Kitabı oku: «Листопад», sayfa 5
– Чёрт, – он, стиснул зубы и стукнул кулаком по стене, – чёрт.
– Паш, всё нормально? – он услышал, как Аля встаёт с кровати, и поспешно проговорил:
– Да, споткнулся о табуретку, сиди, я скоро буду.
Он медленно прошёл на кухню и стал набирать воду в старенький электрический чайник, который сам не раз разбирал по частям, лишь бы маме не пришлось покупать новый. Вот и сейчас его провод был обмотан изолентой, которая уже начинала отклеиваться. Чайник начал нагреваться и громко жужжать. Пашка подошёл к подоконнику и открыл окно, в лицо дунуло прохладой, пробирающей до костей. Возвращаться в комнату не хотелось. Чувствовать себя влюблённым кретином не хотелось.
– Паш, – вдруг он почувствовал, как Аля обвила его руками, прижавшись грудью к спине. Он даже не услышал, как она подошла.
– Аль, я не понимаю, что с нами происходит, – тихо произнёс парень, прислонившись лбом к кухонному шкафчику. Внутри задребезжала посуда.
– Я знаю, – так же тихо ответила Алина.
Так они и стояли при тусклом свете ламп, прижавшись друг к другу. Пашке вдруг показались глупостью все его мысли недельной давности. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул, собираясь с мыслями… Засвистел чайник.
– Садись, – она провела ладонями по его спине к пояснице, тело под её руками стало расслабляться, напряжение уходило.
Он сел за стол, подогнув под себя правую ногу, и уставился в окно. Небо затянуло серой непроницаемой пеленой, и звёзд видно не было, только неоновая вывеска гостиницы переливалась всеми цветами радуги. Словно сквозь сон, Пашка слышал, как Аля хлопочет на кухне, шаркая по полу мягкими тапочками не по размеру. На миг ему представилось, что так будет всегда: Аля на его кухне, горячий крепкий чай в эмалированной кружке и тусклый свет кухонной лампочки над головой…
– К чаю что-нибудь есть? – перебил её голос его мысли.
– В шкафу посмотри, – было таким естественным то, как Алина по-домашнему хлопает дверцами шкафчиков, шебуршит пакетами, высыпая печеньки в мамину вазу для конфет… И события последних дней теперь казались страшным сном. Он притянул Алю к себе за талию и снизу-вверх заглянул ей в лицо.
– Останешься?
– Не знаю, – честно ответила девушка.
Кинолента воспоминаний оборвалась. Вчерашний вечер был пронзительно честным, до тошноты. Именно поэтому Пашка не ожидал, что проснётся один на один с собой в холодной и пустой квартире. Если бы не терпкий запах Алиных духов, который всё ещё витал в воздухе, то можно было бы подумать, что вчерашний вечер ему приснился. А теперь Пашка знал, насколько реальными могут казаться сны.
– Ладно, герой, пора вставать, – сказал он сам себе, рывком слезая с кровати. Вчерашний вечер не отменял главного – угрозы отчисления. Скоро должен был зайти Мишка с конспектами, а вечером Пашке нужно было выходить на смену. Ещё одного прогула «Паприка», в отличие от универа, ему бы не простила.
Он налил себе воды из графина, на миг вспомнив большеглазую девушку из сна. Теперь мысли о ней казались далёкими, и Пашке было смешно, что он поддался фантазиям и позволил себе несколько дней подряд мечтать о какой-то ерунде.
– Во дурак, – хохотнул он в стакан, отчего смешок получился приглушённым и гулким. Стоило только отпустить мысли о приснившейся девчонке, как на душе стало легко и радостно. Тугой комок, все эти дни стоящий комом в горле и тянущий вниз камнем на шее, постепенно рассасывался. Пашка, наконец, почувствовал себя свободным. Он широко улыбнулся и протанцевал по квартире, что-то напевая себе под нос.
Уже бухнувшись на диван, он заметил в прихожей на полу Алину сумочку.
– Вот растеряша, – снова улыбнулся он, представив Алину, которая с утра пораньше, растрёпанная, так торопилась сбежать, чтобы не испытывать неловкости, что забыла сумочку. Он уже почти поставил сумку на тумбочку, когда из неё выпал блокнот и какая-то бумажка.
– Чёрт, – охрипшим голосом повторил он уже в который раз за прошедшие сутки. Ему было не десять лет, и он прекрасно понимал, что значат две красные полоски на длинной тонкой картонке.
* * *
Как долго может разбиваться одно единственное сердце? Наташке казалось, что её уже целую вечность летит вниз, спеша разлететься вдребезги. Но до земли так и не долетает. Она кинула куском свежей булки в стаю голубей, важно прохаживающихся по тротуару. Птицы пугливо метнулись в сторону, и лишь одна из них осталась на месте.
– Ишь ты, какая бесстрашная, – беззлобно поддела голубя Наташка. Птица проковыляла на маленьких лапках к булке и вцепилась в неё клювом, пытаясь урвать кусок побольше, пока не набежали остальные.
– Вот так и люди себе место под солнцем выбивают, – прошепелявил седой сгорбленный старичок, присаживаясь рядом, – позволите?
Наташка улыбнулась ему и отодвинулась в сторонку. Отвечать не хотелось.
Говорят, человек человеку волк,
Ты пытаешься отрицать.
Но, когда я ступаю на твой порог,
Ты не хочешь меня впускать.
Хлоп, – и дверь на засов, смысла нет звонить
И просить хоть глоток воды.
Вроде нужно других как себя любить,
Что ж себя так не любишь ты?
Я сижу под дождем у твоих дверей,
Говоришь мне – пей этот дождь.
Ты сказал, человек – это царь зверей,
Но мне кажется, что ты врёшь.
Мои пальцы не чувствуют даже боль,
Моим ступням не сделать шаг.
Ты был прав. Человек человеку волк?
Человек человеку – враг.
Тихо процитировал мужчина, опёршись подбородком о тросточку. Он смотрел слезящимися старческими глазами на слепящее солнце и грустно улыбался.
– Чьё это стихотворение? – спросила Наташка задумчиво.
– Одного глупого человека, – он повернулся к ней лицом и вдруг прикоснулся ладонью к её плечу, – не дури, девка, и не слушай меня. Только одно запомни – если чего-то хочешь, надо быть смелым. Иначе проведёшь жизнь, как я, а в старости будешь жалеть обо всём, в чём струсила, – и, удивительно бодро для своего возраста, он подскочил на ноги.
Наташка посмотрела ему вслед и, хмыкнув, неуверенно достала из кармана мобильник. От противоречий раздирало на части: то хотелось набрать одиннадцать заветных цифр и выдохнуть в трубку уже такое родное имя, перекатывая его во рту, как ягодку, то нарочно, будто невзначай, прогуливаться по местам былых встреч, изображая из себя весёлую и шумную недотрогу, абсолютно довольную жизнью. Наташка покрутила телефон в руках, уставившись бессмысленным взором в экран. Ладони зудели от невозможности переступить через гордость и боязнь оказаться ненужной и, наконец, набрать смс. Хотя бы одно-единственное слово «привет».
– Вот ещё, – она задрала подбородок.
Если бы Коля сейчас увидел её, он бы рассмеялся. Маленькая, полненькая, в своей серой курточке и со вздёрнутым подбородком она действительно казалась похожей на взъерошенного и недовольного воробушка.
– Я не трусиха, – сказала она себе, сама не особо веря в это. Пальцы продолжали зудеть, как от большого количества выпитого вина. Нервная дрожь пробегала по спине. А может, это был всего лишь осенний ветер, сквозняком проникающий под кожанку?
Наташка облокотилась на спинку скамейки и нажала на быстрый набор. Всего одна цифра вместо одиннадцати, и вот трубка уже отвечает Светиным голосом.
– Ветка, как долго может разбиваться одно-единственное сердце? – задала Наташка вопрос, не оставляющий её в покое уже второй день подряд.
– Зависит от того, чьё это сердце, – серьёзно ответила Света, любившая поразмышлять на отвлечённые темы. Наташка услышала на заднем фоне женский голос.
– Ты не одна?
– Нет, – Света на секунду замолчала. Она делала так всегда перед тем, как сообщить что-то важное, – Нат, я у мамы. Она замуж собралась.
– Ааа… Поздравляю, – Наташка стиснула трубку, – тогда до понедельника?
– Да, давай, – шепнула Света и отключилась…
А Наташка всё продолжала слушать телефонные гудки. Она, конечно, могла бы рассказать ей всё ещё вечером, и тогда Света непременно бы спустилась к ней на этаж ниже, наплевав на температуру, и наговорила бы кучу заумных глупостей, от которых всегда становилось легче… Но вчера Наташке хотелось побыть одной. А сегодня Свете было не до неё. Наташка ещё раз взглянула на экран телефона, проверяя, нет ли сообщений. Поцарапанное стекло тускло блеснуло на солнце. Сообщений не было. Сердце продолжало падать вниз.
– Эй, ты…
Она оглянулась, уже готовая нахамить в ответ, но увидела перед собой только мальчугана лет пяти.
– Чего тебе, мелюзга? – она постаралась сдержать улыбку. Его щёки были перемазаны грязью, а с кончика носа свисала козявка. Хотя вид у парнишки, конечно, был грозным.
– Там это, – он вытер нос рукавом, размазав грязь по лицу, – моя грабля, отдай.
– Где это тут твоя грабля? – сморщив нос, передразнила его Наташка.
– Под скамейкой. Отдай, а то маме расскажу, – начал угрожать карапуз, сжимая пухлые ладошки в кулачки.
– Ути-пути, как страшно, – фыркнула она, вставая со скамейки. Сколько можно было сидеть в одиночестве на этой несчастной лавочке и пугать голубей? Она засунула в рот оставшийся кусок булки и прикрыла глаза от наслаждения. Пора было развлекать себя самой.
Через несколько часов она уже сидела в «Паприке». Перед тем, как идти в бар, Наташка зашла домой. Она полчаса провела в ванне, фальшиво подпевая грустным песням о несчастной любви, звучащим на случайно выпавшей радиостанции.
Да наплевать на эти чёртовы улицы,
Хмурятся лица. Едут машины.
Всё, что мечтается, точно не сбудется.
Мне мои песни необходимы,
Вместо объятий твоих, вместо города,
К лешему парки, аллеи, фонтаны.
Просто ты мне – очень сильно и дорого,
А мои чувства – до лампы.
Когда горло стало саднить от громкого пения, а соседи начали стучать по трубе, он вышла и принялась за макияж.
– Пууусть паршиво на душееее, – пропела она, пританцовывая перед зеркалом, – это не повод выглядеть как чудовище из сказки, – сделала Наташка вывод. Чудовищем быть не хотелось.
Она подкрасила глаза, превратив их в две чёрные бездны, мазанула ярко-красным по губам и вдела в уши тяжёлые кольца. Немного повертелась в разные стороны и удовлетворённо кивнула головой отражению. Теперь она совсем не была похожа на воробушка.
И вот сейчас она протискивалась к барной стойке, бросая кокетливые взгляды на всех, кто попадался по пути. Сегодня ей была нужна не любовь, а причина почувствовать себя нужной. Пусть и всего на пару часов. Наверно, в жизни у каждой девочки был такой момент, когда от отчаянья хотелось выть и совершать безрассудные поступки, целовать ненужных и бить словами наотмашь тех самых, кто заставляет сердце стучать быстрее. Вот и Наташке хотелось. Она разлеглась грудью на стойке, закинув ногу на ногу, и взглянула в карие глаза бармена.
– Виски с колой, и можно без колы, – томным голосом прохрипела она, жалея, что не может пальцами изящно прокрутить длинную тонкую сигарету: ни сигарет не было, ни изящных пальцев.
– Понятно, яблочный сок и ватрушку на десерт, – хмыкнул парень, не обращая внимания на её выкрутасы. Ему было не привыкать.
– Бррр, – Наташка дунула на лоб, пытаясь согнать чёлку с лица, – и водички налей ещё, – произнесла она уже нормальным голосом.
– Тяжко? – он понимающе взглянул на Наташку, продолжая полировать стакан и не спеша обслуживать клиента. Она кивнула, окинув кислым взглядом любимое кафе. Сегодня, как и всегда, было полно народу. Она кинула взгляд на тот угол, где неделю назад Коля читал стихи. Наташка и не надеялась там его увидеть, но всё равно почувствовала, как ухнуло вниз сердце, не встречая на своём пути никаких препятствий. За столиком сидели влюблённые подростки. Она бесстыдно закидывала ноги ему на колени, а он гладил их сквозь тонкие чулки, изредка скользя большим пальцем под край короткой джинсовой юбки. Наташка поспешно отвернулась, почувствовав, будто подглядывает в дверную щель за чужой жизнью.
– Держи, и смотри, не опьяней, – подмигнул ей бармен, протягивая стакан с соком.
– И как зовут тебя, трезвенник? – Наташка прищурила кошачьи глаза, потерянные в тонне макияжа.
– Паша.
– За твоё здоровье, Паша, – и, стукнув стаканом о барную стойку, Наташка залпом выпила свой сок.
Глава 7
нас разлучить не смогут —
мы просто с тобой не вместе
С самого утра моросил противный дождь. От зонта толку не было, да и кто раскрывает зонт, когда с неба еле-еле капает? «Когда у соседей сверху прорвало трубу, и то больше воды было», – с досадой подумала Света, ускоряя шаг. Ей снова ветром бросило в лицо мелкие капли, а слипшиеся пряди волос навязчиво лезли в глаза. Тусклое серое небо, затянутое тучами, не вдохновляло на свершения. Хотелось спать.
– Привет, чего меня не дождалась? – спросила Наташка, останавливая её посреди дороги и не обращая внимания на зло бибикавших водителей. Её позиция была проста – стоишь перед пешеходным переходом – вот и стой. Она показала язык водителю и снова дёрнула Свету, которая уже почти ступила на тротуар, – Э-эй, приём, хоббит на связи, – попробовала пошутить она.
– Нат, ПДД не для тебя писали, да? – не оборачиваясь, огрызнулась Света. Они с Наташкой не виделись с пятницы, а казалось, что целую вечность. И ещё морось эта отвратительная, хоть бы ливень прошёл, что ли…
– Тааак, подруга, что такая кислая-то? Опять с дядь Витей поссорилась?
– Нет, – нехотя протянула Света, поудобнее устраиваясь под навесом на остановке, – просто…Прости.
– Да брось, – Наташка поёжилась от резкого порыва ветра: в лёгкой курточке и джинсовой юбке, в которые она вырядилась сегодня, было прохладно.
– Ты как?
– Лучше всех, – фальшиво улыбнулась Наташка. Коля так и не позвонил, а она так никому и не поплакалась. Вот уже третий день её сердце выделывало кульбиты, пытаясь удержаться от удара о землю с огромной высоты падения. Оно продолжало лететь вниз, с каждым мгновением теряя последние остатки надежды.
– А твой поэт? – Света, наконец, перестала пялиться на расписанные телефонными номерами стены остановки и с интересом уставилась на подружку. Только сейчас она заметила у Наташки синяки под глазами, которые появлялись только во время болезни и бессонных ночей, ей ли было об этом не знать.
– Не знаю, – уголки Наташкиных губ поползли вниз, – мы не виделись с пятницы, – она сделала судорожный вдох, стараясь не расплакаться.
– А смс-ки…
– Тоже нет, – перебила Наташка, не дав Свете договорить. Произносить эти слова вслух было больно. Голос отказывался повиноваться, и из горла вырвался только охрипший сип, в котором с трудом можно было различить слова. Мимо пронёсся ещё один придурок на автомобиле, забрызгав грязью подол Наташкиной юбки, – чтоб ты…
– Нат, тридцать третий, – Света дёрнула подружку за локоть и начала пробивать дорогу к автобусу. В другой раз она, пожалуй, спряталась бы за Наташкину спину и ждала, пока толпа желающих прорваться внутрь рассосётся, но не теперь. Наташка притихла и напоминала выжатую тряпку, вырезанную из старой, пошедшей дырками ночнушки в горошек. Она не сияла своей американской улыбкой, не расталкивала локтями зевак и не огрызалась трёхэтажным матом, не переставая при этом протискиваться к задним сидениям. Наташкин пофигизм, которому Света всегда завидовала, исчез. И Света не знала, как исправлять ситуацию, поэтому просто пёрла напролом к автобусу и тихонько поругивалась себе под нос вместо Наташки.
– Что-то в этой жизни пошло не так, – прокомментировала Наташка и вдруг широко улыбнулась, – дорогу молодой мамочке, – крикнула она на всю остановку, начиная активно работать локтями. Кто-то, ещё не очухавшись ото сна, принялся пропускать девушек вперед, не желая прослыть грубияном. Какая-то бабулька ехидно взглянула на них и язвительно отозвалась:
– Мамочка, это потому что хлеба много ешь?
– Нет, бабушка, потому что парням нравлюсь, – задорно хихикнула Наташка и мысленно покрутила пальцем у виска. Намёки на полноту давно уже не обижали. И уж тем более не обижалась она на старых уставших женщин, которые должны бы спать в семь утра в тёплой постели, но почему-то продолжают каждое утро вставать ни свет ни заря и занимать места в автобусе.
– Ишь ты, химера, – восхищённо отозвалась бабулька, сгоняя кондуктора с насиженного места. Наташка только изогнула в пренебрежении правую бровь и, не удержавшись, снова заливисто расхохоталась. День постепенно менялся к лучшему.
Всю дорогу девчонки молчали, да им и не нужно было говорить, чтобы понимать друг друга. Света смотрела в окно на скользящие мимо дома и думала о чём-то своём, изредка сжимая ладонь Наташки. Она знала, что, если Наташка молчит, значит, надо дать ей время. В жизни иногда наступают такие моменты, когда лишние слова могут только всё усложнить и ещё больше запутать. Словам тоже нужно давать время вызреть, чтобы они не были зря переведёнными, ничего не значащими звуками. Уж это-то Света, которая и сегодня прятала в рюкзачке блокнот со стихами, знала.
По радио этим мерзопакостным утром играла какая-то муть, изредка прерываемая на рекламу.
– Девушка, вы выходите? – спросил кто-то сзади.
– Нет, – лениво ответила Наташка за Свету, – но пропустить не можем, некуда.
Как и в любой другой будний день, автобус был набит под завязку. Те, кому не посчастливилось стоять у двери, выходили на остановке под дождь, чтобы выпустить остальных и снова зайти, если повезёт. Но Свете нравилась эта автобусная романтика: можно было все двадцать минут до своей остановки слушать глупую музыку, разглядывать незнакомцев и даже дремать, если тебя подпирал кто-нибудь тяжелее пятидесяти килограммов.
– Университет, – наконец прокричала злая от недосыпа кондукторша.
Девушки начали проталкиваться к выходу. Теперь была их очередь спрашивать у каждого, кто попадался на пути: «Вы выходите?» Эту часть автобусного путешествия Света не любила. Сколько раз в этой толкучке ей выдирали пряди волос, которые она теперь начала собирать в длинный хвост – не счесть. Вывалиться из автобуса целым и невредимым было то ещё испытание. Впрочем, раз за разом она его проходила. Её романтичной душе нужны были подвиги, которых и совершать-то было негде, а так при должном усилии дорога до универа могла показаться хоть каким-то приключением.
– Чёрт бы побрал маршрутки, – недовольно плевалась Наташка, вышедшая прямо посреди лужи. Она автобусы не любила, но машина ей не светила ещё лет десять, как минимум, а добираться до альма-матер как-то надо было.
– Хватит бурчать, – Света мягко улыбнулась, – побежали греться и сушиться.
– Ага, а заодно мозги парить, – универ Наташка не любила тоже. Да и чего его любить, если поступил на филфак, а в голове только теорема Виета и держится?
– Можно и попарить, – Света запахнула куртку поглубже, перекинув на спину мокрые и холодные волосы, превратившиеся в длинные сосульки. Ладони, влажные от дождя, замёрзли и посинели. Света потерла пальцами покрасневшие кончики ушей и решительно направилась к старому покосившемуся зданию университета.
– А маленького хоббита с малюсенькими лапками подождать не судьба, да? – обиженно фыркнула под нос Наташка и ускорилась. Там, где Света делала шаг, ей приходилось делать два. Она быстро перебирала ногами, стараясь не поскользнуться и не свалиться в лужу – мокрых ног и волос на сегодня было достаточно.
Время шло, а дождь всё не прекращался. Он крапал и крапал на потемневший асфальт, блестящие крыши домов. Где-то вдалеке слышался гул проходящего поезда и автомобильный гудок. Наташка обогнала подружку, открыла тяжёлую дверь и быстро юркнула внутрь здания. Света оглянулась на залитую дождём улицу, вдохнула сырой запах асфальта, подгнивших листьев и зашла следом.
Наташка уже по-собачьи трясла головой, разбрызгивая капли дождя по холлу университета, и хохотала. От былой грусти не осталось и следа. Света только улыбнулась. Сдирая с тонких плеч тяжёлую от воды курточку, она зацепилась молнией за кулон, про который за выходные успела забыть. В груди мгновенно потеплело. Она уже не понимала, когда так успела привязаться к маленькому изящному украшению, но всякий, раз, как взгляд Натыкался на кленовый резной листочек – на душе становилось капельку светлее.
– Вееетка, ты сейчас такой счастливой выглядишь, – немного завистливо протянула Наташка. И было чему завидовать: Света, казалось, была окутана мягким и спокойным светом, который не мог не оставить отпечатка на её внешности. Приталенное платье, лёгкое не по погоде, голубыми волнами струилось у колен. Волосы были заплетены в низкий хвост, а на лицо спадали влажные, потемневшие от воды пряди…
– Ой, – присела Наташка, зажимая уши. Надоедливый университетский звонок в который раз ударил по мозгам, разрушая очарование момента.
– Побежали, пока Андрей Иваныч не пришёл, – схватила Света подружку за руку.
* * *
Алина, услышав звонок, осталась стоять у зеркала. Сегодня она снова чувствовала себя уверенно, и поэтому не боялась опоздать на пары. За выходные она успела отоспаться, пройтись по магазинам с Лисой и прийти в себя. Глядя на неё, сложно было представить, что ещё несколько дней назад она, как побитая собака, скулила в трубку парню, напрашиваясь в гости. Алина, наклонившись к зеркалу, поднесла к губам красную помаду и хищно улыбнулась. Больше никакой слабости. Больше никаких унижений. Теперь время для триумфа.
– Аль, – показалась из кабинета голова Пашки, – пара уже началась, вообще-то.
Он выглядел немного растерянным и как будто застывшим в ожидании. Алина недоумённо пожала плечами: «Наверно, не выспался», – подумала она и сказала:
– Да иду я, пупс, иду.
Пашка скрылся в аудитории, но она успела заметить, как брезгливо сморщился его нос – парень не любил, когда она называла его пупсом. И если обычно Алина старалась как можно реже произносить это милое на её взгляд прозвище, то сегодня хотелось задеть его, зацепить, подковырнуть исподтишка. Поэтому, фальшиво улыбаясь, она снова с ядом произнесла про себя это прозвище и шагнула следом.
– И долго мы ещё будем ждать вас, барышня? – язвительно спросил преподаватель, перебрасывая из ладони в ладонь мел. С начала пары прошло минут десять, но доска уже была исписана непонятными формулами.
– Нет, Пётр Валерьич, барышня на место уже прибыла, – фыркнула Алина.
Одногруппники с интересом смотрели за развивающимися событиями – такого интересного кино они давно не видели. Мишка растянулся на стуле, выбросив ноги в проход, и ждал развязки. Он заметил, что Пашка с утра пораньше сидит напряжённый, и, конечно же, связал это с Алиной. Да и кто ещё бы мог быть виноват во всех смертных грехах, как не она?
– Тогда барышня может бросить сумку на парту и выйти к доске, – Пётр Валерьевич сел за стол и открыл журнал, – прошу вас, мадмуазель, и побыстрее.
Алина недовольно скривила губы, отчего красивые черты лица исказила гримаса, и медленно прошла к парте. Она аккуратно поставила на стул сумочку, поправила распущенные огненные волосы и двинулась к доске походкой от бедра. За её спиной, как Чеширский кот, облизнулся Тёмыч, наблюдая, как под обтягивающим подолом платья прорисовываются абсолютно все изгибы, не оставляя ни малейшего простора для воображения.
– Что-то у меня кулаки чешутся, – предостерегающе в пустоту проговорил Пашка. Тёмыч сжал губы и опустил глаза в тетрадь. Рисковать не хотелось.
После пары Пашка подошёл к Алине и опустился на соседний стул:
– Аль, ты сегодня свободна? – он протянул руку к её лицу и заправил прядь волос за ушко. Все выходные он старательно отодвигал от себя мысли об их встрече, отвлекаясь на домашку и работу… Но никак не ожидал, что Аля, та самая Аля, которая в пятницу так доверчиво ластилась к нему, шлёпая по его кухне в маминых тапках, придёт на пары такой.
– Нет, пупс, – выдула она ему в лицо пузырь из жвачки, – сегодня у меня планы, и завтра тоже, – опередила она его вопрос. Но как бы ей не хотелось выглядеть дрянной девчонкой, а в груди что-то ломко звякало и дребезжало, – я в четверг могу, Пашка.
– В четверг я на смене, – он задумчиво почесал кончик носа и выжидающе уставился на Алину.
– У тебя всё нормально? – с подозрением спросила она, машинально ёжась под его взглядом. Так на неё смотрел папа, когда она была виновата.
Матери у Алины не было. По крайней мере, она её не знала. Сколько себя помнила, рядом всегда крутились няни, домработницы и воспитатели. Папа приходил домой вымотанный и уставший, но и тогда находил на Алину время. По выходным они вместе уезжали в домик у озера и всё время проводили на природе, а по вечерам разжигали камин и, разлёгшись на пледах, читали большие детские книжки с картинками. Папа был для Алины идеалом мужчины: большой, умный и надёжный. Но если отец злился… Он никогда не кричал и не поднимал руки, но было достаточно и одного взгляда, который бил наотмашь, как пощёчина. Ещё ребёнком она научилась распознавать этот взгляд и старалась никогда не переходить черту. Шалить, капризничать и кукситься было можно, допускать серьёзные промахи и ошибки – нет. И вот сейчас Пашка смотрел на неё тем же взглядом, как будто знал, что она накосячила, и ждал, пока девушка добровольно признает свою вину.
– Да, – Пашка вдруг просто опустил взгляд и замолчал.
– Эй там, голубки, аудиторию для малышей освободить не хотите? А то они жмутся по углам и боятся вам слово сказать, – Тёмыч стоял в проходе, подперев притолоку плечом, и глазел на первокурсников, которые до сих пор путались в коридорах главного корпуса и ходили друг за другом гуськом, боясь потеряться.
– Пошли, – Пашка протянул Алине руку и взял её сумку. Тёмыч хотел было пошутить, но наткнулся на взгляд Пашки и только неопределённо хмыкнул. Про кулаки, которые чешутся, он ещё помнил. И прошлогоднюю драку с Пашкой он тоже помнил – сломанный в порыве честности нос до сих пор временами начинал ныть.
– Держи, – Алина протянула Пашке один наушник, вставив другой в своё ухо. Раньше они могли часами просто валяться на кровати, разглядывая бумажные кораблики под потолком и слушая одну песню на двоих. У неё наушник вечно выпадал из уха, а Пашка начинал хохотать и сквозь хохот громко подпевать любимой группе, чтобы Алина ничего не пропустила. Вот и сейчас Пашка взял наушник, который так и норовил выпасть из непослушных пальцев, и поймал конец песни, под которую они с Алиной танцевали свой первый танец. Он таких подробностей не запоминал, но она – помнила:
Не спеша взглядом цепляя этого города крыши,
Я думаю о тебе, вспоминая любые мелочи.
Мне б хотелось одно знать, каким ты воздухом дышишь,
Ведь мне без тебя даже дышать-то нечем.
Он вдруг остановился посреди коридора и прижал девушку к груди, уткнувшись носом в её макушку. Алина замерла, боясь дышать. Мимо туда-сюда сновали первогодки, сшибая всё на своём пути, пока старшекурсники уже давно стояли в очереди в столовую. Пашка прикрыл глаза, чтобы не видеть ни светлых стен универа, увешанных портретами, ни потёртый линолеум, ни дёрганных и замученных недосыпом студентов. Ему не верилось, что в этой маленькой и заносчивой девчонке умещается целая новая жизнь.
– Аль, ты ничего не хочешь мне сказать? – шепнул он ей на ухо, боясь спугнуть неловким вопросом.
– Нет, с чего ты решил? – она удивлённо посмотрела на него и отошла в сторонку от очумелых первокурсников, затеявших потасовку прямо посреди холла.
– Да так… – Пашка неопределённо пожал плечами, но промолчал. Подумал, что она пока не готова сказать ему о беременности. А раз так, то и он подождёт, пока Алина не решит, что настал тот самый момент. Ждать Пашка умел. Алина опять с подозрением взглянула ему в глаза и тут же отвела взгляд густо накрашенных глаз, снова почувствовав себя виноватой.
* * *
Дождь закончился, и над площадью повисла красивая тонкая радуга, одним концом упирающаяся в землю, а другим – уходящая далеко в небо. Казалось, что ступи на мокрый тротуар, заберись на разрушенный фонтан, давно стоящий без дела, поставь ногу на радугу – и лестница чудес приведёт тебя в неведомую страну, где не придётся читать стихи, стоя на осеннем промозглом ветру.
Нет, читать на площади Коля любил. Он никогда заранее не выбирал стихотворения, предпочитая и в этом быть в состоянии потока. Тогда не мешала ни одуряющая жара, ни пронизывающий холод. Ни толпа зевак, ничего не смыслящих в творчестве, ни слишком интеллектуальные слушатели, которые во всём искали отсылки к мировой культуре. Читать на площади Коля любил, но не сегодня.
С самого утра он бродил по универу, высматривая среди первокурсников Наташку. Почему-то звонить казалось неправильным, хотелось просто наткнуться случайно на неё в толпе и обнять, не тратя времени ни на сомнения, ни на раздумья. Хотелось столкнуться с ней в многолюдных университетских коридорах. Внезапно, неожиданно налететь на неё и прижать к груди, не успев подумать о том, что он творит. Потому что, если начнёт думать – растеряется, опустит голову в пол и снова станет собой – нудным и неинтересным мямлей с искусственной бородой не по размеру. Но как ни искал он Наташку по учебным помещениям, найти не смог. И вот здесь бы сдаться, найти в памяти старенького телефона номер и нажать на нарисованную трубку, чтобы с волнением слушать гудки, умоляя абонента не кокетничать и принять вызов… Но Коля только тяжело вздохнул и отправился домой, чтобы бросить на пол рюкзак, набитый учебниками, и пойти на площадь, в надежде, что сможет встретить Наташку там. И вот сейчас он стоял рядом с фонтаном и мечтал уйти по радуге вверх.
Людей на площади почти не было. Да и кто в здравом уме вообще после работы попрётся на площадь слушать стихи никому не известного поэта? Под ногами блестели лужи, отражая прояснившееся голубое небо. Коля облокотился спиной о влажную кору дуба и задрал голову вверх, закрывая глаза. Поутихший с утра ветер холодил кожу и успокаивал мысли, заставляя их течь в правильном направлении.
Я стою идиотом, считаю лужи,
Во всё горло ору, что тебе не нужен,
Только горло охрипло, и голос сел,
И мой крик стал беззвучен, почти что нем.
Я стою дураком под осенним небом,
Голубей накормить я пытаюсь хлебом,
Только в мыслях – тебя кормлю прямо с ложки.
Жаль, что это лишь выдумки. Понарошку.
Я стою, словно нищий, в дырявых кедах,
И мне кажется это всё полным бредом.
До последней цифры твой помнить номер…
Не звонить.
А потом ты услышишь «помер»
Через лет пятьдесят и не вспомнишь, кто я…
Коля с силой потёр виски. Ему хотелось плакать, как в детстве, уткнувшись в мамину юбку сопливым носом.
– А дальше? – он только сейчас открыл глаза и увидел, что вокруг него собралась небольшая толпа людей. Несколько мамочек с колясками сочувственно глядели на юношу, парни презрительно щурили глаза, а девчонки растирали беззвучные слёзы по лицу. Коля грустно усмехнулся: и здесь, в самом нелепейшем из своих нарядов, в самый холодный за последние полгода день, с придуманным на ходу стишком он нашёл свою аудиторию. А Наташку так и не нашёл. Он дёрнул себя за жиденькую бородку и, отлипнув от дерева, сказал:
