Kitabı oku: «Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества», sayfa 5

Образ противника в восприятии российских военачальников во второй половине XVIII в.

Виктор Иванович Дуров

канд. ист. наук, старший преподаватель Воронежского государственного медицинского университета имени Н. Н. Бурденко

Аннотация. В статье автор исследует восприятие российскими полководцами своих противников в рамках военных конфликтов второй половины XVIII в. Для анализа были выбраны П. А. Румянцев, А. В. Суворов, Ф. Ф. Ушаков и М. И. Кутузов. В ходе исследования установлено, что главными факторами, повлиявшими на формирование образа противника, являлись культурная близость, принадлежность к дворянскому сословию, лояльность монархическим устоям и уровень религиозности.

Ключевые слова: образ Другого, интеллектуальная история, военное искусство, история России, разделы Польши, русско-турецкие войны, II антифранцузская коалиция.

В современной историографии все больше исследователей обращается к проблемам взаимодействия культур, восприятия народов друг другом, формирования образа Другого. Изучением образов занимается специальная дисциплина – имагология. В ее арсенале методология, имеющая междисциплинарный характер. Исследования строятся на бинарной оппозиции «свой – чужой» (мы – они/ другие). Наиболее остро она проявляется во время военных конфликтов. К сожалению, отечественные военные историки редко используют потенциал имагологии. Конечно, на то есть объективные и субъективные причины. Однако, как нам представляется, привлечение междисциплинарного подхода позволяет расширить наши знания о менталитете и установках, действовавших в определенных исторических периодах отдельных людей.

XVIII в. заслуженно считается «золотым веком» российского военного искусства. Большая роль в этом принадлежит полководческому гению Петра I, П. А. Румянцева, А. В. Суворова и Ф. Ф. Ушакова. Их биографии и полководческий путь хорошо исследованы. Но в настоящей статье мы обратимся к анализу образа противника в восприятии российских полководцев и флотоводцев. Объектами исследования послужили П. А. Румянцев, А. В. Суворов, Ф. Ф. Ушаков и М. И. Кутузов. Заметим, что, несмотря на упоминания в их биографиях и специальных исследованиях по истории военного искусства народов и этносов, против которых они вели боевые действия, специальных работ о представлениях военачальниками своих противников нам неизвестны.

Актуальность данного исследования обусловлена следующими соображениями. Во-первых, одним из принципов военного искусства является объективная оценка врага и знание его приемов¹⁰⁵. Во-вторых, не вызывает сомнений, что названные выше российские военачальники были представителями своей эпохи, со своими личными пристрастиями и отношением к действительности. За время военной службы они встречались со многими противниками: турками, французами, пруссаками, крымскими татарами, ногайцами и другими. География их активности обширна: от р. По на западе до Урала на востоке, от Средиземного моря на юге до Финляндии на севере.

Хронологические рамки исследования очерчены началом Семилетней войны 1756–1763 гг. и участием Российской империи во II антифранцузской коалиции в 1798–1800 гг. Именно в Семилетней войне проявились решимость и инициатива П. А. Румянцева, а А. В. Суворов получил боевое крещение. Громко заявляет о себе А. В. Суворов в ходе польской кампании 1768–1772 гг. и русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Последняя знаменует собой вершину полководческого искусства П. А. Румянцева в битвах у Рябой могилы, р. Ларга и р. Кагул (1770). Здесь же первый боевой опыт получает М. И. Кутузов, зарекомендовав себя храбрым и энергичным офицером. Наибольшую известность А. В. Суворову и Ф. Ф. Ушакову принесла русско-турецкая война 1787–1791 гг., когда Турция пыталась вернуть себе Крым и установить влияние в Грузии. Победы под Фокшанами, на р. Рымник (1789), под Измаилом, Керченское морское сражение, сражения у о. Тендра (1790) и у мыса Калиакрия (1791) золотыми буквами вписаны в военную историю России. М. И. Кутузов отличился при штурме Измаила, затем участвовал в польской кампании 1792 г., после чего был направлен чрезвычайным послом (17921794) в Константинополь. Из столицы Османской империи он продолжал следить за делами в Польше, которые имели существенное значение во внешнеполитическом курсе России. Для предупреждения возможного вторжения османов на польско-турецкую границу в апреле 1794 г. был направлен П. А. Румянцев. В польской кампании 1794–1795 гг. решающую роль сыграл А. В. Суворов. Вершиной полководческой карьеры А. В. Суворова и Ф. Ф. Ушакова стало их участие в кампаниях II антифранцузской коалиции (битвы на р. Адда, Треббия, альпийский поход, штурм Корфу и освобождение от французов Ионических островов и Южной Италии). Здесь прерывается боевая деятельность А. В. Суворова и Ф. Ф. Ушакова. Хотя полководческий путь М. И. Кутузова продолжился, но он связан с несколько иной внешнеполитической обстановкой и поэтому оставлен за рамками исследования.

В данной статье мы проанализируем отношение российских военачальников к туркам, французам, пруссакам и полякам. На такой выбор повлияли следующие критерии: масштабы военных действий, командный статус военачальников, внешний (по отношению к Российской империи) характер событий. Основную группу источников составили публикации частной переписки, донесений, реляций, рапортов российских военачальников, изданные в 1949–1959 гг. в сериях «Русские полководцы» и «Русские флотоводцы»¹⁰⁶. Для нас представляют интерес оценки российскими военачальниками организации, боевой подготовки противников, полководческих качеств их лидеров.

В конструировании образа Другого в современном обществе ведущую роль играют СМИ, художественная литература, публицистика и т. д. В XVIII в. такое конструирование было ограничено уровнем технического прогресса и, как следствие, масштабами охвата населения. Простые крестьяне не имели контактов с иностранцами, мало о них знали. Думается, что основным критерием для них служила религиозная принадлежность. Для интересующей нас эпохи представления народов друг о друге складывались под влиянием следующих факторов: во-первых, уровня хозяйственного, общественно-политического и культурного взаимодействия между ними; во-вторых, отражения в общественном создании этого взаимодействия; в-третьих, структуры общественного сознания (сословное или национальное)¹⁰⁷. И наконец, в формировании массовых представлений более активное влияние начинают оказывать географические факторы (например, возможность путешествий)¹⁰⁸.

Дворянское сословие могло иметь сформированный образ Другого благодаря близости к источникам знаний и возможности путешествовать. Главным маркером для представителей XVIII в. продолжала играть религия, но современные исследователи пришли к выводу, что инаковость в вероисповедании не являлась причиной неприятия¹⁰⁹.

Анализ писем, реляций и рапортов российских военачальников в ходе участия в русско-турецких войнах показывает, что они не оценивали высоко турецкое военное искусство в общем и турецких военачальников в частности. Схожее мнение они высказывали о боевой подготовке и боевых порядках турок. Так, в рапортах сообщается о «неприятельских толпах», или «кучах», применительно к построению конницы¹¹⁰. Хотя в плане кампании на 1770 г. П. А. Румянцев отмечал превосходство российской пехоты над турецкой, в то же время указывал на «многолюдство» турецкой конницы против русской кавалерии. Поэтому он не видел целесообразности в ее применении против преобладающего противника¹¹¹.

В источниках массово встречаются сообщения о беспорядочном отступлении турок после встречи с русскими. Схожая ситуация была на флоте, где противник часто избегал сражений или плена благодаря легкости своих судов¹¹². С целью остановить бегство некоторые турецкие военачальники открывали огонь по своим, но, не имея успеха, вскоре сами следовали за войском¹¹³. Так, описывая сражение на реке Рымник, А. В. Суворов сообщал о попытке великого визиря Юсуф-паши удержать бегущих увещанием к Корану и открытием огня «до 10 раз из пушек» по своим. Эти меры, однако, были безрезультатны. В рапорте П. А. Румянцева об итогах сражения при Кагуле читаем: визирь «Магометом¹¹⁴ великим пророком своим и салтанским именем силился восстановить опрокинутых». Но те отвечали, что «нет сил наших бить с места россиян, которые огнем, как молниею, разят»¹¹⁵. О более слабой боевой подготовке турок в сравнении с русским солдатом находим и другие подтверждения. А. В. Суворов писал, что «там, где прошли варвары, пройдут и наши» или неприятель «уступил мужеству» наших войск. Схожая ситуация отмечалась Ф. Ф. Ушаковым после сражения у о. Фидониси (1788): «весьма выгодно практикованным подраться регулярным образом против неискуства»¹¹⁶. В 1790 г. в одном из писем Ф. Ф. Ушаков прямо заявлял, что «сильного противника против себя не видел». Турецкий флот избегал сражения и укрывался в укрепленных бухтах¹¹⁷.

Однако есть сообщения и о жестоких сражениях. Например, повествуя о битве при Кинбурне в 1788 г., А. В. Суворов писал о «великой храбрости» турок при обороне своих позиций, затем они «как тигры бросались на нас и наших коней <…> многих переранили». При Рымнике русский полководец хвалил действия янычар и «арапов», сообщал об опасностях от брошенных повозок с боеприпасами, у которых бегущие турки успевали поджечь фитили¹¹⁸. Уважительно Ф. Ф. Ушаков отмечал действия турецкого капудан-паши Дж. Г. Хасана-паши у о. Фидониси, который «бросился с чрезвычайной скоростью», атаковал, «как лев», русский авангард и «дрался <…> с чрезвычайным жаром»¹¹⁹. О храбрости и упорстве противника упоминают также П. А. Румянцев и М. И. Кутузов¹²⁰.

Какое отношение было к противникам-европейцам? Применительно к пруссакам П. А. Румянцев использовал нейтральное понятие «неприятель». К потерпевшему поражение при Гросс-Егерсдорфе (1757) противнику проявлялось больше уважения, чем к туркам. Хотя пруссаки под влиянием «конфузии», «замешательства», «сильного размышления» побежали, полководец указывал, что их атака была искусной: «с такою бодростию, силою и твердостью <…>, огонь с такою жестокостию беспрерывно продолжался, что <…> изобразить нельзя». «Разбитие» противника Румянцев во многом связывал с артиллерийским огнем (картечью) и штыковой атакой. Красноречивым примером является сообщение Петра Александровича о поражении русских под Бромбергом от рейда прусской конницы, после которого «уважая неприятельский поступок» (!), Румянцев обещал скорое «отмщение»¹²¹.

В источниках содержится информация о внутренних проблемах в организации противников. В 1761 г. П. А. Румянцев часто упоминал о дезертирстве в прусской армии, которое «весьма было велико». Но «казни обрезанием носа и ушей <…>, от которых все человечество ужасается» снизили его проявление¹²². Подобное сообщение свидетельствует о проявлении сочувствия к солдатам противника, которые находили медицинскую помощь в русской армии.

Наиболее высокой оценки был удостоен Наполеон Бонапарт. В историографии широко известен отзыв о нем А. В. Суворова. Он изложен в письме князю А. И. Горчакову от 25 октября 1796 г. «О, как шагает этот юный Бонапарт!», – начинает письмо А. В. Суворов. Бонапарт назван «героем», «чудо-богатырем», «колдуном», который, имея «великие таланты военные», добивается победы над людьми и природой. Австрийцы и пьемонтцы испытывают страх перед Наполеоном. Признает российский полководец революционность идей молодого Бонапарта, который «разрубил гордиев узел тактики», т. е. ушел от господствующей в то время кордонной стратегии и линейной тактики. Стремительно маневрировал, действовал сосредоточенно и бил противника по частям. Бонапарту «ведома неодолимая сила натиска», а больше и не надо, уверяет Александр Суворов. «В действиях свободен он, как воздух, которым дышит; он движет полки свои, бьется и побеждает по воле своей!»¹²³.

Спустя три года после этого письма А. В. Суворов встретился на ратном поле с французскими военачальниками. К глубокому сожалению российского полководца, среди них не было Наполеона Бонапарта. Он находился в Египетском походе (1798–1801). А. В. Суворов хорошо изучил противников и смог одержать над ними победы. В документах периода Итальянского похода прослеживается мысль о слабости французских войск. А. В. Суворов обращал внимание на довольно большой процент в армии противника «реквизиционеров», т. е. солдат, набранных из местного населения. Их боевая подготовка сильно отличалась от французской. «Цизальпийцы» и «пьемонтцы», по оценке Суворова, «ничего не стоят» и даже являются «только помехой» французам. Другого подкрепления французы не имели. В письмах и записках обращает на себя внимание, что пропорция реквизиционеров была достаточная: от 2/3 до половины общей численности того или иного отряда¹²⁴. Вполне вероятно, что такие данные Суворов приводил сознательно, чтобы поднять морально-психологический дух своих войск. При этом он всячески внушал веру в свои силы солдатам и офицерам русской армии. Подобный психологический маневр широко известен современной науке. Противник («чужой») преподносится достаточно слабым, чтобы у «своих» была устойчивой уверенность в неминуемой победе¹²⁵. Французская армия смогла в течение почти 10 лет непрерывных войн завоевать себе ореол победителей, и в этом ключе психологическая установка союзных русско-австрийских войск играла важную роль. Думается, А. В. Суворов должен был прекрасно это понимать и использовать на практике.

Ф. Ф. Ушаков также признавал присущее французам умение воевать. Так, встречаются сведения об их частых вылазках из осажденных крепостей. По мнению адмирала, французы в битве при Маренго (1800) разбили австрийцев «бесподобным образом». В тяжелых условиях осады Анконы, дезертирства нижних чинов и офицеров небольшой гарнизон во главе с комендантом и с помощью цезальпинцев и евреев продолжал «упорствовать» в сдаче крепости¹²⁶. Наравне с этим заметна довольно высокая частотность сведений о бегстве французов. Например, в апреле 1799 г. отряд в 500 человек при приближении русской эскадры «в великом страхе без памяти бежал», оставив много серебра и других ценных вещей¹²⁷.

На основе опубликованных источников о поляках как противнике складывается более целостная картина. Здесь есть сведения о качествах лидеров конфедератов, об их боевой подготовке и военном искусстве, о тыловом обеспечении и отношении к ним населения. Не остается в стороне и внешнеполитический фактор.

Боевая подготовка польских отрядов отличалась в лучшую сторону в ходе первой польской кампании. Так, А. В. Суворов высоко оценивал организацию походного порядка польского войска. На марше главные силы имеют три части: «перша стража» (авангард), корпус и «отвод» (арьергард). На флангах выставляют «боковые патрули» – «скрыдлы право и лево» (правое и левое крыло). С наиболее опасной стороны отряды усиливались. Конфедераты отсылали партии для добычи фуража и ведения разведки. Описанный строй поляки старались держать и после поражения при отходе¹²⁸.

Сражения против русской армии поляки в основном проигрывали полностью, малые отряды не осмеливались вступать в открытый бой («как про российских услышат, так скоро врозь разбегаются»). Большинство польских отрядов довольно часто прибегало к маневру отхода, скрывалось в лесах. Это была характерная черта партизанских действий («бунтовщики назад и вперед ходят скоро», «кроютца по лесам на образ разбойников»). При данной тактике А. В. Суворов рекомендовал преследовать противника пехотой, а завершать его разгром кавалерией. При беспорядочном бегстве дисциплина конфедератов падала, многие из них «для куражу» злоупотребляли спиртным, а «проспавшись», опять бежали¹²⁹.

Но отдельных польских лидеров А. В. Суворов отмечал в лучшую сторону. Русский полководец умел признать военное мастерство своего противника и к такому противнику проявлял уважение. Маршалок¹³⁰ Казимир Пулавский (младший) при Орехове в 1769 г. хоть и проиграл бой, но грамотно использовал артиллерию («ядры <…> брали у меня целые ряды», «пропасть раненных», «много перестреляно лошадей»), при отступлении «оборонялся хорошо», умело отстреливаясь. Уважение к достойному противнику передается эпитетами «смелой молодой Пулавский»¹³¹. Благодарен русский полководец ротмистру Мощинскому, который «весьма ласково» обходился с русскими пленными, «никакого грубого слова им не говорили, поили, кормили очень хорошо и сами всегда посещали»¹³². Отряды маршалков Иосифа Миочинского и Валевского отличала воинская выправка. Пехота и конница у них «беспрестанно экзерцировалась (упражнялась)». Они стремились к строгому соблюдению военных правил. Так, например, во время «ретирады» (отступления) вели «огонь шквадронами»¹³³.

В ходе полевых сражений поляки несколько раз строились «по-шахматному». Например, в 1770 г. у Радома конфедераты стойко выдерживали атаки русской кавалерии и трижды вновь строились, пока у них не была отбита пушка. Позднее в том же 1770 г. у деревни Наводице польские отряды, хотя и потерпели поражение, но были «хорошими людьми», т. к. при отступлении сохраняли порядок и даже на неудобной местности смогли трижды построиться в ожидании атаки. В этом бою был убит «известный и храбрый хорунжий» и «славный разбойник» Грабковский¹³⁴.

В приказах А. В. Суворов крайне низко оценивает боевые качества польских конфедератов. Вполне вероятно, что это преувеличение, и сделано оно с целью повышения уверенности в победе своих подчиненных. Так, польская кавалерия – сплошной «зброд»: драгуны и карабинеры только «по платью и вооружению» таковые, а гусары – «слабее иных» и «пьянее прочих». Полководец рекомендует своей кавалерии их «фронтом ломать и сильно рубить», атаковать с флангов и тыла, а пленных сдавать в резерв. В документах встречается оценка качества людских ресурсов в польских отрядах. А. В. Суворов отмечает их этническое разнообразие: украинские казаки («совсем нашим подобные»), «беглые венгерские крестьяне» и австрийские дезертиры (последних совсем мало). Их боевые качества также не впечатляют полководца. О венграх он писал, что они «никогда еще не прославлялись»¹³⁵. При этом в рапорте командующему армией в Польше А. И. Бибикову в 1772 г. Александр Васильевич признается, что его беспокоит деятельность Валевского по набору среди населения рекрутов (отправлялся в отряды каждый десятый), причем зачислялись в драгуны «рослейшие гораллы» известные как хорошие стрелки. Также в отрядах Валевского много иностранцев¹³⁶.

Последний документ подтверждает наше предположение о составлении приказов с учетом морально-психологических факторов и принижении их реальных боевых качеств.

Достаточно заметную роль в ходе кампании 1768–1772 гг. играл внешнеполитический фактор. В сообщениях П. А. Румянцева и А. В. Суворова отмечается след французов, пруссаков, саксонцев и австрийцев в польских событиях. Иногда их помощь ограничивалась продажей оружия и амуниции по сниженным ценам, денежными субсидиями, а иногда прямым участием в качестве руководителей отрядов польских повстанцев (например, французский генерал Вемениль)¹³⁷. Расчет понятен: силами поляков велась борьба против России с целью не допустить расширения ее влияния в Польше и, как следствие, усиления ее позиций в Европе.

Анализ источников демонстрирует прекрасную обеспеченность поляков как денежными средствами, «богатство у них пороха и свинца», артиллерии, так и поддержку местного населения, которое скрывало от русских места расположения отрядов конфедератов¹³⁸. А. В. Суворов понимал важность лишения повстанцев опоры среди народа. Поэтому был издан рескрипт, «чтоб нигде мятежникам пристанища не давать, ничем им не вспомоществлять, но о них объявлять»¹³⁹. Эта мера внесла свою лепту и приблизила окончание первой польской кампании.

В 1792 г. и 1794–1795 гг. польские повстанцы в боевой подготовке стали намного слабее. Это были уже «иррегулярные толпы», которые имели «худое» вооружение и слепо шли вперед на картечь, не представляя серьезной опасности для подготовленной регулярной русской армии¹⁴⁰. Снижение боевых качеств поляков может быть объяснено затянувшейся внутренней политической борьбой, приведшей к ослаблению власти и хаосу. Польская шляхта, увлекшаяся политическими интригами, забыла о необходимости иметь сильную армию для защиты от внешних угроз. М. И. Кутузов характеризовал деятельность Сухоржевского, одного из лидеров польских повстанцев, переправившегося в Молдавию с крупным отрядом в 1793 г., как «сумасбродство», «буйство». Самого Сухоржевского называл «ветреным», «наглым» и «сей толпы водителем»¹⁴¹. Другим фактором служило фактически установившееся внешнее управление страной, поддерживаемое иностранными войсками и не допускавшее, видимо, создание польских регулярных сил.

При этом, по мнению российских полководцев, Т. Костюшко был серьезным противником. Так, М. И. Кутузов пишет о «предпринятом подвиге на мятежника Костюшку». П. А. Румянцев в письме Суворову высказывал соображение, что после пленения Костюшко «страх и ужас» овладел польскими войсками, и Александр Васильевич обязательно воспользуется этим случаем и одолеет противника без помощи союзников. Но даже плененный Костюшко представлял собой символ и таил угрозу. Поэтому Румянцев рекомендовал как можно скорее и тайно везти его в Санкт-Петербург¹⁴².

Значимыми в формировании картины мира были христианские ценности и отношение к вере в целом. Фактор религиозности наиболее ярко прослеживается у Александра Васильевича Суворова, являющегося глубоко религиозным человеком. Часто в его приказах, рапортах, письмах отдается благодарность божьей помощи: «русский бог велик», «с нами Бог», «милостию Божию», «Боже, пособи кончить кампанию», «Измаил взят, слава богу!»¹⁴³. Для П. А. Румянцева и Ф. Ф. Ушакова религия тоже играла важную роль, но в их документах не встречается такое частое и эмоциональное восхваление божьей помощи. Так, П. А. Румянцев сообщал, что в честь победы при Ларге (1770) «богу благодеявшему нам принесли мы благодатные мольбы»¹⁴⁴. Ф. Ф. Ушаков в своих рапортах о победе у мыса Калиакрия (1791) признавался в «дарованной от Всевышнего <…> победе». Незадолго до этого сражения он уповал на «помощь божию». Он смиренно принимал влияние сверхъестественного: «всевышнему угодно было только провидением своим спасти» многие турецкие корабли¹⁴⁵.

Наиболее рельефно тезисы о влиянии религиозности прослеживаются в образе, сложившемся у А. В. Суворова о турках и французах. В отношении первых, мусульман, полководец употребляет слова «варвары», «бусурмане» и «неверные»¹⁴⁶. В документах П. А. Румянцева также встречаются отсылки к религиозному различию с турками, но на порядок реже. В отношении османов он применяет эпитеты: «магометане», «гонители христианства». Резче высказывается о турках лишь в манифестах к населению Молдавского княжества и к сербским князьям, в которых призывает воспользоваться удобным моментом для свержения «ига магометанского»¹⁴⁷. Но это и понятно, ведь сама цель манифестов – агитационная, требующая большей эмоциональности. В отличие от А. В. Суворова и П. А. Румянцева у М. И. Кутузова и Ф. Ф. Ушакова в донесениях не прослеживается связи с религиозным различием противника. Вероятно, такое толерантное отношение могло отчасти повлиять на привлечение М. И. Кутузова позднее к дипломатической службе. Присущая А. В. Суворову эмоциональность может быть объяснена его психологическими особенностями. Ведь по темпераменту он был холериком, т. е. горячим, страстным, импульсивным, ярко реагирующим¹⁴⁸. При сравнении с другими военачальниками это отличие особенно выпукло проявляется.

Анализ документов П. А. Румянцева в период ведения переговоров в 1772 г. позволяет реконструировать особенность турецких национальных черт в восприятии полководца. Османам приписывались недоверчивость, подозрительность, «невежество» и «буйство»¹⁴⁹.

В ходе исследования мы пришли к выводу, что у А. В. Суворова к туркам проявлялось меньше снисходительности, чем у других полководцев. Так, в источниках встречаем: «мало пленных, пощады не давали», «нещетно неверных даже в самом лесу рубили всюду», «осталось нашим только достреливать варваров в конец. Едва мы не все наши пули разстреляли <…> близ полуночи я кончил истребление»¹⁵⁰. Несколько иным было отношение Ф. Ф. Ушакова. Так, в августе 1790 г. в сражении у о. Тендра он спас экипаж гибнущего турецкого корабля во главе с адмиралом Саит-беем. Общее число пленных по итогам битвы внушительное – 733 человека!¹⁵¹ При выборе сохранить жизни или оставить гибнуть корабль российский адмирал выбрал первый вариант, хотя спасти успели в основном офицеров и небольшую часть матросов.

Революционные идеи, расшатывающие традиционный государственный уклад, российские полководцы отвергали. А. В. Суворов призывал офицеров не жалеть себя за дело освобождения Италии от «ига безбожников и французов»¹⁵². И здесь снова заметны различия в восприятии действительности, например, с позицией Ф. Ф. Ушакова. В обращениях к населению ряда Ионических островов и к жителям Рима в 1799 г. Ф. Ф. Ушаков говорит о «зловредных», «злоковарных» и только раз о «безбожных французах». Но данные обращения адресованы населению и должны были играть пропагандистскую роль и вызвать симпатии к русским, освобождавшим их от завоевателей. В служебной же переписке противник часто обозначен нейтральными понятиями «французы» или «неприятель» и лишь изредка как «якобинцы» и «враг»¹⁵³. Присущими качествами французов, по донесениям и рапортам, являлись грабежи местного населения как с целью добычи продовольствия при осаде (видимо, реквизиция), так и ограбление и вывоз драгоценностей и других вещей из городов при отступлении¹⁵⁴.

Французы были в культурном отношении ближе к русским, и подход в обращении с ними отличался от ситуации с турками. Во время боя с французской армией А. В. Суворов требовал «с пленными быть милосердну». Особенно обращал внимание на казаков, которым велел щадить французов, если те кричали «пардон». Более того, рекомендовалось сбивать французских офицеров в кучки и, крича «пардон», намекать на пленение, и лишь при отказе сдаваться их следовало убивать¹⁵⁵. Ф. Ф. Ушаков предписывал в своих орденах противника «разбить, истребить или взять в плен» или принуждать французские гарнизоны к капитуляции¹⁵⁶.

Гуманное отношение к противнику, которое в полной мере вписывается в представление об обычаях войн в Европе, демонстрирует судьба гарнизона крепости Корфу. После штурма Ф. Ф. Ушаков освободил около 3 тыс. человек под честный пароль (обещание 18 месяцев не участвовать в войне против России и ее союзников). Кроме этого российский флотоводец организовал их транспортировку в Тулон. На плечи Ф. Ф. Ушакова легла «забота беспредельная»: требовались зафрахтованные суда, продовольствие. Средств на это у адмирала не было, и ему пришлось взять кредит у жителей Ионических островов. Позднее Федор Федорович получил от французских генералов благодарственное письмо за снисходительное отношение к пленным¹⁵⁷.

Выше упоминалось о сравнительно большом количестве характеристик в отношении поляков. Вероятно, это можно объяснить наличием общей границы с Речью Посполитой, а также давних культурных, политических и экономических связей между русскими и поляками. Анализ позиций российских полководцев подтверждает превалирование верноподданнических чувств в качестве критериев оценки противника. В документах польских кампаний часто встречаются следующие характеристики противника: «инсургенты», «бунтовщики», «возмутители», «мятежники»¹⁵⁸. Сложившуюся обстановку в Польше называли «беспокойством», «злом», «беспорядками», возникшие не без влияния французов и приведшие к «сомнительным жертвам»¹⁵⁹. Однако российские полководцы не отождествляли конфедератов с польским народом. Они очень внимательно отслеживали политический климат на театре военных действий, всячески старались защитить простых поляков от насилия, запрещая «чинить грабежи и разорения» и обещая наказать по всей строгости виновных¹⁶⁰. Во время польской кампании 1794–1795 гг.

A. В. Суворов продолжал эту линию: «Обывателям ни малейшей обиды, налоги и озлобления не чинить; война не на них, а на вооруженного неприятеля». Во время штурма Праги, пригорода Варшавы, для защиты населения польской столицы от грабежей и желания русских солдат отомстить за «кровавую резню страстной недели»¹⁶¹ он приказал поджечь мост через Вислу¹⁶². Жители Варшавы были спасены, хотя Прага была отдана на три дня войскам для разграбления.

Анализ переписки М. И. Кутузова с чрезвычайным послом в Речи Посполитой Я. Е. Сиверсом в 1793 г. позволяет сконструировать образ будущего Польши и польского народа. Так, в результате второго раздела, удалось «утвердить счастье Польши, тесно привязав ее к России узами, от которых ей никогда не следовало бы освобождаться для ее же спокойствия». В обращении польской депутации к Сиверсу с предложением заключить союз с Россией М. И. Кутузов видит свидетельство «тесного единения <…> между нашим отечеством с Польшей». Более того, из искренних лояльных чувств М. И. Кутузов считал, что спасителем Польши от угрожаемого ей «духа расстройства» была императрица Екатерина II¹⁶³. Таким образом, полководцы действительно видели в политике разделов Польши решение вопроса восстановления позиций аристократии и защиту монархических основ.

После подавления восстания под руководством Т. Костюшко А. В. Суворов возглавил все российские войска в Польше. Начался период восстановления Польши, в котором российский полководец принял самое деятельное участие. Он продолжал поддерживать дисциплину в войсках и оберегать население от грабежей со стороны армии. С этой целью издал в декабре 1794 г. специальный приказ. Офицеры, стоявшие на квартирах у поляков, должны были соблюдать «тишину, дружелюбие, спокойствие». Виновных в нарушении приказа о пресечении грабежей следовало жестоко наказывать¹⁶⁴. В ноябре 1794 г. в рапорте П. А. Румянцеву подчеркивал перемену во взаимоотношениях с поляками. «Все предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцов не любят. Нас обожают»¹⁶⁵. Суворов выступал с ходатайством о пощаде раскаявшихся пленных поляков, даже давал рекомендации о зачислении некоторых из них на русскую службу. «Стыдно России их боятся, ниже остерегатца. Польша обезоружена!» – писал он в марте 1795 г. графу Д. И. Хвостову¹⁶⁶. Таким образом, с восстановлением государственного порядка в Польше и ликвидацией крамолы российский полководец не испытывал к полякам негативных чувств, не видел с их стороны угрозы государственным основам Российской империи. Более того, он требовал от подчиненных гуманного отношения к населению и поддерживал порядок, применяя к нарушителям самые жесткие меры.