Kitabı oku: «Журналисты о русском языке», sayfa 19
Анастасия Попова
Корреспондент «Радио России»
1. Мне не нравятся процессы, которые я последнее время наблюдаю в языке. Например, это кошмарное увлечение интернет-сленгом. Я слышу его повсюду! Даже в метро! Самое ужасное, когда эти слова можно услышать от школьников, не умеющих писать без ошибок на нормальном русском языке, но зато отлично разбирающихся в интернет-сленге.
Состояние современного русского языка могу оценить как упадок. Упадок нашей речевой культуры, упадок образования, всеобщей грамотности.
2. Идеала, наверное, мы не добьемся никогда. Никто не знает, что такой идеал. Другое дело, что язык СМИ должен быть и понятен аудитории, с одной стороны, а с другой – все же «тянуть» своих слушателей к более высокому уровню. Будет ли это когда-нибудь исполнимо? Не знаю. Конечно, хочется, чтобы язык процветал, чтобы на улицах, в газетах, на радио и в общественном транспорте можно было услышать хорошую, грамотную русскую речь. Для этого необходимо поднимать языковую культуру всего общества, начиная со школы.
3. Все зависит от жанра. В информационных программах выразительных средств не так уж и много. Самое выразительное – это голос, интонация. Что касается публицистики и художественной литературы, то язык где-то перекликается, где-то слишком разный. Художественная литература тут, конечно, гораздо обширнее по своим языковым возможностям, так как замыслы автора могут воплощаться с помощью различных стилей, смешения жанров и выразительных средств.
4. Нет, я занимаюсь информацией, а там места для жаргонизмов нет. Роль жаргонизмов при удачном их употреблении может приблизиться к роли выразительных средств. Но для этого необходимо грамотное и очень осторожное использование жаргонных слов.
5. Отрицательное. Есть русские слова, почему мы про них забываем? И потом, наши варианты всегда понятнее аудитории, ближе, роднее, теплее. И звучат в эфире «уютнее». Здесь я ярый противник использования заимствованных слов в СМИ, так как СМИ являются проводником речевой культуры в обществе, и потому любые «эксперименты» опасны.
6. Стараюсь не употреблять. Все-таки эти слова не для широкого круга, за исключением тех, которые и так все давно знают – названия некоторых болезней и т. д. Но если говорить, например, о журнале для бухгалтеров, то там должны быть профессионализмы, без них просто не обойтись.
7. К сожалению, в последнее время становится допустимым. Особенно в молодежных программах, журналах. Отвратительное явление. Никогда не употребляла ненормативную лексику, и ничто не сможет заставить меня это делать. Это уже вопрос профессиональной этики того или иного СМИ и внутренней цензуры журналиста.
8. Примеры типичных стилистических ошибок журналистов не приведу, так как стараюсь не запоминать эти случаи, чтобы не относиться негативно к коллегам. Но вот многочисленные нарушения языковой норма происходят, как я думаю, по двум причинам. Первая – это невнимательность журналиста. Вторая – недостаточные знания. В первом случае только ужесточение внутриредакционных требований способно как-то сдвинуть ситуацию с мертвой точки, а во втором необходимо вмешательство государства – организация курсов грамотности для творческих работников.
9. В Интернете нет норм. Каждый пишет так, как ему удобнее. Потом эта небрежность просачивается в нашу обычную речь. А потом – в СМИ. И так по кругу. Ничего положительного в этом не вижу, сплошные отрицательные стороны.
10. Образование журналистов. Необходимо приучать работников пера и микрофона постоянно работать со словарями и справочниками.
• Наличие стимула для совершенствования своих языковых навыков.
• Повышенные требования общества к грамотному эфиру.
• Воспитание ответственности работников СМИ за родной язык и родную культуру.
Евгений Прудовский
Редактор новостей, Первый канал (ВГТРК)
1. Язык – это самонастраивающаяся система, которая ведет себя в соответствии с тем, как ведет себя общество. Когда идет война – с врагом или за урожай, не важно, – тогда язык становится жестким и в какой-то мере агрессивным, когда в моде иностранное – он кишит заимствованиями, когда на первое место выходит социальный статус человека, язык наполняется манерами и словами, связанными с этим самым статусом. Думаю, сейчас как раз последний случай. В последние годы наметилось некоторое оздоровление языка. Если лет десять назад было важней всего даже не то, что говорит человек, а кто он, то сейчас грамотности речи стали уделять внимание и политики, и журналисты. С трибун по-прежнему звучат и неправильные ударения, и ненужные заимствования, но этого все же не в пример меньше, чем десятилетие назад.
Конечно же, для русского языка не прошла незамеченной смена железных оков социализма на новые аккуратные золотые кандалы. Теперь услышать с экрана слова «разборки», «наезды» или, скажем, «гламурный» – обычное дело. Но, собственно, так всегда и было. В прошлом веке шла тотальная «аббревиатуризация» всего и вся. А до этого наш язык позаимствовал из французского, немецкого и английского вагон и тележку тогда еще «чужих» слов. И ничего – все понимают друг друга до сих пор. Кстати, что касается заимствований – в европейских языках ведь тоже сплошные заимствования. Одного языка у другого и всех их вместе – из латыни. Даже у русского кое-что позаимствовали. Ну хотя бы то же «бистро».
2. Что касается языка СМИ: считаю, что тут высший профессионализм – не быть журналистом, а быть вот таким же, как все остальные. И в этом смысле журналисты стали гораздо профессиональнее, чем годы назад. Я подразумеваю то, что говорить с людьми надо на их языке, а не на каком-то своем. Думаю, не буду оригинален, если скажу, что со зрителем/слушателем/читателем нужно говорить, как говоришь с другом. Вот так просто, как по телефону.
7-8. Конечно, никто не отменял запрета на матерщину и необходимости правильно ставить ударения. В принципе и в телефонном разговоре с другом интеллигентный человек не допустит ни первого, ни второго. Но для него это личное дело, а вот для работника СМИ это правило. Однако ошибки в ударениях, неправильное произношение вряд ли можно назвать современным языком журналиста. Это тенденция не языка, а, скорее, трудовой этики. Другими словами: «готовишься к эфиру – возьми словарь, посмотри, как правильно сказать то-то и то-то». Это персональная вина каждого, кто делает эти ошибки. Конечно, подобная неграмотность постепенно сеет языковую неграмотность и среди аудитории, но куда более страшны, на мой взгляд, фактические ошибки. Такое впечатление, что появилась мода на несознательное искажение фактов. Но это к языку отношения уже не имеет.
Илья Прудовский
Заслуженный артист РФ, профессор ИПК работников телевидения и радиовещания, диктор высшей категории Всесоюзного радио
1. Нельзя оценивать состояние языка в общих чертах. Оно всегда «нормальное», соответствующее данному состоянию общества и носителей языка. Поскольку среди носителей языка существует расслоение по культурному, интеллектуальному, социальному и др. уровням, то оценивать нужно состояние тех или иных пластов языка и стилей речи.
Для меня самая актуальная проблема – дальнейшая примитивизация и маргинализация языка у большинства населения. Отмечу ещё падение уровня грамотности.
2. Считаю, что язык каждого СМИ стремится приблизиться к языку своей аудитории. К сожалению, большинство СМИ в этом отношении идёт не впереди аудитории, не воспитывает чувство языка и культуру его, но плетётся в хвосте, «заигрывая» с читателем, зрителем, слушателем для увеличения рейтинга. Коммерциализация сказалась на языке СМИ!
Каким должен быть идеальный язык газеты (телевидения, радио)? Приближающимся по стилистике к языку аудитории, но значительно выше по уровню культуры.
3. На вопрос о средствах не считаю нужным отвечать. Надо просто открыть соответствующие учебники – там всё сказано правильно.
Прежде всего, художественная литература должна отличаться большим лексическим и синтаксическим богатством, нежели публицистика. Приведу пример. Грушенька в «Очарованном страннике» Лескова говорит: «…стану самой стыдной женщиной». Сегодняшняя публицистика написала бы «проституткой».
4. Исключительно редко, да и то при цитировании или специальной стилизации речи под конкретные типы людей. Роль? У тех, кто ими пользуется, умышленное или подсознательно отгораживание своего клана от других.
5. Целесообразность и чувство меры! Это должно быть, и тогда проблемы не будет.
6. СМИ часто грешат тем, что не учитывают, что их читают (слушают) не только специалисты в той или иной области. Если издание не сугубо профессиональное, термины должны быть «элегантно» объяснены либо в самом тексте, либо в сносках.
7. Однозначно – нет! Считаю, что столь модные сегодня разговоры о том, что ненормативная лексика придаёт речи большую экспрессию и выразительность, что она чуть ли не благо языка, – лицемерие. Не случайно «Символ веры», давая толкование заповеди «Не убий», подразумевает под убийством и употребление бранных слов.
8. • Отсутствие должной системы требований;
• низким уровнем подготовки;
• безобразной и беспринципной системой подбора кадров в большинстве СМИ.
9. Трагически! Но это реальность, от которой уже никуда не деться. Должна быть специальная разъяснительная работа, цель которой – показать, что есть русский язык, а есть интернет-язык.
10. Только через изменение системы ценностей. Болеет общество – болеют журналисты – болеет речевая культура.
Михаил Пукшанский
Обозреватель газет «Московский комсомолец» и «Футбол Подмосковья», в 2015 г. – заместитель генерального директора по связям с общественностью, пресс-атташе футбольного клуба «Сатурн» (Московская область)
1. Если иметь в виду всякого рода неологизмы, то они мне не по вкусу.
А актуальность определяют, к сожалению, эти самые веяния, которые лишь стимулируют подмену понятий.
2. Считаю, что сленг в СМИ абсолютно недопустим. Характер вещания на радио – в первую очередь. Идеальный – конечно, литературный язык, но доступный каждому.
3. Какими средствами создается выразительность языка газеты (телевидения, радио)? Чем отличается язык публицистики от языка художественной литературы?
Интонацией, акцентами, но в первую очередь содержанием, мыслями. Публицистика должна настраивать на действие, стимулировать к жизненнойактивности.
4. Думаю, что никакого. Разве что чаты и подобные зоны общения лишают общество этой самой культуры.
5. Отрицательное.
6. Если они объяснены, почему бы и нет?
7. Не использую. Только профессиональные спортивные термины.
8. Недопустимо делать ошибки!
9. За языком не следят. У людей на это нет времени. А с работы сейчас за такие ошибки никто не выгоняет.
10. Никак нельзя. Время чистого языка прошло безвозвратно.
Петр Романов
Политический обозреватель «РИА Новости»
1. Я не отношусь к числу людей, которые дают катастрофические оценки, хотя они очень распространены сейчас. То, что происходит сегодня с русским языком, это малоприятное, но естественное явление. В конечном итоге, каждый слом формации у нас, в России, приводил к появлению новояза, приводил к тому, что язык – между прочим, живое существо – должен был каким-то образом приспосабливаться к новым явлениям и понятиям. Можно, конечно, жалеть, что после революции в 1917 году мы потеряли тот классический, литературный, петербуржский язык – он уехал, эмигрировал за русской аристократией, и сегодня его можно услышать только из уст небольшого количества стариков-аристократов, которые еще живы. Однако не стоит забывать о том, что, в конце концов, на развалинах того классического русского языка постепенно, преодолевая этот советский новояз, на базе языка московской интеллигенции возник новый, вполне приемлемый русский язык – в конце концов, очень многие произведения, которые были написаны в советский период, написаны хорошим русским языком, а все эти новшества, подчас очень уродливые, либо умерли, либо трансформировались, либо мы к ним привыкли, и они уже не производят впечатления каких-то «заусениц» в нашей речи. Сейчас новый этап, новый новояз. Просто МТС сменился на другой МТС: раньше, в советскую эпоху, были машинно-тракторные стации, а сейчас – мобильные телесистемы. Вот и все. В принципе, все это происходит с любым языком в переломные этапы истории. Нужно понять еще одну вещь. В свое время я кончал переводческий факультет иняза, и моя дипломная работа была посвящена великому испанскому философу, публицисту, писателю Мигелю де Унамуно – он был основоположником экзистенциализма, и, среди прочего, он был крупным филологом и занимался проблемами чистоты испанского языка, а испанцы, надо сказать, очень трепетно относятся к чистоте своего языка, и фактически ежегодно издается толстенный словарь классического испанского языка – они очень строго к этому подходят. Унамуно как раз не относился к числу пуристов – он все время доказывал, и правильно доказывал, что, если говорить о неологизмах, невозможно искусственно внедрить и заставить язык принять какое-то слово, если этот неологизм не отражает чего-то нового. Если есть абсолютный синоним, то этот неологизм не приживается. Унамуно был совершенно потрясающим человеком, с каким-то удивительным чутьем на язык, потому что он придумал множество неологизмов, и они остались. Я говорю это к тому, что огромное количество заимствований, которое пришло к нам сегодня, язык обязательно просеет, что-то оставит (необязательно то, что нам нравится – это дело вкуса), но, в конечном итоге, он сам разберется, «пережует», «переварит» весь этот наплыв слов, которые нам сегодня кажутся неудачными. Надо понимать, что какие-то слова появляются с такими оттенками, которых раньше просто не было. Недавно мой приятель, например, одну свою подругу охарактеризовал так: «Она заядлая тусовщица». Сказать, что леди принадлежит к свету, или что она светская львица, или что она ходит на светские рауты – сегодня это не очень звучит. А слово «тусовка» довольно точно отражает (хотя у кого-то это слово может вызывать раздражение) это бессмысленное, по большей части, времяпрепровождение, которым занимается сейчас огромное количество людей – они «тусуются». Останется это в русском языке или не останется – покажет время. Но сегодня нет другого слова, которое передавало бы этот феномен нашей жизни. И так с очень многими словами. Я уже не говорю о том, что Россия вошла в мир новых технологий. В свое время Ломоносов, который был фактически первым русским крупным ученым, не мог общаться на русском языке с немецкими учеными, которые работали в России, не только потому что они плохо говорили по-русски. Просто русских слов было недостаточно, чтобы общаться на какую-либо научную тему. И заслуга Ломоносова заключалась в том, что он фактически создал научный язык для русских. Потом то же самое произошло с политическими науками. Когда Александр I обсуждал со своими друзьями, скажем, проекты Конституции, они обсуждали это на французском языке. И не только потому что для них французский был первый, а русский – второй, а еще и потому что в русском языке не было тех политических понятий, которые существовали в Западной Европе. Сегодня в Россию пришла компьютерная техника и другие технологические новшества, и, естественно, они принесли с собой какие-то англицизмы, потому что вся эта терминология «тамошняя». В конце концов, русский язык либо «съест», «проглотит» эту английскую терминологию, либо постепенно заменит ее на какие-то русские варианты. Так что в принципе можно сказать, что это «время такое». Я не вижу ничего сверхъестественного, ненормального в том, что происходит сейчас с русским языком. Он переживает действительно трудный переходный этап, но я абсолютно уверен, что он сможет выйти из этого непростого положения, как он выходил из таких положений многократно.
2. Что касается идеального языка, то я думаю, это немножко «от лукавого», потому что идеального языка в журналистике не может быть по определению. Журналистика разнообразна, рассчитана на совершенно разные аудитории, ниши: есть специализированная журналистика, есть журналистика политологическая, философская и так далее. Для любой газеты идеальным языком будет свой собственный, наиболее понятный и приемлемый с точки зрения читательской аудитории. Поэтому если издание находит оптимальный язык для общения со своим читателем, это и будет идеальным журналистским языком для данного издания. Общего понятия «идеальный язык для журналистов», на мой взгляд, просто не может быть. Что касается каких-то критериев, то здесь тоже очень трудно что-либо сказать. Да, в нынешней российской журналистике (если говорить в целом, а не брать каких-то отдельных авторов, потому что есть блестящие фамилии), конечно, картина грустная. Но эта картина точно отражает положение русского языка, положение общества. Журналистика, так же, как и русский язык, переживает период адаптации к новым условиям. Журналистика иногда бросается в крайности, она иногда чрезмерно развязна, иногда хамит. Но это журналистское хамство и эта «желтизна», которая сегодня очень многих раздражает, в конечном итоге являются отражением тех процессов, которые происходят в самом обществе, потому что это «желтизна» не журналистская – это «желтизна» нашего общества, нашего уровня сознания. Можно, конечно, ругать за это журналистику, но это, во-первых, совершенно бессмысленно, а во-вторых, это, по-моему, не очень справедливо. Каждый год, когда подходит время подписных кампаний, я закупаю огромную пачку газет, читаю их и пытаюсь найти хотя бы одно издание, на которое мне хочется подписаться. И каждый раз не нахожу – вот уже лет восемь я не подписываюсь. Во многих изданиях появляется что-то интересное, но этого недостаточно для того, чтобы желать подписаться. Тем более, Интернет дает возможность собирать «по ягодке» в разных огородах. Но, повторяю, я бы не стал ругать журналистику – надо подождать, не стоит забывать, что у нее есть свои падения и взлеты, не стоит забывать о блистательной журналистике периода перестройки, когда она сыграла огромную роль, и, я считаю, роль позитивную. Тогда был «пик» журналистики. Да, сейчас мы грохнулись в яму – но она не вечна. Журналистика вылезет из этого состояния. Просто журналистам нужно пытаться немножко подняться над обществом. Причем это процесс взаимного влияния: общество влияет на журналистов, журналисты влияют на общество. Если у журналиста есть совесть и уважение к собственной профессии, к собственному мастерству, то он будет предпринимать усилия и пытаться немножко приподняться над почвой. Тем самым он приподнимет и общество. Но в целом, я повторяю, это процессы объективные, и никуда от них не денешься. Приходится ожидать следующего «пика». Тут ничего не поделаешь, пропасть не перепрыгнешь в два прыжка.
3. Каких-то общих правил я не вижу. Нельзя сказать, что если журналист будет выполнять такие-то и такие-то требования, то у него будет выразительный язык и сама газета заиграет всеми цветами радуги. Я думаю, что выразительность любого издания зависит от команды, от того набора индивидуальностей, которые там работают, от того, что этим индивидуальностям дано от Бога, от того таланта или от той меры бездарности, которую они имеют. Кроме того, когда мы говорим о выразительных средствах, мы уже приближаемся к понятию «искусство», а искусство вообще не укладывается в понятие правил, потому что для кого-то квадрат Малевича – это абсолютно неправильно, а для кого-то это гениальное достижение. Каждый из журналистов (я в данном случае говорю о талантливых журналистах) – индивидуальность, у каждого свои стилистические выразительные средства, и воспринимается это аудиторией тоже очень избирательно: кому-то это нравится, кому-то это не нравится. Не бывает так, чтобы журналист всегда получал только благодарственные письма – он всегда получает одновременно и «спасибо», и свой ушат холодной воды – иногда справедливо, а чаще бывает и несправедливо. Я не вижу здесь каких-то правил и поэтому не могу ничего рекомендовать. Каждый в данном случае «выплывает» как может. Единственное, что я могу сказать: выигрывает всегда тот, кто уходит от штампов, от повторов, тот, кто не пытается кого-то копировать, а следует своему журналистскому «инстинкту». Если журналист внутренне раскрепощен, и чувствует, что его ведет – пусть идет. Может быть, его заведет в тупик – такое вполне вероятно, потому что внутренний голос далеко не всегда говорит правду. Но другого пути, чтобы встать на нужные рельсы и комфортно поехать, зная свою нишу и работая на свою аудиторию, и чтобы добиться какой-то известности – другого пути просто нет. Человек должен развивать свою индивидуальность, пользоваться своей индивидуальностью. Поэтому когда мы говорим о выразительности, а не о грамматических правилах или пунктуации, мы имеем в виду уже что-то «на кончиках пальцев», а это в какой-то мере искусство.
Отметим связь языка публицистики и языка художественной литературы. Вспомним, например, знаменитого писателя Леонида Андреева – он был блистательным публицистом. Лично для меня он гораздо выше как публицист, чем как писатель. У него совершенно блистательные эссе. Но при этом он не менял язык – он просто ставил перед собой какую-то задачу и оперировал тем набором слов и художественных средств, которыми располагал. Просто если вы описываете пейзаж – вы описываете пейзаж, если вы пишете о состоянии общества – вы пишете о состоянии общества. Но тот уровень художественности, который есть у автора, никуда не пропадает. Поэтому для меня хорошая публицистика ничуть не ниже художественной литературы – это просто разные жанры. В хорошей публицистике язык, на мой взгляд, (если мы говорим о людях, которые совмещают публицистику и художественную литературу) остается примерно одним и тем же. Я не вижу здесь какого-то разделения. Другой вопрос в том, что мы понимаем под публицистикой. Потому что если говорить, например, о Леониде Андрееве, то его публицистика была лишена того, что мы часто понимаем под публицистикой: некой пафосности, политизированности, обращения к массам. Это наследие советского агитационного периода: надо звать массы на свершение каких-то дел. Я это вывожу за скобки, это уже совершенно другое. У него была «другая» публицистика: например, у него есть прекрасная работа о том, почему русские так любят врать. Это великолепная публицистика, где он рассуждает о страсти к мифологизированию у русских и сравнивает природу лжи в России и на Западе. Или у него есть целая серия работ, где он пишет о русской интеллигенции – там тоже нет никакой пафосности, там тоже нет никакого призыва. Он просто изучает это явление и с присущей ему иронией дает оценку состоянию общества. Если убрать наше советское представление о том, что публицистика должна обязательно к чему-то призывать, и горячо призывать, то остается самый высокий уровень журналистики, который обсуждает наиболее интересные и острые проблемы общества.
4. Иногда, не очень часто, использую. Во-первых, меткое словечко всегда привлекает внимание. Ели сравнить статью, особенно статью на серьезную тему, с лекцией, например, то можно сказать, что статью, точно так же как лекцию, надо иногда перебивать отступлениями, чтобы слушатели не заснули. Причем это зависит даже не оттого, что лекция скучна – просто человек по своей природе не способен долго сосредотачиваться – это законы психологии. Поэтому где-то минут через 15-20 после начала лекции и каждые следующие 15-20 минут надо «оживлять» зал, как бы «будить» его. То же самое и в статье: если вы будете очень долго и серьезно рассуждать на самые высокие темы и при этом где-то не «разбудите» читателя, то он может эту статью и не дочитать. Так что если мне не хватает других выразительных средств для того, чтобы что-то «подпустить» и заинтересовать читателя, то тогда я прибегаю к жаргонизмам. Опять-таки в журналистике все зависит от того, на какую аудиторию все рассчитано, кому предназначено. Поэтому если вы пишете для журнала, условно говоря, «Образование сегодня», или «Школа», читателями которого являются учителя филологии, то совсем необязательно там употреблять какие-то жаргонизмы и прочее. Такого читателя они будут только раздражать. Если вы пишете на студенческую аудиторию, то использование студенческого арго – это нормально, это понятно, это сближает автора и читателя. Если вы пишите для журнала, посвященного космонавтике, то там будет огромное количество профессиональных терминов, которые усыпят любого нормального человека, но будут с огромным интересом прочитаны ракетостроителями. Поэтому все зависит от того, на какую аудиторию вы работаете, для кого. Самое главное в журналистике – это быть понятым читателем. Кстати, иногда говорят, и в этих словах есть резон, что журналистика должна быть дилетантской. Почему? Когда журналистика специализированная, то журналист должен знать тему не хуже специалистов, чтобы разговаривать с читателем на одном уровне. Но, если брать журналистику в целом, сейчас существует огромное количество изданий, которые называются «супермаркет» (это уже жаргонизм наш, журналистский) – где есть, в общем-то, все. Если разговаривать заумным языком с обычным читателем со средним уровнем образования, он просто не дочитает статью. Более того, большое количество непонятных слов вызовет у него элементарное раздражение: быть намного умнее читателя – дело небезопасное. Поэтому реакция будет однозначной – в вас начнут кидать гнилыми помидорами. Так что все зависит от аудитории издания, от того, насколько точно вы «совпали». Это как с камертоном: если вы точно настроили инструмент – тогда все замечательно. То есть главное – уместность этого использования, уместность и художественный вкус вообще.
5. Точно так же, как и к жаргонизмам. Потому что в некоторых случаях без них просто не обойтись. Например, когда страна перешла к рыночной экономике, наши издания заполонили финансовые и экономические термины, а у нас просто не существовало таких понятий: все эти «дилеры», «консалтинги» и прочее. И где это взять? Можно, конечно, сочинять «калоши-мокроступы» в экономике, но, во-первых, темп жизни уже такой, что нет времени на придумывание этого параллельного языка. А во-вторых, они очень точно выражают то понятие, которое журналист должен передать читателю. Значит, читателю в данной ситуации не остается ничего другого, кроме как овладеть данной терминологией. Просто на таких переломных этапах пресса обязана познакомить читателя с этой терминологией. Для журналиста нет ничего хуже, чем с умным видом бросить какое-то слово, которое никто не понимает. Он в каком-то энциклопедическом словаре это вычитал и использовал в своей статье. Естественно, это может вызвать у читателя только раздражение. Зачем так делать?
6. Если у нас нет выхода, нет возможности иными средствами объяснить читателю, о чем идет речь, то естественно эти термины, даже иноязычные, неизбежны. Повторяю, со временем русский язык каким-то образом адаптируется и все это «переварит». Были периоды, когда в русский язык проникало огромное количество немецких терминов, у нас был период, когда русский язык был перегружен французскими словами – все это было. Мы это пережили, и благополучно существуем, и говорим все-таки на русском языке, а не на немецко-французско-английской смеси. Такие заимствования, может быть, в чем-то даже обогащают язык, надо это принять как данность. Они приносят новые понятия в наш язык, в наш быт, в нашу жизнь. Мы просто без них не можем. А в том, что русский язык достаточно могуч для того, чтобы все это «переварить», я не сомневаюсь. Это действительно очень жизнеспособный язык, поэтому я не пугаюсь массовых вторжений – отобьемся, как в 1812 году.
7. Понимаете, нецензурная лексика возникла давным-давно, жила в полуподвальном помещении, хотя и Пушкин ее иногда использовал. Я лично никогда к ненормативной лексике в своих работах не прибегал и не буду прибегать, потому что мне хватает других слов и других выразительных способов, чтобы донести до читателя свою позицию. Я считаю, что это лишнее. Мне кажется, что это проявление, если хотите, журналистской расхлябанности и своеобразного хамства. Я могу понять, что иногда ненормативная лексика сочна, очень точна, эмоциональна и она бывает даже где-то уместна. Но дело в том, что, когда вы говорите не тет-а-тет с кем-то или не в группе своих приятелей, а ваш разговор становится достоянием соседей или прохожих, это может покоробить их чувства, это уже нехорошо, потому что такая лексика предназначена исключительно для внутреннего пользования. Выносить это на широкую аудиторию – значит просто не уважать эту аудиторию, поэтому, на мой взгляд, это неприемлемо.
8. Это просто от безграмотности, от дурного знания русского языка и от дурной редактуры, потому что в журналистике людей, которые пишут, гораздо меньше, чем редакторского состава. Тут есть огромные претензии к редакторам. Я понимаю, когда речь идет о прямом эфире – там могут быть какие-то оговорки, но у нас не так много прямых эфиров. Это просто непрофессионализм редактора – человека недоучили или учили плохо. Плюс низкий уровень культуры и образования в целом. Потому что для того, чтобы поднять и русский язык, и журналистику в частности, и литературу, нужно избавиться от «хаоса в голове», как говорил профессор Преображенский. Если будет порядок в голове, то всего этого мусора не будет. Но если иметь в виду не грубые, просто элементарные ошибки, которые говорят о незнании русского языка, а о какой-то «ненормативной» стилистике в более широком плане, то здесь все гораздо сложнее, потому что у каждого настоящего автора своя собственная стилистика. Поэтому иногда талантливые журналисты не вписываются в общепринятую стилистическую норму, иногда их язык даже кажется стилистически корявым. Но на самом деле он привлекает, и за счет этого возникает некое своеобразие. Все это должно находиться в пределах нормальной грамматики и нормального русского языка, а это другой разговор. Что касается самой работы в пределах нормы русского языка, здесь, на мой взгляд, никаких ограничений быть не должно, здесь каждый пишет как слышит. Есть очень своеобразные авторы со своей своеобразной стилистикой, и они читаются, они любимы, они пользуются известностью. И дай им Бог здоровья и успехов в работе.
9. Не знаю, с чем это связано, но в Интернете принят заниженный порог требовательности к русскому языку, там возник свой, так называемый «олбанский» язык, там есть целый набор чисто интернетовских арго: «аська» и так далее. Мне это не близко и, скажу откровенно, не очень нравится. Хотя я воспринимаю это как некие жаргонизмы, которые есть в определенных сферах: так, например, шахтеры говорят «добыча угля». И когда люди, сидящие в «аське», говорят соответствующим языком, это что-то вроде «добычи угля». Это может вызывать раздражение, но ведь когда люди выходят из Интернета, они начинают общаться несколько иначе. Конечно, зачастую это выходит за пределы Сети и очень сильно влияет на язык, и влияет негативно. Кстати, могу привести конкретный пример со своим собственным блогом. У меня есть свой блог, на него можно войти с сайта www.rian.ru. Блог существует не так давно, где-то меньше года. В первые месяц-два его существования на меня обрушился этот «олбанский» язык. Формально я никак не отреагировал на него, то есть я не ставил условия «нет, ребят, давайте все-таки по-русски общаться, а не на этом жаргоне» – я просто отвечал на нормальном языке. Я просто писал в ответ каждый раз абсолютно по-русски, без всяких «имхо». И, к моему удивлению, сейчас те же люди, которые мне когда-то писали на «олбанском», теперь пишут на нормальном русском языке, и только у новичков, которые попадают в первый раз на мой блог, вылезает этот чисто интернетовский жаргон. Если к тебе относятся с уважением, то принимают правила игры, которые существуют на твоем поле. Кому-то другому человек будет по-прежнему писать на своем «олбанском», но со мной они общаются на нормальном русском языке. Также нужно учитывать чисто психологический феномен: чувство «стадности», ведь есть мода, нежелание выделяться из какой-то группы, поэтому очень часто это не личная потребность. Абсолютно уверен, что как минимум половина из тех людей, которые используют «олбанский» язык, если бы была их воля, общались бы на нормальном русском языке – просто они привыкли «ходить строем». Так удобней. Кроме того, не только у нас, но и вообще в истории человечества личностей гораздо меньше, чем людей. И личность все равно будет говорить по-своему, и ей совершенно наплевать, как на это будут смотреть все остальные. Хорошо или плохо, но личность будет говорить на своем языке, а поскольку для большинства людей это все-таки нормальный русский язык, личности будут говорить на нормальном русском языке.
