Kitabı oku: «В поисках Шамбалы», sayfa 5

Макс рассказывает

Макс был уже дома. Встретил Артёма лёжа, с бутылкой пива в руке, оставшейся из его дорожных припасов. Жестом предложил составить компанию. Когда тот отказался, любитель пива молча поставил ее под кровать.

– Как успехи? О работе не спрашиваю, Виталик тебя хвалит. Ребята сказали, что ты в баню пошёл. Успел с кем-нибудь пообщаться? Ведь баня – это лучшее место для знакомства, для исповеди, для начала дружеских отношений. – Артём коротко рассказал о Сергее, упомянул мимоходом Винтика.

– О-о-о! – вырвалось у Макса любимое восклицание. Ты, брат, в следующий раз посмотри на этого Винтика повнимательнее. Он сказал: «Страна должна знать своих героев?». Так это не только о борце знаменитом, это и о нём самом. – Макс словно загорелся, двумя руками взлохматил свою гриву, резко привстал с кровати, стал похож на горьковского Челкаша, как его воображал Артём в школьные годы.

– Он один из тех, кто вместе с Тумановым направился добывать золото на Охотское побережье. Впрочем, тебе это ни о чём не говорит. Те места для золотодобытчиков считались совершенно пустыми. Правда, был слух, что ещё до революции там мыли золото. Туманов решил проверить. Многие посчитали это авантюрой. – Глаза у Макса горели, он сам по натуре авантюрист, видно, завидовал Винтику и другим участникам сурового похода, сожалел, что не был с ними.

– Артель их называлась «Восток». В первую зиму 1970—71 гг. им пришлось пробивать зимник протяженностью в полторы тысячи километров (!), преодолеть Джугджурский хребет, чтобы выйти в долину Лантаря на побережье Охотского моря. А климат там очень суровый. По признанию Туманова, им даже самим не верится, что смогли прорваться к морю через эти непроходимые места. Помню, как он рассказывал. – Макс выпрямился, встал, словно на сцене, говорил, почти декламируя.

– Это надо видеть своими глазами: Охотское побережье, зимники. Ты едешь по льду на грузовой машине, лёд трещит, колёса уже покрыла вода, и остановиться нельзя, потому что может вся машина под воду уйти. А эти парни – не на грузовиках, на бульдозерах… Бульдозер проваливается, кругом тайга, жрать нечего – сечка одна без соли, или вообще продуктов нет, и надо что-то придумывать… – Макс сел, осунулся, запал кончился, взрыва не последовало. Он улыбнулся своей горячности, вздохнул и спокойно продолжал.

– Чтобы понять цену этого прорыва или порыва, не могу подобрать точного слова, нужно просто узнать, что недавно где-то в Тюмени ребята получили звания Героев труда за то, что пробили в тундре 80 километров дороги. Сравни: 80 и 1500, Тюмень и Джугджурский перевал…

– Ну, а золото-то оказалось там? – с нетерпением спросил Артём.

– В первый же год они добыли тонну золота! А потом уже добывали по полторы… И это не с помощью драги. Правда, позже артель Туманова всё-таки первой в стране стала применять землеройную технику. Убеждён, что артель, где люди работают на себя, – это самая эффективная, самая демократичная форма хозяйствования. В иные сутки, а работали они по 80 часов в неделю, превышали норму добычи во много раз.

Ну, и зарабатывали, конечно, очень хорошо. Туманов как-то сказал: платить надо не за то, что косишь, а за то, сколько накосил. Мудрые слова. А главное – они очень быстро становились понятны бывшим зекам, ворам, отсидевшим свой срок где-то в этих местах, узнавшим об артели, примкнувшим к ней. Артель его всегда гремела по всему северу, а потом и по всему Дальнему Востоку.

Представь, какой подарочек стране они делали, если артели старательские начали намывать третью часть всей добычи ценного металла в стране. Однако из-за управленческой неразберихи несколько лет назад объёмы отечественной золотодобычи у государственных предприятий стали сокращаться. Поэтому власть, предвзято относившаяся к «несоциалистическим» формам производства, решила усилить за ними контроль, артели могли действовать только по договорам с государственными золотодобывающими предприятиями.

– Макс, вы всё время говорите «они».

– Дружок, во-первых, и я не привык к разговору на «вы», и здешний народ тоже, и среди моих нынешних коллег-журналистов это не принято. Во-вторых, я себя со сторожилами не ровняю, отработал с Тумановым всего несколько месяцев. Меня уже тогда влекла журналистика. И очень нравилась рубрика «Журналист меняет профессию». Кем я только не поработал: и в метро ночью уборщиком, и рыбаком на траулере, и санаторий строил в Пятигорске, и проводником дальнего поезда. Вот и с Вадимом Ивановичем познакомился, загорелся идеей и тут же в очередной раз поменял профессию…

– А когда это случилось?

– Пять лет назад.

– А что поразило тогда…? – Артём споткнулся, постеснялся сказать «тебя». Макс понял, улыбнулся.

– Привыкай, старик! Тебя, Тебя, Тебя! Здесь ко многому придется привыкать. А поразило в тот раз и меня да и всех новеньких-бульдозеристов, экскаваторщиков, сварщиков, отсидевших разные сроки: кругом чистота, в тумбочках замков нет, лежат там деньги, паспорта, вещи разные. Никто пальцем не тронет. Может кто-то у соседа с тумбочки взять водку и выпить, но деньги – ни-ни. И новичкам приходится менять старые привычки. Отработали сезон, через год возвращаются уже другими: чисто одетыми, подтянутыми и желающими еще заработать, поскольку появилась какая-то цель в жизни – не пропить, не прогулять нажитое, а дом построить, семейное гнездо начать вить…

– Неужели за год на дом зарабатывали?

– Если бульдозерист или экскаваторщик зарабывал трудодень, его оплата была больше, чем у тогдашнего секретаря обкома Бориса Николаевича Ельцина, который получал примерно тысячу рублей в месяц. А у тебя в Кисловодске, наверное, рублей сто двадцать выходило? – Артём молча кивнул головой. – Вот. А наши ребята по государственным, заметь, расценкам, но с бешеными артельными темпами работы, огребали вдвое больше Ельцина. Ну, а Туманов, естественно, – ещё в два раза больше – четыре тысячи. В Политбюро был шум, истерика, почему это Туманов получает столько…

Артём вспомнил хату-мазанку, в которой вырос, прилепленную кое-как к ней и уже просевшую на плохом фундаменте кирпичную пристройку – результат торопливого аврала дядькиных родственников, собравшихся помочь ему после рождения пятого ребёнка. И, пожалуй, впервые у него возникла мысль о том, что высококачественный, добротный труд много ценнее для государства. Если специалист построит дом – он простоит без ремонта и полсотни лет. И не надо будет вечно латать заплатки в дорогах, которые построили наспех да ещё в дождливую или морозную пору.

Макс выслушал с улыбкой, радуясь в душе, что парень мыслит, а не просто откладывает накопленную информацию.

– Ты прав, кацо, позволил он себе употребить грузинское словечко, зная о происхождении Артёма. – Если уж ты начал думать, то я расскажу о том, что ещё не учитывают уважаемые министры, когда завидуют деньгам старателей.

– Тяжеленный труд – это еще не всё. Работали они без северных добавок, без налоговых и кредитных льгот, без капитальных вложений со стороны государства, которые, если дают отдачу, то спустя годы (а нередко вбухиваются и впустую). Вспомни еще о необходимых затратах на социальные проблемы для работников государственных предприятий: трудоустройство жён добытчиков, строительство и содержание детсадов, школ, коммунально-бытовое обеспечение, охрана порядка… Здесь обходятся без этих затрат, экономится столько, что даже прибыль трудно подсчитать. Молиться надо государству на этих людей…

Макс приостановил свой спич, достал из-под кровати бутылку с пивом, сделал пару глотков, помолчал… Потом ухмыльнулся, снова улёгся в кровать, укрылся одеялом, поворочался, показывая, что готовится ко сну. Но вдруг добавил: – Вот и посчитай теперь, имеет ли право Туманов зарабатывать больше Ельцина. А тому это едва ли нравится. Да и министрам разным.

Вадим Иванович рассказывал как-то о своём разговоре с министром цветной металлургии Ломако. Тот с усмешкой сказал: «Туманов, у тебя зарплата выше моей». На что Туманов быстро среагировал: согласен, мол, поменяться местами! Посмеялись оба.

Пиво закончилось. Макс перевернул бутылку кверху дном, с сожалением цокнул языком и поставил её под кровать. Поправил подушку, улыбнулся каким-то своим мыслям. Видно, что-то вспомнил. И рассказал ещё один эпизод.

– Однажды министр выделил Туманову «Волгу» – дефицит по тем временам. Когда через несколько лет он подписал распоряжение на вторую «Волгу», что было единственным случаем за всю историю министерства, начальник УРСа (Управление рабочего снабжения) не выдержал: – Пётр Фаддеевич! А вы ведь вторую машину ему даёте! – Ломако вскипел: – Да этому парню уже два раза надо было Героя дать!

Однако Туманов получал только «Отличника социалистического соревнования», иногда по два раза в год, словно в насмешку.

– Ладно, заболтался я. Давай спать. Впрочем, ещё один совет: о Винтике спроси у Виталия, он лучше меня о нём расскажет. Очень интересная история.

Сложные судьбы

К вечеру, когда работы на кухне убавилось и повара сами решили перекусить, Артём и задал шефу вопрос: «А что за человек Винтик и почему его так зовут?».

Виталий посмотрел внимательно на помощника, подумал, на гладком лице вдруг образовалась маленькая морщинка.

– Здесь все человеки с очень сложной судьбой, многие привыкли к своим прозвищам. Вот и Винтиком он стал годам к тринадцати, когда подружился с ворами-домушниками в Подмосковье. Пригрели они голодного пацанёнка, подкормили. Родителей у него не было, мать умерла, отец – в тюрьме. Жил на старой даче у одинокой двоюродной бабки своей, которая его воспитанием не занималась.

Лазил по соседским садам, воровал яблоки, груши, пытался продавать, плохо получалось. Старушка одна торговала на вокзале, согласилась помочь ему, он приносил добычу, она продавала, ему отдавала как-будто половину выручки. Виктор тем был и доволен. Однажды старушка познакомила его со своим племянником. Подружились, играли в футбол на заброшенном поле, ходили купаться, иногда выбирались за грибами.

Как оказалось, Пашка присматривался к новому знакомому, давал читать приключенческие книжки. Настал день, когда и привлёк его к первому приключению.-Виталий говорил хмуро, словно вспоминая собственную жизнь.

– Стоял возле железнодорожной станции продуктовый павильончик. Разбитная, весёлая продавщица, не могла долго усидеть на одном месте. Когда не было клиентов, выходила на улицу поболтать со знакомыми товарками-торговками семечками, орехами, фруктами.

А с задней стороны павильона росли группой молоденькие пышные деревья, прикрывающие от постороннего взгляда очень заманчивое маленькое окошко, через которое грузчики подавали Нинке ящики с пивом. Так было удобнее, чтобы не загораживать вход во время разгрузки. А летом окошечко это Нинка даже не закрывала: пусть работает как вентиляция…

И вот Павел предложил Виктору небольшое авантюрное, как он сказал, приключение. Сам он отвлечёт Нинку, а тощий Витька ввинтится в это отверстие и вытащит несколько бутылок. Интересно, увлекательно, почти приключение.

– И всё так и получилось? – не выдержал Тёмка.

– В жаркий полдень Паша принёс на продажу собранную заранее малину. Нина, стоящая у дверей и болтавшая с подругой, продававшей грибы, захотела полакомиться. Спросила цену. Пашка нарочно заломил вдвое против обычного. Продавщица стала смеяться, в шутку предлагала заменить её в павильоне, мол, умелец растет. Хохмили оба. В шутку торговались. Этих трёх минуток Виктору хватило, чтобы на половину туловища протиснуться внутрь строения, дотянуться рукой до полки (из рядом стоящего ящика он брать пиво не стал, сразу заметит), выудил пару бутылок и был таков.

То ли Нинка даже не заметила пропажи, то ли подумала, что прихватил их её любовник, который частенько заглядывал, чтобы опохмелиться, но всё для мальчишек окончилось благополучно.

Позже оказалось, что Павел выполнял поручение старших, заманивая Виктора лёгкой добычей. Сам он уже не мог быть успешным форточником, ему исполнилось шестнадцать, за год раздался в плечах, да и задница слишком округлилась.

С тех пор и началась для Виктора жизнь, полная приключений. Он заменил Павла и стал удачливым вором-форточником.

Артём решился перебить рассказчика: – Макс говорил, что история очень интересная, а пока очень обычная.

– Торопишься, парень, – невозмутимо, как обычно, возразил шеф. – Сколько сейчас Винтику лет? Скоро сорок. А я начал рассказывать с шестнадцати. Ну, если короче… В восемнадцать пошёл служить в армию. Стал танкистом, трактористом, бульдозеристом… И вообще – механик, мастер на все руки, как говорят. Отслужил в Прибалтике, вернулся в Опалиху, где жил. Бабка умерла. Дача опустела, разграблена, даже кровати вынесли, бомжи изгадили все вокруг. Куда податься?

Вспомнил одну школьную подружку, которая нравилась. Но симпатия не была взаимной. Где-то она? Разузнал, что замуж не вышла. Живёт одна. Нашёл ее дом. Постучал. Молчание. А дверь возьми и скрипни. Не закрыта. Вошёл. Стол накрыт, тарелка с супом дымится, а никого нет. Вдруг слышит из спальни какой-то шорох, шумок. Осторожно подошёл, прислушался, кто-то хрипит, возится. Открыл дверь, смотрит: на кровати какой-то бугай одной рукой зажал рот девчонке, молчи, мол, придавил её всем телом, вторую руку в карман тянет, что там у него – чёрт знает.

Виктор прыгнул, он всегда был ловок и изворотлив, как угорь, на лету схватил с тумбочки какую-то хрустальную вазу и врезал ею по голове насильнику. Оказалось – убил. Судили, впаяли восемь лет. Посчитали, что превысил меры защиты этой девушки. Хотя в кармане у бугая нашли пистолет.

А интересное в этой истории такое: приехала Марина на зону, где Виктор отбывал срок наказания, и расписались они. Отсидел четыре года, полсрока скостили за хорошее поведение. Двое детей у них сейчас. Марина с ребятами в Бодайбо живёт. Домик построили. Туманов помогал. Знаешь, за что? – Виталий выпил стакан воды – пересохло во рту. Предложил Тёмке, тот отказался.

– Пришлось как-то Виктору под зиму остаться одному с провалившимся под лёд бульдозером. Оставили ему ружьё, брезентовую палатку, железную печку.

Сторожи, мол, друг, утопшую в болоте машину. Иначе потом не найдешь проклятое это место. Два месяца выживал он возле этого болота при 40-50-градусном морозе. Но не просто ждал подмогу. Каждый день осторожно, слой за слоем, долбил наледь, снимая намёрзшую массу воды и грязи.

– Похоже на сказку. Так бывает только в книгах, – возразил Артём. – И уж очень подробно вы всё это рассказываете, словно были рядом. – Молод ты ещё, мало чего повидал на свете. А потому дурак-дурачок!

– Может, я чего и не понимаю. А вот вы, Виталий Афанасьевич, пожалуй, многого не знаете. Дураки-то в нашем языке появились в 17 веке с лёгкой руки протопопа Аввакума. И называл он так почитателей мудрости: риторики, философии, логики. Правда, считал он её бесовской.

Виталий несколько обалдело взглянул на пацана. Откуда, мол, такие знания?

– А позже поборники старой веры «дураками» стали называть защитников исправления богослужебных книг во время реформы патриарха Никона. Ну, а лингвисты полагают, что титул «дурака» был связан с ритуалом посвящения в скоморохи, а происходит это слово от индоевропейского dur – кусать, жалить. Скоморохи, ведь, укушенные, ужаленные – не иначе. Прыгают, чудачат, кривляются…

Виталий удивлённо продолжал молчать, раздумывая: что за помощник у него появился? С Сергеем говорит по-осетински, с грузинами – по-грузински, с армянами – по-армянски.

– Ой, парень, тебе бы именно лингвистикой заниматься, с твоей-то памятью и способностью к языкам. А ты на кухне застрял. – Он помолчал немного, потом решил ответить, почему так подробно знает историю Виктора-Винтика.

– А с Витькой мы служили вместе. Ровесники и земляки мы, из Опалихи. В армии сдружились, а потом встретились случайно в Москве, когда его уже освободили и приезжал навестить родню. Он меня сюда и заманил. Я и в Москве неплохо зарабатывал, но здесь, конечно, больше. И захотелось чуть-чуть попутешествовать, пока не женился.

ОТ АВТОРА

А мне вдруг захотелось повольничать и рассказать о себе, чтобы молодые читатели поняли, с кем имеют дело. Ведь многое, о чём вспоминаю, пришлось пережить и самому. О тех временах молодёжь так мало знает, это так далеко от современости, так непохоже.

Я много путешествовал. Во время войны семью эвакуиировали из Днепродзержинска, где тогда работали родители, в Казахстан. Жили рядом с какой-то воинской частью. Мой (тогда двухлетний) братишка в платьице, сооружённом для него бабушкой, то ли из бывшей скатерти, то ли из занавески, однажды пристроился в очередь к солдатам, получающим в полевой кухне кашу. С того дня в полдень у нас во дворе звучало: рядовой Василевский – на обед!!!

Пока я учился – девять школ поменял в разных городах страны. В первый класс пошёл в Днепродзержинске. Город помнится рыбалкой на Днепре вместе с папой, где он как-то выудил около тридцати сомят, приплывших вместе с плотами с верховьев реки, и майским салютом 1945 года в честь окончания войны. Второй класс – уже в Павловском посаде, где жил тогда мамин брат-художник, вернувшийся с войны.

Привёз он с собой из Германии добычу: пачку швейных иголок, очень они ценились тогда, и альбом с марками да открытками. Красивые, очень познавательные для детского ума – чего только не насмотрелся – королей разных, канцлеров, соборы там были красивые, замки… Однажды бабушка застала меня за просмотром всяких картинок, отняла альбом. Она, учительница, увидела там несколько вульгарных, как посчитала, полуодетых красавиц, танцовщиц… и сожгла альбом. Сколько он сейчас мог стоить – ума не приложу. Но очень много.

Из третьего класса осталась в памяти моя фотография в пионерском галстуке, ботинки, доставшиеся мне из посылок, присланных в помощь стране американцами, да гостиница в Рязани, где во дворе мама готовила на костре обеды для семьи. Ижевск откликается в памяти замечательной рыбалкой да стоянием в очереди за хлебом. Потом был уральский городок Чусовой, где в нашей убогой комнатёнке тараканы во время обеда падали в тарелку с потолка.

Пятый класс запомнился театральными закулисами в городе Рыбинске (тогда Щербакове), где я постоянно пропадал: папа с мамой на сцене, а я в маленькой комнатке рядом, где стояла шахматная доска и куда по очереди, уходя со сцены, садились мои партнеры. Здесь я впервые увидел Павла Кадачникова – живое воплощение любимого героя из кинофильмов «Повесть о настоящем человеке» и «Подвиг разведчика». Он проездом был в Щербакове, и встретился с коллективом театра.

На следующий год, уже в театре Калуги, то ли партнеров не было, то ли шахмат, но почти всё время проводил на балконе или в оркестровой яме: там впервые услышал дуэт Бунчикова и Нечаева, потом Людмилу Лядову, взахлёб хохотал, наслаждаясь «Свадьбой в Малиновке», особенно игрой Михаила Водяного, с которым через тридцать лет вспоминал эти гастроли его театра оперетты, когда он отдыхал в Кисловодске и мы часто общались.

А потом – возвращение на родину – в Смоленск. Это был 1951 год, город ещё не восстановился после войны. Жили в бараке, около восьми квадратных метров на четверых, папа с мамой спали на кровати, а мы с братом – на сундуке (едва ли нынешние читатели даже понимают это слово). Ещё по квадратному метру оставалось для печки и убого стола. Учился в одной из старейших школ в России (сейчас это гимназия), которую прославили многие, в том числе и знаменитый путешественник Пржевальский (сплетники втихаря шептали, что он отец Сталина, уж больно похожи).

И следующие три года – шахматы, шахматы. Шахматы! В девятом классе наш незабвенный физик, умный, проницательный, по прозвищу МГБ (Макс Генрихович Бернацкий), приклеил мне прозвание – ЧАХ. В 1955 году я уже стал чемпионом области по шахматам. Потом играть почти не пришлось: служба в армии, учёба в университете, кочевая судьба собкора центральной прессы.

И в дальнейшем журналистские дороги заносили меня командировочным ветром в разные края, но вот в тех золотоносных местах, где артельщики добывали третью часть золотых богатств России, побывать не довелось. А потому я не сумею описать их, хотя очень хотелось. Фантазия здесь может соврать, тогда начнут придираться знающие люди.

Вот и приходится мне пересказывать дальнейшие события, произошедшие на прииске, со слов Макса, Артёма, с которыми дружил, и Виталия, он не раз угощал меня в Москве, когда вспоминали прошлое.