Kitabı oku: «Через семь лет…», sayfa 5
Выйдя в коридор, сначала хотел идти на улицу, чтобы пережить ожидаемые неприятности на свежем воздухе, но никак не мог сообразить, где там найти воду, чтобы после привести себя в порядок – мужской туалет он отверг сразу, поскольку в его планы не входило, чтобы кто бы то ни было застал его в непотребном виде. Тогда его вдруг осенило – нужно спросить у девочек, наверняка есть какой-нибудь кран возле столовой или что-то ещё. Ну действительно – не к каналу же тащиться.
Твёрдой ещё походкой он направился к девичьей комнате. Дежурил дед Семён, который смотрел сквозь пальцы, на то, кто к кому пошёл, справедливо полагая, что его дело следить, чтобы на этаже не было посторонних, а что свои бродят «туды-сюды», так это их дело. На стук сразу же открыла Лена. Он вошёл. Девочки воззрились на него с тревогой: алкогольное опьянения все трое определили мгновенно – сказывался многолетний опыт вынужденного изучения этого периодически естественного состояния мужчин (у женщин необычное, но естественное состояние организма называется «беременность»).
– Девчонки, скажите, где на улице есть кран с водой, может возле столовой?
Валькины колени вдруг ослабли и пол под ногами дрогнул.
– Зачем тебе? – забеспокоилась Даша.
– Спор у меня с Аркашей вышел, старый наш спор, – язык у него уже начинал заплетаться, – некогда рассказывать, короче, я выпил полный стакан водки. Сейчас меня не станет, а я не хочу, чтобы они меня таким видели.
В этот раз пол ушёл из-под Валькиных ног, точно палуба корабля в сильный шторм. Чтобы не упасть он ухватился за спинку Дашиной кровати. Та подскочила к нему, обвила руками и помогла сесть.
– Девочки, пожалуйста! – Даша умоляюще взглянула на подруг. – У Али три кровати пустые, поночуйте сегодня у неё, а я тут… управлюсь…
Очнулся Валька перед рассветом, за окном было ещё темно, но уже не чёрной ночной темнотой, а серой, предрассветной. Он лежал у окошка на кровати Лены. На своей кровати спала Даша, спала прямо в одежде. Валька попытался припомнить вчерашний вечер. Последнее, что он помнил хорошо, – Даша сажает его на свою кровать. Дальше в сознании был черный провал. Мелькнуло правда, но тут же и растаяло смутное видение, как он, одной рукой опираясь на Дашу, а другой цепляясь за стену, бредёт по коридору.
Он вытянул руку, поднёс к глазам часы. Ничего не разглядев, повернулся и сел – рубашки на нём не было, ноги босые.
Даша мгновенно проснулась и тоже села на кровати:
– Что, опять плохо? – в её голосе была тревога.
– Почему плохо? Хорошо! – он улыбнулся, пребывая в полной уверенности, что вчера его просто уложили спать, а вот теперь он проснулся.
Он и правда чувствовал себя прекрасно, будто и не было вчера того стакана водки. Даша встала, включила ночник и опять присела на кровать, прижав руки к груди. Плечи её вздрагивали – она беззвучно плакала.
– Что случилось, – спросил он испуганно, – почему ты плачешь. Я обидел тебя ночью?
– Нет, – она улыбнулась сквозь слёзы, – просто я боялась за тебя очень. Тебя так рвало, я думала, уже кровь из тебя польётся. Рубашку сняла, джинсы тоже хотела, но сил не было – только тебя умою, в комнату приведу и уложу, ты опять садишься, вот как сейчас: «Даша». Ну опять тащу тебя к нам в туалет, там на коленки ставлю и за волосы держу, чтобы не упал лицом туда.
Валька, чувствуя, как лицо заливает краска стыда, положил голову ей на колени. Она взъерошила его волосы.
– Бедная Дашка, ты за эту ночь сто своих вечеров отработала. Ты прости меня, дурака, знал же, чем дело кончится, так нет, из-за дурацкого самолюбия нужно было этот стакан выпить!
Она заглянула в его глаза, покачала головой и в который раз его удивила:
– Нет, не говори так. Не знаю, что там было промеж вас, только не из удовольствия ты пил – тебе так нужно было. И правильно, что ко мне пришёл: это наше бабье дело, вас, мужиков, в порядок приводить, – она подала ему рубашку и обувь, – иди, проснись теперь у себя. Мои не проболтаются.
***
Худшие Валькины опасения не оправдались: никто не заметил, что в комнату он заявился лишь под утро. Помогло, видимо, то, что улёгся он до того, как соседи по комнате начали бегать в туалет по утренней нужде. А с вечера, видимо, не обратили внимания, что он ещё не ложился – на то могло быть сто причин. Это не могло не радовать – он добился своего.
Аркадий, когда шли на работу, поравнялся с ним и, хлопнув по плечу, протянул руку:
– Ну ты силен, никогда бы не подумал. Я бы умер, наверное, если бы стакан водяры хватанул.
– Армейская практика, – ответил Валька и вдруг с удивлением осознал, что не врёт: в армии он действительно пару раз, в стрессовых правда ситуациях, проделывал нечто подобное.
– Как-то после учений мой капитан и трое рядовых, включая меня, почти двенадцать часов грузили технику на платформы. Нужно было переписать номера всех машин и платформ, проверить крепления каждой машины и специальные изделия укрыть брезентом. Был конец ноября и лил дождь. Словом, когда часов через пять капитан понял, что пневмония обеспечена всем четверым, то затащил нас под какой-то навес и налил спирта в кружки, а четверть кружки спирта – как раз стакан водки. В другой раз мы с приятелем, чтобы не затевать разборок с ротным старшиной, зимой на морозе поллитровку просто вылили себе в глотки и пошли в клуб фильм смотреть. Да и вчера – я просто очень сильно разозлился на тебя! Ладно, забыли!
Ещё одна приятная неожиданность ждала его вечером. Они с Каширой и Ремизовым серьёзно задержались в тот день: их попросили после основной работы застелить бетонной плиткой дворик у нового корпуса детского садика.
Плитка, песок и раствор на большом стальном листе ждали их с обеда, и раствор уже начал схватываться. Кашира сбегал за водой и, подливая понемногу из ведра, принялся доводить раствор до состояния густой сметаны. Игорь, вооружившись лопатой, стал выравнивать поверхность, подсыпая песок в ямки и срезая бугры. А Валька занялся укладкой плитки. Работа была непривычная, и раствор, в итоге, они прикончили только часам к восьми. Устали до смерти и лишь под горячим душем немного пришли в себя.
В Валькиной комнате играли в преферанс. Ремизов повалился на кровать, Кашира сменил кого-то за столом, а Валька отправился покурить. Когда он выходил, Сметаныч, раскладывая карты по мастям и оттеняя цвет, как бы между прочим заметил:
– Тут тебя, птица-Говорун, одна стрекоза зеленоглазая весь вечер домогается, говорит, у неё к тебе дело неотложное. Три раза игру нарушала.
– Знаем мы эти дела, – прогудел Тимофей, изучая свои карты. – Семь первых.
– Всё-то ты знаешь, – огрызнулся Чибисов, заглядывая в его расклад, – и не семь, а все восемь.
Он вышел из комнаты и увидел, как в конце этажа из своей комнаты вышла Даша. Увидев Вальку, показала рукой на выход и пошла вниз. Валька, стараясь идти, а не бежать (получалось, впрочем, плохо), припустил вдогонку. Но долго бегать не пришлось: Даша ждала его у выхода.
– Случилось что? – Валька посмотрел на неё с тревогой.
– Нет, – улыбнулась она, – просто хотела узнать, как ты, и погулять немножко.
– Я в порядке, будто и не было ничего. А вот ты, небось, спать хочешь: всю ночь меня караулила.
– Хочу, – честно призналась она, – я лягу скоро, а теперь пойдём в скверик, на нашу лавочку. Ты возьмёшь меня на руки, как тогда, а я подремлю на тебе немножко. Только ты меня не трогай! А если и вправду засну, разбуди через час. Ладно?
Валька ошалело уставился на неё. Она сдвинула брови:
– Не хочешь? Ты устал сильно – столько работал. Давай тогда по домам. Завтра погуляем. Но он уже пришёл в себя, схватил Дашу за руку и увлёк за собой.
Они продрались сквозь густой кустарник и устроились на той самой лавочке, где Валька нашёл её неделю назад, почти бездыханную. Она уютно устроилась у него на коленях, склонила голову на грудь и закрыла глаза. Он тронул губами её висок и начал гладить по голове, перебирая мягкие завитки волос. Даша шевельнулась:
– Эй-эй, договор был, меня не трогать.
– Что за дискриминация такая, – Валька притворно рассердился, – ей, значит, можно на меня с ногами залезть, а мне её и по головке погладить нельзя?
– Нельзя, раз я не разрешила, – она примирительно ткнулась губами в его щёку, – Валечка, ты же… – она запнулась, – ну как у англичанов такие мужчины называются?
– У англичан, – поправил он машинально, – а называются джентльмены.
– Да-да, и ещё ты – рыцарь. Потому что спас меня.
Он снова поцеловал Дашу в висок, прямо в нежный завиток светлых волос и подумал, что хотел бы вечно держать её на руках, целовать её покорные и такие сладкие губы, ощущать бархат её кожи, шёлк её волос, чувствовать тепло её тела, её запах – нежную смесь молока с земляникой, слушать её забавно неправильную, но всегда такую живую и искреннюю речь…
Её дыхание становилось всё более размеренным – она на глазах засыпала.
У Вальки у самого сознание туманилось, возникали и исчезали неясные видения… То душа наполнялась теплом и нежностью от сладких грёз, что это пугливое, хрупкое и такое желанное создание – его жена… То в груди закипала злость оттого, что все его друзья и знакомые показывают на Дашу пальцами и смеются Вальке вслед: «Деревенщину неотёсанную себе нашёл» …
Он встрепенулся, выбираясь из грёз, и замер – внутри обожгло, будто кислоту пролили: окончательно прогоняя сон, его заполняло чувство безвозвратной утраты. И он знал, что, вернее кого, он теряет…
Стараясь не потревожить спящую девушку, Валька залюбовался тонкими чертами милого лица, шёлковыми кудряшками, пушистыми ресницами…
Да, он её любит… Но… никогда на ней не женится… Просто не сможет! Ведь почти всё, что он успел ей рассказать, было для неё внове: египетские пирамиды и фараоны, древняя Греция и Рим, классика кино (уж какой там Тарковский или Феллини, она и «Чапаева» не видела), художественная литература (утрируя, конечно, можно сказать, что и «Букварь» она до конца не дочитала). И чья в том вина, что вот три очень неглупые, добрые и надёжные девочки, родились и выросли в самом сердце России, а их ни в школе, ни в семье даже по-русски толком говорить не выучили? Кругозор почти на нуле, все их знания – это только то, что было вокруг, то, что они видели и могли потрогать. У Светы и Лены отцы пили по-чёрному. У Даши – не было вовсе.
Вот уехали они из своих деревень и пытаются оторваться от своего мира и встроиться в иной, в его, Валькин, мир. А как это сделать? Замуж выйти? Но вот ведь они сами говорят, что ни инженеры молодые, ни студенты не проявляют интереса к ним (разве что к их юным, прекрасным телам).
Вот и смирилась Света, что в пятнадцать лет её изнасиловали. Даже не пыталась заявить в милицию, боясь гнева родителей, позора и осуждения односельчан. И Лена бросилась на шею заезжему женатому парню, чтобы не повторить историю Светы.
А вот это нежное зеленоглазое создание, что дремлет сейчас у него на руках и не позволяет к себе прикасаться, – куда и к кому бросится она, как долго сможет хранить себя в чистоте? Она ведь и льнёт к нему, и все трое, да нет, все четверо, прилипли к их компании потому, что почувствовали – здесь не обидят, и явно наслаждаются каждым часом этого прекрасного и скорее всего неповторимого для них лета.
Он снова с нежностью тронул губами её висок и вдруг ясно понял ещё одно – не только Алевтина, прошедшая через следственный изолятор, но и обе кареглазые проказницы, успевшие, каждая по-своему, ощутить, что такое женская доля, стараются сберечь «малую».
Тут «малая» зашевелилась и заговорила. (Помните про объятия? Её как раз обнимали сейчас…)
Она забормотала, не открывая глаз, что-то неразборчивое. Так люди, начиная просыпаться, иногда вслух проговаривают какие-то фрагменты ещё длящихся снов. Но постепенно речь её становилась понятней:
– Хорошо… баюкать, как мама в детстве… и отец… не помню… он пьяный под трактор попал, на котором ехал… насмерть… Мама говорит – он добрый был… он меня тоже на руках… и целует, как ты сейчас, в висок… мне четыре года было… я лица его даже не помню… на фотографиях только…
Потом она замолчала, поёжилась… и проснулась.
– Я спала?
– Не долго.
– А во сне не говорила?
– Так, бормотала сквозь сон что-то, не разобрать.
– А время сколько?
– Нужно говорить: «Который час?», – улыбнулся Валька.
– Который час? – послушно повторила она и улыбнулась в ответ. – Жалко, нельзя, чтобы вы хотя бы годик здесь пожили, я бы такая умная от тебя стала.
– Ты и сейчас умная, это я серьёзно, а от меня ты бы не ума, а знаний набралась, а это не одно и то же.
– Ну пусть знаний, что они помешают? Я и сейчас всё-всё запоминаю, что ты рассказываешь. Мне так интересно! Ты говоришь, как учитель наш по географии.
Чибисов припомнил, что она действительно огорошила его однажды по-настоящему серьёзными познаниями в географии, что было тем более поразительно, что в остальных науках не было даже среднего уровня.
– А время… ой, который час?
– Можешь подремать ещё минут пятнадцать.
– Хорошо, – она плотнее прижалась к его груди, – мне так с тобой хорошо, а нам всем – с вами. Жаль только, что скоро всё закончится, вы уедете, а мы тут скучать останемся. Такого лета ведь больше не будет.
– Мы зимой приедем на практику.
– Ну-у, – протянула она, – то зимой. Приедете на неделю, будет вас сто человек – все чужие. Поселят вас на третьем этаже, и вы даже погулять не сможете пойти: у вас там дежурные будут. А сейчас – воля. Только вы да мы. Вот забралась я тебе на руки, а вокруг никого, а если кто и придёт, так только свои.
Нет, Валечка, уедете и забудете нас. Там, рядом с вами, другие девочки будут, ваши. На что вам мы, дурочки деревенские. Это сейчас вам хорошо с нами, потому что других рядом нет, а мы вас любим… как братиков или подружек… И вы нас тоже, как сестрёнок глупых, да только ни братики на сестрёнках не женятся, – лицо её исказила гримаска, – ни сестрёнки замуж за братиков не выходят. Мы же не сможем там, среди ваших, жить – они вас дразнить будут, а на нас пальцами показывать. Мы вам сейчас – как девчонкам куклы новые: поначалу играть интересно, но не вечно же так будет.
Она замолчала. Молчал и Валька, у которого просто пропал дар речи, потому что Даша вслух повторила его недавние мысли. Он стиснул её за плечи так, что она жалобно пискнула: «Задушишь!» Потом, когда объятия ослабли, слезла с его коленей:
– Пойдём, – она потянула его за руку, – а то грустно становится и хочется плакать.
А когда шли к общежитию, вдруг повернулась к нему:
– Валя, а ты не обидишься…
– Можно, я теперь одна пойду, а ты погодя, – продолжил за неё Чибисов.
– Не дразнись, это тогда было, – она взглянула на него с укором, но Валька сложил такую покаянно-жалобную физиономию, что она прыснула и захлопала пушистыми ресницами, – ты весь обманный, никогда не понимаю, взаправду ты говоришь или смеёшься.
– Тебе не нужно понимать – ты всё чувствуешь, – серьёзно ответил Валька, – я иногда боюсь даже, как правильно ты всё чувствуешь. Вот, например, сейчас. Скажи, что ты чувствуешь сейчас, только честно?
– Честно?..
Даша опустила голову, несколько раз глубоко вздохнула, каждый раз пытаясь начать говорить и не решаясь, наконец судорожно сглотнула и прошептала:
– Сейчас… ты меня любишь…
Если бы Чибисова огрели дубиной по затылку – это не произвело бы на него такого впечатления, как эта шёпотом произнесённая фраза. Он потянул было Дашу к себе, с намерением зацеловать насмерть, но она упёрлась ладошками ему в грудь:
– Не надо, Валечка! А то я заплачу прямо сейчас. А тебе не нужно моих слёз видеть. Я приду к себе, заберусь в постель, обниму подушку – буду думать, что это ты, поплачу полчасика, а уж потом засну.
Увидев, что Чибисов напрягся, она погладила его руку,
– Охолони́, что ты такой заполóшный! Девчонки плачут ведь не только от горя, от счастья тоже. Мне хорошо сейчас, и я хочу об этом поплакать.
У Вальки отпустило сведённое судорогой тело, он прошёл несколько шагов, затем вспомнил что-то и повернулся к своей ненаглядной.
– Что ты хотела спросить или попросить?
– А, – она застенчиво улыбнулась, – попросить хотела, чтобы ты меня ещё раз поцеловал, как тогда в лесу. Мне так сладко было. На меня какое-то тепло нашло и прямо сюда, – она положила ладошки на низ живота. – Только не сегодня, а то я взаправду заплачу.
А знаешь, чего мне ещё хочется? – она смотрела ему прямо в глаза. – Чтобы мы с тобой встретились через семь лет.
Чибисов удивлённо воззрился на неё:
– Почему через семь?
Она пожала плечами:
– Не знаю, просто цифра хорошая. Хочу, чтобы встретились, посмотрели друг на друга, узнали кто кем стал, как эти годы прожил.
– И всё? – Валька все ещё пребывал в недоумении.
– И всё. А что ещё? – она лукаво сощурилась. – Пошли домой, вам, мальчишкам, всё равно не понять, я уже говорила – разные мы.
***
Валька закончил рисовать схему, записал полученные результаты и с удовольствием выгнул спину: всё – «лабораторка» закончена. Он взглянул на часы – управился всего-то за пятьдесят минут. Последняя пара. Можно уйти домой на сорок минут раньше. Он бросил вопросительный взгляд на Лёшку Шелепина. Тот кивнул и улыбнулся. Оба встали и, сдав работы, вышли за дверь.
Лёшка был младше Чибисова, как и большинство сокурсников, поскольку в институт попал сразу после школы. Разница в четыре года в этом возрасте ещё ощущалась, но уже не была непреодолимым препятствием для равноправных отношений.
Они вышли во двор, затем на улицу и направились к метро через сплетения московских переулков и дворов.
– Давай прогуляемся, – предложил Лёшка, – погода какая, прямо лето!
– Можно, – согласился Чибисов.
Они дружно взяли левее и дворами вышли на Спартаковскую, по которой и зашагали к центру, к площади Ногина. Этот маршрут был не нов, они частенько шагали вот так почти час и болтали обо всём на свете. Инициатором обычно бывал Лёшка, которому нужно было обсудить какую-нибудь житейскую ситуацию. Он знал, что его выслушают, не будут смеяться, что бы он ни рассказал, и, если возможно, дадут добрый совет.
Валька предположил, что и в этот раз приятелю нужно поведать ему какую-то историю. И не ошибся. Шелепин познакомился с очередной девушкой. Она производила впечатление очень юной и совершенно неопытной, но в первый же вечер попросила обнять её и поцеловать.
– Нет, понимаешь, я бы, конечно, её и так поцеловал, но она сама попросила, почти приказала. Разве это нормально, когда девушка просит с собой что-то делать. По-моему, всё должно происходить без слов, – возбуждённо говорил Лёшка. – А на вид такая вся… ну просто невинный ангел.
– Ну, всё от ситуации зависит и от того, кто и как просит, – ответил Чибисов, – что я могу сказать, если при вашем разговоре не присутствовал и девушку твою не видел ни разу.
– Да при чём здесь ситуация, вот скажи, тебе хоть раз говорили: «Валя, я хочу, чтобы ты меня поцеловал».
Валька непроизвольно вздрогнул, но уже через мгновение широко улыбнулся:
– Не поверишь, Лёха. Говорили. Только та девушка была такая… удивительная,.. и всё в такой клубок завязалось…
– Здрасте-приехали! Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, и вообще, почему я всё узнаю последний? – притворно расстроился Лёшка.
Валька вздохнул:
– Ты же о своём хотел поговорить.
– Так это и будет о моём. Расскажешь свою историю, я смогу сравнить, подумать и принять правильное решение. Ты же не хочешь сказать, что я думать не умею?
О нет, такое Чибисову даже в голову не приходило. Лёшка был очень умный парень, слегка избалованный папиными возможностями, но лишь слегка. Кроме умной головы, он обладал ещё доброй и легко ранимой душой, что старался тщательно скрывать при помощи напускного цинизма и грубости. И ему удавалось прекрасно дурачить ребят их группы, кроме, пожалуй, двоих: Вальки Чибисова и их сокурсницы Лины.
– Лёха, идти осталось минут двадцать, я не успею всё рассказать – история длинная, если коротко, то будет непонятно.
– Ты хоть начни, а то давай в «Шоколадницу» зайдём. Пятница же сегодня – куда спешить. У меня денег хватит на двоих. И потом, я приглашаю, – добавил он быстро, прекрасно зная, что, во-первых – Чибисов старается не тратить деньги на баловство, пытаясь как можно дольше не прибегать к родительской помощи, а во-вторых – Валька ужасно не любил, когда Лёшка платил за двоих.
Чибисов вздохнул:
– Ладно, пойдём, только плачу я за себя сам.
– Хорошо, у богатых шабашников свои причуды, – пожал плечами Шелепин.
Пока шли к метро «Октябрьская», Валька успел рассказать истории Лены, Светы и Алевтины, но пока ни словом не обмолвился ни про ночную погоню, ни про крапиву, ни про Дашу.
Лёшка, не произнося ни слова, слушал как заворожённый. И только когда пришли в кафе и заказали знаменитые блинчики и горячий шоколад, он впервые открыл рот:
– Когда это всё было?
– Этим летом, на шабашке.
– Ты так про них рассказывал, что я каждую, как живую, увидел. Почему я вечно знакомлюсь не с теми? Я этих твоих подруг уже почти люблю. Жаль, на живых посмотреть нельзя.
– Почему нельзя, ты их всех зимой увидишь, а я вас познакомлю, – и в ответ на удивлённый Лёшкин взгляд пояснил, – мы работали на нашей Дмитровской базе, а девчонки эти – «поварёшки» из тамошней столовой, и ты их точно увидишь, потому что зимой мы там будем на практике.
– Слушай, – Шелепин заёрзал на стуле, – отец весной дачу купил под Дубной. Мы, как из Анапы вернулись, каждый выходной там были – в порядок её приводили. Это что же получается, я всё лето мимо вас по Дмитровке катался?
– Выходит, что так.
– Ну давай, продолжай, ты сказал, что их четверо, а я пока только про троих слышал. Четвертая – это та самая, да?
Чибисов кивнул и, под блинчики со сладкой начинкой и горячий шоколад, продолжил рассказ. Когда же он закончил, Лёшка покрутил головой и, несколько раз глубоко затянувшись табачным дымом, выдохнул:
– Да она просто ведьма… в хорошем смысле слова. И просить она тебя могла о чём угодно, имела право. Представляю, чего она натерпелась, приводя тебя в чувство.
Глаза, говоришь, зелёные? Она рыжая?
– Нет, – ответил Валька, – волосы пшеничные с рыжинкой, а веснушек почти нет, но кожа очень светлая. Ну что, пойдём?
– Да подожди ты, – и Лёшка, перехватив официанта, что-то сказал ему на ухо, – за такие рассказы платить надо.
– Что ты ещё придумал, какая плата?
– Всего только кофе с ликёром, и это точно за мой счёт, я тебе должен.
– Да за что хоть? Не придумывай! Я плачу за себя сам.
– За блинчики и шоколад плати, а это моё. Ну не спорь с младшими, тиран! Деньги всё равно не мои, а папины, не обеднеет от двух чашек кофе, а если я скажу, что на тебя потратил, так он и ещё подкинет. Ты же знаешь, все мои тебя любят – ты такой положительный и так правильно на меня влияешь!
– Трепло ты, Шаляпин, – проворчал Чибисов, называя Лешку студенческим прозвищем, но на самом деле ему было приятно услышать похвалу его родителей.
– А если серьёзно, так неужели ты не понял, что действительно ответил на все мои вопросы. Я теперь точно знаю, как себя вести с моей новой знакомой. Во-первых, её нужно понять…
Лёшка говорил ещё что-то, но Чибисов его не слышал. Воспоминания о недавних событиях нахлынули на него и увлекли в водоворот сладкой муки. Он не всё рассказал Лёшке. Умолчал о том, например, как они ворвались в душ, когда его зеленоглазая нимфа танцевала и пела под струями воды. О пучке крапивы, спасшей человеческую жизнь. И ещё об одной ночи он умолчал – это было слишком личное, касалось не его одного, да и не пристало о подобных вещах рассказывать даже близким друзьям. ЭТО принадлежало только двоим.
***
Они выгнали стены корпуса под крышу и сложили внутренние перегородки. Официальная работа сделана. Можно было ехать домой. Только куда домой? Если под домом понимать Москву, то «домой» означало в такое же пустое общежитие. Посовещавшись, дружно решили остаться и «дошабашить» (термин ввёл Кашира) до конца августа.
Тимофей позвонил в институт и им разрешили остаться в общежитии. Кроме того, сотрудник кафедры, ответственный за строительство корпуса, так обрадовался, что можно перекрыть крышу уже летом, а под крышей спокойно заниматься отделочными работами, что пообещал не закрывать договор с ними до начала занятий.
Шабашки подворачивались одна за другой, не каждый день нужны были все, деньги у них были, так что жизнь потянулась хоть и трудовая, но не суетная. Если кому-то нужно было в Москву, он мог спокойно ехать и на день, и на два, и на три. Отсутствовать дольше трёх дней никто себе не позволял – заработанные деньги шли в общий котёл. Чаще других, понятное дело, отлучались Аркадий и Ремизов.
Для Вальки и Даши наступили золотые дни. Всё свободное время они старались проводить вдвоём. Зеленоглазая фея жадно впитывала всё, что рассказывал её друг, учитель и повелитель, а по ночам, крепко обняв подушку, плакала и корила себя за свой боязливый нрав, который не позволил ей начать в открытую встречаться с Чибисовым раньше. Причём рыдала иногда так, что соседки по комнате донесли Алевтине (из лучших побуждений, конечно!). После чего страдалица была вызвана на «ковёр», заключена в объятия, расцелована в распухший нос и покрасневшие глаза и допрошена с пристрастием, нежным, правда, и сочувственным:
– И что ты девчонкам по ночам спать не даёшь? – Алевтина усадила её на колени, и, обняв, ласково перебирала нежные завитки волос у висков.
– Он же уедет через десять дней, Алечка, и я его больше не увижу. У меня, у дурочки, два с лишним месяца было, а я, – голос у неё прерывался, – только вторую неделю с ним.
– И слава Богу: если бы ты все два месяца с ним провела, то сейчас седуксен или веронал горстями глотала, а то ещё хуже – вены себе резала. А так поплачешь-поплачешь и через пару месяцев всё пройдёт. Может, и не всё, но точно полегче станет, – она нежно поцеловала распухший от слёз курносый нос. – Или ты замуж за него хочешь?
Дашу обнимали (помните, что это делает с девчонками?), поэтому она уткнула этот самый нос в грудь Алевтины, обречённо вздохнула и покаянным тоном честно призналась:
– Конечно хочу, только не пойду, не смогу. Со страху действительно могу и седуксен, и вены… Я не выживу с ним «там». Я же могу жить с ним только «здесь». А как он «здесь» останется? Он не останется, потому что запьёт со скуки, а меня ненавидеть будет…
Мне хорошо с ним, знаешь, он меня меняет, я уже не живу, как раньше, я становлюсь другой и уже не смогу вернуться в ту Дашу, что была до встречи с ним.
Алевтина обняла её покрепче и, прижавшись щекой к её лицу, подумала:
– Оба дураки: нашли друг друга, любят друг друга, понимают, что души у них одинаковые, но вместе не будут никогда. Чёртова социальная лестница. Непреодолимый барьер для обоих. А несколько лет подождать не смогут – в их возрасте это невозможно. Ну что ж – не судьба! И всё же хорошо, что они встретились.
Даша пошевелилась:
– Спасибо, Алечка, мне лучше теперь, я пойду к себе.
– Не плачь только, дай девчонкам поспать, а то оставайся у меня сегодня – места хватит.
– Нет, я к себе, спасибо, – она порывисто обняла старшую подругу и вышла за дверь.
***
У Вальки тоже в мыслях порядка никакого не было. Он пытался разобраться в ситуации и понять, что делать дальше, но каждый раз запутывался, выстраивая в голове логические схемы, которые не хотели выстраиваться и рушились, ибо нельзя совместить несовместимое.
Он исполнил Дашину просьбу поцеловать её. Привёл за руку к тому самому дереву, у которого сделал это в первый раз. Прижал спиной к стволу, обнял и приник к её губам. В этот раз ему ответили, сначала робко, как бы пробуя на вкус его губы, затем смелее, потом и вовсе обхватили его голову руками и не отпускали, пока оба не задохнулись. И только тогда оторвались наконец друг от друга с сожалением, что так быстро закончился воздух в лёгких, и жадно хватали этот самый воздух широко открытыми ртами. И тихоня-недотрога не отвела и не опустила глаза, а сказала, отдышавшись:
– Сладко, ещё хочу.
И он опять жадно приник к её нежным губам, крепко прижал к себе и не отпускал, пока оба опять не задохнулись, исследуя губы, зубы и языки друг друга.
***
Наступила пятница. Оба «жениха»: и Аркаша, и Игорь – привезли из Москвы своих подруг. Те давно просились в гости, но, пока шла серьёзная работа, устроить это не удавалось. Девочки привезли замаринованное мясо для шашлыка, и обе парочки собирались, переночевав в общежитии (экзотика для москвичек), в субботу утром отправиться в Дубну на Волгу, о чем заранее было договорено с Лёней Толмачевым.
Всех желающих и свободных от работы в субботу пригласили тоже, но таковых не нашлось. Более того, Толмачеву нужно было рано утром закинуть бригаду на свинарник, а уж потом он мог заняться «курортниками».
Как бы то ни было – соорудили шашлычок. В шесть Валька сбегал в столовую и позвал женскую половину коллектива на мероприятие. Но те, узнав, что в компании две москвички, засмущались и принялись отнекиваться, тем более что ночевать в общежитии оставались только Даша и Светлана, а Лена и Алевтина торопились на автобус: Лена ехала провести выходные с заболевшей одинокой тёткой, которая жила в Дмитрове и работала санитаркой в той самой больнице, а Алевтине нужно было неофициально повидать адвоката. У мальчишек тоже были потери в личном составе – в Москву уехал Равиль: там проездом был его двоюродный брат.
Чибисов всё же уговорил девчонок прийти на полянку. Те сказали, что так и быть, хоть обе и умирали от страха, но только на часок.
Приезжие, Жанна и Инна, были девочки воспитанные, дружелюбные и компанейские. Через полчаса Даша со Светой уже болтали вместе со всеми, хоть немного и дичились, особенно Даша. Они действительно провели у костра около часа и засобирались домой – кому суббота, а кому вставать почти в четыре утра. Валька пошёл проводить.
– А как вы ночевать собираетесь, – спросила вдруг Светлана.
– Как обычно, – не сразу понял Чибисов.
– Что же, девочки со своими парнями по двое на кровати и вы тут же? – уточнила Света.
– А, вот вы о чем? Мы отдали им свою комнату. Равиля нет. Так что впятером как-нибудь разместимся во второй.
– И кто с кем вдвоём на панцирной сетке спать собирается? – заботливо поинтересовалась Даша.
– Наверное, мы с Тимохой – в армии и не в таких условиях спать приходилось, – рассмеялся Валька, – а то вон у Алевтины комната пустая.
– Она вернётся сегодня. А знаешь что, мы с Дарьей можем пойти к ней, а ты ночуй у нас, – сказала Света, затем скорчила притворно-озабоченную рожицу и добавила, – а если один забоишься – попроси Дашку посидеть с тобой, колыбельную спеть, – и, взвизгнув, прыгнула вперёд, уворачиваясь от двух рук, размахнувшихся, чтобы влепить ей по
