Kitabı oku: «Колыбельная для кота», sayfa 4

Жить в твоем сердце,

Извиваясь в агонии червем проклятым.

Быть карамелью под берцем,

Или у кошки котёнком отнятым.

Я заправляю постель.

Я рассыпáю на простыни жемчуг,

Ты ведь поспать мне не дашь.

Ржавеющей баржей ползу я на мель,

Ведь ты на причале встречаешь цветами

С могилы того, на место которого,

Меня как замену нашел.

Куда мне бежать?

Ты в мозге свинцом отравляешь,

Свинцом отравляешь меня!

Мне б умереть, но ты защищаешь

От смерти, как мать от огня.

Но сам-же сжимаешь мне шею,

В верности клятвах лишая всего…

Любовь себе так представляешь,

Забрав с собой далеко?

Брось свою маму и отчима.

Брось свою маму и отчима,

Выпрыгни ночью с окна.

Выйди на улицу темную,

Гуляй по ней допоздна.

На остановке останутся

Окурки и слезы твои.

Едь до меня на конечную,

И крепким вином напои.

Едь автостопом с бессонницей

До радости нет автострад.

И если ты вдруг потеряешься,

Иди до меня наугад.

Брось свою маму и отчима,

Их не было будто, представь.

Найди меня в центре неоновом,

И худшее в прошлом оставь.

Мы выйдем с тобой на Чапаева,

Мы выкурим сто сигарет.

Мы будем гулять до полуночи,

Чтоб вместе встретить рассвет.

Марина Холод.

От крови кеды красные

До боли жмут. И эти джинсовые шорты -

В карманах сиги да жвачка.

Футболка с принтом кока-колы.

И мимо проезжает тачка.

The Cure в наушниках, твой Роберт Смит,

Вещает о любви, которой никогда не будет.

Рубашка с длинным рукавом скрывает грусть.

Запястья боль когда-нибудь зубудут.

Боюсь, что родаки увидят, да и пусть.

Марина Холод – они ни не знают ничего.

Я видел как ты красила глаза,

Не водостойкой, чтоб в зеркале увидеть,

Черные от слез дорожки туши.

Лишь ты способна так себя обидеть.

Ты куришь слишком эстетично,

Пора бы бросить, но это так красиво.

Насилие и траур от жизни быстротечной,

И все вокруг на самом деле лживо.

Ты прячешь сигареты в своей сумке,

И там-же, в дневнике, скрываешь сны.

Духами "Маленькая фея" пахнешь -

Спертые у маленькой сестры.

И ты пропала на три дня.

Я не любил тебя всерьез.

Меня возненавидела родня.

Марина Холод – я замерз.

Но что потом с тобою стало?

Как сказали – умерла.

Тебя так это доставало,

Что всю жизнь была одна.

Марина прыгнула с балкона,

Оставив запись в дневнике:

"Марине Холод было больно.

Молитесь люди обо мне".

Ящик тебя.

Выпью ящик тебя.

Станешь моим алкоголем?

Я закушу, попрошу закурить.

Только не будь моим горем.

Все пьяницы пьют, что попало,

Пиво и виски, чистый самогон.

Кстати, знаешь, что в абсенте,

Фей наберется на целый флакон?

Зеленая магия, горечь полыни,

Печень и почки в пыль превратят.

Я выпью тебя, всю твою сущность.

Твои сновиденья меня совратят.

До капли из горлышка выпью тебя,

И буду под дверью твоей ночевать.

Ты испугаешься, вызовешь скорую -

Солнце, пусти меня на кровать.

Я выпью то, что оставили

И с этой иголки не буду слезать.

Я вышибу двери, увижу тебя -

Солнце – хочу к тебе на кровать.

Мне хочется выпить, но ты отвернешся.

В истерике хочется что-то сломать.

И ты уйдешь снова к другому,

И снова я лягу один на кровать.

Специи и соль.

В мясо добавляют специи и соль,

Чтоб покупатели не чувствовали гнили.

Я тоже печень мариную в водке.

Я спрятал гниль, чтобы любили.

В гнилое мясо вкалывают воду,

Для мягкости, чтоб не было хрящей.

А я нашпиговался болью,

Чтоб тоже выглядеть свежей.

И мясо завернули в пленку.

Его зажарят, и умрут от отравленья.

А ты оплатишь в ресторане мне обед,

И я уйду, а ты взгрустнешь от невезенья.

Мясу больно в специях и соли!

Оно ушло бы, будь у мяса ноги.

Я тоже мясо, мне тоже было больно,

Но я везунчик. Мне открыты все дороги.

Покупатель выбирает мясо, а не наоборот.

И от этого больней чем от ножа.

А я наоборот – беру что повкусней,

Но меня не покупает ни одна душа.

Пить не разбавляя.

Я обронил, и сделал вид, что потерял.

В любви признался – на деле дружески обнял.

Кому ты с подлым сердцем врешь?

Меня так просто не возьмешь!

Ты говоришь, что круче всех.

Я знаю парочку ребят, я с ними пил не разбавляя.

А ты уже воротишь носом от бутылки,

Потом с компанией другой гуляя.

Ты говоришь, что куришь десять лет.

Но ты курил без фильтра?

Иль кровью поперхнувшись, носом нюхал дым?

Ты любишь сигареты, как меня.

Но бросив сигареты, щеголял с другим.

Меня во всех грехах виня,

Искал друзей таких-же, но домашних.

Которые пьют сок, и не признают вина,

Любимчиков суда присяжных.

Красный Винстон.

Я плакал с тобой обнимаясь.

Я выстрадал месяцы, выстрадал год.

Ты резал ножами лишь мне улыбаясь.

Пока ты был рядом, я чуть не подох.

Снова приснишься мне ночью паршивой,

И тихо промолвишь, чокнутый в край:

"Я буду с тобою, где бы ты ни был,

Иди на мой зов, и мне доверяй".

Ты спички достанешь, с бензином канистру,

Ты сердце съедая, сжигаешь меня.

Закуришь ли Winston, любящий мистер?

Поправишь венки на могилке любя?

Ты мимо проходишь, меня будто нет.

Ты winston закуришь, себя загубя.

На "любишь меня?" не скажешь ответа,

А скажешь ли это могилке любя?

И раньше был нежен. Что-же случилось?

Ты млел от касаний и таял в слезах.

Но сердце потом твое больше не билось,

А сердце мое ты замучил во снах. .

Когда я погибну, отдам тебе свитер,

И ветром заботливым буду ласкать.

Закуришь ли Winston, любящий мистер?

Придешь ли на кладбище ветер обнять?

Я буду с тобой, тебе-же не надо

Быть рядом со мной, ты солнцем согрет.

Но солнце закончится алым закатом.

Бросишь в могилу мне пару монет?

Дэвид Боуи.

Я хочу, чтоб ты проснулся рядом.

Просил подать тебе ту пачку сигарет.

И ты закуришь, на коробок оставив мне.

Я так люблю тебя, и рыжий твой малет.

Я так хочу почувствовать тебя на фильтре!

И ты со вкусом патоки и эстрагона,

Уколешь нежностью, любовью в вену.

Споешь про космонафта Тома.

И я, танцуя под твои пластинки,

Влюблялся больше, чем в Христа.

Мой изможденный Белый Герцог, я,

Как свет не прятал за спиной креста.

Я закурю еще одну. Оставлю.

Я лучше звездной пыли, чистый героин.

Сниму с предплечья жгут и уберу.

Твой поклонник! Черный Георгин.

На дне.

Синие цветы погибнут в полночь без пяти.

Злость моя погибнет вместе с ними.

Слезами осыпаются на грязный пол,

И ты их топчешь,

Тушишь в них окурки.

Мы – такие придурки,

Могли бы простоять в букете день.

Один лишь день, но мне не нужно, а тебе плевать.

Я уйду, тебе останется рыдать.

Наполни ванну керосином -

Найди огонь, тебе не подкуриться,

А себя поджечь.

Иль в ванну утащи свой фен.

Я буду труп любить, я обещаю, честно.

Я буду череп украшать цветами,

Чтоб было тебе лестно.

Кости в рубинах, в бархате бедра,

Да руки в перстнях.

Я буду любить, а ты со мною будь,

Хотя бы в черных снах.

Больше никаких "Люблю тебя",

А только "Души воедино".

Не целуй, а кулаком по роже,

Когтями острыми по нежной коже.

И я отвечу тем-же, глупый!

Бей посуду, напивайся,

Но возвращай свой взгляд ко мне.

Я телом раб, но ты мне раб душой,

Когда окажемся на дне.

Комната с белыми стенами.

Гуляй, пока не надоест,

По юности на улице скорбя.

А я свечу фонариком в подъезд -

Хочу найти немножечко себя.

Я так устал, бумага терпит слезы.

Быть может я передознусь во снах?

Я в сигаретном пепле закопаю сердце,

Оно с тобой и так жило впотьмах.

Мой пазл не совершенен,

Кусочки жизни оборвались в 25.

Мухою, судьба ползет по стенке,

И замахнется мухобойкой кто-нибудь.

Опять.

В комнате с белыми стенами,

Я автостопом мысленно проваливаю прочь.

Но цепь сверкает на запястье звеньями,

И не кому, освободиться мне, помочь.

В комнате с белыми стенами,

Мигает лампочка в эпилептическом припадке.

Просвечивает как тысячью рентгенами,

И я трясусь как в лихорадке.

Руки твои.

"Здравствуй!" -

Колеблешся ты.

В кожаной куртке,

В разорванных джинсах.

Дрожащие руки твои.

"Трясешься от холода" -

Скажешь мне ты.

И в паузе неловкой,

Возьмешь мою руку -

Холодные руки твои.

"Так было не просто" -

Прячешь свой взгляд.

Мне хочется плакать,

Ищу зажигалку.

Помогут лишь спички твои.

"Читал твои письма" -

Признаешься ты.

В холод ноябрьский

С тобой я расстанусь.

Соленые слезы твои.

"Писал тебе тоже" -

Слукавишь мне ты.

Мой ящик пустует,

E-mail на беззвучном.

И нет от тебя теплоты.

Сестра.

Что ты хочешь?

В отличие от тебя я не поддался.

Я не остался слезы поливать в плечо другого.

Ему я без остатка сердцем не отдался.

А ты сломалась, не прошло и года,

Тебе он червем в голову забрался.

Ты смотришь сторис.

Как тебе печально, ну а мне смешно.

Я хоть один, но со здоровою душой.

А ты целуешь ненависное лицо.

В зеркале.

Ты так любила наблюдать,

Как пьяный я, накрасив губы,

Отраженье полюбя, себя я целовал.

И ты за мной бездумно повторяла,

И этому тебя я наставлял?

Видишь отражение.

И в нем, среди разводов алого – меня.

Я буду твоим зеркалом, а это лишь стекло.

Стекло и амальгама врать не будут,

Им правду говорить легко.

Тебе достаточно вранья самой себе.

Я зеркало любил, а ты лишь притворялась.

Следы губной помады вытирала.

Испачкаться в крови боялась.

Синий Винстон.

Когда ты умрешь, одену твой свитер,

Чтоб ветром заботливым мог меня ласкать.

Я – винстон, твой любящий мистер,

Но стал мне свитер плечи натирать.

Когда ты умрешь, приди ко мне ночью,

Я буду сердцем освещать твой путь.

Укроешь ли пледом, замёрзшего?

Ляжешь ли рядом, вместе уснуть?

Когда ты умрешь, добуду твой череп,

Чтоб кости твои целовать.

Будешь ли сниться, любящий мистер?

Мне же теперь над прахом рыдать.

Херувим.

Он состарится позже меня -

Рыжий херувим в паленом Lacoste.

Он пронесет красоту сквозь года -

Композиция тысячи детских голóс.

Рыжий херувим с кожей без шрамов,

А я кустарник из шипастых роз.

А ты убеждаешь меня, что ушибся,

Но вместо ушиба я вижу засос.

Рыжий херувим, похожий на меня!

Но только я с рожденья черный.

Лепечет бодрое дитя огня,

А я на веки сердцем черный.

Вечный закат.

На кануне салютов, в пеструю ночь,

Пугая бабочек и плачущих цикад,

Я заклинаю, появись будто бы приехав,

Из города, где в небе навсегда закат.

На кануне веселья, в тихую ночь,

Я двери открою твоим сквознякам.

Придешь, прогоняя уныние прочь,

Поможешь просохнуть слезам.

Салют за окном расцветает и гибнет,

Пугает всех птиц, их стаи кружат.

И голый рассвет заставляет уехать