Kitabı oku: «Ропот», sayfa 5
-«Бонифаций был таксой, обувавшей людей на лабиринте. Он вступил в сговор с лисами да барсуками и теперь отгребал знатный куш каждый раз, когда двуногие фрукты собирались поставить монетку-другую на то, поймает ли собачка зверушку или нет. А барсуку только и приходилось, что лежать, будто бы он мертвый, ну и продристаться разок для пущей верности. Эффект был перманентным. Боня жирел, богател, морда его приобрела сытый лоск, и все сходились на том, что скоро он свою тушу не сможет и в дверцу засунуть, не говоря уж о беготне внутри. Стал важным – уже не гавкал и визжал, а говорил низким голосом вальяжное «Аф». Эдакий, доберманового окраса, буржуазный супчик в 20-долларовом антиблошином ошейнике. Его так и прозвали – Боня шахтер»-
–«А почему Шахтёр?»– бесцеремонно прервал рассказ Плевок.
–«Потому что по туннелям лазил и с этого прибыль имел»– несколько раздраженно ответил Казанова и продолжил:
–«Так он обтяпывал свои дела, а потом, макая сахарную косточку в плошку, говорил таким же таксам-пронырам: «Все эти лисы и барсуки только и знают, что жрать, скоро сами не будут пролезать в дыры и наведут на меня кинологов».
Да, иногда Боня представлял, как к нему наклоняется кинолог и говорит: «Приятель, ты, кажется, уже в дырку и не пролезаешь, как же ты с лисами можешь управиться? Давай-ка проверим».
Но карты Боне спутали не кинологи, а защитники прав животных. Из-за их протестов пришлось закрыть лабиринт, что, разумеется, оставило Боню на бобах. Уже бывший Шахтёр ползет к кинологу на коленях, лижет ему ботинки, просит не лишать его заработка. Но кинолог лишь треплет того по загривку.
Боня мучается от лишений и отчаяния. О душевном, как, впрочем, и о физическом здоровье и говорить не приходится – он уже не может есть, пить, у него не стоит»-
–«Это еще тут причем?!»– возмутился Шишкарь.
–«Стилистическое средство для создания у слушателя комплексного ощущения личной трагедии, настигшей героя.
И вот он уже без ошейника, худой, побитый улицей, ищет себе укрытие глазами, серыми благодаря многодневному голоду – сыну от брака булимии с нищетой. В открытом подъезде многоэтажного дома всё его внимание привлекает колкий запах – незаметный, как уличная песня бродячего пса. Этот запах ведет его, и вот, в щели между створками дверей пропитанного мочой лифта и полом, он видит слой люминесцентной жидкости. Боня бросается к ней и начинает яростно её лизать – это первое, что его истощенное тело смогло в себя впустить за всё это проблемное время. Ему кажется, что по мере того, как он больше и больше насыщается, его наполняет ароматный дым. И тут Боня видит, как из его бока выскакивает сверкающий щенок голубого цвета, игриво так ему подмигивает, и, выскочив из подъезда, устремляется вниз по улице. Боня бросается за ним в погоню сквозь раскисшие газоны, ржавые ограды, бутафорские саженцы, деревья, разрушающиеся бетонные дорожки и кричит: «Вернись, вернись!». И когда тот, кого раньше знали в отрасли как Шахтера, перебегал дорогу, то его настиг грузовик, груженный кирпичами»-
Казанова оглядел слушателей и добавил с расстановкой.
–«Отматывали его с колес несколько дней. Опознали по уху»-
–«Нууу, пиздежом тянет»– скептически протянул Мочегон, отойдя от первоначального ступора интереса.
–«Сойдёт»– высказал свое мнение Хренус.
Жлоб недовольно проворчал нечленораздельную реплику – Старый Пёс был уязвлён тем, что на его место рассказчика появился новый претендент.
–«Да нет, нормал история, Хренус. Между прочим, тоже был случай с нами похожий – помнишь, с Блеском, когда тот крыс подговорил во дворе, и они мёртвыми прикидывались, а люди тупые думали, что это он их давит и подкармливали. Да и потом, что с ним приключилось, тоже похоже»-
Чувство, по ощущениям напоминающее скорбь
Чувство, по ощущениям напоминающее ожог воспоминаниями
Чувство, по ощущениям напоминающее закопанную боль
Чувство, по ощущениям напоминающее осознание бесповоротность событий
-«Интересно»– Казанова посмотрел на Хренуса -«Следуйте за мной, пора мне показать вам то, что я подготовил»-
–«Надо сумоську-то листосськами прикрыть»– засуетился Жлоб.
Псы двинулись сквозь прозрачные стены воды за ковыляющей, обезьяньей фигурой Казановы. В этот раз Хренус плелся в арьергарде.
Блеск. Это имя обожгло Серого Пса, грубой кромкой разодрав материю его души. А вслед за этим в рваные раны, как в специально подготовленные литейные формы, вплавилось раскалённое вещество, когда-то изгнанное из души Серого Пса. Автоматически следуя за вереницей псов, Хренус всё глубже погружался в топи воспоминаний, его глаза потухли.
«Блеск…всегда он был впереди всей стаи, всегда в центре…дерзкий, фартовый, постоянно сыплющий остротами…да и Лола его больше любила…хотя, как больше – меня она совсем не любила… Блеск всегда говорил…подойдёт и скажет: «Эй, Хренус, четвероногий друг, здорово»– все гавкают, смеются, я глотаю обиду, злоба искрится во взгляде. А Блеск снисходительно кладёт мне лапу на плечо и говорит: «Да ладно, Хренус. Ты хороший пёс, не обижайся, ты же мой кореш» …Бесконечный обман… Мы с Шишкарём бежим по моргающим улицам, Блеск со своими – по дворам ловит кошек и крыс…врывается на склад продуктового магазина. Вся стая – его фанаты, он сверхновая, маяк, взрыв осветительной бомбы, люстрообразные её огни, падающие на землю. Он продирается сквозь коридоры, лабиринты, задние улицы, кривляющихся акробатов, клубки двухголовых змей, хитросплетения слов, жил и корабельных канатов. Он легко взбегает по лестнице, опоясывающей костяную башню. На каждой из ступеней – сокровища, доспехи, благовония, ковры, изысканная стеклянная посуда. Но он поднимается всё выше, пока на её вершине не зажигает фиолетовый пламень, который увидят и в зелёных глубинах и бледно-белых высотах. Он – Прометей псов и честь их рода, лучший из помёта, визионер и нож, рог, возвещающий о прибытии долгожданной армии. Быть с таким рядом – почёт, говорить с ним – честь.
И, разумеется, с таким псом тягаться мне бесполезно. Но как он выглядел тогда, когда когти дождя рвали растерзанный асфальт с торчащими из него артериями кабелей, а ветер был как плащ, как простыня, натянутая между домами. Когда увлажнились его глаза, когда они приняли вид линз, передо мной предстала тотальная кататония его харизмы. Он был слаб, и я прекрасно помню звук, сопровождавший это действо – тонкий свист, который к своему концу резко ушёл вверх и стал тонким проводком, приводящим в действие взрыватель. Смерть с небес, смерть из подземелий, смерть на плоскости, где никого не было, где ты один, один, один, один и харизма не поможет. Она не поможет, когда ты, кутаешься в отсутствие и прячешься. Содрав с него кожу, контекст поглотил его, перекувырнулся через себя в прыжке и был таков. Больше их никто не видел».
Тоскливость воспоминаний прервало некоторое изумление от того, как он сам, ненавидя Блеска, воспел его. Хренус до этого никогда не выражался многословно и хотя бы в малейшей степени поэтично, почему же в первый раз ему удалось это сделать в отношении той ситуации, которая, по его мнению, была для него однозначно негативным опытом?
В этот же самый момент Шишкарь нагнал Казанову, размечавшего для стаи фарватер в просторе мокрого леса.
–«Слушай, Казанова, а ты откуда эту историю знаешь?»– осторожно спросил Шишкарь, забивая в себе кипучий интерес.
–«О, мне её рассказал Старый Бульдог Ли»– ответил Казанова, дружелюбно улыбаясь -«Был период, когда мы обрабатывали одну дыру, и вот он всегда завершал наш вечер какой-нибудь историей из своей жизни. Ну, или из жизни знакомых ему псов.
–«А что это за кличка такая – Ли?»– Чёрный Пёс любил выяснять малейшие подробности во всех интересовавших его историях; он питал страсть к крошечным бликам, тонким моментам, пытаясь за счёт них создать у себя в голове максимально целостный образ услышанного от третьих лиц. Однако делал он это редко, потому что в угоду своему интересу он задавал бесконечное количество уточняющих вопросов, зачастую перебивая рассказчика, что закономерно вызывало у последнего резко негативную реакцию.
Но казалось, будто бы Казанове самому нравится отвечать на пытливые расспросы Шишкаря, чем пришелец, разумеется, заслужил расположение Чёрного Пса.
–«Да это псевдоним, а хозяева звали его что-то типа «Лимон», он мне по пьянке проговорился – любил за людьми допить из бутылок. Вообще у него всякие пристрастия такого рода были»-
–«А где он сейчас?»-
–«Вот уж не знаю. Живёт, наверное, где-то. Может, ещё в деле, а, может, и нет»-
–«Поняяяятно»– Шишкарь замялся, как будто бы поставив нелепую, ненужную точку, хотя хотел, чтобы на её месте была непринуждённая запятая. По виду Чёрного Пса создавалось впечатление, что он хочет задать неудобный вопрос и, стесняясь, пытается себя пересилить.
–«Ммм…э…А вот… ну, я понимаю, что вопрос такой…»-
–«Давай, не томи»– пошёл навстречу Казанова.
–«Ну вот как ты так… ну это…»-
–«Стал таким красивым?»– Казанова залился ироничным смехом -«Да, так, совсем пустяковая история. Я совершал переход один – двигался дни и ночи, дни и ночи. Устал, как собака (ха-ха-ха). Вооот… а мой путь пролегал через небольшое поселение, домики милые, как с открытки, псы, правда, там меня особо не жаловали, но, с другой стороны, и не наезжали. Вот, в общем, иду я уставший, голодный, худой – один рёбра торчат; я сейчас по сравнению с тем периодом жирный-прежирный стал – солнце плешь печёт немилосердно. Думаю, дело – труба, и тут смотрю: домик такой, знаешь, сказочный (даже на фоне остальных) – пряничный или там с колбасной крышей, не помню, как там точно было, ну чистенький, аккуратненький, клумбы с цветами, а на скамейке перед ним, прям под окном, стоит прикрытый платком пирог. Запах – язык проглотил. Слюна течёт водопадами. Ну, думаю, сам Бог послал. Подхожу, значит, к пирогу, делаю первый укус. Вкус-половина сахар, половина мёд (хотя пирог с мясом был). Я в эмпиреях, мне поют ангелы. И тут слышу голос женский:
«Ах ты, срань болотная!»– смотрю, а в окне стоит хозяйка вот этого всего добра, злая, как черт. Я ничего даже подумать не успеваю, а она тут же хватает с плиты (а окно-то было кухонное) чайник кипящий и кааак меня обдаст: «Вот тебе, говно, получай».
Сил хватило мне только до кустов придорожных добежать. Там провалялся я, сам не знаю сколько, может, и неделю целую. Всё время не жив ни мёртв был: сбился со счёта, сколько раз думал, что копыта откину. Ну потом, когда сотую кожу, наверное, сбросил, уже полегчало, ну и пошёл дальше. А остальные «регалии» уже потом сами собой приложились. Вот так»-
Шишкарь был шокирован – Казанова рассказывал об этом событии непринужденно, с бродячей улыбкой, попутными, приблудившимся шутками, кривлялся, как будто бы это была комедийная история. Даже для опытного бродячего пса это было неслыханным жестом, ведь Шишкарь сам всегда очень переживал по поводу своей внешней привлекательности и старался, по мере возможностей, улучшить свой облик (В ателье – затихшие манекены).
–«И ты вот… так нормально это вспоминаешь?»– выдавил Шишкарь.
–«Так а чего горевать-то: что было, то было. Тем более я и до этого красавцем не был, и шкура у меня была говёная – вся плешивая, болезная. Так что, может, оно и к лучшему»– тут Казанова подмигнул ошеломленному Шишкарю -«А, вот за разговором мы, между тем, и пришли, куда хотели»-
Поле, еще недавно заросшее травой, теперь напоминало прическу столичного модника – ровные ряды земли, разрыхлённые расчёсками борон, были зализаны на обе стороны, пряди четко отделены друг от друга, земля блестела от лака. Но кому понадобилось во время установленного всевластия осени распахивать поле, которое, судя по всему, не использовалось и летом, было совершенно непонятно.
Внимание псов сразу привлек небольшой экскаватор, стоявший посредине открывшегося им пространства. Рядом с ним стояла группа собак – около дюжины, все они были какие-то несуразные, с потрёпанной клокастой шерстью довольно блеклых цветов. Каждый из этих псов обладал каким-либо дисгармоничным аспектом внешности – у одного это были кривые, загибавшиеся, как ребра мертвой коровы, внутрь ноги, у другого – выгнутая, горбатая спина, у третьего – хвост, висевший неприятной измочаленной веревкой. Вдобавок дождь странным образом усиливал их нелепость, как бы прибавляя контрастности к их изъянам. Все они имели рост ниже среднего, а в глазах у них колыхалась мутная озлобленность, вызванная тяжёлой, скудной жизнью.
Казанова уверенно держал курс на экскаватор, а стая следовала за ним, оставляя в каждом отпечатке лап на мягкой земле своё спокойствие, взамен приобретая настороженность и пренебрежительную дерзость.
Как только Казанова приблизился к группе несуразных псов на расстояние в несколько метров один из псов рявкнул:
–«Казанова, еблан, кого привёл? Блатарей!»-
Все остальные несуразные псы как будто бы только и ждали первого словесного выстрела, как в окопах ждут сигнала о начале атаки:
–«В натуре, уроды какие-то!»-
–«И так крысить сегодня придётся в грязи под дождем, блядь, а тут ещё и это – спасибо, Казанова, удружил!»-
–«Суки, нахлебники, лапой об лапу не ударили ни разу!»-
–«И сюда добрались, и сюда уже добрались, суки!»-
–«Посмотрите, какие ебальники! Такие убьют – не заметят!»-
–«Шваль подзаборная!»-
–«Небось, срут в песочницах детей наших хозяев!»-
После этой фразы псам стало понятно, кто перед ними – это была свора псов с окрестных ферм. Вообще среди бродячих псов бытовало презрительное отношение к собакам, находящимся в подчинении у человека – за их рабскую услужливость, неотесанность, глупость и трусость. А бродячие псы, в свою очередь, у домашних ассоциировались исключительно с бандитизмом, воровством и всегда были виновны во всех несчастьях и бедах.
Жлобу досталось персонально – его узнал один из фермерских:
–«Жлоб, ну ты и опустился, сука, конечно, ты мне и до этого не нравился, но так… пиздец!»-
Надо сказать, что участники стаи не остались в стороне:
–«Сейчас тебе лапы прогрызу, тварь»-
–«Пошёл ты нахуй! Ебут таких, как ты!»-
Гнойник зачинающегося конфликта готовился вот-вот вскрыться, но тут гомон взаимных оскорблений и угроз прервал хриплый лай одного из фермерских псов, до этого хранившего молчание (было удивительно, насколько сильное воздействие возымел его голос на псов):
–«Ладно, достаточно»– это говорил коренастый и крепкий пёс сизоватого цвета. Он произносил свои реплики спокойным, низким голосом, четко сегментируя их, как опытный рабочий, выполняющий рутинную операцию. Или, вернее, этого пса можно было сравнить со своего рода конвейером слов – каждое поступающее слово обрабатывалось, приводилось в надлежащий вид, проверялось на соответствие критериям качества продукции, затем для слова склеивалась коробка интонации – аккуратная и ровная – туда упаковывалось слово, коробка заклеивалась и становилась частью до предела стандартизированного потока устной речи. Этот пёс был фабрикой, сборочным механизмом, хорошо опробованной технологией. -«Выпустили пар и хватит. Значит так»– он посмотрел на Хренуса -«Меня зовут Дымок, и я здесь – бригадир. Суть такая – экскаватор рыхлит землю, из неё лезут крысы, мы их гасим. После убоя можете брать себе сколько хотите и есть сколько хотите. Но во время работы – не есть. Если не будете филонить и проблемы создавать, то всё нормально будет, и наваритесь прилично. Вопросы?»-
Молчание стаи Хренуса было ответом Дымку. Конечно, даже несмотря на очевидную харизму говорившего, бродячие псы не относились к нему уважительно, но перспектива «прилично навариться» была для них весьма заманчивой, что и диктовало правила поведения.
–«Хорошо»– Дымок кивнул в знак одобрения -«Тогда погнали»-
Дымок тяжело и медленно, как старый тягач, подкатился к экскаватору и несколько раз хрипло гавкнул.
Кому? Человеку? Машине? Другому псу в кабине? Сквозь запотевшее, мутное стекло нельзя было разглядеть, кто находился за рычагами управления, да и это сейчас не было важно.
Экскаватор отрывисто дернулся, двигаясь будто в покадровой анимации.
Вонзил свою латную рукавицу в мокрую землю
Вывернул ком земли
Что-то заворочалось внутри него
Как черви из зараженной раны, из развороченной земли показались крысы. Раздался вопль Дымка:
–«Ну, псы, погнали!»-
И стая Хренуса и фермерские псы бросились к крысам, которые, едва успев вылезти из их уничтоженной среды обитания, уже неслись по полю, гарцуя, как лошади на ипподроме. Их движение сопровождалось странным звуком, больше похожим на щебетание. Некоторое время казалось, что их малый рост и природная мусорная юркость превзойдут собачью скорость, но вот уже первая крыса оказалась в пасти Шишкаря. Её рот широко раскрыт. Была ли это гримаса ужаса? Скорее, это было удивление от того, что её небольшой мир, ограничивающийся норой (Маленькая крысиная комната) и полем, был за секунду разрушен, и она теперь находится во власти некого хтонического чудовища, корчась от боли. Разумеется, одной крысой дело не ограничилось, и вот счёт уже пошел на единицы, а затем и на десятки. Дымок срывал глотку, лая:
–«Крыс не жрать! Задавили, и бросили! Потом сожрете!»-
Всё поле было уже усеяно трупами. Некоторые выглядели, как будто бы прилегли отдохнуть – хлоровое удушье – другие были все перепачканы собственной кровью – срезаны пулеметным огнём – а третьи представляли собой развороченные остовы, являя собой следы борьбы псов за добычу – детонация наземной мины. Некоторые крысы после того, как псы отпускали их из пасти, продолжали как-то странно дёргать задними лапами подобно испорченным заводным игрушками – последняя пробежка к смерти. А сами псы уже вскоре приобрели откровенно дикарский вид – с их губ капала кровь, ею же были пропитаны и их шкуры. Шишкарь вместе с каким-то из фермерским псов схватили одну крысу – первый за голову, а второй – за зад. Они тянули её в разные стороны, пока что-то внутри крысы с хлопком не лопнуло, и на морду псу из дымковской бригады не вылетели розовые нитки кишок.
–«Фу, блядь»– пёс брезгливо замотал головой.
Экскаватор всё поднимал пласты грунта, и воздух пронизывался новым предсмертным щебетанием. Оно выводило штрихами профиль естественного садизма.
Хренус, пыхтя от напряжения, носился по полю наравне с другими псами. Крысы остались такими же, какими он их помнил ещё в городе. Писклявые клубки, свертки банальностей. Они настолько громко, насколько позволяли их крошечные глотки, орали проклятия и мольбы на своём не очень понятном собакам языке. «И как только Блеск их пиздеж понимал?»– Хренус передернулся судорогой воспоминаний -«Ну он всегда умел выкрутиться, ему всю жизнь все кости в пасть, упакован по полной… любимец собак… облапошиватель людей…».
Крысу, за которой гнался Серый Пёс, внезапно перехватил один из фермерских. Хренус резко затормозил в грязи, проворачивая вполголоса коловорот ругательств, и тут его взгляд случайно остановился на крысе, лежавшей рядом с норой как будто бы разбитой попаданием снаряда (некоторые псы, не дожидаясь экскаватора, сами пытались достать крыс из нор, разрывая их). В отличие от прочих своих сородичей она не визжала, дергая лапами, а полулежала, посматривая по сторонам. Весь ее вид излучал обреченное спокойствие и отрешённость. Она явно умирала – обмякшие задние конечности и внушительные раны на животе свидетельствовали об этом. Глаза Серого Пса и глаза крысы встретились. Хренусу казалось, будто она пролистывает книгу его жизни, ту самую автобиографию; её пытливое внимание зондом ходит по его нутру, это было почти физическое ощущение. Посмотрев некоторое время на пса, крыса открыла пасть и туманным голосом сказала (слова как бы проступили сквозь воздух):
Великая мёртвая сила содержалась в этих непонятных словах. Они скрежетали металлом, были взрывом, заключавшим в себе и силуэт, и неморгающий глаз. Они были ингибиторами темного и скользкого ощущения – ведь трагедия ощущается именно так. Блеск, Лола, Мочегон, Жлоб, Шишкарь, Фигура – все эти имена пролетели в сорвавшемся с рельсов визгливом поезде. Происходила коагуляция лимфоидных опытов.
В это же время рядом развивались совсем иные события.
Забывшись впитанной кровью, Мочегон проглотил (несмотря на оклики Дымка) очередную крысу и огляделся в поисках нового тела, подлежавшего растерзанию. Он увидел, как ближайший к нему фермерский пёс выудил из разрытой норы крысу и стал её трепать. Подскочив, Мочегон вцепился в бок этой же крысе.
–«Мфусти, мфоё»– гудел, стараясь не разжимать челюстей, дымковский пёс.
Мочегон, ответив ему сдавленным рыком, резко дернул головой, вырвав почти всю крысу из пасти оппонента и тут же поглотив её, а затем с довольной усмешкой посмотрел на ошеломленного от его наглости пса.
–«Утрись, братан, не обессудь»-
Морда последнего тут же приобрела выражение злобы:
–«Сука, совсем охуел, да?»-
–«Нахуй иди»– Мочегон упивался мелочной злобой пса, оставшегося в дураках. Его действия и эмоции были для Белого Пса не более, чем крысиной вознёй.
–«Уебу суку!»-
Фермерский пёс бросился на Мочегона. Тот, ловким, отработанным движением нырнул под оппонента, рванул его шкуру в районе брюха и тут же выскочил наружу с довольным видом. Пёс, ошеломлённый стремительным развитием событий, тяжело осел на землю, пуская кровавую слюну.
–«Кишки свои прибери сраные»– Мочегон с удовлетворением смотрел на груду внутренностей, вывороченных из раскрытого брюха.
–«Этот пидор Горелика завалил! Горелика завалили!»– раздались вопли возмущения за спиной Белого Пса. За ними последовали и вопли агрессии:
–«Бей блатарей!»-
Развернулась великая буря. Затрепетали металлические канаты опаски. Грязные засаленные карты фермерских псов перетасовались с краплеными картами стаи Хренуса в единой колоде. Вот Шишкарь, которому удалось вцепиться врагу в горло, но добить его Чёрному Псу мешает шляпа. А вот Мочегон, который один бросается на пятерых противников, и те отступают, пытаясь наспех составить из разрозненных мыслей и приемов тактику убийства. Жлоб пытается воспользоваться талантом переговорщика.
Можно было бы найти некое клише в том, что в схватке сошлись два лидера – Хренус и Дымок. Серый Пёс, даже несмотря на свою худобу клячи, был больше и явно более свиреп, но предводитель фермерских псов компенсировал это обработанностью движений, так хорошо работавшей в тандеме с его коренастым телосложением. На поле вырисовывалась аккуратная схема смерти.
Но никто из участников претерпевшего метаморфозу побоища не замечал, что дверь кабины отворилась, и из неё выглянуло массивное, как бы грубо сколоченное из плоти лицо человека. На всем его облике гашеной известью лежала усталость от жизни.
–«БЛЯДЬ, ТОЛЬКО ЭТОГО НЕ ХВАТАЛО!»-
Человек поспешно выскочил из кабины экскаватора и, разбрызгивая грязь резиновыми сапогами, вбежал в визжащий, гавкающий, рычащий, скулящий, молящий, агонизирующий Мальстрём собачьих тел. Не останавливаясь, он с разбегу пнул Хренуса под рёбра с такой силой, что последний даже немного подлетел в воздух. Серый Пёс, не ожидавший появления этого, пропахшего машинным маслом и дешёвыми сигаретами, deus ex machina, взвизгнул и бросился прочь с поля.
–«Бегут, добивай пидарасов!»-
Рассыпавшиеся псы, преследуемые группой Дымка, неслись порознь в сторону леса. Хренус же и вовсе побежал в обратном направлении. Мыслей не было – всё его сознание было подчинено бегству во враждебный ему лес, сейчас представавший спасительным городом. Как обманутый любовник врывается в комнату, так Серый Пёс ворвался в лес, перепрыгнул через бревно, другое, проскочил под папоротниками, между деревьями, пробежался по высокой траве (Ласка, подаренная руками утопленниц). Шли циферблаты, бесконечные вереницы мгновений, пока тело Серого Пса металось по лесу, а его разум был отъят, помещен в формальдегид дёргающегося страха и отправлен в хранилище просроченных снов и отринутых иллюзий.
СТОП
Чувство реальности настигло Серого Пса как всегда неожиданно. Он тяжело дышал, с морды капала вода. Дождь, который он в какой-то момент перестал замечать, проявился с новой силой, вычерчивая невырывающуюся, будто бы запутавшуюся в тканях тела боль. Серый Пёс, морщась, как от яркого света, смотрел сквозь лес. Ему казалось, что в крушении на поле осталась вся его незамысловатая реальность, он ощущал себя потерянным во времени и пространстве, выпавшим из смысла и контекста, трепещущим на ветре жалкой агонии.
Он не очень понимал, в какой части он находится, но его и это не слишком волновало. Произошедший коллапс и нынешнее состояние пса, погода вокруг – всё было слишком похоже на то время и те обстоятельства, которые сегодня так болезненно дали о себе знать (Вещественное, давно перешедшее в разряд неумолимого). Серый Пёс наклонил морду к земле – ему было тяжело смотреть на мир, он чувствовал его взгляд, сочащийся ненавистью и презрением, от которых его шкура, казалось, промокла ещё сильнее.
Размолотый, смятый, изломанный, сбитый с толку Серый Пёс поплёлся сквозь дождь и лес, бывший для него необитаемой, пустой картиной. Он добрёл до небольшой ложбины, образованной выступавшими из земли корнями деревьев, и опустился в неё. Его глаза немедленно закрылись, превратившись в темницы. Он тихо лежал под дождем, который гладил его леденеющей дланью, будто бы пытаясь преодолеть свою вечную индифферентность.
***
Сосны и камни. Выше нуля. Утро 17октября, Чт.
Забытье и смех. Выше нуля. Утро 17 октября, Чт.
Вторая кожа. Выше нуля. Утро 17 октября, Чт.
3 часа одиночества
3 минуты скорости
2 блика глаз
Одно скольжение букв по грани рассыпавшихся слов
Падает
Падает
Падает
В прорези маски
Над озером из хрустальных бусин
Увиденным ранее
Осмысленным
Разумом пристрастного наблюдателя карточных фигур и домов
Клочья зонтичных растений разбросаны по висячим садам
Цифры потеряли смысл Буквы потеряли смысл
Из эфемерного – в болезненно конкретное
… Неказистые, сероватые хуторские дома (Доски вразнобой – щербатые кривые зубы разлагающегося рта), фоновый лес, заросший огород и люди…
… Несколько молодых людей в невзрачной одежде…
… На их лицах закреплены сабельные улыбки, а из-под кожи иллюминирует недоброе, злорадное сияние…
… Чувство первородной подмены или экзистенциальной кражи, смешивающееся со странным ощущением невесомости собственного тела…
… Было очень сложно ощупывать мыслью эти непонятные сигналы – они будто глубоко ныряли в вязкую битумную массу, сквозь которую едва можно было пробиться…
… Резкая встряска, и он понимает, что один из людей держит его за шкирку…
… Он скашивает глаза, видя серые лапы с белыми кончиками и пушистый шомпольный хвост. От ужаса Хренус непроизвольно вскрикивает, и звук, вырвавшийся из его глотки, окончательно подтверждает худшие опасения Серого Пса.
–«Мряяяууу!»-
–«А, смотри-ка, заорал, скотина ёбаная»– один из людей наклоняется к Хренусу и больно треплет того по щеке.
–«Сука, знает, что накосячил, по глазам, блядь вижу. Давно мы тебя искали»-
… Серый Пёс (вернее, серый кот), обвиснув в беспомощности инфанта, может только наблюдать за тем, что его мучители готовят ему, и ужасаться…
–«Андрус, давай-ка эту срань сюда»-
… Странный звук, словно шипит искусственно созданная змея…
… Его почти полностью неосязаемые передние лапы стягивает что-то очень тугое, упругое, стягивает планомерно до тех пор, пока они не окажутся полностью зафиксированы…
… Затем они переходят к задним лапам…
… Стреноживание производится в тусклом свете злобной радости…
–«Вот, пидор, теперь не попляшешь»– Хренус видит перед собой лицо Андруса.
… У всех людей лица одинаково жуткие, но у каждого по-своему. У этого лицо слегка сужается к низу, что придаёт ему дьявольский, мефистофельский вид.
… Бесовской шепот дымчато сочится из его глаз…
–«Так…»-
… К боку грубо прижимают что-то продолговатое, неживое, а затем несколько лент, как корсет, стягивают живот кота, связывая того с неизвестным объектом…
–«Готов»– Андрус поднимается и глядит прямо в глаза коту -«Больше гадить не будешь, сука, не погадишь нам больше»-
… Он бъёт Хренуса по морде наотмашь…
… Если бы не паралич, то Серый Кот заорал бы от боли, но в такой ситуации он был способен только на жалостливо-возмущенный стон…
–«Ааааауэууу»-
–«Не нравится ему, смотри. Клади давай»-
… Как подстреленную утку Хренуса бросают в траву…
… От сильного удара об землю тот ещё некоторое время не может прийти в себя…
… Андрус наклоняется к нему и несколько раз щелкает чем-то: из его кулака летят искры…
–«Есть»– Он резко отбегает к своим товарищам, которые ждут его в отдалении…
… На фарфоровых тарелках их лиц смешиваются щёлочное злорадство и акварельно-наивное ожидание чуда…
… Это ужасные и противоречивые гримасы жестоких детей, взявших в руки орудия пыток, сделавшими своими играми мучение живых существ…
… Кот осоловело поднимает голову…
… Какое-то сверкание, вспышки или снопы исходили из него…
… Он приглядывается сквозь звон контузии…
… Нет, не из него, а из того предмета, который теперь связан с ним…
… Животный ужас перед огнём заставляет дернуться, но путы на лапах не дают много простора для движения…
… Второй рывок, и он только переворачивается на другой бок…
… Жжёт…
… Рывок обратно…
… Пахнет палёной шерстью…
… Что делать?..
… Рывок…
… Жалобный стон…
… Рывок…
… Рывок…
… Стон….
… Искра…
… нет…
… от дыма слезятся глаза…
… Рывок…
… нет, нет…
… вопль отчаяния…
… нет, нет, нет…
… Боль от ожога…
… нет, Нет, НЕТ, НЕТ….
ВЗРЫВ
Уведомление о продаже жизни пришло слишком поздно
Доля слёз одежды, растаявшего дня просо
Как будто бы промелькнул всполох карт в руках опытного шулера, и вокруг появился новый пейзаж – засыпанное снегом, промёрзшее лютеранским холодом кладбище. Склепы и надгробия, изъеденные шрифтом мёртвых слов, голые деревья кричат руками белому небу, снежную плоть вспарывают чёрные хребты изгородей.
И вот, посреди этого места, этого опостылевшего декорационно-стандартного кладбища и очутился Хренус. Головокружительность смены состояний не сразу позволила Серому Псу ощутить своё тело. Он опять был зафиксирован в вертикальном положении, но теперь, поглядев вниз, Хренус заметил, что стоит на задних лапах причём всё его тело, вплоть до самого кончика морды, было сокрыто серым плащом, наглухо застёгнутым на все пуговицы. Поза его была статична и конечности ему не подчинялись. Единственной движимой частью тела Серого Пса была голова, на которой ощущалась шляпа, впрочем, меньшая по размеру, чем у Шишкаря, поэтому почти незаметная. Воспользовавшись этой ограниченной свободой, он огляделся, увидев, что стоит в толпе одетых в такие же серые плащи и шляпы собак, собравшихся возле пустой мёрзлой могилы. В изголовье, на небольшом подиуме, стояла собака колли, одетая в длинную пурпурную мантию. Колли произносила претенциозную речь, сопровождавшуюся обильной жестикуляцией:
