Kitabı oku: «Русь Чёрная – 2. Своеволие», sayfa 4
Глава 10
Дружки «невинно убиенного» Клима Донщины волками зыркали на Дурнова. Они и младшего Сорокина ненавидели, считая, что тот бросил «своего» чужаку на съедение. Ванька Кудря, Федулка Пан да два Петрухи – Кисель и Панко – были прожженными воинами-рецидивистами, пускавшими души на тот свет конвейрером. В «воровском полку» они, да еще полтора десятка ссыльных бойцов, занимали положение элитной урлы. Старшего Сорокина они слушались, ибо было при нем вольготно, да и верховод их, Донщина, Михайлу уважал и велел слушаться. Теперь же урла явно предчувствовала крах всего того «прекрасного», что у них было. В сложившейся ситуации они не видели, что Темноводный спас их от гибели. Нет, их волновало исключительно падение статуса.
«Ничо, – косился на урок Известь. – У нас на острожке тоже волчары найдутся. Да я на вас Ивашку со Стариком натравлю – они от вас пустого места не оставят. В самых разных смыслах. А если Митька, да Мезенец, да Нехорошко подтянутся! Да с Якунькиной братвой… Ничо, выправим вас… Или пошлю осваивать Сихотэ-Алинь».
На самом деле, его больше волновала только судьба кладоискателей. Богатство, оно, знаете ли, имеет свойство кружить голову и сводить с ума. Не только ненадежным сорокинцам, но и даже своим, темноводцам. Но обошлось: к концу июня дощаники вернулись, тяжело осевшие от выкопанных богатств. Санька бегло пересчитал своих флибустьеров – дебет с кредитом сошелся – и он, наконец, с облегчением выдохнул.
Да рано.
Обозрев свежевыкопанные лари, бочки, кожаные мешки, сорокинцы резко позабыли, что находились на волосок от смерти. Забурлила безхозная вольница! Как говорится: обещали абстрактное и далеко закопанное, а теперь отдавать надо вполне реальное и осязаемое! Да и практически «свое»!
– Дурной, ну, шо ти мнёсся! – поедал Саньку сливовыми глазами шубутной Василько Мотус. – Бачь, яко ладно всё склалось: дуван – вин! Чайки – на реце! Седаем и гребем! Ну, давай! Обведем нехристей – то ж богоугодно дило!
– Они выпустили вас с той деревни, – сдерживая ярость и мысленно приглаживая шерсть, объяснял Известь. – Потому что мы договорились. Дауры поверили вашему слову. Моему слову. А я лично кидать людей не привык.
– Тю! Ляд з ими! – Василько искренне улыбался, распахнув миру все оставшиеся в его рту зубы. – Утрутся!
– Зато я не утрусь! – Дурной уже весь звенел от гнева.
Он давно подавал своим сигналы, и сводный русско-даурский отряд Темноводья потихоньку собирался в одну кучку. С оружием. Увидев, что курки взведены, а порох на полки насыпан, атаман вскинул руку – и на «воров» уставились четыре десятка стволов, набитых свинцом по самое не хочу.
– Стоять на месте! – рявкнул Тютя.
– Значит, так, – дождавшись тишины, севшим голосом заговорил Дурной. – Я вам мешать не стану. Вы крест целовали, маткой божьей клялись – и, если для вас этой пустой звук – это ваш выбор и ваша судьба.
Выдерживая паузу, Дурной постарался заглянуть в глаза каждому.
– Но и помогать мы вам тоже не станем. Сейчас отойдем в сторону – и разбирайтесь с даурами сами. Эти ребята только обрадуются возможности отобрать всё, а не половину. Но, даже если вы от них вырвитесь… Попутного ветра в костлявую спину! Прямо в лапы к Онуфрию Кузнецу. Уж он-то порадуется возможности сделать приятное воеводе: прислать воров в кандалах. И дуваном вашим прибарахлиться.
Тут Санька лукавил: Кузнец не знал о восстании сорокинцев. Однако Дурной сразу внедрил последним такую дезу.
– Я вам предложил жизнь новую, а вы… за шмурдяк скурвились! – он так расчувствовался, что даже голос на миг дрогнул. Известь тут же озлился на самого себя, сплюнул смачно в сторону всего «воровского полка». – Ну, валите, шавки! Удачи желать не буду.
Темноводцы шаг за шагом стали отходить от берега, не опуская стволов. Тягостная тишина накрыла низинку. Только шарканьем подошв о землю и прерывалась.
– Да мать жеж перемать! – Василько Мотус в сердцах смял шапку и грохнул ее оземь. Потом с тоской посмотрел на заваленные тюками дощаники, вздохнул протяжно…
– Ну, шо, браты… Выгружай!
«Дрались» несколько часов. Великие воины двух народов превратились в торгашей и срывали глотки за каждую тряпочку, за каждую медяшку. Дурной терпеливо ждал, понимая главное: крови не будет. Все приняли реальность.
Плыть решили с утра. Нагрузили четыре дощаника и барку, что и кто не влезло – загрузили на плоты, которые потащат за собой суда. Сплавлялись осторожно, да зря: Кумарский острог был уже пуст. Могучая, по местным меркам, крепость, обжитая, с множеством строений – просто брошена. Потому что приказному с полком восхотелось двинуться в новый «саранчиный» поход – грабить дючеров на Сунгари. Ведь и после не вернется! Что им мешало? Дурной даже задумался: а может переселиться сюда? Но в тот же миг осознал: он не хочет покидать Темноводный.
В который душу вложил.
Но и Темноводный острог уже не мог оставаться прежним. В миг его население выросло в четыре раза: было около восьми десятков, а стало тридцать. Разумеется, в пределах стен такую толпу не разместить. Спешно ставили землянки и летние балаганы. Отобрали людей, которые хоть немного были знакомы с ткачеством, разведением овец или выращиванием льна – и отправили и в Северный острожек к Якуньке. Среди добычи, кстати, и семена льна нашлись – увесистый мешочек. На будущий год можно засеять пару соток и разнообразить ассортимент якунькиной мануфактуры.
Самых ретивых земледельцев – а таких набралось с полсотни – отселили выше по Зее, предложив осваивать столько земли, насколько у них сил хватит. С семенным материалом, правда, было туго, но Дурной очень рассчитывал на урожай этого года. Все-таки размер полей уже заметно вырос.
Еще группа переселилась в северные холмы, где рос приличный лес и стояли углежогные ямы. Но все равно в Темноводном теперь жило не менее двух сотен. Материальное благополучие острога стремительно таяло. Требовалось срочно озадачить новичков работой: охотой, рыбалкой, рубкой леса. Что многим пришлось не по нраву. Еще бы! Люди привыкли почти год жить с награбленного, причем, жить вольготно.
Но обустраивались.
Когда по высокой июльской воде дозорные рассмотрели на Черной Реке дощаники Кузнеца, Сашко сам поспешил им навстречу, не желая, чтобы приказной увидел столь большие изменения. Конечно, полностью таиться не стал, «признался», что подобрал на реке несколько десятков бродяг. Поскольку Онуфрий сын Степанов о похождениях «воровского полка» ничего не знал, то и значения большого не придал. Ему новенькие без надобности – только лишние рты. А уж верстать их на службу – это настолько дорого, что и заговаривать не стоит.
И всё-таки Саньке хотелось, чтобы Кузнец был подальше от его дома. А потому сразу сунулся к нему с предложением, которое вынашивал уже второй месяц.
– Приказной, а почему бы тебе на верхний Амур не податься? Помнишь, Зиновьев еще велел остроги ставить? Я вот один сделал. Так и ты можешь Албазин городок превратить в настоящий острог. Подготовь поля, а весной я тебе с ясаком зерна на посев привезу. Вот, получается, и выполним мы волю Москвы.
– Ты ж сам баял, Сашко, что война с ляхами. И никакие войска сюда не придут, – прищурился Кузнец.
– Так и есть, – кивнул Дурной. – Только приказы-то никто не отменял. Сам знаешь, как на Москве судят: дело не в полезности, а чтоб начальство слушались. Без разговорчиков!
Приказной неожиданно искренне расхохотался.
– А хлеб не для царского войска, он для тебя и твоих людей будет нужен, – продолжил Санька. – Поверь, на будущий год тебе на Шунгале уже не фартанёт. Больше там зерна не с кого брать будет.
– Да уж поверю… Вещун, – Кузнец резко посерьезнел. – Так ты мне осенью бы и свёз хлеб. Сразу, как пожнете и обмолотите.
– Э, нет! – улыбнулся темноводский атаман. – Так вы его за зиму и съедите. Вот ты сначала в Албазине поля обустрой, а перед севом я и привезу. Чтобы точно уже.
Кузнец долго с прищуром рассматривал беглеца из будущего.
– Эвон, как всё спровернулось… Ровно и не тот ты Дурной, какова из речки изловили. Ладно! Таков уговор: мы пойдем на Албазин, а чтоб места энти без догляду не оставлять, я тебе почтенного сына боярского Пущина оставлю!
– Зачем он мне сдался? – скривился Дурной.
– А мне?! – не сдержался приказной. – Житья от него нету… И никак его взад не отправлю. Так что давай! А то ишь схотел, чтоб тока тебе жисть всласть была. Не пойдет! Такой уговор: принимай али нет.
Дурной долго мялся, жуя губу. Покачал головой. Но, вздохнув, ударил по рукам.
Год 24-й от рождения/1655. Внучка Бомбогора
Глава 11
Чакилган не любила лоча. Черные тени выплывали из самых тайных мест ее души и окутывали сердце, когда рядом оказывалось слишком много этих больших, шумных носачей с выпученными глазами и волосатыми лицами. Но она любила Сашику. Всем сердцем, которое начинало бешено колотиться, когда тот прикасался к ней – с неизменной заботой и трепетом. Когда говорил с ней тихим голосом, когда касался губами губ.
Такую вот шутку учудило с ней мудрое Небо: весь народ она не любила, а без одного из них жить не могла. Когда далекой темной ночью Сашика пришел за ней, разрезал путы и вернул свободу… это было… это было такое чудо! Каждый раз, вспоминая, Чакилган холодела и пылала огнем, а по ее коже бегали невидимые букашки.
Впрочем, лоча (или казаки, как они сами себя называли) тоже были разные. Самые первые, кто с Сашикой строили Темноводный городок, казались не такими уж и страшными. Они любили Сашику, защищали его, сражались за него. Из всех тех, Чакилган опасалась лишь Козиму да Ивашку. Но первый погиб весной, а Ивашка… Девушка чувствовала между ним и своим мужем какую-то странную связь. Дружбой это назвать было нельзя, но эти двое с недавних пор стали друг другу доверять.
Новые лоча, что поселились в Темноводном позже, нравились ей гораздо меньше. Были они, как те, что держали ее в плену у злого Хабары. Но это могучие воины, что слушались приказов ее мужа. И Чакилган понимала, что они ему нужны.
Но недавно в городок приехали еще лоча. Слишком много их. Совсем чужие. Многих из них жена атамана не только не любила, но и боялась. Они бросали на нее липкие взгляды, шутили гадко и похабно, не смущаясь, что она слышит их шуточки. Конечно, и у ее отца бывали разные батары. Воинский путь тяжел и мрачен, люди, идущие им, легко ожесточаются. Но Чакилган и помыслить не могла, чтобы кто-то из них, хотя бы, один такой взгляд бросил на дочь Галинги.
А смотрели новые лоча не только сально. Всегда смотрели свысока. Не только на нее, но и на всех дауров и бираров, живущих в Темноводном. Их не волновало ни то, что Чакилган – жена атамана, ни то – что она дочь могучего князя. А ведь девушка спрашивала у мужа, и тот рассказал ей, что большинство из пришлых в своей родной земле были голытьбой, не имевшей ни личных стад, ни своей земли. И все поголовно они – преступники, которых Белый Царь непременно казнит, если поймает.
Зачем они нужны Сашике? Чакилган старалась понять, но не могла. Новые люди либо казались жалкими, либо пугали. Они постоянно просили или требовали. Устраивали склоки, как со старыми казаками, так и между собой. Конечно, не все. Но на виду как раз эти.
– Я кого-нибудь из них прирежу, – в сердцах восклицал маленький тигр Аратан, сидя у нее в гостях. – Зачем они Сашике?
Чакилган молча вздыхала. Хорошей жене полагается защищать мужа, но друг озвучил ее собственный вопрос. И Чакилган не знала нужных слов для ответа.
Аратан часто заходил к ней в гости. Ведь именно он когда-то принял испуганную пленницу из рук Сашики. Совершенно чужой человек, но он честно довел ее до владений рода Чохар и передал отцу. Маленький тигр происходил из рода хэлэг, что раньше жил выше по Черной Реке. Его мокон был полностью уничтожен казаками-лоча, и парень принял род Чохар, как родной. А спасенную девушку считал своей сестрой, и не переставал о ней заботиться… Делгоро даже ревновал. Аратан не пытался приблизиться к княжеской семье; к таким вещам человек, лишившийся всего самого ценного, был полностью равнодушен. В маленьком тигре скопилось очень много ненависти, но, если уж кого тот любил, то любил изо всех сил.
Маленьким тигром Аратана называл Сашика. Однажды в разговоре он проговорился, и Чакилган поразилась точности сказанного! Невысокий худощавый даур был очень горячим, и в ярости взрывался, как пороховница, брошенная в костер. Княжна была рада, что такой опасный человек считает их с мужем своими близкими людьми. Сашика рассказывал, как в весеннем сражении тот спас ему жизнь.
– Какая была жизнь хорошая! – не унимался Аратан, возмущаясь переменами. – Сытная! Славная! Тут ведь и лоча подобрались не самые ужасные. Разумные, с которыми можно иметь дело! А теперь…
Теперь – не такая хорошая. Даже в самом простом: Темноводный голодовал. На столько ртов запасов не имелось. Летние леса и реки уже становились щедры на свои дары, но и этого не хватало. Пришлось пустить под нож несколько лошадей. По счастью, Тютя встал грудью и не дал забить лишнее.
– Не будет здесь ничего хорошего, Чакилган, – мотал головой Аратан. – Ты ведь знаешь, как твоего мужа казаки прозывают? Дурной. По-нашему, Ходол. Иногда мне кажется, что они правы…
– Э, нет! – этого жена стерпеть уже не могла. И здесь у нее были нужные слова.
Сашика был странным. Он говорил и делал такое, что не укладывалось в голове девушки. Беседуя с Тимофеем Стариком или с Мезенцем, она узнала, что это и в головах лоча плохо укладывалось. Ее муж был такой один на весь свет. Странный. Порой очень уязвимый. Нередко ошибающийся. Но он упорно шел своим собственным путем, словно, понимал что-то важное об этом мире. Он был будто шаман. Только без магала и унтура, не входящий в чоркир. Недаром же казаки прозвали его не только Дурным, но и Вещим. Только последнее прозвище обычно использовали между собой. Чувствовали, что Сашике оно не нравится.
– Ты не прав, Аратан, – не злясь и не обижаясь, ответила Чакилган. – Ты просто не видишь так, как он. Впрочем, я тоже не вижу.
– Чего я не вижу? – нахохлился маленький тигр.
– Вот представь, что ты пошел на охоту. Встал перед ельником. Ни следов нет никаких. Ни запахов. И ты идешь дальше лосиной тропой, надеясь, что по ней выйдешь на рогатого быка. А Сашика… он по лесу не умеет правильно ходить, лук у него плохонький, да и стрелок он неважный. Зато для него эти ёлки будто прозрачные. Наш Ходол отлично видит, что совсем недалеко за деревьями свежая лежка, в которой притаилась жирная кабарга. А еще он видит, что тропа лосиная, которой пошли прочие охотники, ведет в топь… Понимаешь?
– С чего это лосям тропу торить в топи? – нахмурился Аратан.
– Да не в этом дело, – расстроилась княжна, что все-таки нашла недостаточно верные слова. – Главное, что любой из нас пройдет мимо ельника, а Сашика двинется прямо туда. И для всех будет выглядеть глупым. Но в итоге добудет кабаргу именно он.
– Если попадет.
– Верно… – Чакилган опустила глаза. – Всегда есть шанс не попасть. Но это не значит, что он шел неверно. Просто мы не понимаем.
– Ну, и зачем тогда ему и нам все эти лоча?! – взвился маленький тигр, уставший от иносказаний.
– Не знаю, брат, – вздохнула девушка. – Я ведь тоже вижу также мало, как и ты.
– Я, конечно, сквозь елки не вижу, – ноздри Аратана раздувались широко, но он принял правила игры. – Но и такой слепой, как я, может понимать кое-что. И дать совет. Неужели Сашика не понимает, что ему не нужны все эти лоча! Ну… не все. Есть тут неплохие батары. Но, в основном, они ж его поедом едят! Дай то, дай это! Ты вот не знаешь, а на севере те лоча его едва не убили. Дархан-Кузнец его не любит и норовит засудить. Зачем Сашике это всё? Ведь он твой муж! Зять Галинги! У него пектораль Бомбогора и целая ладонь князей, что готова ходить в бой под его началом. К нам ему надо идти! Дауры ценят и мудрость, и храбрость, и поддержку онгоров. А у него всё есть. Теперь, когда старый Балдачи ушел, когда Лавкай и Гуйгудар пали, на Черной Реке не осталось великий князей. Вот к чему надо идти Сашике! А не к какой-то жирной кабарге…
Выпалив одним духом наболевшее, Аратан остановился, чтобы отдышаться. Чуть успокоившись, добавил:
– Он, конечно, чужой крови. Но Сашика ведет себя, как настоящий даур. Уж я-то вижу. Вот, если бы у него родился сын… Настоящий внук Бомбогора! Отца такого наследника приняли бы многие роды!..
Чакилган вспыхнула и уставилась в пол. Не от показной скромности. Все эти месяцы, после свадьбы, она старательно прислушивалась к своему телу: не зародилась ли в нем новая жизнь. Видит Небо, она желала этого сильнее кого бы то ни было. Но никаких признаков…
А у нее уже был ребенок. Почти.
Когда совсем юная Чакилган попала в руки злого Хабары, то забеременела очень быстро. Но страшный лоча терзал ее снова и снова – и ребенок вышел, не созрев. Мертвым. С той поры девушка ни разу не чувствовала в себе новую жизнь. Она молила онгоров, чтобы те дали ей дитя с новым – настоящим – мужчиной. Но пока не получалось.
Чакилган очень надеялась, что это только «пока». Хотя, безумно боялась, что тело ее проклято окончательно и навсегда.
Заглушая боль, девушка заговорила, чтобы сменить тему.
– Ты говоришь: какая-то кабарга. Потому что ты видишь только кабаргу. И я тоже. А может быть, это и есть самое главное? Просто мы не видим… не так видим. А Сашика – видит верно. Я помню, каким увидела его у злого Хабары: глупым, ничего не умеющим, ничего не понимающим. Потом он приехал свататься ко мне – уже вольным батаром, со своим домом. Теперь я стала женой большого вождя, под рукой которого ходят и лоча, и воины многих наших родов. Онгоры помогают ему побеждать богдойцев. Как думаешь, стоит ли довериться такому человеку?
Аратан тогда ничего не смог возразить. Но уже через несколько дней Чакилган сама перестала верить своим словам.
Потому что в Темноводный пришел князь из земли Белого Царя – Федор Пушчи.
Глава 12
– Ой, сэрдэнько мое! – голос был высокий, а слова – будто краденые. – Панко, ты тока глянь!
– Ах, очи изжарила! – включился в мерзкую игру второй. – Шо за краля!
Чакилган возвращалась из даурского выселка, где теперь проводила всё больше времени, когда мужа не было рядом. На этой-то нахоженной тропе к ней и подошли внезапно эти двое. Кажется, они ее поджидали. Девушка легко скользнула вправо, затем – по поваленной черной березе, чтобы их обойти, да не вышло.
– Куды стрипанула? Кисель, держи дивчину! Ну, краля, давай перемолвимся!
За полу халата ее сдернули вниз. Казаки тут же притиснулись к ней с двух сторон.
– Мочи нет, кака ладна девка, – засопел с гадкой улыбочкой тот, которого звали Кисель. – Да, Петруха?
– Да, Петруха, – заржал Панко. – Хочь, и даурка. Даурей нэнавиджу, усем кровя пускал бы. А енту кралю… Ужо облобызал бы.
У Чакилган от страха пропал голос. Все прежние ужасы, все страшные воспоминания вспыхнули у нее перед глазами. Горло сдавило, не было сил ни закричать, ни позвать на помощь.
– Не смей… – сипло выдавила она из себя. – Я жена атамана… Сашики.
– Тю! – лоча испуганно округлил глаза, схватился за щеки, но тут же глумливо расхохотался. – Дурнова баба? Ой, спужалися!
– Ты б, чухонка, нас не раззадоривала, – уже более зло вставил Кисель. – К твоему муженьку и то счет немалый мается…
Этот Петруха тут же притиснулся к княжне и ухватил ее. Не бродя долго руками, сразу наложил руку на небольшой выступ одежды.
– Эх, Панко, жидковаты титьки…
Договорить он не успел. Едва почувствовав на себе чужую руку, Чакилган словно удар оглоблей получила. Закипела княжья кровь, страх теперь не сковывал ее, а сил придавал. Пнула Киселя в колено и рванула на тропу. Но два Петрухи – сибиряк да черкас – ее удержали. Только у девушки, словно, зверь внутри проснулся. Еще раз крепко лягнула Киселя, и тот выпустил, наконец, руку, а Панко потерял равновесие и рухнул в листву.
Но уцепился за халат. Дернул – и повалил беглянку на тропу.
– Кисель! Казак ти чо али баба? Хватай тварину – и тикаемо!
Чакилган со слезами на лице вцепилась руками землю, ползла прочь изо всех сил, пропахивая ногтями глинистую землю, но Панко держал крепко.
– Духи, молю вас! – шептала она. – Не оставьте! Молю… только не это… Сашика!
На этом слове голос ее вдруг внезапно прорезался… И лес ответил. На тропе никого видно не было, но из-за кустов явственно раздалась… песня.
– Ой, как ходил-то Дончак, ой, по иным землям,
По иным-то землям, ой, по Туречине.
Голос врал безбожно, но пел незримый исполнитель с душой. Наконец, из-за поворота тропы ленивой походкой выбрался вороной конёк, на котором восседал Митька Тютя.
– Он не год-то ходил, ой, да не два-три года, – горланил казак, запрокинув голову в небеса. Ехал он вальяжно, бросив повод и запрокинув левую ногу на луку седла.
Бросив взгляд на странную сцену впереди себя, Тютя на миг сбился, но все-таки допел:
– Как ходил-то младец, ой, ровно тридцать лет, – потом помолчал хмуро и добавил. – Поздорову тебе, Челганка-краса!
Перевел взгляд на отряхивающихся Петрух.
– И вам, люди… добрые.
Почуяв свободу, княжна быстро вскочила на ноги и метнулась под защиту всадника.
– Ты не домой ли шла? – спросил Тютя, при этом, не сводя пристального взгляда с поднимающихся на ноги лоча. Чакилган, прижав руки к груди, только молча кивнула. Тютя вернул ногу в стремя и протянул ей руку. – Ить давай подвезу?
В первый миг княжна в ужасе дернулась назад. Только представив, как будет сидеть на коне, вплотную к мужчине… Но усилием воли заставила себя остановиться. Это же Митька. Друг ее мужа, друг Делгоро. Подала руку, ловко уперлась ножкой на носок его сапога и взлетела на передок. Уселась боком. Тютя потянул повод, стараясь не прижиматься к даурке, развернул коня… но не удержался и бросил через плечо красным от досады Петрухам:
– Не прощеваемся! – хлопнул пятками бока вороного, и тот бодрой рысью двинул в острог.
Темноводный шумел привычным суетливым рабочим шумом… Словно, ничего и не было. Мир вокруг жил и радовался, не ведая о том ужасе, что всё еще терзал сердце девушки. Сашика, по счастью, уже вернулся домой. Покуда светло было на небе, он выбрался на чурбачок у входа и латал прохудившиеся коты. Увидел их издали: сначала удивился, потом, узнав, улыбнулся (так, как умеет улыбаться только Сашика), но, разглядев хмурые лица жены и друга, сразу посерьезнел. Отложил обувь, встал и двинулся навстречу.
– Что случилось?
– Да на тропке к женке твоей двое причепились, – смущенно пояснил Тютя, так как у Чакилган опять перехватило горло, уже от стыда.
– Кто? – на месте ее Сашики стоял уже другой человек. Княжна несколько раз видела такое преображение своего мужа. Тот словно каменел, наливаясь ледяным холодом – и Чакилган понимала, что ее любимый может становиться таким же пугающим, как и остальные лоча.
– Да сызнова энти… сорокинские, – махнул рукой дончак. – Кисель с Панко, мать их! Кажись, хмельные…
Сашика уже не слушал. Убедившись наскоро, что жена цела, он тут же ринулся в дом.
– Эй! Сашко, не дури! – моментально понял атамана Тютя. – Слышишь?.. Ить, псина бешена! Сашко! Давай, хоть нас дождись!
И, стеганув от души вороного конька, Митька рванул вверх по дорожке.
Сашика выскочил почти сразу, только и взяв в избе, что свой «драконий меч». Сделал пару шагов, но замер на месте. Потом, рыча под нос незнакомые, но явно плохие слова, все-таки сел на чурбак и стал натягивать драные коты на ноги. Снова вскочил, подхватив меч, но ладошка Чакилган мягко легла ему на грудь и остановила разбег.
– Родная… – сдерживая рычащего зверя в груди, заговорил ее муж. – Так надо. Я должен…
Дочь Галинги лишь молча кивнула. Да, так надо. Она сама не поняла, если бы Сашика так не поступил. Но…
– Тютя велел его дождаться, – тихо, но непреклонно сказала она (голос все еще плохо ее слушался). Затем прижалась щекой к щеке и шепнула. – Я прошу…
Сашика замотал головой, словно, задыхался. Чакилган ладонью слышала злобное рычание в груди мужа… Но он все-таки сдержался. Да и ждать долго не пришлось: Темноводный – маленький острог. Вот уже от юго-западной башни двигалась небольшая, но шумная толпа. Чакилган разглядела, как за вооружившимся Митькой широко шагали друзья Сашики. Рыта только с луга явился и даже шел, грозно воздел над головой косу. Только Турнос снарядился, как в бой: в куяке и иерихонке, с неизменным шестопером за поясом. Слева, чуть отстав, в прибежку догонял прочих Старик, только-только пошедший на поправку. Ничипорка уговаривал его, хватал за локоть, но Тимофей зло отмахивался и выливал на парня полную лохань ругательств, которых в его голове хранилось без счета. Глаза даурской княжны повлажнели, размазывая картинку.
Не все лоча плохие.
– Ну? – Старик заорал атаману издали. – Где вони? Кому хвосты крутить будем?
– Идем! – только и бросил Сашика, перебрасывая «драконий меч» в ножнах из правой руки в левую.
Да вот идти не пришлось. Чакилган так засмотрелась на южную сторону, что не заметила, как с северного конца к их дому подошел тот самый Федор Пушчи.
– Охолонь, Сашко, – заговорил тот, не здороваясь. – Разговор есть.
