Kitabı oku: «Обречённые», sayfa 3

– Что значит – своих нет? – выпалила она с таким непостижимым удивлением в голосе, какое может быть лишь у человека, чья жизнь насквозь пронизана мечтами. Чисину стало горько, и впервые за этот вечер не за себя – девушка запрещала себе даже спасительные фантазии, приземляя настолько, насколько это возможно.

– Там, где есть тонна сожалений, нет места мечтам.

И снова, снова она смотрит так поражённо – от этого взгляда становится неуловимо теплее. Где-то там, внутри, отчего закостенелая душа подняла вдруг голову и оглянулась в недоумении: что это?

– Вы как скажете, хоть стой, хоть падай… – пробормотала она.

– И всё же, – сказал Чисин, возвращая её внимание к основной нити разговора. – Что такого ты не сделала, но хотела бы?

Мина насилу отвела от него взгляд, всё ещё напряжённо косясь. Перенастроится на иную мысль после его броских заявлений ей было нелегко. Всё же, выпрямившись и в очередной раз разгладив складки на юбке, она заговорила:

– Я хотела бы посетить праздник Полной Луны. Хоть раз. Чтобы своими глазами увидеть это всё – гуляния, костры, танцы… Я бы платье себе сшила, если б ткань была, пошла бы туда нарядная-пренарядная. Принесла бы варенье с печеньем, угощала прохожих, а они меня… Ещё побывать на городской ярмарке в день летнего солнцестояния хотела бы. Я слышала, как девки рассказывали, что там целая площадь полна лавок да палаток, и чего только не продают. Поглядеть бы хоть одним глазом, что за ремесла бывают, а то я только слышала, не видела никогда. Что ещё… Бусы краснокаменные купить себе, ой, как я о них мечтала, когда мне было десять! Просто с ума сходила. Видел когда-нибудь?

Мина устремила на него разгоревшийся взор.

– Видел, – кивнул он, и дальше смолчал, не желая портить девушке воодушевлённый настрой.

Понятное дело, в каком качестве он их видел. Ещё мелкий когда был, шнырял между людьми в толкучке да замочек за замочком этих бус расщёлкивал.

– Что ещё… Хозяйство своё, чтоб всё было – и куры, и коровка, а лучше две. Земля чтобы плодородная, а то на моей не росло ничего…

Мина продолжала говорить, а Чисин чувствовал, как внутри всё сильнее и сильнее поднимается странное чувство, похожее на зуд, только за рёбрами. Неприятный такой, неостановимый зуд, становящийся всё сильней и сильней. Было ли это ощущение несправедливости жизни? Либо сочувствие к новой знакомой? Он не знал, но чем дольше она рассказывала, чем больше мелочей открывала, тем труднее ему становилось дышать. Потому что вещи, о которых говорила Мина, были такими… Обыденными? Ничего запредельного, просто самые обычные житейские радости.

Но он будто бы знал, что это ещё не всё. Далеко не всё. И захваченный каким-то безумным порывом разузнать, он начал задавать вопросы:

– А где ты жила?

– В Лунках. Деревня к востоку отсюда.

– Одна? С семьёй?

– Одна. Домик на краю деревни от бабки остался. Старый да покосившийся, зато свой. Бабки почитай уж восемь лет как нет.

– Скучаешь по ней?

Мина закусила губу, и Чисин понял, что задал какой-то неправильный вопрос, который задел её за живое.

– Честно говоря, Чисин… Я совсем по ней не скучаю. Одной тяжко, но под бабкиной палкой было тяжелее. За всю жизнь свою слова доброго от неё не слышала, только недовольство одно. И это не так, и то не так, и что не сделай, всё одно – бестолочь непутёвая да прочие ругательства. Осыпала меня бранью почище любого в деревне. Я… – Мина закрыла лицо руками. – Мне стыдно сказать, Чисин, но я обрадовалась, когда она померла.

Ох, как же ей было стыдно, бедной девочке. Съёжилась вся, словно исчезнуть пыталась. Чисин, припоминая её же действия, поднял руку и замер в нерешительности. Ему ещё ни разу не приходилось кого-то успокаивать, тем более уж – искренне сочувствовать. Но нелёгкая судьба Мины вызывала в нём отклик, за которым забывались даже свои собственные невзгоды.

Поэтому он всё же заставил себя двигаться – ладонь осторожно легла на спину, мягко постукивая пальцами. Через какое-то время Мина задышала ровнее, а потом и вовсе отняла руки от лица, тучно выдыхая.

– Ненавидела она меня, бабка-то.

– За что?

– За то, что родилась не в браке и своим появлением принесла позор в её дом. Мать заклеймили, а бабка, как та родила, из дому её и выгнала.

– Жестоко…

– Я в юности сильно на мать гневалась. Что она меня с собой не взяла. Всё казалось мне, что уж она-то наверняка любила бы меня… А потом повзрослела и поняла, что даже если б и хотела, не могла она меня забрать: жизнь клеймённой женщины, да ещё и бездомной, тяжела и… коротка. Померла бы я с ней вскорости.

– Так вот почему к тебе в деревне твоей так относились…

– Бездушная бастрачка*, да.

*Бастрак – незаконно рождённый ребёнок. Считается, что у таких детей нет души, ибо рождены они во грехе и без благословения Великой Матери.

– Но за отварами ходить к тебе не побоялись.

Чисин презрительно скривил губы.

– Ну так – души-то нет. Только и годна, что умерщвлять. А я ведь столько о травах знаю, Чисин! Я лечить их могла, и детей их, и скотину. Но разве же доверят бездушному существу с жизнью дело иметь…

И столько печали было в её голосе… Впервые за вечер он слышал столько печали. Она струилась, лилась потоком густым и чистым. Вот оно – истинное сожаление.

– Ты не бездушная, Мина, – сказал Чисин. Рука его всё также лежала на её спине. – Это совсем неправда. Напротив, я душевнее человека за всю жизнь не встречал.