Kitabı oku: «И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе», sayfa 4

Анализ масштабной волонтерской деятельности во время бедствий не только позволит начать предметный разбор советского добровольчества, но также поможет высветить разнообразнейший опыт, благодаря ему полученный. Если случалось бедствие, Советское государство призывало граждан вступать в ряды добровольцев, на что те весьма охотно откликались. Конечно, присутствовал момент и политического, и социального давления, но сам факт бедствия позволял гражданам выбирать, каким именно образом они желают помочь. Можно было послать деньги, отработать в пользу пострадавших один день, отправиться в зону бедствия, помочь людям с жильем или пропитанием и так далее. В философском смысле советские граждане проявляли известную степень свободы воли, решая, как лучше помочь. Более того, государству пришлось разработать целый ряд замысловатых схем по привлечению еще большего числа добровольцев. Так что, когда украинский рабочий отправлялся помогать восстанавливать разрушенный Ташкент, дело вовсе не сводилось к покупке билета на поезд и направлению его на строительный объект; для привлечения все новых помощников была выработана сложная система премирования, в том числе и в виде денежных доплат. В подобной системе можно увидеть противоречия с советской пропагандой о горячем желании граждан добровольно помочь бедствующим, но, с другой стороны, с ее помощью людям предоставлялась возможность самостоятельно определять свою дальнейшую судьбу.

Вообще же аспект компенсации надлежит рассматривать непосредственно в контексте самой идеи добровольной помощи; и уж точно не стоит объявлять тех, кто получил финансовую или какую бы то ни было еще компенсацию, неволонтерами. Иными словами, не нужно воспринимать волонтерство в качестве акта альтруизма – весьма трудноисполнимой в эпоху постмодерна моральной позиции, согласно которой истинный доброволец не должен из своих действий получать никакой личной выгоды. Напротив, волонтерство в рамках общественных клубов или публичных организаций явно ассоциируется с социальным престижем, равно как и с карьерным ростом [Putnam 2000]. Примерно те же возможности сохранялись и у советских добровольцев: они были не бесплатными «добрыми самаритянами», но скорее людьми, которые определились с направлением движения, попутно помогая нуждающимся. Принижая же роль советских добровольцев лишь на том основании, что им доплачивали или же на их решения могла влиять компартия, мы рискуем необоснованно проигнорировать и иные личные мотивы (независимо от того, были ли таковые согласны коммунистическому режиму или нет).

Бедствие – всегда время грандиозных импровизаций. Конечно, Советское государство имело на случай чрезвычайных ситуаций генеральный план, регулирующий множество аспектов в преодолении последствий бедствия, однако так или иначе возникало бесчисленное множество ситуаций, ставивших неожиданные вопросы и тут же требующих на них ответы. Лучше всего размах импровизации виден на примере комсомола, отправлявшего своих членов на спасательные работы. Комсомольцы массово прибывали в зону бедствия, однако партийным кураторам было весьма нелегко уследить за их многочисленными перемещениями, поскольку молодые люди часто предпочитали работе вечеринки, вполуха слушали идеологические нотации и были чрезвычайно подвержены разного рода производственным травмам. Не стоит и говорить, что все это придавало их работе характер в высшей степени нестабильный и неупорядоченный. Вместе с тем подобная неупорядоченность говорила не только о том, что советская система недотягивала до стандартов, рекламируемых ее собственной пропагандистской машиной: в результате ее деятельности возникало пространство, в котором люди имели возможность расширить параметры собственной жизни. С архитектурной точки зрения импровизация то и дело вступала в противоречие с генеральной линией Москвы. Авральные темпы восстановительных работ, вкупе с весьма разнообразными подходами бригад из разных республик, означали, что на практике попросту будет невозможно один в один воспроизвести то, что с таким усердием расчертили архитекторы в принятом градостроительном плане. Так что, несмотря на прямые указания из Москвы, в ташкентских архитектурных журналах кипели серьезные дискуссии, эти указания оспаривавшие⁴⁶. Дискуссии эти растянулись на много лет и привели к тому, что в семидесятые годы восстановление советского города уже не было четко и ясно спланированным предприятием.

И наконец, бедствия подняли вопрос о городе и деревне. С последней у большевиков имелись проблемы уже с самого октября 1917 года, и, несмотря на все заверения Ленина, сельская местность едва ли могла надеяться на легкую жизнь под властью партии, вся идеология которой зиждилась именно на индустриальном триумфе. Отношение между городом и деревней остается ключевой темой всей советской истории, проявляясь также и в истории бедствий страны. Скажем, грандиозные дамбы прославлялись как достижения советских инженеров, хотя в то же время становились и настоящими рукотворными бедствиями, приводя к катастрофическим затоплениям традиционных русских деревень. В драматической ленте А. П. Довженко и его супруги Ю. И. Солнцевой «Поэма о море» рассказывается о том, как деревенским жителям пришлось оставить свои дома ради строительства огромной гидроэлектростанции⁴⁷. Масштаб разрушений и проблемы, связанные с вынужденной эвакуацией старых деревень, впечатляюще изображены и у В. Г. Распутина в «Прощании с Матёрой» [Распутин 1994].

Рукотворными или природными наводнениями, землетрясениями или ядерной катастрофой – так или иначе бедствия выявляли неизменное напряжение между деревенской и городской жизнью. Масштабные проекты по восстановлению городов куда выигрышнее смотрелись на первых полосах, чем заметки о помощи, рассеянной где-то по деревенским весям. То есть даже с учетом того, что разрушенный город всегда необычайно дорого обходился государству, он все же несколько компенсировал правительству затраты на уровне пропаганды – скажем, трогательными фотоснимками счастливых горожан, въезжающих в новоотстроенные дома. Водораздел между городом и деревней также отчетливо проступает в отношении к вынужденному переселению: многие эвакуированные горожане наотрез отказывались от назначенного им временного жилья в сельской местности, что лишний раз подчеркивает тему наличия у них элемента выбора (или же его отсутствия). Вероятно, именно тот факт, что от армянского землетрясения 1988 года местные деревни пострадали наравне с городами, и осложнил для советских властей определение необходимых мер реагирования. Эвакуация населения в тридцатикилометровой зоне вокруг Чернобыльской АЭС осложнялась тем, что требовалось переселить не только жителей Припяти – городка с населением в сорок пять тысяч человек, но и крохотных деревушек, разбросанных по всей пораженной территории. Городские и деревенские жители выставляли в корне различные требования перед неуклонно слабеющим Советским государством.

В общем и целом бедствия обнажают многочисленные нестроения в самых разных социальных структурах, тем самым давая представителям различных научных дисциплин проанализировать их воздействие на наши общества. Держа в уме вышеозначенные теоретические положения и интерпретации, мы можем теперь обратиться к конкретным эпизодам советской истории, когда земля, бетон и металл внезапно превращались в один чудовищный поток.

Часть первая. Беспорядок в упорядоченном сталинском мире

2. Крымский полуостров в сентябре 1927 года и Ашхабад в октябре 1948 года

Двадцатые годы принесли новой советской власти ряд испытаний, которые ей предстояло преодолеть, прежде чем молодое государство обрело некоторую стабильность. Хотя в 1917 году с царским правительством было покончено, к началу двадцатых большевики тем не менее все еще сражались с упорными противниками нового режима. Однако даже с окончанием боевых действий достичь также и социально-экономического умиротворения им не удавалось. Одержав победу в Гражданской войне и разогнав критиковавших их меньшевиков, они все же не могли сразу приступить к претворению в жизнь полномасштабной коммунистической программы, поскольку страна еще не оправилась от тяжелой войны. Революционный замысел зиждился на марксистских идеях об индустриальном обществе, но проведению индустриализации мешало то, что все внимание нового советского правительства было посвящено восстановлению после Гражданской войны. Вслед за несколькими годами военного коммунизма и масштабной национализации имущества и промышленности была провозглашена Новая экономическая политика (НЭП), представлявшая собой чрезвычайно ограниченный капитализм. И когда в 1925 году Бухарин заявил крестьянам, что им следует «обогащаться», прозвучало это так, словно весь коммунистический мир вдруг встал с ног на голову [Коэн 1988: 251]. Так, герои «Цемента» Ф. В. Гладкова пытаются сжиться с этим самым НЭПом, недоумевая по поводу нового направления революции [Гладков 1958: 187]. Мир искусства также претерпевал изменения: художники и архитекторы наперебой насаждали новую революционную культуру на эстетической, интеллектуальной и физической советской почве⁴⁸.

После смерти Ленина в 1924 году советские руководители развязали борьбу за престолонаследие, пытаясь, каждый по-своему, определить направление дальнейшего движения Советского Союза: Бухарин упорно продвигал политику НЭПа, Троцкий проповедовал перманентную революцию, а Сталин, аккуратно маневрируя между ними, постепенно утвердил свое безусловное первенство⁴⁹. Окончательно же курс оформился лишь после «шахтинского дела» в мае 1928 года, когда более полусотни «буржуазных» инженеров и руководителей предприятий были обвинены в антисоветском вредительстве и саботаже. Вскоре после этого Сталин успешно разделался с основными соперниками, объявил о начале первой пятилетки, ускоряя темпы индустриализации и параллельно проводя жесточайшую коллективизацию крестьянства.

Всего за несколько месяцев до начала «шахтинского дела» Крымский полуостров содрогнулся от серии мощных подземных толчков, первый из которых произошел в ночь с 11 на 12 сентября 1927 года, вызвав панику среди местных жителей и туристов⁵⁰. Северное побережье Черного моря – традиционное место отдыха нэпманов и простых рабочих – в одночасье обратилось в зону страшных разрушений. Местной прессе даже пришлось уверять читателей, что, вопреки слухам, полуостров никоим образом не сползет в море⁵¹.

Землетрясения в Крыму не были в новинку, и, даже не обладая значительным числом подробных исторических свидетельств о бедствиях прошлого, сейсмологи без труда воссоздавали их хронологию: так, толчками средней силы отметились 1843, 1855 и 1859 годы; весной 1872 года содрогалась Ялта, а в 1919 году – Симферополь. Но, что более важно, буквально за несколько месяцев до обсуждаемого нами сентябрьского землетрясения случился еще один мощный толчок: июньское землетрясение того же года отдалось во всех уголках полуострова разбитыми вдребезги стеклами, люстрами и полетевшими с полок вещами [Маркевич 1928: 69–70]. Однако же июнь, как выяснилось, был лишь скромной прелюдией к сентябрю.

Помимо высокой магнитуды, катастрофичность сентябрьского землетрясения заключалась и в том, что оно распространилось на весь полуостров. Для измерения интенсивности землетрясения крымские ученые использовали шкалу Росси – Фореля, которая – в отличие от шкалы Рихтера, позволяющей измерить исключительно природную силу, – учитывает также и влияние бедствия на жизнь общества⁵². Так, сила июньского землетрясения в Симферополе не превышала пятого уровня этой шкалы, соответствующего толчкам достаточно ощутимой силы, способным сдвинуть с места небольшую вещь, не причиняя при этом серьезного ущерба [Двойченко 1928: 77]. В сентябре же магнитуда землетрясения в прибрежных районах – в Ялте, Балаклаве и Севастополе – достигала девятого уровня, при котором здания частично или полностью обрушаются. Расположенный дальше от берега, в центре полуострова Симферополь пострадал меньше, но и там сила толчков достигала седьмого уровня, то есть на целых два деления шкалы выше, чем в июне, что также нанесло ущерб зданиям города [Шимановский 1928: 43–45].

Итак, первыми толчки ощутили жители прибрежных городов. Вскоре после полуночи 12 сентября задрожала Алушта, следом за ней – Ялта и Севастополь, а затем толчки начались уже по всей территории полуострова. Поскольку Алушта была первой, сейсмологи пришли к выводу, что эпицентр землетрясения находился приблизительно в 25–30 км от береговой линии. То есть очаг не располагался в каком-то конкретном городе, но характер бедствия был таков, что его сила зависела от географических, геологических и культурных особенностей конкретного места. Пожалуй, более всего пострадала Ялта, где еще с дореволюционного времени сохранилось множество наскоро (для получения пущей выгоды с приезжающих на источники) сколоченных гостевых домиков у моря; к тому же и сами источники были расположены в холмистой, легко поддающейся подземному сотрясанию местности [Двойченко 1928: 84–85]. В соседней с Ялтой Алупке у мечети целиком обвалилась восточная стена. Алупка – городок у самого подножия Крымских гор и потому привычный к оползням и обвалам. По сути, первый удар эта местность получила еще во время июньских толчков, серьезно ослабивших гористый ландшафт [Двойченко 1928: 93]. Находящийся же по соседству с Алупкой Симеиз каким-то чудом пострадал не столь сильно [Двойченко 1928: 94]. Словом, в разных уголках полуострова разрушения носили различный характер, что осложняло координацию необходимых мер и определение районов, наиболее нуждающихся в помощи.

Повсюду началась неимоверная спешка – в движение пришли все органы местной и верховной советской власти. Конечно, бедствия случались и раньше – такие как недавний голод во время Гражданской войны, – однако Советское государство пока еще не успело выработать единого плана действий в подобных ситуациях. И это была вовсе не бюрократическая оплошность; скорее это отражало саму суть юного государства, до сих пор до конца не определившегося с собственным курсом. Так что и реакция на бедственное положение оказалась, соответственно, много менее упорядоченной, чем в последующие годы – в 1948 году в Ашхабаде или в 1966-м в Ташкенте, когда Москве удалось незамедлительно взять ситуацию под контроль. В 1927-м же государство оставило львиную долю работы на откуп властям РСФСР, поскольку именно в ее состав тогда входила Крымская АССР, лишь после Второй мировой войны решением Хрущева переведенная под юрисдикцию Украины [Allworth 1998: 4, 33]. РСФСР же, в свою очередь, всеми силами перекладывала ответственность на общественные организации вроде Красного Креста, призывая через сбор частных средств облегчить тяготившее республику финансовое бремя. Таким образом, крымское землетрясение дает ответы на ряд важных вопросов касательно разных уровней в политической и социальной сферах в кризисное время, а также задает сравнительную перспективу, в рамках которой удобно будет рассмотреть последующие советские бедствия. Так, ашхабадское землетрясение разразилось под самый конец сталинской эпохи, но правительственная реакция тогда уже коренным образом отличалась от действий властей в 1927 году на южной окраине РСФСР.

В отсутствие централизованной реакции правительства, спасательными работами занималось множество различных организаций и лиц. В недрах Наркомздрава РСФСР был создан орган с громоздким названием «Комитет содействия борьбе с последствиями крымского землетрясения», на который и была в основном возложена координационная и финансово-распределительная миссия. В административном отношении комитет был ниже Совнаркома, но выше руководства Крымской АССР, обладая, таким образом, необходимыми полномочиями, чтобы бороться с беспорядками и социальным напряжением. Не входящий в состав какого-либо ведомства советский Красный Крест оказывал пострадавшим от землетрясения необходимую помощь; в 1927 году эта организация работала вполне свободно, так что вполне возможно оценить политическую и социальную роль ее деятельности, рассмотрев ее в контексте теорий гражданского общества. Красный Крест функционировал на протяжении всего советского периода, однако после крымского землетрясения и вплоть до землетрясения в Армении в 1988 году никогда больше не действовал независимо. Научное сообщество, поначалу своими прогнозами посеявшее панику среди населения, вскоре уже успокаивало граждан откорректированными данными и собирало средства на публичных лекциях, также сыграв определенную роль в оказании помощи пострадавшему региону. Эта деятельность предвосхищала общественную роль научного сообщества после чернобыльской катастрофы в апреле 1986 года, когда крымские ученые протестовали против расширения советской атомной энергетики. И наконец, на оказанную Крыму помощь также повлияла и уникальная роль полуострова как общесоветского курорта – о чем неустанно напоминали местные власти, дабы подчеркнуть чрезвычайную важность спасения родного региона от стихийного разрушения. Схожая стратегия не раз будет применена и в последующие годы.

Крымский полуостров едва начал приходить в себя после разрушительного землетрясения, когда Сталин единолично возглавил Советский Союз; когда же в 1948 году землетрясение разразилось в Ашхабаде, он правил страной уже два десятилетия. Сама память об идеологах НЭПа⁵³ была искоренена, все кулаки – давно сосланы в Сибирь или же устранены физически, Советский Союз сделался теперь индустриальной державой, порождающей огромные промышленные города вроде Магнитогорска, а миллионы своих граждан отправляющей в далекие каторжные лагеря, разбросанные по самым суровым уголкам страны. Ко всему перечисленному в 1941 году добавилось еще и военное вторжение немецкой армии. Сталин не был готов к изнурительной четырехлетней войне, стоившей стране миллионов жизней и разрушенной городской инфраструктуры в ее западной части. Несмотря на триумф советских людей над нацистской Германией, им пришлось, когда дым сражений окончательно рассеялся, сосредоточиться на восстановлении разбомбленных городов и сожженных деревень. Спустя всего три года после безоговорочной капитуляции немецкого Рейха и лишь за год до того, как новая сверхдержава испытает в деле свою первую атомную бомбу⁵⁴, силы самого Советского государства, еще только приноравливавшегося к своему новому международному статусу, подвергло испытанию ашхабадское землетрясение.

После землетрясения в Ашхабаде выстроенной вертикали советской власти предстояло сосредоточить все усилия и ресурсы на преодолении последствий бедствия. Во время крымского землетрясения желания возглавить операцию не изъявило ни одно из ведомств центральной власти; спустя два десятилетия сталинское государство дирижировало процессом с самого начала. Впрочем, «дирижировать» и «блестяще исполнить» – понятия отнюдь не синонимичные: несмотря на затраченные усилия, советской власти так и не удалось выработать полномасштабного плана действий на случай чрезвычайных ситуаций. Конечно, правительство отдавало распоряжения и определяло параметры восстановления разрушенного города, однако существенная доля работ все равно оказалась возложена на плечи туркменской администрации. Данный аспект работы сталинской системы проливает свет на ее возможности и желание контролировать и мониторить происходящее на периферии СССР.

Итак, два идентичных геологических феномена потрясли Советский Союз с промежутком в два десятилетия. В результате обеих трагедий советское общество оказывалось перед серьезными вызовами, каждый из которых получал собственный, уникальный ответ. Но если за принятие мер после землетрясения в Крыму отвечала сугубо РСФСР, то после Второй мировой войны сталинское правительство уже с усердием продвигало тезис о дружбе народов. Оба землетрясения случились на задворках государства, и реакция на них как раз подчеркивает динамику изменений в отношениях между центром и периферией. Не менее значим компаративистский подход и для прояснения масштабов участия волонтеров в обеих ситуациях. Так, если в 1927 году добровольцы охотно отправлялись на помощь крымчанам, то в 1948 году их роль была практически незаметной. Наконец, немаловажным фактором является и движение народных масс: в посткризисный период подобные изменения выявляют сдвиги в приоритетах Советского государства, а также различия в ценностях его граждан из разных этнических регионов.

В начале сентября 1927 года в Крыму волна отдыхающих из Москвы и прочих крупных городов еще не схлынула: кто-то кутил или загорал на черноморском пляже, кто-то просто отдыхал в местном санатории – как вдруг земля под ногами зашлась в неистовом припадке. Как вспоминал потом один из тогдашних курортников, в одночасье райский морской уголок обернулся местом, где дети взрослеют до срока. Оставшиеся одиннадцать отпускных дней отдыхающие провели на улице, засыпая под сенью кипарисов, вернувшись же с моря в Москву, впервые в жизни они страшно обрадовались просто оказаться дома⁵⁵.

Несмотря на уязвимое с геополитической точки зрения расположение полуострова, советским властям потребовалось несколько недель, чтобы успокоить взволнованное население и установить хотя бы видимость порядка. В последующие годы стало фактически хорошим тоном восхвалять спокойствие и хладнокровие советских граждан перед лицом стихийных бедствий: подобное поведение расценивалось как следствие большевистского воспитания; однако же в двадцатые годы население оказалось способно лишь на панику. К примеру, вышедший на советские экраны в 1926 году нашумевший «Намус» А. И. Бек-Назарова открывался как раз кадрами разрушительного землетрясения и вызванной им паники⁵⁶. Так что когда в 1927 грянуло реальное землетрясение, хаос уже был разлит в воздухе. Паника описывалась и в популярной литературе: уже упоминавшиеся выше герои «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова добираются до одиннадцатого стула как раз в тот момент, когда разразился первый толчок сентябрьского землетрясения. Описанное в этом всенародно любимом произведении смятение вполне соответствует воспоминаниям очевидцев [Ильф, Петров 1961: 369–371]⁵⁷. В Евпатории ходили тревожные слухи о растущем количестве жертв; местная милиция «по неизвестной причине открыла беспорядочную стрельбу в воздух», также поддавшись панике⁵⁸. Местная газета «Красный Крым» как могла призывала читателей сохранять спокойствие, опубликовав на следующий же день правительственное сообщение, призывавшее не верить «бредовым историям и россказням» о землетрясении, подчеркивая, что ни слова правды в них нет⁵⁹. Но пока земля под ногами ходила ходуном, «сарафанное радио» не уступало по силе воздействия всему советскому правительству.

Крымские власти, без сомнения, переживали за местных жителей⁶⁰, но вместе с тем их заботили и долгосрочные экономические последствия в сфере туризма и отдыха. Пока Советское государство готовилось к большому индустриальному рывку, крымское руководство сосредоточило свои усилия в антииндустриальном направлении. Буколический курорт нуждался в восстановлении, и, в отличие от индустриализации, восстановительные работы планировалось проводить совместными усилиями представителей РСФСР и всех имеющих время и силы помочь. Без тени смущения «Красный Крым» публиковал официальные заявления касательно того, что государство попросту не располагает достаточными ресурсами для самостоятельного устранения всех разрушений. К примеру, нарком просвещения А. В. Луначарский прямо писал, что «без помощи советской общественности Крыму нескоро удастся оправиться от полученных ран». Руководитель же комиссии по восстановлению подчеркнул, что государство действительно не в состоянии справиться с ситуацией собственными силами, но если к делу подключится общественность, то Крым вновь станет гостеприимным курортом для советских и интернациональных революционеров⁶¹.

Ответственная комиссия, сформированная при Наркомздраве, должна была разработать стратегию действий по преодолению последствий бедствия, однако финансировать ее реализацию было нечем: в 1927 году советская экономика все еще остро переживала последствия «ножниц цен»⁶² (то есть неуклонного роста цен на промышленные товары и падения на сельскохозяйственные). Уровень безработицы был невероятно высок, а в партийных кругах нарастало недовольство НЭПом⁶³. Когда РСФСР обратилась к центральному правительству за субсидиями для проведения работ, оттуда поступил ответ, что лишних денег нет, а бюджет республики вполне позволяет ей самостоятельно провести все необходимые спасательные мероприятия⁶⁴. В свою очередь, и крымские чиновники настоятельно требовали от РСФСР увеличения бюджета операции, в ответ на что РСФСР обвинила их в завышении масштабов разрушения с целью получить финансирование на новые строительные проекты на полуострове. Кроме того, РСФСР обвиняла крымское руководство в том, что деньги требовались также и «на строительство домов, которых прежде и вовсе не существовало». И действительно, когда крымчане говорили о «восстановлении» после землетрясения, они имели в виду подлинную трансформацию экономики полуострова⁶⁵. Дискутируя по этому поводу с крымским руководством, РСФСР непрестанно напоминала, что государство не может взять на себя всех затрат – ведь когда Поволжье или Дальний Восток страдают от паводков, государство точно так же отклоняет требования крестьян и мещан полностью компенсировать их убытки⁶⁶.

Чиновники, отправившиеся в Крым и общавшиеся с крестьянами, всячески старались опровергнуть слухи о том, что у правительства достаточно средств, чтобы отстроить все разрушенные дома⁶⁷. Но вместо того, чтобы спешно заняться строительством нового жилья, членов комиссии куда больше интересовала возможность подлатать как можно больше старых домов. Поставки строительных материалов на дальние расстояния – всегда один из наиболее затратных пунктов после стихийных бедствий, так что в 1927 году Крым довольствовался своими, весьма скудными запасами стали и цемента, не имея достаточных средств, чтобы заказывать их у других республик⁶⁸. Считалось, что даже саму мысль об инвестировании в строительство дорогостоящих «сейсмостойких» зданий следует отложить на будущее⁶⁹. Также руководство РСФСР не желало пересматривать страховые обязательства на случай стихийных бедствий: Госстрах, по их мнению, не был обязан выплачивать страховые за разрушенные землетрясением дома, однако в определенных случаях мог предложить какую-то компенсацию⁷⁰.

Крымские чиновники, в свою очередь, ясно заявили, что и не требуют полной компенсации. Ликвидацию кулаков как класса Сталин объявил лишь в декабре 1929 года, но уже в 1927 году крымские власти не видели большого смысла в том, чтобы финансово помогать и без того состоятельным крестьянам. Так что было решено, что помощь частным собственникам не входит в сферу их ответственности⁷¹; деньги причитались исключительно беднякам и малоимущим крестьянам⁷². Чтобы облегчить бремя РСФСР, крымские власти предложили пятилетний план финансовой помощи и проведение неспешных, но надежных восстановительных работ⁷³. Главной же головной болью оставалась прибрежная санаторная зона, получившая серьезные повреждения. Если не удастся восстановить разрушенные здания, то местный бюджет лишится важнейшей статьи дохода; а не будет дохода – застопорится и дальнейшее восстановление⁷⁴. РСФСР предлагала помочь с восстановлением лишь некоторых из пострадавших санаториев (и прежде всего тех, что числились на балансе государства). А потому множество коллективных обращений – к примеру, от местного профсоюза – по поводу субсидирования реконструкции санатория были отклонены⁷⁵. В целом же крымские власти то и дело сетовали на «мизерные» суммы, предложенные региону в качестве помощи, тогда как в целом землетрясение нанесло убытков приблизительно на тридцать два миллиона рублей⁷⁶.

Впрочем, несмотря на всевозможные перипетии, Крым все же получил как прямую финансовую, так и кредитную поддержку от РСФСР. Конечно, принятый пакет мер был недостаточен, чтобы покрыть все убытки, но наиболее обедневшие крестьяне получили долгосрочные займы, было частично профинансировано восстановление санаторных комплексов, а часть денег была направлена на реконструкцию Никитского ботанического сада⁷⁷. Однако средства в Крым поступали не только из казны РСФСР. Многие комментаторы считали, что остальные республики помогали полуострову из чувства долга – но вовсе не в рамках «дружбы народов», сама идея которой была озвучена лишь в середине тридцатых, а потому, что их жители с большой охотой ездили на отдых в Крым⁷⁸. Так что крымчане получали помощь и от других союзных республик, пусть и несистематическую и никак не скоординированную с Москвой. Конечно, подобная помощь была не настолько существенной, чтобы полностью покрыть хоть какую-то расходную статью восстановительных работ, но тем не менее «Красный Крым» периодически сообщал читателям, что, к примеру, Дагестан прислал партию строительных материалов или Белорусская ССР пожертвовала пострадавшим некоторую сумму денег⁷⁹. Поскольку государство прямым текстом заявило о своем нежелании покрывать все убытки региона, общественности требовалось самостоятельно изыскивать иные источники финансирования. Так, в саратовских газетах помещались воззвания и памфлеты по поводу пожертвований пострадавшим от землетрясения; местные отделения Красного Креста подключились к информационной кампании, и часто показ какой-либо киноленты или пьесы в театре или в рабочем клубе сопровождался сбором средств⁸⁰. Директор Московского театра оперетты даже предложил театрам собирать пожертвования в ходе «веселых интермедий», когда известные актеры выступали бы в антрактах в фойе с сольными миниатюрами⁸¹. Та же Мосоперетта спустя два десятилетия будет активнейшим образом воодушевлять граждан на помощь пострадавшему Ташкенту [Гринберг 1967: 203–204]. Однако в российском руководстве отвергли предложение из Крыма устроить серию благотворительных концертов на всей территории РСФСР⁸²; чересчур пристальное общественное внимание к беде было столь же нежелательным, сколь и отсутствие внимания.

В отдельных случаях пожертвования поступали от совсем мелких организаций из самых разных уголков Союза: к примеру, почти семь рублей пришли от лепрозория, почти шестьдесят – от церковного прихода, еще почти сто – от общины адвентистов седьмого дня⁸³. Власти Коми-Пермяцкого национального округа, например, прекрасно понимали, что вносят весьма незначительную сумму, однако эти деньги посылали жители небогатого региона, который и сам едва оправился от неурожая. Многие крестьяне из этого региона в недавнем прошлом побывали в крымских санаториях и надеялись⁸⁴, что полуострову удастся в скором времени возродиться в качестве «всесоюзной здравницы». Разные способы сбора средств предлагались и частными лицами: от продажи открыток с видами полуострова до и после землетрясения до призыва к москвичам просмотреть свои гардеробы и отправить лишние вещи в Крым, где уже через несколько месяцев пострадавшие могли попросту замерзнуть⁸⁵. Всеукраїнський комітет допомоги населенню Криму (Всеукраинский комитет помощи населению Крыма) весьма примечательно отметил классовые различия среди жертвующих: члены харьковских профсоюзов куда более щедро помогали пострадавшим крымчанам, чем местные лавочники⁸⁶. Впрочем, доступная статистика не подтверждает, что этот принцип был актуален для всего Советского Союза.