Kitabı oku: «Не достигнуть координаты «икс»», sayfa 5
Я отстраняюсь.
Джин сомнительно улыбается.
Девчонки из Нильского уже тянут ко мне свои худощавые руки, но тут же, завидев Бэттерс, отрывают их. На их лицах – непонимание и отвращение. Они сразу же надевают счастливые маски, но забывают выплакать из своих глаз злость.
– Я купил уже штук пять, – Полански радостно трясёт своим набитым рюкзаком. – Видели антикварный стенд? Там даже рукописи есть.
Я лишь усмехаюсь.
Джин продолжает держаться за рукав моей толстовки.
– Ты чего такая расстроенная? – Виктор садится на корточки перед моей спутницей. – Прэзар твои сигареты спёр?
Девчонка прыскает.
– Господи, встань, – язвит она. – Я не такая низкая.
– Это я высокий, – Полански ухмыляется, но всё же встаёт.
Джин приходится задрать голову, чтобы продолжить диалог.
Виктор и вправду был выше неё почти на полный фут.
Девчонки с Нильского о чём-то шепчутся между собой, но, заметив мой проскользнувший неодобрительный взгляд, растягивают свои белозубые оскалы. Бэттерс начинает о чём-то оживлённо спорить с Полански, и нервность совсем испаряется из её голоса.
Её ладонь всё также теребит мой рукав.
– Коул собирался забрать у тебя сиги, – Джин ухмыляется. – Мы только за этим и пришли.
Виктор возмущённо щурится и вздыхает.
Джин прыскает.
– Обокрасть меня решили? – Полански выуживает пачку «Бонда». – На старости лет? Коул, малыш, я был о тебе лучшего мнения.
Я осматриваюсь по сторонам, по-шпионски забираю парочку сигарет, быстро сую их в брюшной карман своей толстовки и, как ни в чём не бывало, строю из себя идиота.
Девчонки Нильского загадочно улыбаются нам.
– Коул, не хочешь покурить? – предлагает большеротая Виктуар Брукс. – Прямо сейчас. В том сломанном туалете.
Ладонь Джин вцепляется в моё запястье и прячется в рукаве.
Я обвожу взглядом потолок и задумчиво потираю подбородок свободной рукой.
Девчонки Нильского выжидающе смотрят на меня, а я избегаю их нетерпение. Моё лицо корчится в изумлении, словно в голову пришла какая-то дельная мысль, и я опускаю взгляд, провозглашая:
– Простите. Сигареты только две.
– Хватит на пятерых, – продолжает та.
Брукс и Дрейк слащаво улыбаются, не взяв в расчёты то ли Виктора, отстрелявшего нам сигареты, то ли кого-то из себя. Только Рейчел понимает их математическую ошибку и стыдливо отводит взгляд.
Виктор многозначительно улыбается мне.
Я дёргаю себя за лямку рюкзака и говорю:
– Ладно. Но я рюкзак на биологии забыл, – я перехватываю Джин и держу её за руку, готовясь выйти из зала. – Схожу за ним и подключусь.
Мы разворачиваемся и идём в направлении раздевалок, к запасному выходу.
Там нас поджидает сам директор.
Он вежливо останавливает меня и Джин и, приветливо кивнув, интересуется нашим маршрутом. Девчонка выдаёт обыкновенное «туалет», и директор не горит интересом нам помешать. Мы с ним обмениваемся понимающими взглядами.
Он понял, что наш путь далёк от туалета.
Мы выходим на перекрёсток и сворачиваем за угол – где-то ближе к закоулкам в Бейкерс. Над нашими бедными юными умами нависают громоздкие лестницы, ведущие к запертым крышам кирпичных домов. Между домами – расстояние не больше пары метров, а на самом верху – верёвки с бельём: простыни, наволочки, чьи-то свитера и трусы.
Совсем наверху свисает пожилое лицо мужчины – в нём нет интереса. Есть ехидство. У его губ горит сигарета, зажатая меж дряхлых жёлтых пальцев, а рот искривляется в усмешке при виде нас, таких молодых и отчаянных.
Сигареты загораются уже у моего лица – я прикуриваю сразу обе.
Своими бледными пальцами я беру их и выпускаю клуб дыма, а Джин с драматическим недовольством прыскает.
– Сигареты только две, – передразнивает меня она.
Я ухмыляюсь.
В губах я оставляю одну сигарету, вторую же просовываю меж своих пальцев и даю прикурить Джин, поднося прямо к её рту.
Она без стеснения затягивается.
– Ты их боишься? – спрашиваю я и терпеливо жду ответа.
Джин не сразу понимает, о ком речь.
Она вскидывает брови, а моё лицо остаётся спокойным. Где-то позади падает окурок того мужчины. За несколько метров от нас загорается зелёный, и автомобили стремительно рассекают воздух.
Время – половина третьего.
Скоро уроки закончатся.
– Не то, чтобы, – сдавленно тянет девчонка. – Просто… неприятная тусовка. У нас с ними что-то наподобие конфликта.
Меня вполне удовлетворяет ответ.
– Они слишком любят себя, – я тушу подошвой свой окурок.
Теперь одна сигарета.
Девчонка отдаёт свою сигарету мне. Отныне она общая.
– Я им завидую, – совсем тихо произносит Джин. – Тоже хочу любить себя.
Нашего окурка хватит на два затяга.
Я протягиваю его девчонке и едва чувствую кожу её губ у своих фаланг.
– Я тебе завидую.
Джин откашливается.
О, так теперь слухи правда?
– Чему завидовать? – девчонка удивлена и усердно пытается выкашлять дым.
Но по слухам Джин блюёт, а не кашляет.
Значит, ложь.
– У тебя всегда волосы идеально уложены, – я затягиваюсь и бросаю окурок. – Что ты для этого делаешь?
Девчонка сдавленно смеётся.
– Голову мою, блин, – говорит Джин и скрещивает руки на груди.
Я шокировано вздыхаю и подношу ладонь к лицу.
Джин хохочет.
– А мне что делать? – я хватаюсь за свои волосы и пытаюсь их как-то уложить.
Девчонка встаёт на носочки и убирает мои волосы набок.
– Тебе укладывать нечего, – прыскает она.
Я пытаюсь закатить глаза так, чтобы увидеть свою идеально уложенную причёску и поблагодарить Всевышнего. Обкуренные ладони складываются у моего рта, и я осыпаюсь молитвами на трёх бычках.
Надо мной всё ещё нависает тот мужчина. Он не курит.
Вполне похож на Бога.
Джин пытается скрыть свой смех и прикрывается ладонью. Я молюсь. Я каюсь в грехах своих неуложенных волос и благодарю Бога за сегодняшний день, за Джин и за Виктора, которых Он ко мне послал.
Бог с верхних этажей довольно качает головой.
Молитва заканчивается.
– Какие планы после службы? – спрашиваю я, спрятав руки в карман толстовки.
Джин усмехается:
– Тебя к контрольной подготовить.
Вот и мои планы на сегодня.
Простите, девчонки с Нильского проспекта, прошу у вас всех прощения, я не смогу покурить с вами в туалете.
Сегодня я занят учёбой с ненавистной вам девчонкой.
– А мне за шоколадкой сходить надо, – говорю я. – И за сигами.
Джин пожимает плечами.
– Видимо, наши пути сейчас разойдутся.
– Видимо, – киваю я.
Всевышний провожает нас до развилки, и я обнимаю Джин на прощание.
Тут-то наши пути и расходятся: её – в Хаскис-таун, а мой – до «15/86» на не самом любимом Нильском проспекте.
B3(05;01)
С порога квартиры меня резко одурманивает мешанина «Винстона» и какого-то дорогого мужского одеколона. Я всё больше и больше привыкаю и завидую тому факту, что Джин не чувствует запахов – среди такой вони жить-то, собственно, невозможно.
– Добро пожаловать в притон, – иронически произносит она и приглашает войти. – Мой дом – твой дом, только на два этажа ниже.
Я задыхаюсь.
Планировка квартиры точно такая же, как и моя: длинный коридор, кухня за первой дверью, совместная ванная с туалетом. Из отличий – площадь и количество комнат. Я жил в двухкомнатной квартире, когда как у Бэттерсов было целых три спальни.
В длинном узком коридоре смиренно стояли картонные коробки, телевизионный ящик и даже магазинная вывеска, но больше всего – горшков с растениями. Из-под пыльного покрова вылезали зелёные листья и расцветающие бутоны, провожающие гостей грустными глазами. Растения будто тропиками тянулись от самого входа и продолжались за дверьми спален – правда, комната Джин резко отрезала меня от растительного мира.
В её спальне было всего лишь парочка горшков.
Орхидеи.
– Никогда в жизни не заведу цветы, – бросает девчонка, закрывая двери.
Джин небрежно приглашает меня сесть за свой рабочий стол, на котором аккуратно стояли ноутбук, стаканчик с канцелярией и стопка тетрадей. Постель, расположенная рядом, не заправлена: серое одеяло и тёмный клетчатый плед смешались друг с другом, образуя грязное пятно.
Девчонка проходит к длинному узкому шкафу, открывает его и оказывается среди сотни книг, битком набитых меж крохотных полок: здесь оказывается и Сартр, и Паланик, и Дуглас Адамс, и классики, и научные издания. Корешки разных цветов пестрят и играют на солнце, словно драгоценные камни, хвастаясь своим именем и названием.
Я зачарованно подхожу к ним же.
– Ты так любишь Паланика? – спрашиваю я.
Джин садится на корточки перед своей книжной коллекцией.
– Да-а, – ухмыляется она. – Особенно на математике.
Для работ Паланика здесь выделена целая полка – пустует лишь одна щель для «Бойцовского клуба», который сопровождает меня последние несколько дней.
– Какая твоя самая любимая?
Девчонка колеблется с минуту.
Она оглядывает полку с любимым творцом и пробегается взглядом по корешкам.
– Вот эта.
Джин выуживает роман с незамысловатым названием «Призраки».
Я глазами пробегаю по нарочито-интригованной аннотации с кучей оборванных предложений и восклицаниями, а мрачное атмосферное описание вполне впечатляет мой юный неокрепший ум. Но больше интереса у меня от другой мысли.
Это любимая книга Джин Бэттерс.
Что может нравится этой загадочной, мифической особе?
– Одолжишь мне после «Бойцовского клуба»? – спрашиваю я, обратившись взглядом к ней.
Девчонка улыбается.
– Договорились.
Джин выуживает учебник по математике и закрывает шкаф.
Представление окончено.
– Полански снимал нашу контрольную, и благодаря ему мы можем основательно к ней подготовиться, – Джин садится на стул и протягивает учебник. – Ты хоть что-нибудь из тригонометрии знаешь?
Я жму плечами.
График y=sin(x) проходит через начало координат.
– Отлично, – Джин саркастично улыбается. – Мы уже на полпути к пятёрке.
Вообще-то, в математике я разбирался лучше, чем в физике – по крайней мере, мне так казалось. Домашку я никогда не списывал: либо я понимал принцип выполнения заданий, либо ленился их делать. На уроках я никогда не отвлекался от лекций, – ещё бы, Долан меня бы прикончила – и всегда делал задания в классе.
Не списывал, а делал!
– Значения функций запомнить не так уж и сложно, – говорит Джин и рисует окружность. – Главная информация на сегодня: косинус – это икс, а синус – это игрек. Дальше – дело логики.
Окружность на её листке приобретает координатную плоскость и делится пополам.
– Радиус окружности – единица, – девчонка демонстрирует мне чертёж. – Мы поделили четыре проведённых радиуса пополам. А ещё у нас куча значений в градусах, видишь?
Теперь окружность похожа на торт, разделенный на кусочки. Точки деления подписаны по-разному: тридцать градусов, шестьдесят, девяноста, и так – до трёхсот шестидесяти.
Я киваю.
Джин берёт ручку красного цвета и напротив градусных мер подписывает ещё одни значения: единицы, дроби, числители под корнем, отрицательные дроби. И все значения – парные.
Меня начинает это пугать.
– Посмотри на все эти значения, – девчонка продолжает их подписывать. – Тебе не кажется, что они повторяются?
Я бубню себе под нос все красные пары: одна вторая и корень из трёх на два, корень из трёх на два и одна вторая, ноль и единица, минус одна вторая и корень из трёх на два, минус корень из трёх на два и одна вторая.
У меня как будто лампочка в голове загорается.
– Они повторяются, – констатирую я.
– Верно, – Джин ухмыляется. – Осталось запомнить закономерность.
– О, да проще простого, – нервно бросаю я.
Джин усмехается.
– Парой чисел отмечают координаты, – продолжает она и обводит красные числа напротив тридцати градусов. – Окружность – это график. Тридцать градусов – это точка, но её координату в градусах не запишешь. Для этого используют значения по оси икс и оси игрек: на первом месте всегда пишут координату по иксу, на втором – по игреку. Понимаешь?
Я киваю.
На лице девчонки расплывается довольная ухмылка.
– Мы делаем успехи, – замечает Джин. – Теперь разберёмся со знаками. Ты же помнишь, как разбивать график по четвертям?
Я прыскаю.
Теперь мой черёд рассказывать.
– Первая четверть – здесь, – мой палец демонстрирует промежуток от нуля до девяноста градусов. – Вторая четверть – от девяноста до ста восьмидесяти, затем – третья, здесь – четвёртая.
Джин горделиво кивает.
Я почесываю затылок.
Лампочка загорается во второй раз.
– В первой четверти икс и игрек положительные, – выпаливаю я. – Во второй – икс отрицательный, в третьей – икс и игрек отрицательные. А в четвёртой икс положительный, игрек отрицательный. Так ведь?
Джин наклоняет голову и саркастично выдаёт:
– Боже, Прэзар, чтобы вспомнить тригонометрию, тебе достаточно быть трезвым.
Я с победным видом закидываю голову и ухмыляюсь.
Постепенно монолог Джин становится бурной парной дискуссией. Я вспоминаю материал, пройденный за последний год, уроки у Долан и все задания до мельчайших подробностей, но часто заблуждаюсь. Джин терпеливо выводит меня из терний и указывает на свет, выводит за руку из чащоб и находит путь дальше.
– Я запоминала значения другим способом, более сложным, – девчонка обводит каждую координату чёрной пастой. – Просто рисуй на черновиках график. Если точка ближе к оси иксов – значит, начинается на корень из трёх на два. Если к оси игреков, то с одной второй.
Джин исписывает несколько листов окружностями и уравнениями.
Я на лету схватываю приведение выражений и пользуюсь предлагаемыми шпаргалками. Буквально через час я сам пишу выражения, случайно приходящие в голову, и сам же их преобразовываю, а Джин внимательно наблюдает за верностью их решений.
Где-то в середине «занятия» я уловил себя на мысли, что мне была интересна не математика, а то, с каким увлечением Джин о ней рассказывает. Меня невероятно втягивает не изображение графиков, а процесс и повествование – то, как Джин моментально высчитывает координаты и проецирует их на график.
Такие же графики я замечаю над столом девчонки – на пробковой доске, рядом с брошюрками университетов и школьных кружков. Среди них же я нахожу полароиды небоскрёбов и пальм, рыжего юноши в чёрной куртке и самой Джин.
– Не похоже на Принстон, – роняю я, глядя на снимки.
Девчонка отрывает голову от уравнений.
Я показываю на пробковую доску.
Джин хмыкает.
– Это Лос-Анджелес, – поясняет она. – У меня там сестра училась. Ну, и живёт.
Я разглядываю надписи на университетских брошюрах.
Гарвард.
Принстон.
Кембридж, Англия.
Варшава, Польша.
– Ты уже выбрала, где будешь учиться?
Джин иронически прыскает.
– Ага, – кивает она. – Технический колледж Прэтти-Вейста.
– Я серьёзно, – говорю я.
– Я тоже.
Я перевожу взгляд на девчонку – её брови нервно вздрогнули, а в глазах затаилась некая тоска. Но на лице растянулась улыбка – тонкая, унылая и явно фальшивая.
– У моих родителей ограниченный бюджет, и поэтому, – она тыкает во брошюры. – Ни Принстон, ни Гарвард, ни Лос-Анджелес мне не светит.
Я понимающе киваю.
– А как же все эти гранты? – Джин сомнительно смотрит на меня. Я поясняю: – Те, в школе. Тебя же к директору по поводу них вечно вызывают.
Девчонка фыркает:
– Это лишь списки номинантов. В призёры я вряд ли выйду – недостаточно достижений.
– А конференции?
– О, к сожалению, все крупные конференции проходят в соседних городах, – с отвращением выпаливает она. – Ограниченный бюджет родителей позволяет лишь по городу разъезжать, а не за его пределами.
– Ты не говорила с ними об этом?
Джин насмешливо отводит глаза.
– О чём? – усмехается она. – «Мама, папа, накопите мне денег на университет»?
– Ну, хотя бы по поводу конференций, – неуверенно произношу я. – Это же хорошая возможность проявить себя.
– Если бы мои родители понимали, для чего мне нужен университет, – девчонка с ухмылкой отводит взгляд. – У нас в семье ситуация с образованием кризисная.
Я смотрю на полароидные фотографии на стене.
Небоскрёбы, пальмы, Лос-Анджелес, Джин Бэттерс.
Её старшая сестра.
– Что-то случилось с твоей сестрой? – догадываюсь я.
Подруга бросает на меня мимолётный взгляд, затем – тупит его в пол.
Она тихо говорит:
– Все рассчитывали, что она поедет в Лос-Анджелес по гранту, но её среднего балла для этого не хватило. Пришлось брать студенческий кредит. Но потом…
Джин некоторое время молчит.
Она вздыхает.
– Моя сестра влюбилась в футболиста, выскочила замуж, родила дочку и влезла в целую кучу долгов.
Что-то начинает колоть в груди.
По какой-то причине, девчонка выдавливает смущённую улыбку и тупит взгляд, и у меня совсем нет слов для объяснения её эмоций.
Зла она или расстроена?
Разочарована?
Угрюма?
Проходит несколько минут, а я гадаю её чувства по глазам.
– Ты голодный? – вдруг спрашивает Джин. – Ты с обеда не ел, наверное.
Я беру в свои руки рюкзак и выуживаю оттуда шоколадку – карамельный «Хершиз», как по заказу. Даже ценник отклеен.
Девчонка улыбается и, не развернув упаковки, ломает шоколад пополам.
Она не хочет продолжать этот разговор.
– Она твоя, вообще-то, – говорю я.
Джин мотает головой.
– Одна её я есть не стану, – бросает она и встаёт из кресла. – Подожди, я за молоком схожу.
Я достаю небольшую бутылку молока – здесь я ценник отклеить забыл.
Девчонка с подозрением щурится.
– Откуда столько информации? – прыскает она, возвращаясь за стол.
– Мифы о Джин Бэттерс.
– Так они правдивые?
Джин вскрывает упаковку шоколада и протягивает кусочек мне.
Я без стеснения беру его губами.
Идея мифов о Джин Бэттерс всё ещё не внушает мне доверия и кажется каким-то сомнительным заговором. Не может же Виктор сам выдумывать кучу историй и чуть ли каждый раз попадать в самое яблочко?
– По-моему, вы с Виктором от меня что-то скрываете, – с недоверием произношу я. – Колитесь. Вы мутите?
Девчонка давится смехом.
Хорошо, что молоко ещё открыть не успела.
– С чего ты взял? – хохочет она.
– Не похоже, что вы в «Директе» только домашку друг другу скидываете.
Джин отводит взгляд и ухмыляется.
– Всё возможно, – кивает она.
Карамельный «Хэршиз» уплетается молча за какие-то считанные минуты, после чего Джин до дна выпивает бутылку молока. Я оглядываю полароидные снимки и дальше, пока девчонка проверяет мессенджеры и проклятый «Директ». С фотографий на меня смотрит рыжеволосый юноша в чёрной пилотской куртке, обнимая Джин в точно таком же прикиде.
– У тебя же старший брат есть, – говорю я.
Девчонка качает головой.
Я тут же спрашиваю:
– А где он?
– Без понятия, – на лице Джин всплывает неуверенная усмешка. – Учится в техническом колледже, в этом году должен закончить. Я его раз в месяц вижу.
Снова настаёт какое-то неловкое молчание.
Девчонка напряжённо о чём-то думает и покусывает пальцы. Я ищу на потолке ещё одну случайную тему для разговора, после которой не будет неприятной тишины и слишком неловких извинений.
Джин с досадой улыбается:
– В отличии от меня, у него много друзей.
Из коридора доносится скрежет ключей и грохот закрывшейся двери, после чего на пол звонко валятся мелкие вещи и что-то – что побольше – разбивается.
Девчонка добавляет:
– Видимо, не очень.
Из коридора мы чётко слышим мужской голос:
– Я либо слишком пьян, либо слишком голоден!
Джин встаёт из-за стола, проходит к дверям своей спальни, открывает их и, небрежно привстав к косяку плечом, кричит:
– Разве не оба варианта сразу?
Мужской голос из коридора удивляется:
– Боже мой, Джин, солнышко! – что-то снова падает на пол. – О, классная кожанка. Твоего парня?
Девчонка нервно прыскает:
– У меня же их так много.
– Ну, один-то точно был, – безликий собеседник отряхивает упавшую куртку – мою, по всей видимости. – Он так нравился нашей маме.
– А потом он свалил в Германию? – с отвращением уточняет Джин.
– У него хотя бы хватило мозгов это сделать.
Собеседник появляется в поле зрения: рыжий, высокий молодой человек лет двадцати, в пилотской чёрной куртке, вваливается в комнату и по-семейному прижимает к себе Джин.
От снимочного себя он отличался короткой бородой и пышными бакенбардами.
– О, ты же этот, – Ник Бэттерс отстраняется от своей сестры и, ухмыляясь, протягивает мне руку. – Питер Колман? Питер, точно.
Я жму руку в ответ и нелепо улыбаюсь:
– Коул, вообще-то, – говорю я. – Приятно познакомиться.
– Мне тоже приятно, Питер, – Ник качает головой. – Кожанка классная.
– Спасибо, – я киваю.
Мне начинает казаться, что я краснею.
Парень бросает мимолётный прищур на мою обувь и тут же замечает:
– Кроссы тоже, – он указывает на них пальцем. – «Фила»?
– «Найк», – уточняю я.
Ник качает головой и опускает взгляд.
На нём такие же «Найк», но чёрного цвета.
Он хочет что-то добавить по поводу внешнего вида, прищуром оценивая мой цвет волос, а у меня возникает ощущение, что я совсем потерял голос.
– Как учёба, Ник? – в наш душевный диалог врывается Джин.
Её тон речи далеко не из приятельских.
Ник поворачивается к своей сестре и удивлённо вскидывает брови.
– Учёба?
– Да, учёба, – девчонка кивает. – Ты же заканчиваешь в этом году, не так ли?
– Заканчиваю, – парень ухмыляется. – И слава Богу.
Джин не смешно.
– Готовишься к своим финальным тестам, Ник?
Она долгим взглядом следит за каждым телодвижением своего брата и ждёт ответа.
Ник Бэттерс молчит.
Отсутствие ответа приводит сестру в раздражение, и она грозно выпаливает:
– Ник, чёрт возьми, Бэттерс, где ты пропадал эти три недели и два дня?
Даже мне становится не по себе.
Однако Ник, видимо, знающий характер своей младшей сестрёнки, с долей иронии прижимает руку к сердцу и улыбается.
– Вы ещё считаете? – спрашивает он. – Я польщён.
Недовольство на её лице заставляет Ника быстро тараторить оправдание:
– Боже мой, Джин, за эти три недели и … два дня я так надрался, что…
Девчонка лишь угрожающе повела бровью.
– На Мажор-стрит, – чётко отвечает он.
Джин закатывает глаза:
– Ты же их ненавидишь.
Она проходит мимо своего брата и садится на край кровати.
Ник прыскает:
– Пол тоже, – он быстренько оглядывает нас, будто бы предупреждая о начале длинной истории, и начинает: – Дело было так: к Полу приехали его кореша из России – так, потусить тут месяцок, да и им нужна была какая-то помощь с записью битов. Ну, ты же знаешь, Пол в этом мастер-ломастер, базару нет.
Парень обменивается с Джин понимающими взглядами – та кивает.
Ник проходит по всей комнате и продолжает:
– Приехали русские, живут роскошно – как оказалось, предки в нефтянке, они, значит, сняли хату на Мажоре. И зовут Пола тусить.
Парень садится на подоконник, отодвигая горшки с орхидеями.
– Не свались, – сухо бросает Джин.
– Не свалюсь, – Ник хлопает по раме. – Оно закрыто. Так вот. Пол, недолго думая, набирает мой номер и вызванивает меня – я тут, прямо-таки, ожидаю его приглашения, готовлюсь к финальным тестам в шараге, слышу: «залетай, Бэттерс, будет виски». Я думаю: «ништяк, учёба с виски – нормальная тема», уже надеваю свою пилотку, целую мать в чело и ухожу на Мажор.
Девчонка кивает.
Эту историю она помнит.
Я всё ещё пытаюсь понять, о какой «Мажор-стрит» идёт речь.
– Ну, думал, вечерок попью да вернусь. Не тут-то было! – Ник принимается яро жестикулировать, со свистом рассекая ладонями воздух. – Эти русские схитрили, намутили воды, разорвали наш пространственно-временной континуум, залетели в самую Чёрную дыру и говорят: «а давайте фильм посмотрим». Давайте. Включают какой-то не то хоррор, не то трэш – «Зелёный слоник», как-то так. Он длился вечность, не меньше. Я тогда понял, что меня не от алкоголя тошнит, не от вискаря, а от великого русского кинематографа.
Ник горделиво выпрямляется и запрокидывает указательный палец вверх.
Джин ведёт бровью.
– Смысла я, кстати, не понял, – добавляет парень и усмехается.
– Ну, это русские реалии того времени, – почему-то вырывается у меня. – Девяностых. Тогда всё было бессмысленно. И жестоко.
Ник задумчиво хмурится.
– Это я, конечно, понимаю, – говорит он. – Распад Советов, дикий кризис, ужасная жизнь. Но выглядит так, как будто я посмотрел очень плохой психологический триллер.
– Но он же впечатлил тебя, остался в памяти, – уточняю я. Собеседник кивает. – Значит, не такой уж он и плохой. Просто низкобюджетный.
– Шутишь, что ли? – Ник ошарашенно вскидывает бровь. – Я запомнил его по одной только причине – ничего не понятно.
Я лишь развожу руками.
Парень задумчиво смотрит мне в глаза, а потом подходит к стулу рядом – тот, на котором Джин сидела, объясняя мне математику, – вальяжно присаживается и заинтересованно щурится.
У меня начинает сосать под ложечкой.
От него несёт вовсе не виски – чем-то покрепче и знакомее.
Абсент?
– Ты у нас, я так понял, кинокритик?
– Не совсем, – я мотаю головой. – Но с кинематографом связан.
– Отлично! Я нашёл, с кем обсудить свою проблему, – восклицает Ник и смотрит на Джин. – Сестрица, ты не против, я украду твоего парня на пять минут?
Девчонка недовольно закатывает глаза.
– Он не мой парень, – твёрдо говорит она.
– Ништяк! – оживляется мой собеседник, видимо, даже не услышав реплики своей сестры. – Я никого не украл.
Ник переводит взгляд на меня и довольно улыбается.
– Слушай, Питер, – быстро тараторит он. – Надо накатить за знакомство.
Парень уже был настолько уверен в своих действиях и движениях, что тут же вскочил с кресла и готовился понестись на кухню за рюмками и спиртным. От алкоголя по такому поводу я не отказался бы, но лицо моей подруги, ранее выражавшее растерянность и напряжение, вдруг озлобилось и покраснело в щеках. Она моментально вскочила с кровати вслед за братом и выпалила:
– Обойдёмся без алкоголя!
Ник, выругавшись, остановился в проёме двери и с надеждой посмотрел на меня.
Я помотал головой.
– Не пью сегодня, – уточнил я.
Эту реплику Джин должна запомнить на всю жизнь.
Старший брат моей подруги вздыхает, но всё же садится обратно на место. Он быстрым движением пальцев проверяет, есть ли в аппетитной обёрточной упаковке хоть один лакомый кусочек шоколада, и вновь вздыхает – шоколада не было. Закончилось и молоко, которым хотелось запить отчаяние от сорванной пьянки в честь знакомства, и тогда Нику Бэттерсу пришлось смиренно сесть за стол и начать разговор.
– Ох уж вы, любовники, – как бы между прочим бросает он, пытаясь пристыдить нас за съеденный трофей, но на место его разочарованию приходит сердечное оживление. – Итак, к проблеме. Я так хочу понять русскую культуру и русское кино. Оно всё мне так нравится, особенно у Тарковского, но я никогда не могу понять его до конца. Хотя, кичиться не буду, я только Тарковского и смотрел, знаешь ли. Но какое у него кино! Окей, хер с ним, с Тарковским, хотя царство ему небесное, этому великому человеку, но я-то пораскинул мозгой и подумал как-то: у русских, ну, стопроцентно есть свой «Голливуд». И что же я там нашёл, дорогой друг мой?
Ник начинает перечислять на пальцах – хотя, судя по его недовольному лицу и зная, что из себя представляет современный русский кинематограф, пальцев для злости ему не хватит.
Он говорит:
– Военные драмы, криминал, боевики, сомнительная научная фантастика, опять криминал, пьянки, водка – хотя, я бы побывал на такой, – парень усмехается и забивает на идею с пальцами. – Опять криминал, криминал, де-вя-нос-тые, мстители с медведями. И знаешь, что самое странное?
Собеседник поднимает на меня глаза и слащаво улыбается.
– Они все сняты одинаково, – заканчивает он.
По затянувшемуся молчанию я понимаю, что очередь говорить переходит мне.
Я не спеша начинаю свой муторный, несвязный ответ, с трудом подбирая слова и мысли.
Я говорю:
– Вообще, я сам не особо просвещён в русском кино и не так много его смотрю, – мне нельзя произносить много слов за один раз. – Мне очень нравится Тарковский, хоть я тоже не до конца понимаю, о чём он снимал. Дело не в том, что ты тупой или я тупой, а в том, что мы не русские и русскую жизнь не знаем, поэтому их фильмы не понимаем до конца. А про то, что сняты одинаково – это их так всех учат.
Ник внимательно выслушивает моё изречение.
– Ужас, – кивает он.
И я снова не могу сдержаться и не оставить за собой следующую реплику:
– Не нам, американцам, говорить о русской культуре.
Ник обращает на меня свой оценочный прищур и кивает.
– Это уж точно.
– Но у меня есть один друг, – неожиданно для себя я продолжаю разговор. Ник всё также чутко вслушивается в мои слова. – Он русский мигрант. И, вполне вероятно, накатит с тобой.
Ник заинтересованно щурится.
– Мне нужно имя, – решительно говорит он.
– Виктор Полански, – отвечаю я.
Парень усмехается:
– Звёздный родственник?
– Скорее, поклонник.
Который не видел ни одной работы своего кумира.
Ник довольно кивает и, посмотрев на свою сестру, объявляет итог диалога:
– Слушай, сестрица, а ты умеешь выбирать парней.
Ник хлопает меня по плечу:
– Только говорил бы погромче.
Джин тяжело вздыхает.
– Мы не…
– Кстати! – Ник бросается к ней и усаживается на кровати, обрывая на середине слова. – Джин, я решил.
Парень, приобняв сестру, мечтательно проводит рукой по воздуху и шепчет:
– Я буду лётчиком-испытателем.
Девчонка сухо выдаёт:
– Протрезветь успеешь?
Ник наклоняется к её уху и хитро произносит:
– Не о том думаешь, сестрица.
Их тон разговора резко меняется.
С лица Джин резко пропадает недовольство по поводу долгих пропаж и алкогольных приключений своего брата, и лица брата с сестрой в один миг становятся идентичными, похожими. В глазах их зарождается какой-то дикий азарт, при том гневный, раздражённый, но разделённый между ними одной общей бедой.
Я не понимаю, к чему клонит Ник.
Но Джин прекрасно понимает.
– Отец в курсе?
– Сегодня узнает, – парень ухмыляется.
В кадре прямо сейчас – семейная драма двух близнецов.
Конфликт поколений.
– Что ж, – выносит вердикт Джин. – Сегодня я буду ночевать явно не дома.
Её голос полон сарказма и злости.
Брат её усмиряет.
– Маму не расстраивай, – говорит он. – Ей потом всех успокаивать.
– И слушать папины тирады дольше всех, – кивает девчонка.
Джин вдруг замечает мой полный непонимания взгляд и кратко объясняет мне суть дела:
– Дела семейные, Коул, – бросает она. – Не вникай.
Реплика сестры пробивает Ника на хохот.
– Да эти «дела» на первом этаже слышно! – восклицает парень и смотрит на меня. – Ты разве не слышал?
Я лишь мотаю головой.
Моя подруга вносит в вопрос немного больше ясности.
– Наш отец не очень любит тему образования, – кратко произносит она.
Её брату, видимо, тема ссор и конфликтов интересна больше, как и мне – хотя, собирателем сплетен и чужой домашней жизни я себя не назову, – и Ник с живностью и смехом продолжает за свою сестру:
– «Не очень»! – насмехается он. – Да он терпеть её не может. После того, как на Элиссон повис кредит за универ, а диплом она, извините, просрала, отче наш и слышать не желает об «университетах», «колледжах» и прочем дерьме. Он у нас окончил технический и пашет теперь в автосервисе довольный, зарабатывает, а денег всё равно нема. Я по его дорожке пошёл, думаю, подзаработаю, да укачу в Канаду писать новеллы. Я же писатель в душе, даже философ, у нас с Джин это семейное.
