Kitabı oku: «Русь Чёрная – 2. Своеволие», sayfa 2
Глава 4
– От сынов боярских на Амуре продыху не стало! – злой Кузнец пришел к пороховой, наверное, через час.
– От сынов? – удивился Дурной. – Ты про Бекетова, Онуфрий Степанович?
– И про ево! – рыкнул приказной. – Это ты с чего-то Петрушке в рот смотришь, а вон та еще…
Кузнец не договорил.
– Но ладно бы Бекетов. Тут же Сатана еще одного послал.
– Это тот, что слева сидел?
– Он, проныра. Пущин. Федор. Не слыхал?
Санька пожевал губу, но, к удивлению, не вспомнил про такого дворянина на Амуре. Странно. Может, началась уже альтернативная история?
– Не слышал, приказной. А кто таков?
– Из томских служилых. Токма он там семь годов назад в смуте замазался. И сослали Федорку в Якутск пятидесятником. Отправил воевода Пущина на Аргунь инородцев ясачить, да не задалось у ево. Людей растерял, ясаку не собрал, по реке в нуже сплавился и вот ко мне прибился… Ишшо один. Ровно кто в реке котят топит, а я сижу и подбираю. Ничо… Дострою дощаники и ушлю ево в Якутск.
Теперь Саньке понятно стало, отчего так неуютно чувствовал себя Кузнец. Вроде и приказной, а вокруг слишком много начальства. Поучают еще, небось. В такой ситуации и дельные советы бесят.
«Видно, потому он меня сюда и услал, – догадался Дурной. – Чтоб наедине поболтать».
Но Кузнец молчал. Внутри приказного кипело – видать, непростые разговоры велись за спиной у беглеца из будущего.
– Мне надо бояться? – прямо спросил Санька.
– А? – Онуфрий резко вышел из своих дум. – Да не… Хватит тебя уже по порубам таскать… Ты мне вот чего скажи: силен ли еще тот богдойский воевода? Далеко ли ушел? И чего ждать?
Интонации выдали Кузнеца – он ждал пророчеств. И, как назло, именно сейчас Санька не мог использовать своё послезнание – ведь сам уже вмешался в ход истории. Несильно, но с непредсказуемыми последствиями.
– Несильно мы его потрепали, – вздохнул атаман Темноводного. – Не более тысячи положили. Вот и считай, сколько осталось – ты лучше его войско изучил. Важно то, что он сохранил самые боеспособные войска.
Кузнец считал и мрачнел.
– Думаешь, вернется?
– Минандали? Нет! Он же издалека пришел. Из столицы богдойской. Туда и пойдет…
Дурной задумался. В реальной истории Минандали смог выдать неудачу за частичный успех. Мол, я русских бил в хвост и в гриву, да еда кончилась. Вот и вернулся. И, видимо, Пекин успокоился. А теперь? Теперь цинский генерал понес гораздо более сильные потери.
«Да не! – успокаивал беглец из будущего сам себя. – Маньчжурские части он же сберег. А кто будет считать побитых дикарей с севера! Так что можно отчитаться императору также: рубал, пока рука не устала… Хотя…».
– Того воеводы нам бояться не надо, приказной. Он ухал в столицу и не вернется. А вот в Нингуте сидит Шархуда – ты с ним прошлым летом воевал на Шунгале. Вот того не обманешь. Он понял, что мы Минандали побили. Понял, что у нас сила есть. И будет своих готовить пуще прежнего. Он точно вернется.
Кузнец странно смотрел на Дурнова.
– Когда? – одними губами спросил он.
– Не ведаю.
И Санька не врал. В реальной истории Шархуда придет на Амур через три года, в 1658-м. Придет и покончит с полком Кузнеца. Но сейчас всё может измениться. Испугавшись разгрома Минандали, Шархуда может начать готовиться тщательнее. И, значит, дольше. Или наоборот: помчится в панике в Мукден, в Пекин – за подмогой. Получит ее и придет гораздо раньше…
Черт!.. Как опасно вмешиваться.
– Правда, не ведаю, Онуфрий Степанович.
– Но хочь не этим летом?
– Это вряд ли! А зачем тебе?
– Надо за Шунгал-реку идти, за хлебом.
Санька закатил глаза.
– Не ходи, Кузнец! Ну, опять одно и то же!
– От и есть, что одно и то же. Переговорено уж. У тебя словеса, а мне людей кормить надо. Твоими речами сыт не будешь.
– Это не я, это ты одно и то же делаешь. Уже третий год, как Хабарова нет. А пашни не заведены. В том году ты не пахал. В этом опять считаешь, что лучше дючеров грабить, чем самих в поле спину гнуть. Оглянись вокруг Кумарского! Тут род князя Емарды жил. Пашни за несколько лет отдохнули, но не заросли еще – работы крохи!
– Мы здесь за царя-батюшку ратимся! – поднял голос Кузнец. – Против вражьей тьмы осаду держали.
– С той осады почти два месяца прошло, – вздохнул Санька. Махнул рукой. – Просто вы пришли сюда хапать. Хапать всё, что плохо лежит. Вам же так проще, чем трудиться. Смотри, Онуфрий Степанович! Дауры с низов уже ушли. От таких гостей, как вы, и дючеры уйдут. С кого потом хлеб брать будешь? Или с белок станешь орехи трясти?
Кузнец криво усмехался. Дурной видел, что тот понимает. По крайней мере, последнюю мысль про то, что скоро закончатся те, кого можно грабить.
«Понимает, но ничего не делает, – покачал головой Санька. – Не хочет напрягаться. Принуждать лихую свою банду заниматься трудом, а не грабежами. Просто потому, что сам не хочет тут жить. Приехал, дал по щам, поднял бабки – и свалил. А что с этой землей будет потом – насрать ему…».
– Не любишь ты Темноводье, Кузнец.
Приказной долго молчал.
– Не люблю.
Смачно харкнул на землю, словно, подтверждая свое заявление.
– Ядра сам подберешь.
Развернулся и ушел.
Никогда еще Дурной не возвращался от приказного таким злым. Вроде, наоборот, на этот раз всё прошло без проблем, а осадочек остался крайне неприятный. Словно, макнулся в нечистоты. С удивлением Санька осознал, что у себя в Темноводном жил, будто, в особом мире. Далеко не идеальном, конечно. Но там чувствовал какой-то дух братства. Почти в каждом сидело желание трудиться и созидать, желание прийти ближнему на помощь. Даже к местным отношение становилось всё лучше и лучше; после битвы с Минандали казаки даже братались с отдельными даурами. Причем, это касалось не только изначальной ватажки. Кашинские прибились – и легко переняли этот «дух». Отряд Нехорошко послали доглядывать за «ворами», а и среди них уже появились сторонники нового образа жизни.
«Место что ли заколдованное?» – иной раз шутил беглец из будущего.
А в Кумарском всё иначе. Вроде, дружны землепроходцы, веет от полка Кузнеца мощью и силой. Но еще сильнее смердит страхом. Неистребимым страхом, что найдут и накажут. Даже, если ничего не сделал. Ну, а коли, в любом случае, придет неотвратимая кара – тогда лучше уж сделать! Захапать, задуванить, обобрать, пустить в обвод! Хоть, полушку, а урвать себе от этого «ничейного» пирога.
«Такая богатая земля, – вздыхал Дурной, сидя на носу дощаника. – А для них она не своя. Просто ничейная. Хватай, что плохо лежит, и плевать, что будет дальше».
Он давно уже сравнивал войско Хабарова (а после и Кузнеца) с саранчой, которая объедала всё на своем пути. Богатый обжитый край запустел за десяток лет. Онуфрий Степанович писал воеводам год за годом о постоянной «хлебной нуже», о том, что «людишек не стало», что давать ясак некому.
– Вот он что, правда, что ли, не понимает, что сам всё это и породил? – Санька уже начал вслух бормотать, разговаривая сам с собой. – Ну, в этот год ему еще удастся дючеров на Сунгари обобрать. А будущим летом он там уже никого не найдет. Шархуда не дурак, понял, что Минандали никого на разбил. И дючеров также переселил, как до того дауров… А Кузнец только руками разводил, да царю-батюшке отписки слал… Слёзные…
Дурной аж застыл, пронзенный воспоминанием. Вспоминал-вспоминал Кузнцовы отписки, да вдруг и вспомнил! Вспомнил загадочного сына боярского Федора Пущина! И впрямь приперся тот в Кумарский после осады, всего лишь с несколькими служилыми, что остались у него с Аргунской экспедиции. Мало, совсем мало сведений было про этого дворянина, но те, что имелись, теперь вдруг напугали Саньку. Да так, что заорал он не своим голосом:
– А ну, наддай, браты!
Глава 5
Федор Иванович Пущин прилип к Кузнецу, что банный лист. Приказной раз за разом (трижды!) норовил его услать в Якутск или на Аргунь, а сын боярский снова оказывался при нем. Либо вдруг изъявлял желание плыть, куда не велено. К морю, например. Но это ладно. Странно? Да. Но неопасно. Зато вот прямо сейчас…
Прямо сейчас Кузнец изо всех сил выпихивает Пущина обратно в Якутск. И выпнет. Да только Пущин вскоре вернется и заявит, что даже до Урки не доехал. Мол, дауры его не пустили. Все бунтуют, на русских нападают… Возможно. Только вот в чем дело: Пущин вернулся в Кумарский острог с ясырями, то есть, пленниками. И где их взял – толком не объяснил.
Так что… Что если всё было наоборот? Не дауры на Пущина напали, а он на них! Там, в верховьях Амура, местные дауры русских уже года три-четыре не видели. Разве что Зиновьев мимо проплывал. Успокоились они после кровавого похода Хабарова, вернулись в заброшенные городки и улусы. Снова подняли хозяйство. И Пущин со своими людьми мимо этого спокойно проплыть не смог. Хочу чужое! Вот и напал на дауров. Но те, видимо, настороже были – и лоча получили в ответку.
«А меня-то за что?» – разобиделся Пущин и вернулся обратно к Кузнецу. Жаловаться.
Логично выходит? Логично. И почему же это страшно? Да потому что, вскоре, в этих местах и должен был объявиться «воровской полк» Сорокина. Ехали бунтовщики на Амур за вольной сладкой жизнью – а попали в разворошенный улей! Может, поэтому-то и не было никаких известий про «воров»? Истребили их дауры с верховьев? А оставшихся 40 человек потом дючеры в устье Сунгари добьют.
– Наддай, браты!
…Они как раз волокли дощаник бечевой по Бурханке (до Темноводного меньше полверсты осталось), как вдруг навстречу им вырулили… шесть китайцев. Идут, деревянные лопаты на плечах, что-то синхронно мяукают – видно, песню напевают. Казаки аж веревку выронили.
– Этта что такое?! – Дурной заорал дурным голосом, выпучив глаза.
Китайцы вмиг испугались и сиганули в кусты.
– Держи никанцев!
Ловля беглецов продолжалась почти час. По итогу схватили всех, кого-то в сердцах помяли при ловле. Но повязали и гордо ввели обратно в острог.
– Что творите, ироды! – это на вернувшихся казаков вдруг накинулся Ничипорка.
Возможно, молодого коваля быстро заткнули бы, но рядом сподобился оказаться Тимофей Старик. А этого и сотня не упокоит.
– Чортовы дитя, гаспидовы внуки! Чо удумали, мрази кобилячи! Разум в силу утек? Так идитя с богдойцами ратиться! Каты свинячи, одно слово! Вы б еще с дитятками подрались! Позорище!
– Хорош! – попытался взять на глотку Ивашка… но куда там!
– Я те дам «хорош»! – Старик морщился от боли в руке, от чего злость его удесятерялась. – Витязи плюгавые! Язык где ваш? Али третья рука заместо него отросла?
– Да объясните уже! – разозлился в ответ Известь. – Почему ясырники по лесу ходят? Кто упустил?
– Не упустил, а отпустил! – Ничипорка подскочил к атаману и буквально вырвал у него веревку. – Отдай, Сашко! Отдай Гуньку! И этих…
– Гуньку? – Дурной почувствовал, что отсутствовал в Темноводном не десять дней, а полгода – и все тут успели сойти с ума.
– Сашко, он же мастер! Настоящий. Увидел, как я в кузне маюсь, подсел и принялся перстами тыкать: энто, мол, так содей, энто – этак.
Ничипорка враз потускнел.
– Как Корелу порубили… Я ж ничего не ведаю, атаман. Токма и умею: мех качать да кувалдой бить. А Гунька – мастер. Ты бы видел, что никанцы за седмицу содеяли!
– То верно – работяшши нехристи, – важно подтвердил Старик. – Не то, что вы, шишиги!
Вот так. Покуда у Саньки не хватало времени выяснить подноготную пленных китайцев, за него это сделали другие. Ши Гун, он же Гунька, оказался не только пушкарем, но и кузнецом, сам втерся в доверие к Ничипорке, собрал своих в артельку. А за седмицу из имеющегося кирпича жители Поднебесной содеяли большую печь с высоченной трубой… Ну, почти содеяли. И шли за глиной, чтобы доделать.
А тут бдительный Дурной со товарищи…
«Сегодня же! Сегодня же каждого опрошу!» – твердо пообещал себе атаман… и не выполнил.
Потому что дома (еще в недостроенной избе) сразу был атакован. Тонкими жадными руками, густыми черными волосами, томными влажными губами (сам ведь научил!).
Ну, что… Сдался, конечно. Разве против такой армии устоять? Нет! Боролся героически! До последнего! Со всей положенной страстью. Но в итоге – сдался. И рухнул обессиленно на грудь победительницы.
А потом и впрямь битва случилась. Уже без метафор. Потому что неосторожно обмолвился своей Чакилган, что надо ему как можно скорее снова спускать дощаник на черную амурскую волну и плыть. Теперь еще дальше и на еще больший срок.
– Но почему? – княжна села в постели, притянув волчье покрывало к взволнованной груди. – Или тут тебе дел нету?
Отвернулась к стенке, которую надо еще было проконопатить.
– Я надоела тебе…
Тусклый голос. И идеально выверенная интонация: то ли вопрос, то ли утверждение. Санька заломил руки и принялся разубеждать молодую жену. Сил пока хватало только на словесные методы. Чакилган не хотела поворачиваться, выдергивала ладонь из его рук. А, когда все-таки повернулась, лишь бросила коротко:
– Не пущу.
Ну, что делать? И Санька, вздохнув, решился приоткрыть ей свои мысли и опасения. Поведал девушке про прилипчивого сына боярского Пущина, про то, как он верхнеамурских дауров на мятеж спровоцировал (или еще спровоцирует). И как бунтовщики могут перебить три сотни совсем сторонних людей.
– А тебе эти люди нужны?
Атаман кивнул. Еще как нужны! Именно они! Конечно, с «ворами» Сорокина придется быть настороже. Но главное то, что у этих людей позади все мосты сожжены. В царской земле все они – тати и душегубы. А значит, здесь, в Темноводье, они могут захотеть начать новую жизнь. Вложиться в нее всей душой, всем сердцем. Что и нужно Дурнову. Надоели ему временщики, надоела «саранча», которая на Амур только хапать приезжает. Этой земле нужны другие люди.
Да и пример у него отличный был. В 1665 году (пока это еще будущее) ссыльный служилый литвин Никифор Черниговский на Лене убьет воеводу, с отрядом «воров» бежит на Амур, который маньчжуры уже «очистили» от русских. И эти «воры» восстановят Албазин. Именно они превратят его в настоящий острог, поставят острожки поменьше, возобновят сбор ясака, организуют первые поля. Именно благодаря «ворам» русские еще на два десятка лет задержатся на Амуре. А временщики Поярков, Хабаров да Кузнец на это оказались неспособны.
– Нужны, милая! Ой, как нужны! – улыбнулся Санька, радуясь, что его жена так хорошо его понимает.
И услышал в ответ.
– Всё равно не пущу.
Атаман нахмурился. Но Чакилган добавила:
– Одного – не пущу.
– В смысле?
– Ты в далекие земли поедешь. Там совсем другие дауры. Мы здесь – сахарча, у нас свой мир, а у них свой. Северяне гордые. Ты их не знаешь, а они тебя – и подавно. Для них все лоча одного покроя. Надо им объяснить… Ты должен взять с собой Чохар. Мы хоть и не совсем дауры, шинкэн хала, но моего отца на севере должны помнить. Галинга такой же, как они. Только лучше их всех. Так что людей Галинги северяне послушают. А Чохар расскажут им, какой ты хороший.
Дурной моментально зарделся. Чакилган не в первый раз говорила ему это. Именно это русское слово, которое нравилось ей «на вкус». Хороший. И каждый раз смущала мужа своей прямотой. Но зато смысл сказанного Санька уловил сразу. И не мог не одобрить.
«Княжна – одно слово!» – с любовью посмотрел он на свою мудрую жену.
С утра отплыли на север. Домчали на дощанике мигом – да только кочевой род пойди сыщи! К тому же, коней у них не было. Пришлось плыть до береговых Шепка, брать у них коней, рыскать по правобережью Зеи, пока не нашли становище Чохаров.
Галинга зятя с дочкой принял, в положение вошел. И людей пообещал дать. Только теперь другая проблема – дауры не влезали в дощаник, так что обещались прийти в Темноводный на конях. Вот так потерял Санька весь остаток мая и июня чуток. И Пущина уже точно упустил.
Глава 6
Мимо Кумарского плыли глубокой ночью, стараясь не плескать вёслами. Подлая луна светила изо всех сил, так что ждали за утесом, пока та не спустится пониже. Два дощаника медленно ползли вдоль дальнего от острога берега, стараясь, чтобы их не заметили.
Дурной не хотел афишировать своё путешествие.
С собой он взял 34 казака – пополам старых и новых. Зато все – лучшие бойцы, отлично снаряженные, все с кремневыми пищалями и солидным запасом порохового зелья. Медведь-Делгоро привел с собой около 20-ти батаров, тоже хорошо одоспешенных. Половина – с фитильными китайскими мушкетами. Отряд вышел маленький, но крепкий и огневой. В случае стычки с даурами – прикурить им даст.
После Кумарского распустили паруса да налегли на вёсла. Дощаники резко прибавили в скорости. Места теперь были незнакомые почти для всех. В знаменитом походе Хабарова участвовали разве что Тютя да еще два-три ватажника. Только они и помнили стоявшие на берегах Черной Реки опустевшие ныне городки. Помнили по именам разгромленных князей.
– О! Это Гуйгударов град!
– А вона Чурончин! Или Дасаулов?
– Там Атуя ставка была.
– А вон и Якса, – уверенно улыбнулся Тютя. – Тута мы Албазу и порубали.
– Где Якса? – тучный Делгоро встал из-за весла и подошел, походу распихав казаков.
– Ты… Бугай! – зароптали недовольные лоча, но чохарский «принц» их даже не слушал.
– Здэсь батка мой ратился, – произнес он, не отрывая глаза от голого берега. – Богдойца бил…
Все притихли. Дощаники сбавили скорость, но упорно ползли вверх по Амуру. Берега Черной Реки были безлюдны, не только городки, но и редкие улусы смотрелись совершенно заброшенными. Похоже, Пущин успел тут основательно нашуметь. А с ним-то и людей было – кот наплакал!
– Глянь-кося!
Дурной метнулся к правому борту. По жидкому перелеску, спускавшемуся к самой воде, мелькали тени. Какие-то люди, пригибаясь, скрытно, уходили прочь от берега.
– Руль вправо! – скомандовал атаман. – Осторожно идем.
Перелесок скрывал мелкую речушку, что впадала в Амур. А ее заросшем русле стадом тюленей сбились дощаники. Семь штук, причем, два таких огромных, что страшно представить, как такие через Тугирский волок тащили.
– Вот и сыскались «воры», – пробормотал Санька. – Делгоро, расставь дозоры вокруг! Тютя, собирай людишек для осмотра.
Все дощаники оказались негодными для плавания: где-то порублены, где-то пожжены. Естественно, никаких «воров» тут не было, равно, как и их вещей.
– Кажись, те бегунки суденышки-то и доламывали, – со знанием дела сделал вывод Митька Тютя.
– И обобрали всё они? – поинтересовался Дурной.
– Э, не, – улыбнулся дончак. – Я маю, хозяева сами всё сволокли. Вишь, с заботой всё было прибрано…
– Значит, живые они? – оживился Санька.
– Бог ведает, – пожал плечами Тютя. – Но тута их не порешили. Крови нет, мертвяков тож.
– За бегунками идти надо! – влез в разговор Нехорошко. – Тама и хозяев найдем – чую я!
– Не… – Санька сдержал бой заколотившегося сердца. – Больно темно уже. Вдруг долго идти? А нас уже увидели – на засаду напоремся.
Отряд из Темноводного вернулся на суда и отошел поближе к левому берегу Амура. Санька приказал на ночь с дощаников не сходить. С самого рассвета, оставив на бортах несколько человек, высадились на правый берег. Следы читались отлично: и вчерашние от «бегунков» и более старые.
– Много людей шло, – сообщали даурские следопыты. – И с боем шли. Кровь видно.
Ближе к обеду отряд даже вышел на какую-то дорогу, что петляла по голой низине меж заросших сопок. Неизвестный отряд с дощаников явно прошел по ней, подозревая, что все дороги куда-то да ведут.
«Куда вот только?» – задумался Дурной. И вселенная быстро дала ответ.
Полузаросшую дорожку перегородило войско. Более двухсот дауров – наполовину конные, наполовину пешие – явно ждали незваных гостей и изготовились к бою. А далеко за их спинами, где-то в полуверсте, возвышалась лысая горка со срезанным склоном. Макушку той горки оседлала небольшая деревенька. Под хлипким частоколом носились еще дауры – их число толком не определить.
– Ох, чую, у том острожке наши браты незнаемые с дощаников сидять, – вздохнул кто-то из казаков.
– Запоминайте, – пустил приказ по рядам Дурной. – Если бой начнется, то первый залп в пехоту.
– Да с чего? – удивился Турнос. – У их в конях вся сила.
– Да. Но мы стреляем – и бегом в лес. Конница в лес не сунется. Я их породу уже знаю, с коня ни одному всаднику слезать не хочется. Так ведь, Делгоро? Пока они додумаются, мы за деревьями перезарядимся и уже по коннице бахнем. Ясно?
– Да, чево ты изволновался! – улыбнулся Тютя. – Их тута тьфу да маленько! Порубаем в пень!
Санька покачал головой. Конечно, две сотни – не так и много. Только отряд его не для боя в открытом поле снаряжён. Более сорока пищалей – это круто. Но у стрелков защиты почти нет. Копий у бойцов совсем мало, всё больше топоры да сабли. Такой силой пехоту трудно остановить, а конницу… конница их сметет. Такому отряду идеально с дощаника бой вести – тут они и тыщу врагов положили бы… Наверное.
– Ты вдаль смотри, Тютя, – повернулся он к дончаку. – Во всех смыслах. Ну, этих мы перебьем. Только там вон еще воинов немеряно. А у нас уже стволы забьются. Чем остальных бить будем? Одними сабельками?
Санька оглядел казаков.
– Не. И так врагов многовато. Нечего новых плодить.
Дурной срезал две большие зеленые ветви, поднял их над головой и медленно пошел вперед. Когда почти дошел до границы прицельного выстрела из лука, начал призывно махать руками. Дауры долгое время хмуро смотрели на эти однозначные призывы, но, в конце концов, четыре всадника отделились и пошли на разговор.
– Меня зовут Сашко Дурной, и я пришел говорить с вами о мире и дружбе, – заговорил атаман на почти чистом даурском.
Парламентеры, пришедшие явно с самыми мрачными намерениями, на миг смешались.
– Хорошо говоришь, лоча, – хмыкнул крайний левый.
– Только нас не интересуют разговоры о мире и дружбе с вашим родом, – оборвал того явно главный в четверке.
– Не спеши, почтенный, – возразил Санька. – Назови свое имя, и я обещаю тебе, что мы найдем предмет для разговора.
– Не для твоих поганых ушей мое имя, – еще более надменно ответил главарь дауров.
– Но подожди! Хотя бы, выслушайте меня!..
– Лоча так настойчиво просит, – сухо прокряхтел самый старший из переговорщиков. – Значит, нож за его спиной уже просит крови…
– Иди к своим, демон, и приготовься к смерти, – добавил главный.
– Если мы вынем сабли, смерть придет ко многим! И вы нас не переживете! Я же хочу сохранить нам всем жизнь…
– И как такие трусы раньше одолевали нас в бою? – старший даур уже обращался к своим товарищам, считая разговор с лоча законченным.
Санька нервно сжимал кулаки, не зная, как заинтересовать их. И тут тяжелая ладонь легла на его плечо.
– Погоди, Сашика, – на шаг вперед Дурнова вышел Делгоро, полностью заслонив своей тушей от переговорщиков.
– Смотрите, у лоча есть свой ручной даур! – демонстративно рассмеялся самый правый из противников, что старательно горячил свою вороно-чалую лошадь.
Делгоро, словно, не слышал нахала, и повернулся к левому всаднику.
– Пусть дни твои будут долгими, князь Лобошоди! – степенно поклонился он. – Я издали узнал бунчуки рода мэрдэн, и рад видеть тебя в добром здравии!
– Я тебя знаю? – уже во второй раз удивился левый даур.
– Я видел тебя, будучи совсем юным, князь, так что ты можешь не узнать во мне того тихого мальчика…
– Мальчика на побегушках у лоча! – правый даур аж на стременах привстал, стараясь уязвить парламентера, но Лобошоди резко вскинул руку, и Правый замолчал.
– Как звать тебя?
– Мое имя Делгоро из рода Чохар. Я сын Галинги.
Словно ветерок прошелся по четверке всадников. Они враз переменились в лице, и на какое-то время смолкли.
– Как здоровье славного Галинги? – наконец, спросил старший из князей.
– Духи хранят моего отца от немощи и болезней, стада его по-прежнему тучны, – ответил Делгоро с благодарной улыбкой.
– Это радует меня! – кивнул старший. – Когда-то я встречался с Галингой. Тогда я был тихим мальчиком. А твой отец защищал Яксу с батарами-храбрецами из славного рода Чохар.
– Славная кровь в тебе, Делгоро, – кивнул Лобошоди. – Тем страннее то, что ты идешь рука об руку с этим лоча.
– Этот лоча – мой аоши, – и Делгоро сказал это так, что у Дурнова ком в горле встал.
