Kitabı oku: «Ропот», sayfa 7

Кот и Фигура остановились в паре метров от пса.

Лис издал причмокивающий звук.

Клык с хлюпаньем вышел из канала на шее кота.

–«Не обращай внимания, Хренус, всего лишь жертвенный материал»– непристойно прожурчал Фигура и с деланным, искусственно очернённым удовольствием облизал свои зубы.

Из раны на шее протягивалась тонкая красная нить, так хорошо видимая на кошачьей шкуре оттенка палаточного брезента.

Кот продолжал стоять, закатив глаза и слегка покачиваясь.

Хренус же стал туманно-отстранён. То ли его разум уже устал от эшелонов сверхъестественных явлений и событий, достигнув перегрузки опытами, которая и вызвала отнятие эмоций, то ли просто странным образом привык к новому контексту своей жизни, бесконечно выстраивающему для него пугающие и таинственные колоннады опытов.

Счётная машина разума, глухая к воплям, всплескам, волнам, взрывам иррационального, скрупулёзно извлекала информацию из массивов пережитого – продолжалась инерция инстинкта. Теперь Хренус был полностью уверен в том, что Фигуре нравится внушать окружающим отвращение, ужас, неприязнь, злобу, и он сознательно совершает поступки, являвшиеся катализаторами появления подобных чувств.

Во и сейчас, как бы подтверждая выводы Хренуса, Фигура пропарывал пса своим характерным злокачественным взглядом.

–«Мммм… так… что теперь?»– Хренус пытался выглядеть максимально безразличным. Как будто всё происходящее было чем-то самим собой разумеющимся.

–«Теперь мы будем узнавать интересующую тебя информацию»-

Лис причудливо закивал головой, прищуривая то один, то другой глаз. Морда его в этот момент не имела определённого выражения.

–«Ну, давай, бомби»– сказал Хренус глухим голосом вбок.

–«Извини»– Фигура улыбнулся -«Задумался немного. Пойдём за мной»-

Лис протрусил к коту, обернулся к Хренусу и игриво подмигнул, а затем погрузил клык обратно в успевшую уже немного затянуться ранку. Эффект от этого зрелища сумел обойти кордоны безразличия, и пса снова передёрнуло. Он чувствовал, что добровольно согласился на созерцание извращенного и садистского симбиоза, вызывавшего в нём лишь отторжение.

–«Мфошли»– Фигура и кот непристойным тандемом начали своё движение.

Хренус, понуро опустив голову, двинулся за ними, ориентируясь искоса, боковым зрением. Он приготовился к длительному переходу, но в действительности требовалось пройти лишь несколько десятков метров.

Но и эта, сравнительно небольшая дистанция, далась Хренусу нелегко. Его сознание, перекувырнувшись через себя, снова обратило свет внимания внутрь:

«Кажется, я насмерть запутался… началось что-то совсем неподконтрольное, этот липкий, извращённый ужас, который уходит всё дальше и дальше в бесконечность переливов песка; чтобы я ни сделал, всё только усугубляется, погружается в клубящуюся мглу… Как говорила Лола: «Хренус, ты сумасшедший» или: «Мне кажется, ты мог бы сказать это красиво» … Мог бы! Но у меня уже не было на это сил… Скольким ещё псам, которые жили, как живётся, приходилось проходить сквозь это? Сколько псов обходили гибельные тенденции не то, что на поворотах, а на прямых линиях? Да вообще, блядь, без линий, вообще без нихуя обходили?!

И это жизнь!?

Так-так-так, подождите, сейчас я соберусь с мыслями, немного успокоюсь.

Вот.

Всё-таки я не понимаю мир, то, как он функционирует, и то, как в нём существовать соответственно. Для меня всегда будет удивительно, как мои ожидания от действий, представления о предметах не будут соответствовать реальному исходу событий или сути вещей. Да, навсегда для меня это останется кромешным светом, ослепительной тьмой – оксюморонами, бесконечной несуразицей, ударные волны которой я буду испытывать всегда один. У меня складывается впечатление, будто все вокруг знают некий тайный принцип работы мира и живут согласно ему, а я один, кто не посвящен в этот механизм – секрет Полишинеля наоборот. Я чувствую себя единственным отверженным в тюрьме жизни, куда меня сунули, заточили столь незнакомые порядки, и, может, следовало бы спросить у Фигуры не про Холодный Дом и прочее, а про эту тайну, ведь она куда больше – этот чудовищный спрут, небесный левиафан, прозрачный и всепроникающий, мириады глаз чьего – звёзды. Это чудовище нельзя ощутить какими-либо рецепторами, но последствия его движений ощущаются, проявляются со временем в патологиях – мироздание подобно радиации, а я и другие такие же (если таковые имеются) оставлены без защитных костюмов беспечности, вне свинцовых экранов умения жить.

О, серые катера сомнений! Почему они разоряют гавань моей печали, где мне было так холодно – комфорт в своей ожесточённости. Ведь каждый раз, когда я поддавался уловкам этих судов, когда их яркие флажки уверяли меня в том, что можно понять, или, вернее, что я понял, как надо жить, я, действуя согласно новоприобретённому знанию, терпел крах или, в лучшем случае, оставался ни с чем. Таков мерзейший императив моего существования – распишетесь в получении жизни, платить по счёту-фактуре не разумом, не опытом, но искренними, щенячьи-наивными чувствами.

По протоколу:

ВАМ НИКОГДА НЕ ДАДУТ РАССЛАБИТЬСЯ, РАЗМЯГЧИТЬСЯ, СНЯТЬ НАПРЯЖЕНИЕ

ЖИВИТЕ НЕВРОЗОМ

ЖИВИТЕ ЦИРРОЗОМ ОСОЗНАНИЯ СОБСТВЕННОЙ ЧУЖЕРОДНОСТИ

ЖИВИТЕ ОТТОРЖЕНИЕМ СЕБЯ

ЖИВИТЕ БОЕВЫМ СТИМУЛОМ

ЖИВИТЕ, КАК НИКТО НЕ ЖИВЁТ КРОМЕ ВАС

ЖИВИТЕ НЕНАВИСТЬЮ

ЖИВИТЕ В РЕКАХ КРОВИ, ГДЕ ПО БЕРЕГАМ РАЗБРОСАНЫ СЛЁЗЫ

ЖИВИТЕ В ЛЕСАХ ЛЕЗВИЙ – ТУСКЛЫХ И ГРЯЗНЫХ

ЖИВИТЕ БЕЗ БЛИКОВ

ЖИВИТЕ ОСКОЛКАМИ

ЖИВИТЕ ПРИЗРАЧНЫМИ СИЯНИЯМИ

ЖИВИТЕ ПЕСНЯМИ НЕ ПРО ВАС

ЖИВИТЕ НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАЩИМИ ФРАЗАМИ

ЖИВИТЕ БЕЗ СМЫСЛА

ЖИВИТЕ БЕЗ ЖИЗНИ.

Теперь Хренус, казалось, вынырнул сам из себя и впервые увидел чистыми глазами, то место, куда его вёл Фигура.

В пространстве между несколькими обособленно стоящими деревьями находился круг, созданный рядом бледных поганок. Грибы своим фосфоресцирующим мертвенно-белым цветом, особенно заметным в сумерках, как будто бы пассивно угрожали всему живому вокруг. Хренус подумал, вернее, понял, что двери, сделанные из тайн, могут быть открыты здесь.

Сквозь тишину проступил, как кровавое пятно на простыне, странный звук – он состоял как бы из хаотично слепленных, вывернутых наизнанку шумов, которые, бурча, ворочались в неведомом мешке, перекатываясь с одного на другой. Это был звук вверх ногами, отзеркаленный в грязном осколке экстравагантного цвета, бесконечно понижающийся, подобно тону Шепарда.

Фигура уверенно провёл кота внутрь круга грибов. Во всем его движении чувствовалось размеренное спокойствие рабочего, выполняющего рутинную операцию.

Пёс медленно пошёл к Фигуре, шаг за шагом преодолевая сопротивление густого месива звуков, повисшего в воздухе. С каждым пройденным метром он чувствовал, как внутри весь наполняется быстрозастывающим бетоном. Прямо перед вступлением в круг Хренус остановился. Им овладевали ожидания от посылки, полной бритв.

Хренус застыл, оплетаемый жутким свернутым полотном потусторонней музыки, и думал о том, не сделал ли он сам себе хуже, пытаясь выяснить правду, заглянув под кожух машины мироздания. Он явственно представлял себя стоящим пред мутным провалом подземного водоёма, где в глубине двигались едва различимые силуэты неведомых хищников.

«Если рука разрезана, то кровь не затечёт обратно»– эта мысль обняла Хренуса жёванным ощущением, словно его обернули ватой, глубина слоёв которой таила острейшие иглы. Он сделал настолько глубокий выдох, что всё его сознание вместе с телом на секунду превратились в

–ДЕЙСТВИЕ-

С закрытыми глазами Серый Пёс ринулся вперёд и одним прыжком заскочил внутрь круга, упав на мягкую прогнившую траву. Его нос тотчас же уловил тлетворный запах, исходивший от грибов.

На морде Фигуры было выгравировано нетерпение.

–«Ну, что, Хренус, начнём?»– по интонации Лиса было не совсем понятно, являлось ли это вопросом или утверждением. Его очертания становились всё более неясными в набиравшей контрастность тьме; исчезая, он оставлял от себя один голос.

Хренус продолжал лежать, уткнув морду в травы; стараясь не дышать носом, он шумно глотал токсичный воздух ртом, что вкупе с его волнением дало особое придыхание вырвавшейся фразе:

-«Да, пожалуй…»-

Холодный пляж, по полосе песка приближается старик, под соломенной шляпой видны улыбающиеся глаза, он оставался один, когда вращался шторм, он нырял в воды непокорённых рек, он находился на визгливых звуках инструментов, срывающихся речитативах, колесящих барабанных ритмах, где ходили короли, где гиппокампы агонии вызывали наблюдателей, где под зонтичными растениями мы могли встретиться, где лебеди, спящие на озерах разума, пели прозрачные песни, где лодки из цветов скользили по улицам, существовавшим только на планах циклонов мглистых облаков.

Фигура удовлетворённо кивнул и двинулся к коту, который так и стоял, оставленный собственной душой и разумом, покачиваясь на тонких лапах (Опустевшие фабричные залы, полные машин, застывших в вечном бездушном ожидании). Подойдя, Лис осмотрел кота, примеряясь к чему-то, прищуривая глаза: в них читалась напряжённость скрупулёзного анализа профессионала. Затем он придвинул свою морду совсем близко к шее кота и резко вцепился в неё.

Раздался хруст и сдавленный стон.

Фигура тотчас же разжал челюсти и отскочил назад.

Хренус с ужасом поднял голову и оцепенел, увидев, что тело кота, некоторое время постояв неподвижно, начало мелко подрагивать, как будто бы от тика. Эти подёргивания постепенно усиливались, перерастая в судороги, как нарастает интенсивность толчков землетрясения. Сообразно усилению судорог усиливалось и кровотечение из раны на шее (Кровяной насос синхронизировал свои обороты со спазматической машиной).

Тряска становилась всё сильнее, движения становились всё более развязными, как если в сочленениях конечностей ослабляли бы болты. При этом кот не отрывал неловко расставленные лапы от земли, словно они были прибиты к ней, а всё тело рвалось на свободу. В определённый момент голова кота начала крениться вниз, перевешивая остальное тело. В его отупевших глазах Хренус прочёл глупый и очевидный вопрос миру, который кот силился задать. Пасть его приоткрылась, сквозь сломанные клыки вытекала тягучая слюна с кровяными прожилками.

–«Буееееееееееееррррррррроооооооооооооссссссссссссссссссссссссссссь»– гнусавый звук внутренней турбины, работающей на аварийных мощностях, который перешёл в свистящий стон.

Голова упёрлась в траву, а всё остальное тело, удерживаемое ею как якорем, загуляло вокруг. Оно неистово пыталось освободиться, как дикий зверь, посаженный на привязь, кричало слепой яростью плоти, выворачиваясь от отчаяния. Теперь диагонали выгибаемых конечностей спрашивали углы судорог; зигзагообразный, обращённый к небу и земле гротескный танец под центрифугами и альковами. Лихорадка смерти под пристальным наблюдением Лиса-специалиста.

Серый Пёс был индифферентным базовым зрителем кинотеатра, чьё присутствие понятно лишь по едва-едва очерченному светом проектора силуэту – на экране фильм, завершающийся сгоранием плёнки. Стопроцентная отдача от ощущений на бульваре чудовищных откровений. Афиши, разумеется, показывают наиболее красочные моменты, завлекают возможностью получить ответы на все вопросы. Тут вам и балаганно-окрашенная страсть, и кроваво-дымные убийства, и точёные типажи – всё для того, чтобы появилось желание приобрести обуглившийся, состоящий из мазутно-чёрной жидкости билет в один конец. Тот, кто подписался, уже так просто не встанет с откидного кресла, не выйдет из зала в середине фильма. Его вынесут много позже окончания и положат новообращённого паралитика правды в переулок, где лежал труп зарезанной любви до тех пор, пока смрад окончательно не достал окружающих, и тело не было утилизировано.

Фигура внимательно следил за происходящим, кивая, и изредка слегка шевелил губами, как будто проговаривая про себя некие догадки. На его морде не было стандартного ехидства, она приобрела серьёзно-сосредоточенный характер, став маской. Маской, которая имела столько сходства с маской из видений, что Хренус не знал, что его ужасало больше – агония кота или этот факт. Чернобурый Лис абсолютно безэмоционально наблюдал за жуткой пляской смерти, которая приобрела уже совсем хаотический характер – тело наматывало на себя грязно-жёлтую траву, яростно перепахивало землю, окропляя всё пространство внутри круга своей кровью. Её брызги попали на морду Серого Пса, и он инстинктивно зажмурился. В этот краткий момент мрака он услышал, что Фигура начал говорить. Слова звучали туманно, едва намечаясь в затхлом воздухе.

–«Я думаю…»– Фигура замолчал, едва начав говорить, и Хренус подумал: «Что видел Лис? Что проступало невидимыми чернилами за строками его паузы? Пёс увидел игральную карту, половины которой разговаривали между собой, он увидел недостижимого призрака, вызванного к жизни в кафельном зале, он увидел звонкий смех почти прозрачных глаз, он увидел парк холодного комфорта, он увидел истощение рифмы, дистрофию строки, он увидел своё озадаченное отражение…»-

–«Газовый Пёс»– Фигура отбивал слова, как напольные часы -«Это демиург псов, их хозяин и страж»-

Лис облизнулся и продолжил:

–«Теперь Холодный дом…»– и снова перед глазами Серого Пса поползли образы: тревожная музыка в отрешённой галере, томление умирающего в комнате, невралгия смыслов, спиртовое дыхание пустыря, извилистые каналы текста, пояса с говорящими головами, тягостное появление сквозь вторые шансы и растянутые года.

Лис забегал вокруг кота, то припадая перед его глазами, то внюхиваясь в кровавые пятна на траве, то отпрыгивая назад и наблюдая за корчами с дистанции.

Он был крайне напряжен, это слышалось в его шепчущем голосе:

–«Суд… казнь… паперть… безумие…»-

–Пауза-

–«Я не могу точно сказать, вернее… здесь не очень видно… это некая вотчина, обитель или пристанище, метафизический пласт, в котором эта сущность обитает»-

Будто бы из ниоткуда появился и стал нарастать звук, похожий на свист чайника; тон его всё крепчал и вскоре стало понятно, что исходил он из пасти кота. Челюсти его совсем не двигались; звук словно до настоящего момента сам по себе жил в кошачьей утробе и только сейчас решил выйти наружу. Он достиг жуткой, неприятной громкости, тело кота взметнулось вверх, нанося последний удар небесам, упало навзничь, несколько раз сократилось и навсегда застыло в покое саркофага.

Хренус ошалело перевел взгляд на землю, он весь редуцировался до голоса, подобно Фигуре.

–«А что он, блядь, от меня хочет, этот Газовый Пёс?!»– залаял Хренус, из его глаз брызнули слёзы.

Фигура улыбнулся, но в этот раз не мерзко, а понимающе и немного грустно, как врач, разговаривающий с пациентом, ошеломлённым смертельным диагнозом:

–«Хренус, ты что не понимаешь, что природа демонизирована и одержима инстинктом убийства. Одни – вечно движимы неутомимым голодом по крови, плоти и страху, а другие, вследствие страха быть убитыми, глупеют и способны лишь бежать. В этой ситуации никто не может быть благородным или умным»-

–«Что ты придумываешь, пидор?!»– Хренус рыдал, рыдал, словно надеялся, что с каждой слезой, одетой в костюм отчаяния, из него понемногу вытечет тревога.

–«Это не мои мысли»– резко ответил Фигура.

–«А чьи?»-

–«Даниила Андреева. Кстати, я неслучайно сказал про солнцецвет. Это – самый демонический цветок, произрастающий из дурного семени. Он есть символ вечного цикла уничтожения»-

–«Почему именно он?»– скулил Хренус, катаясь по траве.

–«Потому что он никогда не видел ночи, оборота дня»– создавалось впечатление, что после каждого слова, произнесённого Лисом, с чудовищным грохотом разваливалось очередное мегалитическое сооружение представлений пса о реальности.

Хренус кинул панический взгляд на мертвеца, и по его телу прокатился ледяной поток понимания. Все ощущения, возникавшие в убитом, его убийце и наблюдателе, снова закружились в грязном рваном вихре, природа которого сразу стала понятна – естественный садизм. В прошлый раз садизм вошёл в душу пса, сделав его рефлекторным убийцей, но теперь, когда ему была отведена лишь роль соучастника-наблюдателя, он, имея возможность забирать себе действия других, а затем красоваться в них перед многократно преломляющими отражения зеркалами, понял, что за вопрос так силился задать кот – вопрос «Зачем?», который каждая жертва отчаянно пытается задать отнимающему у неё жизнь. Именно этот вопрос он слышал и от крысы на поле, именно на него он побоялся ответить (Ветер, несущий мусор по разрешенной улице).

Для Хренуса всё предстало в истинном свете. Он смотрел неуверенным, пугливым взглядом на окружающий мир, мир наставивший на него нож, проливший кровь из раны. Теперь Серый Пёс понял, что это и есть нормальное восприятие данного места – жуткого коленчатого лабиринта, где носятся загнанные существа. По-другому в этом колесе страха не могло быть. Тревоги мордами химер смотрели из мрака жизни, только теперь все представления о порядке вещей явили свою суть – ложную. Вся окружающая метафизика, весь природный императив развернул перед Серым Псом пустыню вопросительных знаков и ужаснул его. Теперь было не на что надеяться.

–«Естественный садизм»– проговорил шёпотом откровение, в котором не хочется признаваться, Серый Пёс.

–«Да, естественный садизм»– сухо подтвердил Фигура, и его спокойствие будто бы заверило подлинность этого заключения.

–«А какую роль в этом всем играет Газовый Пёс?»-

–«Сущность, отвечающая за эту сферу – естественного отбора и убийства. Для тебя он в образе пса, для кого-то другого, например, гиены – в образе гиены и так далее»-

–«А люди, они такие же?»-

–«Нет, у них всё обстоит совершенно иным образом. Они не принадлежат природе, как бы кто не думал. И не являются инструментами демонических сил, не подчиняются их порядку. Они всё делают только по своей воле»– последнюю фразу Фигура сказал слегка медленнее; казалось, во время произнесения он ещё обдумывал её.

Немного помолчав, Лис продолжил:

–«Ты знаешь, мне жаль, что эта информация произвела такое впечатление – я ведь, на самом деле, к тебе очень расположен. Но я не могу разбавлять свои предсказания. Это было бы непрофессионально»-

–«Что мне теперь делать?»– Хренус спрашивал это, и у Фигуры, и у всего мира, и ни у кого. Серого Пса, уже мало что отличало от лежавшего рядом трупа кота. Жизни, какой он её всегда знал, для него не существовало, он умер из неё.

–«Это тебе решать. В наш уговор входили только ответы на конкретные вопросы, и я выполнил свою часть. Не забывай, что вместе с предсказаниями ты приобрёл и ответственность»-

Фигура отряхнулся и зевнул.

–«Я, наверное, пойду. Если двинешься на запад, то попадешь на Точку»-

Лис засеменил из круга по направлению к кустам орешника, обозначавшим начало чащи. Пропадая в них, он сказал:

–«Пока, Хренус! Я верю, ты сделаешь правильный выбор!»– и засмеялся самым своим неприятным андрогинно-гиеньим смехом, который ещё долго реверберировал в кронах деревьев, оставляя после себя сизый телепатический дискомфорт.

ФИГУРА

По-моему, он уже не боится рептилий… такое странное, шероховатое ощущение. Осязание – удовольствие слепых; глаза в условиях отсутствия света. Мгла, плачущие букеты которой я всегда осторожно разворачивал по полям, кустарникам, заграждениям колючей проволоки, зажмурившимся улицам. Она – траурная великанша, скитающаяся, отверженная, боящаяся попадаться в силок зрения. Она укрывает землю маскировочной сетью, создавая великий камуфляж. Я принимал её, принимал её дары, почитал её, и она в свою очередь любила меня – я чествовал её объятия, мускусный запах, томящиеся чувства, нитями оплетавшие кроны деревьев. Но в какой-то момент я почувствовал странное присутствие –внутри этой фиолетовой плоти дурманящего конденсата появилось инородное тело – необработанное, грубое. Оно нырнуло во тьму, как пловец в стремительно мутнеющие воды плачущей реки. Скальпель экстравагантной формы – странный, вместе с тем крайне опасный. Угрозы, получаемые по неосязаемым телепатическим каналам. Инфицированный нож, выброшенный в ударе наугад. На крыло ночной птицы никто не станет накладывать милосердные швы. Мне осталось лишь нисходить, нисходить, искать, искать, смотреть.

Я вглядывался в винную пропасть, на дне которой фальшивым блеском звучали обломки.

Я на гребне сумеречной пены подлетал к освещённым окнам и рассматривал беспечные движения в искусственном свете.

Я слышал сообщения, передаваемые по проволоке автоматического письма.

Я приподнимал покрывало, сверкавшее красотой чёрных вод.

Я видел засохший цветок со слезой двадцатилетней выдержки.

Я нашёл его.

Я сразу мог сказать, что он явно стремится к камуфляжу. Может, не понимая этого, он стремится к камуфляжу. Я же хожу тонкими тропами спиралей над пропастями ночи. Я чёрные пятна на камуфляже, его вечные бреши. Это – моя стезя. Я исчезаю в трещинах и говорю сквозь землю. Мой голос колышет деревья и тлеет в воде; его можно почувствовать, если на то будет моя воля.

Теперь создается такое впечатление, будто бы открывается потайная дверь, спрятанная за покачивающимся телом висельника. Спускаешься по винтовой лестнице, боясь не найти следующую ступеньку. Это – зазубренность, необработанность намерений, незрелость уверенности, её дефлаграция. Какое лицо встретит твой взгляд из мрака?

Преодолеть зыбкость и ворваться в комнату тайны, левитирующую над винной пропастью.

Он уже доверился моему вкусу, будто зная, какие деликатесы предлагает тьма. Но я уверен, что он и прочитает, и не позабудет в гигантской арке свои мысли. Если кто-то берёт в качестве герба камуфляжный рисунок, то он должен быть готов, что им быстро пресытятся видимые.