Kitabı oku: «Не пожелай ни дождика, ни снега», sayfa 19

– Командир, после отпуска? – весело спросил таксист.

– На похороны, друга еду хоронить, – Лешка удивился своим словам: неужели он говорит это про Мишку?

– Это тот летун, что два дня назад в море пропал?

– Да, Мишка Мишин, друг мой, учились вместе.

– Молодой? – спросил таксист.

– Двадцать восемь через месяц должно было быть.

– Молодой, – сочувственно проговорил таксист.

Дальше ехали молча. Подъехав к КПП, таксист, круто развернувшись, остановился.

– Все, командир, дальше нельзя.

– Сколько с меня? – Лешка полез за бумажником.

– Нисколько, иди, хорони друга.

– У меня есть деньги, скажи сколько?

– Капитан, ты слышал о подводной лодке «Комсомолец»? Друг у меня остался там. Я когда его хоронить ехал, с меня одна падла двойную цену взяла за срочность. Иди с богом, лучше эти деньги жене отдай, ей тяжело будет.

– Спасибо, друг, – сухо буркнул Лешка и хлопнул дверью.

Всю дорогу к Мишкиному дому он готовился к встрече с Ольгой. Он понимал, что если не сдержится, от этого Ольге будет только хуже. И поэтому решил, что должен сдержать свои эмоции. Дом, в котором жил Мишка, он нашел сразу.

Поднимаясь по лестнице он шептал:

– Только без соплей, только без соплей!

На лестничной клетке курили мужики. Лешка молча протиснулся между ними и вошел в квартиру. Пройдя в зал, Лешка сразу увидел Ольгу. Она выглядела как старуха, в черном платке, красные глаза, круги под глазами. Лешка не ожидал увидеть ее такой.

– Лешенька приехал, – сказала она тихо, нараспев, как говорят блаженные или пьяные люди. На столе стоял Мишкин портрет в черной рамке, перед ним стакан с водкой, накрытый кусочком черного хлеба.

Увидев портрет, Лешка не сдержался.

– Как рано, – прорыдал он и уткнулся Ольге в плечо. Он громко рыдал, не в силах сдержать своих чувств. Он плакал, как плачет ребенок, когда его незаслуженно обидели, как плачет женщина, когда ее бросили. Он рыдал навзрыд, и слезы крупными каплями бежали по его щекам прямо Ольге на плечо. Она гладила его по голове и успокаивала тихо:

– Так вот случилось, Лешенька. Так случилось, улетел мой Мишенька, оставил нас. Холодно ему сейчас, наверное, в море, оно ведь у нас такое холодное.

Она говорила и не плакала, слез не было совсем, только Лешке показалось, что она не в своем уме, говорила, как старуха. Неужели это Ольга, эта веселая хохотушка, неужели горе так сломало ее?

– Все-все, Леша, пойдем покурим, – кто-то тронул Лешку за плечо.

Обернувшись, он увидел Мишкиного отца.

– Егор Иванович, как же?

– Пойдем Леша, выпьем, легче станет.

Они зашли на кухню и выпили по стакану водки. Лешка не мог говорить, слезы по-прежнему душили его. Он показал на папиросу и пошел в подъезд. Не чувствуя крепости папиросы, он затягивался раз за разом, стараясь заглушить рыдания, которые рвались наружу. Докурив сигарету, он вошел в квартиру.

– Егор Иванович, нашли что-нибудь? – тихо спросил он.

– Нет, Леша, море все похоронило.

– А где Нинель Ивановна?

– В больнице она, с сердечным приступом, приехать не смогла, – сухо ответил генерал. Лешка удивился самообладанию Егора Ивановича. Всем своим видом он не показывал, что его сын погиб, только лицо было странного серого цвета.

«Вот это воля», – подумал Лешка.

– Егор Иванович, что же делать? Как хоронить, ведь ничего не нашли?

– Похоронить похороним, не впервой хоронить пустой гроб, сколько их было. Я уже распорядился, чтобы списанную переднюю стойку от самолета из ремзоны привезли, мы ее для веса в гроб положим. Хуже другое. Если не найдены останки летчика и части самолета, то по приказу министра обороны считается, что летчик пропал без вести, а это, друг, семья без пенсии, понимаешь, о чем я?

– Так что же делать? – встревоженно спросил Лешка.

– Завтра на берег несколько фрагментов от списанных самолетов отвезут, там их менты по протоколу примут, как будто море выбросило, ну а мы этот протокол подошьем к делу. Это для того, чтобы пенсию начислили.

Похороны проходили на следующий день. В Доме офицеров поставили гроб, почетный караул рядом. К гробу тянулась длинная вереница людей. Люди проходили мимо, и каждый по-своему прощался: кто просто останавливался, кто говорил: «Прощай, Миша», кто проходил молча. А Лешка стоял у гроба и думал: «Странно, все знают, что Мишки там нет, а говорят прощальные слова». И Ольга, она сидит, как чужая, у этого пустого гроба. Рядом с ней ничего не понимающая дочь Катя. Егорку, которому только полгода, оставили у подружек. Оля не бросается на гроб, как это бывает на похоронах, ведь хоронят кусок дерева. А Мишка просто улетел. Улетел и не вернулся. Но когда настало время выносить гроб, он первый подбежал и подставил свое плечо, как будто там на самом деле был Мишка. Он нес его бережно, стараясь не качать и не дергать. Гроб был тяжелый, и офицеры часто сменяли друг друга, но Лешка нес его до самого выхода из гарнизона, где их ожидал катафалк, как будто старался отдать последнюю почесть другу. Он не чувствовал тяжести и лишь отнекивался от предложения подменить его.

На местном кладбище все происходило по заранее отработанному сценарию. Говорили о Мишке, какой он был хороший летчик, как любил летать. Потом засыпали гроб землей и стали расходиться.

Поминки были в летной столовой. Сухие речи, невыплаканные слезы, как всегда, пьяные сопли. Лешка почему-то очень устал от всего этого. Едва досидев до конца, он пошел вместе Ольгой и близкими родственниками к ней домой. Все устали от горя и уже спокойно переговаривались.

– Леш, пойдем, я тебя хоть с Егоркой познакомлю, – Оля взяла Лешку под руку.

– В честь деда назвали?

– Да, кстати, я настояла, – Оля посмотрела на Егора Ивановича.

– Я знаю, доченька, – генерал обнял Ольгу.

– Оля, а Ахмед знает? Почему он не прилетел? – спросил Лешка.

– Ребята звонили. В офисе какой-то бред несут, то ли он вышел, то ли куда-то уехал. Татьяна к телефону не подошла, хотя она прекрасно знала, откуда звонят и по какому поводу. Передали через секретаря, когда похороны.

Они так и шли молча, Оля держала под руку Лешку, а ее обнимал генерал.

Дома, когда все легли спать, Егор Иванович и Лешка остались на кухне одни.

– Помянем, Леша, моего сына, – генерал достал из холодильника водку и какую-то закуску, – а то в столовой все по-казенному.

Лешка смотрел на Егора Ивановича и удивлялся его выдержке. Только красные глаза и серый цвет лица выдавали его горе.

– Егор Иванович, что же все-таки случилось с Мишкой, есть какие-нибудь версии?

Генерал налил по полной рюмке себе и Лешке.

– Давай молча, сынок, – обратился к Лешке генерал, и они, не чокаясь, выпили.

– Версия, Леша, одна. Он взлетел из боевого дежурства, пошел в нейтральные воды, и метка пропала, ни доклада, ни свидетелей. Уже комиссия работает, может, что-то раскопают. Хотя… Поговорка есть – если тех летчиков, которые разбились, из земли поднять и рассказать, какую версию государственная комиссия прописала, они со смеху второй раз умрут.

– Как Нинель Ивановна?

– В больнице, состояние стабильное. А ты когда домой?

– Завтра. У меня Светка должна вот-вот родить.

– Ну и ладненько, завтра за мной борт придет, я на Москву полечу, заодно и тебя в Ребровку подброшу.

Они долго пили и не пьянели. Водка, как вода, только все тяжелее становилась голова, и глаза слезились то ли от папиросного дыма, то ли от невозможности вернуть Мишку.

– Егор Иванович, скажите, когда в авиации этот бардак закончится? Летаем очень мало, зарплату не платят, подготовленные летчики уходят на гражданку. Училища расформировывают, технику на металлолом режут с ресурсом, на которой еще летать и летать? – Лешка вопросительно посмотрел не генерала.

– Кто-то хочет уничтожить нашу страну, и начали они этот развал с армии. Группа генералов, в числе которых и я, обратилась с письмом к президенту, в котором высказали свое мнение о происходящем, но в ответ, как говорится, тишина. Воровство во всех структурах, тащат все. А о том, что вы мало летаете, наверху никого не волнует. Они, Алексей, страну делят, а это хлопотное занятие. Полгода назад я в составе комиссии ездил военный аэродром сокращенного полка бизнесменам передавать. Приехал и ахнул, все по первому классу, один из лучших аэродромов, да к тому же перед передачей еще и капитальный ремонт полосы сделали. А бугры наши его по третьей категории продают. Вроде бы все разрушено. Не подписал я акт передачи, так вместо меня потом другого генерала послали, не буду тебе его фамилию называть, его часто по телевизору показывают. Он потом, по пьяни, хвалился, хорошо, мол, поляну загнали, теперь и детям, и внукам хватит. В общем, устал я на все это смотреть, приеду в Москву, и сразу в госпиталь, пусть списывают на гражданку, – генерал тяжело вздохнул.

– Егор Иванович, как на гражданку? Ведь вы такой опытный генерал, в боевых действиях не один год, вся грудь в орденах. Да и летчики в полках вас уважают. Вы уйдете, кто останется, те генералы, кто авиацию выгодно продает?

– Нет, Леша, не могу на все это смотреть, буду уходить, – генерал покачал головой.

– Егор Иванович, но ведь для этого есть специальные службы, прокуратура, МВД, ну и, наконец, ФСБ?

– А вот они-то, как раз, весь этот грабеж и возглавляют. Ладно, давай не будем дольше об этом, не могу. Дерьмо это все.

Но все равно они еще долго разговаривали и пили, генерал и капитан, люди, объединенные одним горем: и гибелью Мишки, и развалом авиации и страны.

* * *

Проснулся Лешка поздно. Голова раскалывалась от выпитого и пережитого. Спать они легли только под утро, а сейчас часы показывали двенадцать. Лешка, быстро умывшись, вышел на кухню. Там Ольгины подружки готовили еду для родственников, которые только начинали разъезжаться.

– Девчонки, Егора Ивановича не видели?

– Ушел он, еще в девять, чай попил и в штаб полка пошел, – ответила полная женщина, что-то помешивая в кастрюле.

Лешка вышел из квартиры и, закурив, пошел в штаб. Там его встретили мрачные летчики. Было видно, что они замучены не только переживаниями о гибели друга, но и работой комиссии, которая занималась расследованием катастрофы. В классе планирования, где работали офицеры из проверяющей группы, лежали горой летные книжки, старые плановые таблицы и еще какие-то бумаги. У окна стоял зам по летной подполковник Пепель и курил «Беломор».

– А, Понамарев, заходи. Рассказывай, как дела в полку, – он крепко пожал Лешке руку.

– Чуть получше, чем у вас, – попытался пошутить он.

– Да, беда. Думали зам комэска ставить да в академию на следующий год. Хороший летчик был, да и парень что надо. Отцу такое горе.

– А эти что копают? – тихо, чтобы не слышали члены комиссии, спросил Лешка.

– Им, Леша, положено копать. Накопают, что летчики неправильно налет подсчитывают, что запятые не там ставят, а то, что я в этом году тридцать часов всего налетал и в кабину при минимуме ночью садиться боюсь, про это же они не напишут. Им про это писать не велено. Это, Леша, сейчас государственная тайна. Это я говорю, летчик-снайпер, а что летчики помоложе чувствуют? – Пепель говорил громко и смотрел на проверяющих.

– Вы внутренние резервы изыскивайте, «пеший-по-летному», на тренажере побольше летайте. Не надо плакаться, сейчас время трудное, – отозвался полковник из комиссии, перелистывающий плановые таблицы.

– Оно трудное только для нас, а у вас в Москве штаб от взяток скоро в банк превратится. Пойдем, Леш, не будем мешать, – Пепель взял Лешку под руку и вывел из кабинета. – Ненавижу, крысы штабные, сейчас говна нароют, – добавил он зло, когда они вышли из кабинета.

– Как с полетами? – поинтересовался Лешка.

– А никак. Летать не на чем. Стариков поддерживаем в сроках для боевого дежурства, молодежь не летает, ресурс у техники последний добиваем. Полков посокращали немерено. А технику боеготовую, козлы, порезали. Сейчас бы летали на ней, только пыль стояла. На металлолом порезали. А металлолом этот, Лешенька, по цене канализационных труб продавали, чуешь? А ведь это голимый цветмет. Ладно, пойдем в столовую, поешь наших щей.

После обеда в столовой Лешка встретил Егора Ивановича.

– Леша, борт будет через час, поэтому после обеда забирай вещи и на аэродром.

– Вас понял, – коротко ответил Лешка и, попрощавшись с местными летчиками, пошел за вещами.

Дома его ждала Ольга.

– Ну как ты мог поесть в столовой? Я не сажусь обедать, тебя жду, – сокрушалась она.

– Оленька, тороплюсь, самолет скоро, – он сел на стул рядом с Ольгой и взял ее руки в свои. – Оля, мы всегда рядом с тобой. Мишка был моим лучшим другом, и поэтому долг чести – помогать тебе. Я тебя прошу: чем надо будет помочь, обращайся.

– Спасибо, Лешенька, вы для меня родные. Уезжать мы, наверное, будем отсюда. Мне надо о работе думать, пенсия сам знаешь, только чтобы ноги не протянуть. А здесь работы никакой, да и север. Катька все время болеет, да и Егорке полезней другой климат.

– Ну, ладно, крепись, – он встал и поцеловал ее в щеку.

– Да уж, наплакалась, – она улыбнулась.

Лешка взял сумку с вещами и побежал к дороге, ведущей на аэродром. Остановив попутную машину, он через полчаса был на аэродроме.

В классе предполетных указаний сидели Егор Иванович, командир местного полка полковник Крюков и его заместитель подполковник Сивцов.

– Заходи, Леша, поздравляю тебя. Мне сейчас Буйновский позвонил, дочь у тебя родилась, – сухо сказал Крюков.

– Спасибо, – тихо ответил Лешка, но радости большой не получилось на фоне этого горя.

«Ну и ладно, значит, Светкой назову», – почему-то подумал он.

– Командир, – сухо обратился генерал к командиру полка, – если какие-то вести будут, сразу мне сообщи.

– Обязательно, Егор Иванович, телефон ваш у меня есть, – командир пожал руку генералу.

– Пошли, Леша, заруливает наш самолет, он сел без выключения двигателей.

Лешка с генералом направились на стоянку прилетающих самолетов, куда уже заруливал Ан-26. Он всю дорогу скрывал улыбку: у него родилась дочь. Интересно, как прошли роды, как Света? Побыстрей бы домой!

Подойдя к самолету, они остановились неподалеку, ожидая, когда бортмеханик откроет дверь. Было шумно от работающих винтов. Наконец дверь открылась, и выглянувший бортмеханик замахал им рукой. Лешка и генерал побежали к открытой двери, придерживая фуражки от ветра вращающихся винтов. Егор Иванович уже поднялся в самолет, Лешка поднимался следом и ненароком оглянулся назад. По дорожке от высотного домика бежал командир полка и отчаянно махал руками. Лешка постучал генерала по плечу и показал на бегущего офицера.

Спустившись по трапу обратно, Лешка и Егор Иванович побежали навстречу Крюкову.

– Егор Иванович, звонили из военкомата, на берегу, возле деревни Калинино, море выбросило труп летчика, – старался перекричать шум двигателей командир полка.

– Как далеко? – спросил побледневший генерал.

– Шестьдесят километров, я дал команду, поисковый вертолет уже запускается.

Лешка, генерал и командир полка сели в подъехавший уазик и поехали к вертолету, который был готов к взлету. Возле вертолета их ожидал замкомандира полка подполковник Сивцов.

Летели молча, рассматривая местность. Через полчаса вертолет закружил, выбирая площадку для посадки. Внизу, у самого моря, стоял милицейский уазик и несколько человек. Вертолет приземлился в ста метрах от них. Пригибаясь под работающими винтами, Егор Иванович первым выбежал из вертолета. Он бежал так быстро, что Лешка еле поспевал за ним. Труп, накрытый куском брезента, на самом берегу моря увидели сразу. Генерал бросился к нему. Подбежав, он с ходу сдернул брезент. Сомнений не было – Мишка. Труп был совершенно целый, только без ног. Хорошо сохранился летный комбинезон. Но самое главное – на голове был защитный шлем, на тыльной стороне которого красными буквами было написано – Мишин.

– Отойдите, – хриплым, каким-то чужим голосом сказал генерал.

Офицеры молча отошли в сторону.

Егор Иванович медленно опустился на колени и закрыл лицо руками. По вздрагивающим плечам все поняли, что он плакал. Шум винтов утих, и только морской ветер обжигал сыростью лицо. Затем, сквозь шум разбивающихся волн, все услышали вой, который постепенно сменился криком или, вернее, ревом. Генерал ревел как смертельно раненый зверь, и от этого у Лешки пошли по телу мурашки и, кажется, зашевелились волосы на голове. Он рванулся к генералу, но командир полка удержал его:

– Не надо, – с трудом выдавил он. Лешка достал папиросы, но спички ломались одна за другой.

– На, прикури, – дал зажженную сигарету подошедший милиционер и, когда Лешка прикурил, спросил: – Чего это он?

– Сын, – тяжело ответил Лешка и посмотрел вверх на небо. Он не мог сдержать слез, ветер смахивал их с его щек. Казалось, еще минута, и Лешка сам заревет навзрыд. Плакали все, и командир полка, и его зам, и даже подошедший командир вертолета. Тяжела эта картина, когда молча плачут мужчины. Когда крик ревом рвется наружу, а они его держат внутри, и от этого только рвут свое сердце на части. Офицеры старались не смотреть друг на друга, стыдясь своих слез.

Неожиданно генерал замолчал. Он продолжал стоять на коленях, закрывая лицо руками. Резкий порыв ветра сорвал фуражку, и она покатилась навстречу волнам. Набежавшая волна подхватила ее и стала относить от берега. Фуражка закачалась маленьким корабликом. А все стояли, не в силах сдвинуться. Казалось, ужас сковал их. Ужас положения, когда человек похоронен, оплакан женой и близкими, а госпожа судьба распорядилась по-своему.

– У тебя спирт есть на борту? – сиплым голосом спросил командир полка.

– НЗ держим на всякий случай, – отозвался командир вертолета.

– Неси, – коротко распорядился полковник.

Через минуту прибежал командир вертолета, неся фляжку со спиртом и гремя двумя металлическими кружками.

– Плесни, – сказал Крюков хриплым голосом, забирая кружки.

Командир вертолета быстро открутил крышку и налил спирт в кружки.

– Пошли, мужики, – Крюков, держа кружки со спиртом, впереди всех пошел к генералу. Все двинулись за ним. Когда подошли к генералу, то Лешка с ужасом увидел, что Егор Иванович стал совершенно седой. Если до приезда сюда у него была редкая седина, то сейчас он был совершенно белый. Это было хорошо видно даже в наступивших сумерках. Ему стало жалко Егора Ивановича, который выглядел жалким стариком. Он не мог представить, как сказать об этом Ольге, которая уже похоронила Мишку, и ее рана стала затягиваться. И, наконец, он увидел Миху, его друга, с кем прожиты лучшие годы. Он лежал без ног, лицо распухшее и неузнаваемое, только ярко-красные буквы на защитном шлеме светились его фамилией. Лешка почувствовал, что может не сдержаться. Он отвернулся от всех и ладонью закрыл рот, сдерживая крик. Он не мог дышать, спазм душил горло, из которого вот-вот вырвется крик. Но он понимал, что эмоции надо держать при себе. Лешка прикусил губу, чтобы не закричать. Он не чувствовал боли, и лишь соленый вкус крови наполнил его рот.

– Егор Иванович, – тихо окликнул Крюков.

Генерал стоял на коленях без движений.

– Егор Иванович, – погромче повторил Крюков.

Генерал медленно повернул голову и беспомощно оперся рукой о песок.

Лешка и Сивцов кинулись к генералу и подняли его под руки.

Увидев протянутую ему кружку со спиртом, он молча взял ее и быстро выпил. Дыхание перехватило, и через минуту он задышал, отвернувшись от всех, пряча свои слезы. Крюков выпил и отдал кружку Лешке. Пили молча, не закусывая, лишь с силой втягивая воздух через рукав пиджака.

– Грузите, – тихо сказал генерал и пошел к вертолету. Мишку положили на носилки и погрузили в вертолет. Засвистели винты, и тяжело оторвавшись от земли, винтокрылая машина взяла курс на юг. Егор Иванович все время полета сидел согнувшись, закрыв лицо руками. Мертвый Мишка лежал рядом на носилках, накрытый куском брезента. Лешка вдруг представил, а что, если бы на носилках лежал его сын? Наверное, нет большего горя в мире, чем хоронить своего ребенка. Когда вертолет приземлился и выключили двигатели, все еще некоторое время сидели молча.

– Товарищ генерал, что же теперь делать? – нарушил тишину Крюков.

Егор Иванович медленно выпрямился и глухим голосом ответил:

– Так, мужики, дело такое, – генерал набрал воздух и тяжело выдохнул. – Я не хочу, чтобы Ольга пережила еще одни похороны. Хватит ей, молодой, горя. Сына здесь оставим, в вертолете, до завтрашней ночи. Днем надо купить гроб, ну и все такое. Коля, договорись с работниками кладбища. Надо будет ночью сделать тайное перезахоронение.

– Я понял, Егор Иванович, все сделаем, как надо, – ответил Крюков.

– И последнее, – генерал поднял голову и голос его окреп, – если хоть одна сволочь проболтается, я лично ему вырву язык. Коля, поговори с милицией и с экипажем вертолета об этом.

– Егор Иванович, не беспокойтесь, я с каждым побеседую, – ответил командир полка.

Тяжело поднявшись, генерал вышел из вертолета. Молча закурили.

– Егор Иванович, я распоряжусь, чтобы вам в высотном домике постель приготовили, – Крюков посмотрел не генерала.

– Нет, Коля, я буду с сыном. А вы идите отдыхать, завтра хлопотный день, – генерал повернулся и зашел обратно в вертолет.

– Товарищ полковник, я останусь с генералом, – обратился Лешка к командиру полка.

– Хорошо, Леша, оставайся. Если Егору Ивановичу будет плохо, сразу вызывай доктора. Я на связи.

Через минуту Лешка остался один перед вертолетом. Егор Иванович был в вертолете вместе с мертвым Мишкой.

Наступила тишина, и лишь высоко шумели верхушки деревьев. Лешка закурил, присев на водило от самолета. Он немного успокоился. Сделав две–три затяжки, он попытался сосредоточиться. То, что профессия летчика связана с риском, он, конечно, хорошо знал и хоронить летчиков ему приходилось и раньше. Но то, что случилось с Мишкой, было похоже на злую шутку судьбы. Докурив папиросу, Лешка подошел к вертолету, чтобы посмотреть, как чувствует себя генерал. Сквозь открытую дверь он услышал голос Егора Ивановича. Он разговаривал с сыном. Его речь была спокойной и монотонной, как будто он говорил с живым Мишкой. Лешке стало неловко, как будто подслушивал чужой разговор, и он отошел в сторону.

Неожиданно в темноте появился свет, и из-за поворота выскочил уазик командира полка. Он подъехал к Лешке и, взвизгнув тормозами, остановился. За рулем сидел замкомандира полка Сивцов.

– Ну, как генерал? – спросил он с ходу.

– Нормально, разговаривает с Мишкой.

– Да, врагу не пожелаешь такого, – Сивцов полез в один карман, затем в другой и расстроенный посмотрел на Лешку: – Вот, зараза, хотел же пару пачек «Беломора» взять, как теперь ночь здесь без курева?

– У меня еще полпачки, – Лешка протянул ему папиросы.

– Леш, Людка тебе бутербродов накрутила, в термосе кофе. Перекуси, – Сивцов достал пакет из уазика и протянул Лешке.

– Да я сейчас есть не смогу, а вот кофе выпью, – Лешка полез в пакет. – Валерий Владимирович, смотри, – Лешка вытащил из пакета две пачки «Беломора».

– Ну, Людка, ну, человек! – Сивцов заулыбался, – вот баба, все предусмотрела. Да, Леша, не ценим мы своих жен. Памятники им при жизни надо ставить за то, что они с нами такой жизнью живут. Мне моя как-то призналась, что когда по громкой вызывают поисково-спасательную команду, она валерьянку пузырьками пьет, пока я ей не позвоню. И у окна все время стоит, выглядывает, к кому командирский уазик поехал. На первом году службы комэска у нас разбился, сосед по лестничной клетке, она тогда еще не понимала, для чего поисковиков вызывают, просто у окна стояла. Смотрела, почему не летают, вроде бы погода летная. А когда к подъезду уазик подъехал, и из него вышли командир полка, замполит и полковой врач с медицинским чемоданчиком в руках, вдруг поняла, что жене похоронку несут. Сразу решила, что к ней. Рассказывала, подбежала к двери, схватилась руками за дверную ручку и уперлась ногами в косяк, как будто могла так беду в дом не пустить. А когда постучали к соседке, села там же, у входной двери, и просидела до моего прихода. Трудная, Леша, профессия – ждать. Мужики не смогли бы, я точно знаю.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Лешка.

Они всю ночь разговаривали около вертолета, не заметив, как наступил рассвет. А Егор Иванович так и не вышел из вертолета. Только когда утром начали подготовку самолетов на боевое дежурство и запущенные двигатели наполнили ревом окрестности аэродрома, он показался в проеме двери. Генерал выглядел усталым и измученным, под глазами черные мешки, левый глаз чуть подрагивал.

– Сивцов, выставь охрану у вертолета, я поеду в гостиницу, – тихо сказал он, спускаясь по лестнице.

– Понял, товарищ генерал, вертолет опечатаем и я сдам его под охрану, – ответил Сивцов, пытаясь помочь генералу спуститься. Но тот отвел его руку.

– Не надо, я сам. Леш, поедем со мной в гостиницу, никто не должен знать, что мы не улетели вчера.

В гостинице генерал почти не разговаривал и лишь курил папиросу за папиросой. Лешка прилег на диване и сразу заснул, сказывались усталость и напряженность вчерашней ночи.

Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо.

– Просыпайся, Леша, пора, – услышал он голос Крюкова.

Лешка быстро вскочил на ноги.

– Пойдем, подкрепимся, да пора выезжать, время двадцать два часа, – Крюков показал на часы.

Лешка вышел в соседнюю комнату, где за накрытым столом уже сидели Егор Иванович, Сивцов и командир вертолета. Сивцов разлил водку по стаканам и, подняв свой, тихо сказал:

– Егор Иванович, одно облегчение – боевого товарища земле предадим. Пусть будет она ему пухом, – и залпом выпил.

– Пусть будет пухом, – повторили все и выпили.

Некоторое время сидели молча, закусывая домашними котлетами и солеными огурцами. Затем еще несколько раз выпили, пока бутылка не опустела, и стали собираться. На кладбище приехали после двенадцати ночи. Мишкина могила была уже разрыта, и пустой гроб предусмотрительно куда-то убрали. Без особых церемоний гроб с телом Мишки опустили в могилу и засыпали землей, аккуратно уложив сверху венки. В пять утра вернулись обратно в гарнизонную гостиницу и пили разведенный спирт, мало разговаривая и почти не закусывая. Слов уже не было, и спирт был, как вода. В восемь утра Лешка с генералом улетели на самолете. Крюков еще долго стоял на рулежной дорожке и смотрел вслед улетающему Ан-26.

«Правильно ли они поступили, тайно похоронив Мишку, не дав проститься с ним жене? – думал он, – ведь она всю жизнь будет думать, что там пустая могила».

Он еще долго смотрел в небо, как будто хотел найти там ответ на свой вопрос.