борис Иванович, почему вы решили, что мне должны быть известны злачные места? Неужели я так выгляжу, что обо мне такое можно подумать?
– Ой, нет, простите, я ничего такого не имел в виду. Просто там ресторанчики всякие. Есть где отдохнуть и перекусить. Летом мы туда на корты ездили, там хорошие теннисные корты. Ездили или на моей машине, или на машине друга. А зимой доходили туда на лыжах, обедали. И возвращались на электричке.
– А что за место?
– Ну, вы должны знать… известное место.
– Водники, что ли?
– Нет, не Водники.
– Подрезково?
– Подрезково?.. (думает, вспоминает). Вроде, нет… Ну надо же, забыл название!
– Ничего, вспомните. Не думайте особо сосредоточенно на эту тему – и оно само вспомнится, всплывёт из глубин памяти…
– А что у вас нового? – спрашивает он, внимательно следя за игрой на площадке.
– Нового?.. Новая Деревня. Собираемся с сестрой на днях съездить в Новую Деревню, которая за Пушкино.
– А зачем?
– Там, у маленького деревенского храма, – могила великого человека – Александра Меня. Хотим поклониться ему. Я давно там не была, а сестра ещё никогда.
– Вы знали Александра Меня?
– Он был моим духовным отцом.
– Да что вы говорите? Надо же… А я часто проходил мимо его дома в Семхозе. Там жил мой двоюродный брат Игорь, и я бывал у него. И он всегда говорил: вот дом Александра Меня. Они жили совсем близко друг от друга.
– А вы общались с отцом Александром, заходили к нему?
– Нет, этого не было, к сожалению, – сказал Сударов. – А почему он похоронен в Новой Деревне?
– Так он там служил – в этом маленьком деревенском храме. Там и похоронен.
– Божий человек был… И кому надо было его убивать? Кому он мешал? Столько лет прошло, а убийца ещё не найден? – сказал Сударов.
– 26 лет будет в сентябре. Думаю, что убийца давно известен.
– Тогда почему он не назван?
– Вот в этом и вопрос – почему убийца до сих пор не назван?..
– Жуткая история, – сказал он.
– Да, жуткая. Я с тех пор редко езжу в Пушкино и в Новую Деревню. А когда-то ездила часто. В хорошую погоду шла от станции Пушкино пешком к храму…
– Это же далеко.
– В молодости так не казалось.
– Мой сын Володя живёт в Пушкино, – сказал Сударов.
– Он работает в Пушкино?
– Нет, он работает в Москве. А живёт в Пушкино.
(Я подумала, что Володя, наверное, купил квартиру в Подмосковье, потому что там дешевле. Многие так делают).
– А в Тарасовке дача, – сказал Сударов. – Много лет езжу по Ярославской дороге. Точнее – ездил. Сейчас уже почти не езжу. Брат Игорь, который жил в Семхозе, умер. Его дети живут в Загорске. Дачу в Тарасовке Володя сейчас сдаёт.
– Я тоже часто ездила по Ярославской дороге. К отцу Александру ездила. Не только в Новую Деревню, но и в Семхоз, и не раз. Ездила и в Загорск – в Лавру. К Сергию Радонежскому. Одними путями-дорогами мы с вами ходили-ездили. В одних, можно сказать, электричках.
– И не встретились…
– Ну, всё-таки встретились. Как сказано в Библии: «Всему своё время».
Резко потемнело и ещё больше похолодало. Игра закончилась. Мы были последними зрителями.
– Пойдёмте? – сказал он.
– Пойдёмте.
* * *
Мы подымались на гору. Дорога на гору в рытвинах и колдобинах, а в одном месте мелким гравием вчера засыпали лужу, и Сударов пару раз чертыхнулся, когда его нога поехала на этих камушках. Было темно. Фонари на берегу не горели. Я боялась, как бы он не оступился во тьме.
– Борис Иванович, можно вас взять под руку?
– Да, конечно! Простите, что я сам не предложил вам. Держитесь крепче!
Так мы и шли дальше: я была уверена, что это я веду его во тьме по негладкой дороге, а он думал, что ведёт меня.
* * *
– А почему ваш муж не гуляет с вами? – спросил Сударов.
Я взглянула на него и поняла, что и на этот раз он не шутит. Или всё-таки шутит?.. Самая лучшая шутка – та, которая произносится серьёзно.
Но, может, и я не всё помню из того, что он мне рассказывал? Вот, забыла записать про его сестру Еву и его племянника Виталика, которые тоже жили в Пушкино. В Интернете, в «Семейном альбоме» есть их фото: Ева – яркая тёмноглазая красавица, и Виталик – ещё малыш, на руках у Евы, симпатяга. Только сейчас о них вспомнила. Кстати, когда мой Антон приезжает из очередного путешествия и много-много рассказывает мне нового, разве я всё помню потом из рассказанного? Это же просто не реально – усвоить много новой информации, и всё – с первого раза.
И я начинаю спокойно, не торопясь, рассказывать Сударову про мужа, который гуляет своим маршрутом, а вообще, он сейчас в лагере, где занимается с особыми детьми литературным творчеством.
* * *
Шли домой тёмной аллеей, и он рассказывал, как в 1965 году здесь, посреди поля, построили их дом – кооператив Всесоюзного радио. А вокруг не было ещё ни одного дома.
– Мы были первопоселенцами в этом поле! – с гордостью сказал Сударов. – Потом уже всё это понастроили. Но когда мы здесь поселились, вокруг ничего ещё не было! Вокруг был пустырь…
– А пятиэтажки?
– Да не было тогда ничего!
Рассказал, как за ними приезжал утром микроавтобус и увозил на работу – в Дом радио на улицу Качалова. А вечером привозил обратно. Хотя станция метро «Речной вокзал» была открыта незадолго перед этим, но ещё не было возможности свободно дойти до неё – по дороге были деревушки. И никакой транспорт до «Речного вокзала» в ту пору отсюда не ходил. Он, как ни странно, не ходит и сейчас – нужно ехать большими кругами, с большой тратой времени. Так что все ходят до метро пешком по Берёзовой аллее. 15—20 минут. Теперь есть прямая дорога. Деревенек по пути уже нет.
А когда Всесоюзное радио с Пятницкой улицы переехало в Останкино (после Олимпиады в 1980 году), он ездил на работу на электричке с платформы Левобережная, которая находится в нашем лесу.
– 15 минут – и я уже был в Останкино!
– Так до электрички ещё надо дотопать.
– 15 минут.
Ну да, подумала я, с его скоростью ходьбы это вполне возможно.
Сударов сказал, что когда-то у него была машина, но на работу на машине он ездил редко. Последнюю свою машину, «Волгу», он продал уже давно, в начале девяностых. А гараж сдаёт.
Напротив его дома, через дорогу, – 158 школа.
– Здесь учился мой сын Антон, – говорю я. – Наверное, и ваш сын Володя тоже? Только пораньше, если ему 45 лет сейчас, а моему Антону сорок.
– Нет. Володя учился в Пушкино.
– В Пушкино? – удивилась я. – А почему в Пушкино?
– Так сложилось… – уклончиво ответил он.
Я подумала, что, может быть, его сын учился в лесной школе – раньше были лесные школы, вроде санаториев: дети там лечились и учились. Если Сударов в одиночку растил сына, то так ему было за сына спокойнее. Или, может быть, Володя жил в семье его сестры Евы, которая жила в Пушкино? Всё-таки мальчику нужна была женская забота, ведь он, Сударов, был весь в работе. Говорит, что порой засиживался на работе до полуночи.
Он опять проводил меня до моего дома. Вернул с благодарностью палантин. Сказал, что я его спасла от холода. И поцеловал при прощании руку.
А потом я позвонила ему, чтобы удостовериться, что он уже дома.
