Kitabı oku: «Листопад», sayfa 8
Ещё полчаса Коля сидел за столом, глядя на остывающий суп и слушая, как часовые стрелки отмеряют ход времени. Времени, что он по своей глупости так бездарно потерял. За окном постепенно смеркалось. Красивый золотистый цвет заходящего солнца залил кухню и спящую Соньку. Девочка сладко потянулась и открыла глаза.
– Проснулась, соня? – Коля снял её с колен и пересадил за стул, – сиди здесь, сейчас тапки принесу и лекарства, лечиться будем.
– А бабушка придёт? – она накрутила светлый локон на палец и широко зевнула.
– Не знаю, – Коля остановился в дверях и задумался, – сейчас позвоним и спросим, но сначала таблетки, – крикнул он уже из зала.
Через полчаса пришла бабушка и, чмокнув внука в щёку, отправилась читать Соньке сказку. Коля наспех оделся, обмотал вокруг шеи шарф и выбежал из квартиры, забыв снять тапочки. Его тело устало бездействовать, и теперь рвалось вперёд, хотя ещё несколько часов назад он с заторможенным лицом втыкал в смс на экране телефона и даже не думал начать делать хоть что-то.
Тапки на ногах он заметил только в автобусе, когда чуть не растянулся на грязном и заплёванном полу, споткнувшись о чьи-то баулы, выставленные в проходе.
– Милок, ну ты ж аккуратнее будь, все банки побьёшь мне, – с укором прошепелявила беззубая старушка, заботливо проверяя свои огромные холщовые сумки.
Коля только послушно кивнул и сел в конец автобуса у окошка. Он знал, что если сейчас вернётся домой, чтобы сменить обувь, то ему снова может не хватить смелости на вторую попытку. И он опять и опять будет писать грустные стишки, которые никто никогда не прочтёт, видеть Наташку с другими и рыдать в подушку, стиснув зубы, чтобы из горла не вырвалось ни писка, ведь мальчики не плачут.
Он смотрел в окно, но не видел ни домов, поцелованных закатными лучами, ни деревьев, стыдливо роняющих с плеч вечерний наряд, ни прохожих, суетящихся без повода. Сколько их таких, принимающих вечную беготню внутри чертова колеса за жизнь? Ему не было до этого мира никакого дела. Всё, о чём он мог сейчас думать, так это о Наташке. Он изо всех сил сжимал одну ладонь другой, чтобы не поддаться страху, который превращался из маленького чёрного котёнка в монстра внутри него. Страху, который тихо нашёптывал на ухо, что ещё не поздно остановиться, выйти из автобуса и вернуться домой. Страху, который с издёвкой твердил, что Наташка никогда его не простит за эти дни, что он провёл в молчании. Страху, что Наташка его просто не ждёт и никогда не ждала.
– Проспект Мира, – крикнул водитель, принимающий мелочь у выходящих. Коля аккуратно зашаркал к дверям, стараясь не вылететь из тапок, слетающих с ног. Уже на остановке он вдруг понял, что не помнит номера ни Наташкиного дома, ни квартиры, в которой никогда не был. Он задумчиво пошевелил пальцами ног, чувствуя, как холод от осенней земли пробирается сквозь тонкую подошву, шумно вздохнул и, наконец, набрал Наташкин номер.
– Привет, Нат. Я стою в тапках на твоей остановке. Ты выйдешь?
Глава 9
есть невеста,
а ты моего кулона
сжимаешь копию
Она лежала, закутавшись в одеяло и отвернувшись к стенке, высунув наружу только кончик носа – дышать под одеялом было нечем. В ногах валялся выключенный мобильник: Свете не хотелось отвечать на Наташкины вопросы, фальшиво улыбаться и кивать в ответ на утешения. Стоило только вспомнить, что вчера произошло, как сердце болезненно заходилось под рёбрами, выстукивая азбукой Морзе всего три слова. Три слова, которые теперь потеряли всякий смысл.
Ты меня нашёл.
Она в отчаянии слабо стукнула маленьким кулачком по стенке и прижала к губам ушибленные костяшки. Эти пальцы были не созданы для драк со стенкой и пощёчин по мужским щекам. Этими пальцами сплетать бы мелодии, лепить из глины и держать перо… Но сейчас Света бы не удержала в руках и чайную ложку: она не ела ничего со вчерашнего дня. Когда даже вдох сделать трудно и не хочется существовать – тут уж не до еды.
Она перевернулась на спину и, откинув одеяло с лица, уставилась на белый потолок невидящим взглядом. Утренние солнечные лучи рисовали причудливые узоры, создавая на стенах тонкое кружево. От подушки почти неуловимо пахло лавандой. Снова вспомнилась мама и её прохладные ладони. Если бы только мама была рядом… Света бы нырнула в её объятия, спряталась, как птенец, под крылом, и успокоилась, слушая биение родного сердца. Но мамы рядом не было: она ещё в среду уехала с дядей Витей в какой-то палаточный лагерь. Света не понимала, как мама согласилась на такую авантюру… И вообще, что делать в лесу? Собирать грибы да ягоды?
– Вот она, любовь, – Света тоскливо улыбнулась уголками губ. Сейчас она даже немного завидовала матери: никакого волшебства, но сколько же магии в этой взаимной любви, от которой мама сияет мягким тёплым светом и отправляется жить в палатку? И никаких тебе повторяющихся снов, одинаковых кулонов и долгожданной встречи, которая закончится ничем.
Света спустила ноги с кровати и пошарила ими по полу в попытке найти тапочки. Кожа на обнажённых плечах пошла пупырышками от холода, но возвращаться в свой тёплый уютный одеяльный кокон Света не хотела. В такой заберёшься, да и не выберешься потом, только зарастешь слезами, соплями и сожалениями о несбыточных мечтах. А он теперь был мечтой несбыточной – это Света сразу поняла, как только увидела девушку рядом с ним. Кто откажется от такой красотки рядом? Только дурак. Да, только дурак променяет такую яркую девушку на серую мышку, которая даже не знает твоего имени…
– Вот и решили, – она, наконец, встала с кровати и прошлёпала к окну. Утро было солнечное, и на карнизе воробьи чистили пёрышки, громко чирикая. Света приоткрыла окно и зажмурилась, подставляя лицо солнцу. Смятение и тревога потихоньку сдавали позиции и отступали.
– Мы же даже не знакомы, да? – спросила она у одного из воробушков, – да, он меня не знает… – хотя в глубине души Света была уверена, что он узнал её. Что он её вспомнил… Она со вчерашнего вечера хранила в памяти тот миг, когда увидела своего принца. И его вопрос, обращённый к ней. Но что толку от этих воспоминаний?
Она вернулась к кровати и наугад нашарила телефон, молчащий со вчерашнего вечера, когда она сбежала из «Паприки», пряталась по дворам от Наташки, а потом громко рыдала в душе, пока Наташка тарабанила что есть силы во входную дверь. Открывать не хотелось, вот Света и не открывала. Она знала, что рано или поздно Наташка уйдёт, и наступит спасительная тишина. Но сейчас тишина только давила на виски, вскрывая ещё не зарубцевавшиеся раны. Светлана зажала пальцем длинную кнопку и застыла в ожидании. Телефон издал писк, и экран раскрасился голубым цветом.
53 пропущенных вызова
10 голосовых сообщений
25 сообщений
Мобильник пиликал непрерывно. Света отправила голосовое Наташке и бухнулась в кровать, затерявшись среди подушек. Пора было уже выбегать из дома, чтобы успеть на первую пару, но ей было не до учёбы.
– Год только начался, а я уже прогуливаю, – тяжко вздохнула она и продолжила лежать, – ну и ладно.
Света сунула руку под подушку и достала синий самодельный блокнотик. Она провела рукой по бархатной обложке, вдохнула запах бумажных листов и открыла на новой странице. Она писала в нём редко, и ещё реже перечитывала. В этом маленьком блокноте умещались километры боли: всякий раз, как жизнь казалась бессмысленной, на помощь приходили эти странички. Так она не сошла с ума, когда мама переехала к дяде Вите, бросив её одну. Когда Наташка, снова потеряв любовь всей жизни, наглоталась таблеток и провалялась неделю под капельницами. Когда умерла бабушка. И вот теперь Света снова открыла этот блокнот и взяла в руки шариковую ручку. Время избавляться от очередной порции боли пришло.
От рассвета сбегала по звёздным маршрутам,
Кутала плечи в ночную синь,
В окна стучалась твои перламутром,
Хоть ты меня и не просил.
Она не успела написать и восьми строчек, как раздался звонок в дверь. Света поспешно спрятала блокнот под подушкой, наспех поправила ночнушку и кинулась в коридор, пока Наташка не вынесла дверь. А кто ещё мог сунуться к ней с утра пораньше?
– Ну ты, подруга, даёшь! – накинулась Наташка на неё прямо с порога, – ну разве ж так можно? Я чуть не поседела за ночь.
– Ну прости, – Света зябко передёрнула плечами и отправилась на кухню, – чай будешь или кофе? – кофе Света не пила, но для Наташки всегда держала его дома.
– Давай чай, – Наташка плюхнулась на стул, подогнув под себя ногу, – и рассказывай, как ты. Я вчера тебя часа три по округе искала, пока не поняла, что ты дома уже давно. Твой рюкзак, кстати, у меня на кушетке в коридоре валяется.
– Нормально я, – Света попыталась улыбнуться, а когда не получилось, повернулась спиной к подруге, наливая чай.
– Ветка, – тихо позвала её Наташка, – ты не молчи только. Я хочу поддержать тебя так же, как ты меня поддерживала.
Светины плечи вздрогнули, как от удара. Она подумала, что дружба и состоит в том, чтобы помогать друг другу держаться на плаву, когда жизнь усиленно тянет вниз. Вот только Свете казалось, что она уже на самом дне. Там, откуда не видно даже солнечных лучей, пробивающихся сквозь толщу воды.
– Нат, я… Я никогда серьёзно не верила в то, что встречу его. А когда встретила, то оказалось, что он не один. Как теперь верить в сказки?
– Мне Коля вчера позвонил, – ответила Наташка, гоняя по стеклянному столу колечко, – и я не могу не верить в сказки.
Света растянула губы в грустной ухмылке, взяла в руки кружки и обернулась к Наташке.
– Жалко, что не у всякой сказки счастливый конец. Но за тебя я рада, Наташка, очень рада.
Наташка задумчиво взглянула на подругу и закусила губу. Она не знала, стоит ли ей открывать рот и произносить слова, которые могу дать Свете надежду… Но промолчать Наташка никогда не умела, поэтому она собралась с духом и на одном дыхании выпалила, прикрывая глаза:
– Ветка, ты только не бей, но я уверенна, что он в тебя влюбился, – и, сморщив нос, она приоткрыла один глаз, чтобы взглянуть на Свету.
– И с чего это ты решила, мой маленький хоббит? – Света насмешливо уставилась на подругу, размешивая сахар в кружке. В ней боролись желание поверить в то, что сон не был напрасным, а их встреча была предопределена самой судьбой, и страх оказаться наивной дурой, которая верит в бабушкины сказки.
– С того, что видела, как он смотрел на тебя и совсем не обратил внимания на эту свою расфуфыренную девицу, – Наташка шумно отхлебнула горячего чаю, – кстати, он ещё минут десять смотрел на дверь и не реагировал на заказы посетителей, – вдруг хихикнула она, вспоминая вчерашний вечер. Для неё было ясно как дважды два, что молодой бармен не очень-то и обрадовался, когда его девушка припёрлась в бар и всё разрушила.
– Ну… – Света задумчиво уставилась в окно. Воробьи уже разлетелись, солнце встало, и от очарования утра не осталось ничего, – может и так, вот только я не разрушаю чужие отношения. И эти портить не стану. В конце концов, кто сказал, что мы ещё встретимся?
– Не поняла, – Наташка нахмурила брови и, приблизив к Свете лицо, заглянула ей в глаза, – это мы что, «Паприку» теперь стороной обходить будем? Не согласна, там лучшее клубничное пирожное в городе!
– Нет, не знаю, Нат, – Света беспомощно всплеснула руками и снова уставилась в окно, избегая требовательного взгляда Наташки, – я боюсь, Нат, понимаешь? Боюсь. Боюсь, что он так и останется всего лишь моей ночной фантазией. Боюсь, что он влюбится в меня и из-за этого расстанется со своей девушкой, сделав ей больно. Боюсь, что влюбится, но не расстанется и сам будет страдать.
– Да, подруга, попала ты. Вот чего тебе в одногруппников не влюбляется или, там, в одноклассников. Нет же, блин, выдумала себе призрачного принца, наматериализовала, а теперь от него бегает. Кино, а не жизнь.
– Ага, русская мелодрама с первого канала, там только такое и показывают, – грустно хмыкнула Света, которая сама не отлипала от экрана телевизора, когда в программе стояла такая вот «русская мелодрама».
– Ладно, не дрейфь, прорвёмся, – Наташка допила чай и схватила Свету за локоть, – вставай, подруга, тухнуть одной дома я тебе не дам. В универ поедем, пиццу с кукурузой из буфета кто трескать будет, если мы не придём?
– И правда, без нас же некому, – но делать было нечего, и Света отправилась одеваться и превращать паклю на голове в струящиеся до талии волосы. Если не можешь быть с тем, кого любишь, остаётся только одно – любить себя.
* * *
– Привет, пупс, – Алина стояла у окна в шумном вузовском коридоре и смотрелась в маленькое зеркальце. Как она умудрилась в неясном отражении разглядеть Пашку, было непонятно. Она перекинула через плечо рыжую косу и обернулась.
– Привет, в какой аудитории пара? – он чмокнул её в щёку, избегая взгляда глаза в глаза. Безумно хотелось спать.
– В сто двадцатой. Паш, ты не заболел? – в её голосе звучало неприкрытое беспокойство. Пашка только взлохматил и так растрёпанные волосы, улыбнулся, отчего синяки под глазами стали ещё отчётливее, и отрицательно покачал головой. Он не заболел.
– Просто не выспался, не бери в голову, – и, придерживая Алину за талию, направился в кабинет.
Всю ночь Пашку мучила бессонница. Он ворочался с боку на бок, стараясь не сильно скрипеть кроватью, чтобы не разбудить маму, которая слишком часто в последнее время работала в ночную и совсем сбила режим… Но мама спала крепко и не просыпалась, а вот Пашка заснуть так и не смог. Он проветривал комнату, пока огромная жёлтая луна заглядывала в окно своим пристальным взглядом. Он тихонечко прокрадывался на кухню мимо маминого дивана, чтобы выпить тёплого молока с мёдом. Он, наконец, пробовал медитировать, вставив в уши наушники… Но сон не приходил, а тревога не отпускала. Пашка чувствовал, как она кольцами сворачивается у него под рёбрами, высасывая остатки самообладания. Ему казалось, что ещё немного, и он сорвётся, слетит с катушек. От уверенного в себе парня, твёрдо стоящего на ногах, почти ничего не осталось. Любое напоминание о голубых наивных глазах в обрамлении длинных светлых ресниц сводило с ума. Иногда у него всё-таки получалось ненадолго отключиться, и тогда Пашка вертелся на кровати, сбивая в болезненной дремоте с себя одеяло и сжимая в ладонях кленовый листочек… Но ладони обжигало острыми краями кулона, и он снова просыпался, чтобы, уставившись пустым взглядом в потолок, считать до утра овец и баранов. И кто только придумал эту чепуху?
– Сходим куда-нибудь после пар? – Алина села за парту, закинув ногу на ногу. Тёмыч, болтающий с Димкой у окна, плотоядно улыбнулся. Он уже второй год ждал, пока Алина с Пашкой разбегутся, и настанет его очередь подкатывать к этой горячей цыпочке. Димка, заметив, как дёрнулась губа Тёмыча, обнажая в хищном оскале зубы, передёрнул брезгливо плечами.
– Уррод ты, Тёма.
– Уррод ты, Тёёёма, – передразнил Тёмыч одногруппника, – зато не пиррат-заика, ферштейн?
– Да иди ты, – Димка подхватил с пола рюкзак и сел за Алиной.
– Ну, Паш, не хочешь в бар, давай к тебе завалимся? – Алина умоляющими глазами смотрела на Пашку и дёргала его за руку. Он только отмахивался от неё с измождённым видом. Что он мог ей сказать? Извини, но я всю ночь думал о другой и чертовски хочу спать?
– Аль, давай после пар подумаем? Может нам столько домашки зададут, что вообще жить не захочется, а тут ты со своим баром. Мне и на работе его хватает.
– Ну ладно, – надув губки, протянула Алина, постукивая кончиками наманикюренных пальчиков по парте. Она видела, как стремительно теряет Пашку. Эта потеря скользила в каждом его жесте, слове, интонации и нервном подёргивании губ, которыми ещё неделю назад он прижимался к её ключицам под гирляндой из бумажных корабликов. И она не знала, как его удержать… Знала, что не удержит.
В аудитории внезапно стало тихо – вошёл преподаватель, и даже Тёмыч подобрал с прохода свои ноги и попытался изобразить на лице внимание.
– Все здесь? Тогда начнём.
Алины немного пододвинулась к Пашке, чтобы коснуться бедром его бедра. Ей хотелось чувствовать его сейчас, прежде чем он ускользнёт из её жизни, оставив на память лишь конспекты и сообщения в телефоне… Пашка только дёрнул легонько коленом и наклонился поближе к тетради, скрывая за упавшими на лицо прядями волос свои эмоции. Алина ощутила, как во рту разлилась горечь, а в душе – бессилие. Хотелось то ли ластиться мурлыкающей кошечкой, тереться носиком о щёку и нести всякий ласковый бред, то ли внять голосу гордости и с каменным лицом смотреть на то, как он уходит, чтобы потом сползти по стене на пол и размазать водостойкую тушь по мокрым щекам. Она сжала пальцы в кулаки и часто задышала, сдерживая слёзы. Невеста. Разве так должна чувствовать себя невеста?
– Можно выйти? – получив одобрительный кивок преподавателя, Алина быстрым шагом вышла из кабинета. Она вставила в одно ухо наушник, спряталась под лестницей, где на первом курсе они с Пашкой целовались, когда прогуливали пары, и закрыла глаза, включив случайный выбор в плейлисте.
что же мне делать? как удержать тебя?
словами царапает нёбо, и небо расколото
осколками фраз твоих.
ты обернись, уходя.
молчи, я прошу.
запомни, молчание – золото.
Они скрючилась в углу, сжав в руках телефон, и, наконец, заплакала. Крупные слёзы беззвучно текли по щекам и по шее скатывались за ворот блузки, щекоча кожу.
ни капли, ни строчки, ни самой банальной лжи.
уходишь? так вот же, я даже открою дверь.
молчи, я прошу.
легко без меня дыши.
но помни:
словам о любви – никогда не верь.
Она еле слышно всхлипнула, закусив кулак, чтобы заглушить звук. Больше никаких поцелуев под лестницей, корабликов над головой, одной шаурмы на двоих и долгих глупых танцев на берегу моря под песни «Кредо» в наушниках. Алина и не думала, что будет так больно… Ведь однажды она уже готова была отпустить, чтобы потом собирать себя по кусочкам, как мозаику. Она была готова. Но один-единственный вечер в его доме, и вот её сердце снова доверчиво тянется к Пашке, любящему пускать в небо воздушных змеев и громко смеяться над пошлыми шуточками. Тянется, чтобы снова быть отверженным.
Её снова накрыло болью, пробирающей от макушки до кончиков пальцев. Где-то далеко, будто в другой вселенной, прозвучал дебильный звонок, и первокурсники скопом высыпались в коридоры, снося всё на своём пути. Для них сейчас не существовало преград.
– А для меня существует. Смысл биться лбом в дверь, которую тебе никогда не откроют? – Алина аккуратно вытерла слёзы, пытаясь не размазать тушь, хотя единственное, чего ей хотелось – громко выть, захлёбываясь в слезах. Но папа учил быть сильной.
Когда-то давно, ещё в детском саду, мальчик с группы обзывал Алину и постоянно щипал, карауля из-за угла. Сейчас девушка даже не помнила его имени, но тогда пятилетней Альке было очень больно и обидно, особенно когда на ногах стали появляться синяки. Она, как и все девчонки, стала жаловаться папе, уверенная, что он её защитит, придёт в садик и даст этому дураку по ушам… Но папа не пришёл. Он посадил её перед собой на диван, выключил мультик и сказал:
– Алька, таких дураков в твоей жизни ещё не один и не два будет, каждый раз к папочке не набегаешься. Учись давать сдачи, малышка, всегда в жизни пригодится. И знаешь, что ещё?
– Что? – Алька тогда шмыгнула носом и начала елозить по дивану. Маленькой шалопопой егозе надоело так долго сидеть на одном месте.
– Иди ко мне, – папа взял её на колени и, легонько покачивая из стороны в сторону, продолжил, – запомни, ты у меня самая лучшая девочка на свете. Никогда не показывай другим, что они в состоянии сделать тебе больно.
Тогда Алина ничего не поняла, да ей было и не до этого: синяки медленно проходили, мальчугана перевели в другую группу, и он теперь доставал кого-то другого, а у Альки появилась Лиса… Но, видно, воспитание папы не прошло даром, и теперь Алина взяла себя в руки, поднялась с пола, поправила узкую юбку, которая задралась, оголяя бёдра, и пошла назад в аудиторию.
– Алька, ну ты где ходишь, всё нормально? – налетел на неё с порога Пашка. Алина бы не поверила, что он волновался за неё, если бы не видела бледного Пашкиного лица, на котором ещё сильнее проступали теперь синие круги под глазами. Он прижал её к груди, блуждая пальцами по влажным щекам, и машинально начал укачивать в объятиях.
– Хм, – прозвучало откуда-то сбоку, – молодые люди, может быть, миловаться после пар будете, а не во время?
Пашка только неопределенно дёрнул плечами и усадил Алину рядом с собой. Если утром ему было просто плохо, то сейчас стало просто невыносимо. Он и не подозревал, что может чувствовать так много эмоций, переплетающихся друг с другом. Казалось, что его голова готова взорваться и лопнуть. Этакий фейерверк, вот только вместо огней в небе – мозги на стенах аудитории.
– Журавлёв, или вы начинаете конспектировать лекцию, или выходите читать её за меня, – седобородый академик насупил седые кустистые брови и неодобрительно посматривал на парня.
– Простите, – Пашка взял в руки ручку, – уже пишу, – и опустил голову в тетрадь, ругая себя за то, что уселся за вторую парту, где от глаз препода и захочешь скрыться – не скроешься. А ему сейчас было не до лекции. В голове лейтмотивом прокручивался образ белокурой незнакомки, заполонившей его сны, а рядом сидела девушка, беременная его ребёнком. И если просто Алину, играющую вечно на его нервах, как на скрипке, он ещё мог бросить, то Алину, ждущую от него малыша – нет. Мысли об аборте в его голове даже не возникало, как и вопросов, что теперь делать. Всё, что ему сейчас оставалось, это забыть про голубоглазую девчонку, чьего имени он даже не знает, и быть с Алиной.
Когда прозвенел звонок с последней пары, Пашка закинул в рюкзак тетради и, повернувшись к Алине, взял её за руку.
– Ну так куда, в бар или ко мне? – она посмотрела в его воспалённые после бессонной ночи глаза и отвела взгляд, – Аль, я тебя спрашиваю, – буркнул Пашка, чувствующий фальшь всего происходящего. Конечно, Алина была ему дорога и всегда будет: невозможно провести столько времени вместе, кормить её на своей кухне, заплетать неумело косу на длинных золотистых волосах, бегать за ней по дому и вынимать волосы изо рта, а потом взять и стать совершенно чужими людьми… Но и целовать кончики её пальцев, утыкаться в ямочку на шее и звать принцессой больше не хотелось. И это невозможно было не чувствовать.
Мишка с Тёмычем вышли из аудитории, скользнув нечитаемым взглядом по парочке. Казалось, все уже всё давно поняли и теперь ждут развязки, логичного финала, где кто-то обязательно должен остаться несчастным. А разве иначе бывает?
– Паш, я устала и хочу домой, прости, – Алина закинула сумочку на плечо и, чмокнув Пашку в щёку, вышла из кабинета летящей походкой. Ей надо было подумать.
* * *
Коля медленно прохаживался перед корпусом филфалка, огибая немногочисленных прохожих. Минут через пятнадцать должна была закончиться третья пара, и тогда он увидит Наташку. Парень дёрнул себя за бороду и неловко облокотился на дерево, вспоминая вчерашний вечер.
– Привет, Нат. Я стою в тапках на твоей остановке. Ты выйдешь?
В трубке повисла вязкая тишина. Коля чувствовал себя как в болоте – одно лишнее движение, и вот ты уже по пояс в трясине. И чем больше пытаешься выбраться – тем глубже вязнешь. Надежда только на то, что кто-нибудь протянет руку помощи и вытащит тебя, сам при этом не увязнув по уши. Тянуть за собой Наташку не хотелось. Помирать в одиночку среди камышей – тоже.
– Да, сейчас, – всё-таки ответила Наташка, – никуда не уходи, я сейчас приду, – и бросила трубку.
Коля отошёл в сторонку и присел на лавочку, подбирая под себя замёрзшие ступни. На вечернем небе появлялись первые тусклые звёздочки, которым трудно было соперничать с яркими неоновыми вывесками новомодных бутиков и забегаловок. Коля не раз и себя ощущал такой звездой – сияешь себе тихонько, не высовываясь и не привлекая внимания, пытаешься согреть своим светом других, осветить дорогу хоть на самую малость… А тебя никто не замечает, весь мир разменивается на яркие пустые фантики, от которых ни тепло, ни холодно.
– Привет, – услышал он из-за спины, когда на плечи ему легли маленькие горячие ладошки. Наташка запыхалась от бега, и её щёки горели румянцем, какой обычно бывает морозными зимними днями. Коля смотрел на Наташку и молчал. Девушка, почувствовав неловкость, дёрнулась в сторону, сжав руки в замок, на её лице проступили обида и беспомощность. Она поджала нижнюю губу и нахохлилась, – ну и что ты тут делаешь в тапках?
Коля встрепенулся, будто очнулся от долгого и тяжёлого сна. Плечам стало холодно. Он смотрел на Наташку, чувствовал запах её дурацких духов, и на душе становилось легче. Он мигом забыл про звёзды, замёрзшие ноги и все свои опасения. Рядом с ней он не боялся быть собой… И надо же, ему потребовалась целая неделя в разлуке, полная сомнений и переживаний, чтобы осознать эту простую истину: рядом с Наташкой он настоящий. Ему нравится быть настоящим. Нравится, как она дотрагивается пальцами до его неоформленной бороды, которую он в порыве злости чуть не сбрил пару дней назад. Нравится, как она, такая маленькая, умещается у него на груди, и ему не приходится наклоняться с высоты нескольких метров, чтобы уткнуться носом в макушку, пахнущую цветочным мылом. Нравится, как она смотрит на него, когда он читает свои стишки. И как даёт себе право быть рядом с ним настоящей – тоже нравится.
– Коля?
– Прости, – он подскочил со скамейки и чуть не упал, запнувшись о свои же тапки, но это было не важно… Он подошёл к ней, ступив на пожелтевшую траву, и боязливо дотронулся до плеча. Наташка осталась стоять на месте, опустив глаза в землю. Он не мог читать её мысли, но почему-то вдруг подумалось, что она ждёт, когда же он наконец-то сделает первый шаг. Сам. И он его сделал.
Было страшно. Коля почувствовал себя маленьким ребёнком, делающим первые шаги. Сначала встать, держась за стеночку, потом сделать первый неловкий шаг на дрожащих ногах. Затем – второй, рискуя упасть и разбить лоб о землю. И, наконец, уткнуться матери в ноги. Было страшно, поэтому он закрыл на мгновение глаза, а в следующее – уже обнимал Наташку за плечи, зарываясь носом в короткие тёмные пряди.
За спиной затявкала маленькая собака, больше похожая на крысу. Коля вздрогнул, но остался стоять на месте. Его руки лихорадочно бродили по Наташкиной спине, вырисовывая круги, вензеля и линии. Ему хотелось надышаться ей, как в последний раз. Вдруг она не простит? Но Наташка не отстранилась, а только переплела руки за его талией, ещё крепче прижимаясь к груди. Так и стояли они, слушая звуки проезжающих мимо машин и автобусов, пока Коля не шмыгнул носом.
– Дурачок, – она легко рассмеялась, вытирая тыльной стороной ладони слёзы с ресниц, – ты ж заболеешь.
– Теперь это не важно, – он смущённо опустил голову вниз, боясь встречаться с ней глазами. Коля очень сильно боялся, что сейчас всё снова разрушится, разлетится, как в прошлый раз. Пальцы на ногах он уже почти не чувствовал, и только сейчас осознал, что стоит босиком на сырой пожухлой траве.
– Горе моё, бери тапки и пойдём ко мне. Греться будем и чай пить, родителей всё равно дома нет, никто не удивится, – рассмеялась Наташка, представив, как выпучились бы мамины глаза от увиденного. А папа бы и вовсе дара речи лишился. Она взяла Колю за руку, прижавшись головой к его плечу, и повела к себе, спотыкаясь на каждом шагу. Остановившись на лестничном пролёте, Наташка взглянула вверх, думая о Свете и о том, как порой несправедлива и загадочна бывает жизнь.
– Проходи, – она звякнула ключами, открывая тяжёлую дверь. Коля прошёл в квартиру и застыл посреди прихожей, неловко переминаясь с ноги на ноги, – да не стой ты столбом, – Наташка снова засмеялась и легонько толкнула его в спину, – пошли, греть тебя будем.
Так они и просидели до ночи в её комнате, то болтая обо всём на свете, то замолкая друг напротив друга. Наташка постоянно заглядывала ему в глаза и хватала за руки, позабыв на время о Свете. А потом они долго-долго целовались у кухонного окна под звуки выкипающего чайника. И у Коли впервые в жизни не было слов, способных описать происходящее. В голове царила тишина, полная спокойствия и умиротворения.
От Наташки он уехал на такси, когда бабушка в беспокойстве начала обрывать телефон. И вот теперь наматывал круги вокруг крыльца, предвкушая встречу и боясь её. Сам он на пары сегодня не пошёл – у его группы началась производственная практика, но кому он там на предприятии был нужен? Ещё на первых курсах Коля понял, что самое главное – предоставить все нужные бумажки и отчёты, которые через полгода пойдут на черновики для тестов. Остальное деканат мало волнует.
– Привет, – Наташка стояла с подругой на крыльце и махала ему рукой, широко улыбаясь. В этот самый момент подул лёгкий ветерок, осыпая девчонок золотым дождём. Коля замер в восхищении, очарованный красотой момента. Он готов был вечно смотреть на своего воробушка, кружащегося в танце под листопадом. Может, он и был несколько сентиментален… Но как в этот момент пела его душа художника, открывая для себя всё новые и новые грани человеческой красоты. Не имело значения, во что была одета Наташка и как выглядела – блеск в её глазах, грациозность движений и звонкий рассыпчатый смех превращали каждый миг её существования в искусство.
– Здравствуй, – Света смущённо улыбнулась, и он в её глазах увидел своего двойника, свою копию в женском обличии.
– Мы уже виделись, в «Паприке», да? – боясь ошибиться, спросил он, обнимая за талию Наташку, которая уже сбежала со ступеней и обхватила его руками, щекоча шею своим дыханием и растрёпанными ветром прядями волос.
– Да, Коль, мы тогда вместе были. Это Ветка, – рассмеялась она, хватая Свету за руку, – ну чего стоим, пойдём. Свет, ты с нами?
Света смешно нахмурилась и замотала головой из стороны в сторону, от чего её светлые волосы рассыпались волной по плечам. Она была рада за Наташку, и ей не хотелось мешать двум влюблённым побыть наедине.
– Ну, Ветка, когда мы ещё соберёмся такой честной компанией? Хоббит, фея и… Коль, ты кем будешь? – она шутливо ткнула парня кулачком в бок.
– Видимо, гномом, – он весело усмехнулся и потёр пальцем нос.
– Нет, ты, скорее, эльф, – тихо проговорила себе под нос Света, окидывая взглядом нелепую Колину фигуру. Она уже знала, насколько обманчива бывает внешность. Поняла, когда слушала его стихи и видела в глазах мягкий свет, обволакивающий и согревающий всё вокруг.
– Точно, – Наташка поднялась на носочки и чмокнула Колю в кончик носа, не обращая внимания на насмешливые улюлюканья одногруппников, которые стояли неподалёку на остановке в ожидании маршрутки. Один только Петька молчал и отводил взгляд в сторону, – ты мой эльф, а я твой хоббит. Свет, ну, может, ты всё-таки с нами?
