Kitabı oku: «Монолог», sayfa 4

7 ноября

11:46

Привет! Я была на службе, в смысле в храме. В церковной лавке я спросила, как молиться за сына, который на войне: подсказали читать молитву Иисусову. Только вместо «помилуй мя грешнаго» нужно произносить «сына моего». Купила маленькую иконку с молитвой на обратной стороне.

Смеешься? Не веришь в это, зная меня много лет? Нет, дело тут не в притворстве, а в том, что больше спасения ждать неоткуда. Я в отчаянии, раз пошла в место, в котором последний раз была на крестинах нашего сына. Это вы с ним любили вербу и куличи с яйцами освящать. Я снова не вписывалась в ваш тандем. Может, еще не поздно все исправить? А вот в это я уже сама не верю, если честно.

13:38

Хочу поделится сном, не знаю зачем, но решила же я писать обо всем в дневнике? Если честно, до сих пор осадок и чувство тревоги, хотя я в вещие сны не верю – это просто мои страхи, так моя нарушенная психика надо мной издевается и ночью.

Снится мне маленький Максим, лет девяти, мы с ним гуляем по полю в ясный и жаркий день. Нас окружают невиданной красоты бабочки, садятся на голову, плечи. Мы рассматриваем их необыкновенные крылышки – будто на них разлили краски всех цветов. Мы беззаботно, как и наши прекрасные спутницы, порхаем в степи. Вдруг замечаем перед собой огромные ворота, заходим внутрь. Идем по узким мрачным коридорам, в которые почти не проникает солнечный свет. Темно и холодно. Мы попали в лабиринт. Выхода нет. Под ногами пробегают мыши, мы следуем за ними и видим – в конце лабиринта появился свет. Оказавшись снаружи, продолжаем путь, и тут перед нами появляется ручей, через который пролегает ветхий мост. Мы спешим перейти на ту сторону, но нас кто-то останавливает: не ходите туда, вам нельзя, еще не время. Мы застыли и не можем пошевелиться, вязнем в земле. Слышим свист медленно приближающегося снаряда. Время в страшном сне всегда глумится над спящим. Звук летящего снаряда все слышнее, чувствую его приближение, скорее, приближение конца. Я успеваю обнять Макса, последний раз прижать к себе, но сон прерывается.

Смешанное чувство, неприятное. Сон как наяву, будто мне дурных мыслей недостаточно.

Может, это отголоски прошлого? Или все сразу? Нас всю жизнь будут преследовать воспоминания?

8 ноября

8:56

Привет. Никаких новостей от Макса. Пред уходом он разбил смартфон, швырнул его в стену, пригрозив, чтобы только посмела звонить. Да и нельзя будет… Знать меня не хочет. Сжег все мосты, как и я тогда между нами. А в военкомате мне ничего не говорят. Спрашивают, приходила ли похоронка, нет, значит, иди радуйся.

Я не говорила, что мы домой вернулись? Трудно было на заработках: то квартиру оплати, то школу. Дома лучше. В институт поступил – в медицинский.

А помнишь, как Макс решил стать врачом? Да, ты прав, в тот роковой день, когда случившееся показали по новостям, и он увидел изувеченные тела земляков. Если бы я был врачом, сказал он, то вернулся бы на место катастрофы и помог тем, кого еще можно было спасти. Он поклялся стать врачом!

Честно говоря, администрацию и сам сквер я обходила стороной вплоть до прошлого года. И страшно, и больно. Теперь уже могу спокойно сесть на нашу любимую скамью и выпить капучино, помечтать о безоблачном будущем, о встрече с Максом. С тобой. Почему бы и нет?

Сегодня утром так и сделала: взяла кофе в Хлебном месте, села напротив детской площадки и наблюдала за резвыми детьми и счастливыми родителями, которыми мы сами когда-то (в прошлой жизни) были. Мое внимание привлекла одна мамаша лет двадцати, с опухшим синяком под глазом. Она отлупила маленького сына за то, что тот упал с бревна.

– Я тебе что сказала, скотина? Сколько раз я тебе говорила – не лезь, Витя, не лезь… Ты совсем страх потерял? – она орала на всю «Дураковку», шлепая ребенка по заднице после каждого второго слова.

– Ма-а-мочка-а, не бей, не бей, пожа-алуйста-а, – ребенок тщетно старался перекричать истеричку.

– Еще раз, я тебе еще раз повторяю, не лезь туда! Ты сколько будешь меня мучить? Ты глухой? Я говорила или нет?

– Я больше не бу-у-ду!

– Только попробуй мне, тебе мало что ли? Мало было? – держа сына за ворот куртки, горе-мать вытрушивала признание.

– Нет!

– Смотри мне! – так и протянула его за ворот через всю площадку к качелям, а сама вернулась на лавку к другим мамашам щелкать семечки.

Ребенок не стал кататься и играть с другими детьми. Он взял палку и пошел ковырять листву.

И знаешь, что самое страшное? Я будто посмотрела на себя со стороны. Только в то время, когда еще могла трепать ребенка, не получив ответного удара. Если бы мне тогда сказали, что мой сын в будущем попадет на войну, я бы попку ему целовала и пылинки сдувала, а не сбивала ремнем. Я мысленно вмазала той истеричке в свободный для удара глаз и крикнула (жаль про себя), чтобы имела, мразь, уважение к детям, а еще и взрослым: кто-то вообще детей иметь не может, а у кого-то они на войне погибают; и не смей больше руки свои мерзкие распускать, саму еще воспитывать надо!

Вот видишь, хотела душой отдохнуть, на чужое счастье посмотреть, но сделала только хуже. Пью успокоительное. Я остро начала реагировать на несчастье детей, несправедливость, когда обижают безобидных и безответных малышей.

Как тебе не противно было со мной жить?

15:45

Где-то читала о том, жаль поздно, что детей в детстве нужно баловать и любить, ведь неизвестно, как сложится их жизнь. Вот я, например, считала, что мальчика нужно воспитывать в строгости: мужики нюни не распускают, с детства «держат удар», готовятся к самостоятельной жизни, к ответственности. Так и издевалась над сыном, а в итоге – он сидит в окопе под обстрелами. Ну за что ему такая жизнь?

16:45

Звонила мама, ее подруга – тетя Лена – получила похоронку: сын, мой ровесник. Какой ужас! Я хотела было ее проведать, но решила, что не смогу вынести скорби безутешной матери.

17:26

Когда мы еще были в Новосибирске, Макс написал тебе письмо, но, не зная адреса, хранил его в чистом конверте. Странно, но я только сейчас могу его пересказать:

«Папочка, мы с мамой тебя любим и ждем. Я хочу домой, чтобы было всё, как раньше».

Конечно, он спрятал его от меня, видимо, надолго запомнил тот подзатыльник в одиннадцать лет. И это несмотря на мои убеждения, что ты нас бросил и мы тебе не нужны. Значит, он в тебе не сомневался никогда. Всё, что написано в письме – правда.