Kitabı oku: «А завтра было вчера», sayfa 3

Вот оно. 1985 год.

Странное ощущение: смотреть на мир, в который ты только что родился. Судя по тому, что на улице было лето, Гоша как раз появился на свет. А его непутевый отец этот свет покинул, разбившись на мотоцикле с очередной шалавой.

Чем такой отец, лучше никакого – повторяла мать, но с этим Гоша был не вполне согласен. Он бы предпочел иметь отца, чтобы тот научил его драться или сам защитил от дебилов-одноклассников. Чтобы подарил ему гитару, смотрел «Формулу 1» и хотя бы иногда разговаривал. Чтобы не нужно было держать все в себе, чтобы было проще понимать Лешку – собственного сына, которого Гоша не видел уже три месяца.

Если подумать, непутевый папаша задолжал не только Гоше. И хорошо бы с него спросить. Мефодьев воровато оглянулся: Кира Энгельсовна ругалась по телефону с какими-то серьезными людьми.

В коридоре пахло супом, видимо, пришло время обеда.

– Куда, Мефодьев? – Кира Энгельсовна досадливо крикнула в селектор, – это я не вам!

– Я это… в туалет схожу.

Двери лифта открылись, выпустив Гошу в привычный холл, который он, тем не менее, едва узнал. Вместо крашеного гипсокартона на стенах были гипсовые панели, по углам стояли две большие кадки с пальмами, да и сама проходная выглядела совершенно по-другому. Большой стенд с фотографиями передовиков и надписью «Ленинградский завод «Ленинец» висел ровно там, где Гоша привык покупать чипсы в автомате.

На противоположной стене красовались электронные часы, показывавшие дату. Гоша посмотрел и почувствовал легкую тошноту: 14 июля 1985 года – день, когда погиб его отец.

На улице было жарко. Плотный воздух не поднимался вверх, держался возле земли горячей массой. Гоша шел в ней по пояс, ему казалось, что своим телом он раздвигает неподатливое пространство. Да много чего ему казалось – оказавшись в месте, где его не должно быть, Мефодьев чувствовал себя очень странно.

Он даже не сразу догадался смотреть по сторонам, а ведь посмотреть явно было на что. Лишь пройдя целый квартал, Гоша очнулся и понял, сколько вокруг интересного. Город, каким он был почти сорок лет назад, казался новым и восхитительным.

Металлические вывески на домах, автомат с газировкой за 3 копейки и главное – никаких иномарок на улице. Женщины и мужчины, довольно нелепо одетые, в свою очередь глазели на Гошу. Его потрепанные джинсы и рубашка в клеточку в их глазах выглядели так же нелепо, как и костюмы из дешевой синтетики в жаркий день.

Так, минут за сорок Гоша дошел до Фрунзенской. Там, за станцией метро притаился «Петмол», где работал экспедитором его отец – так, во всяком случае, однажды обмолвилась мама.

За круглым желтым зданием станции шелестели деревья. Солнце потихоньку садилось, тени перемещались по кругу, большие железные ворота были открыты, и возле проходной уже расползался народ. Гоша побродил вокруг да около и присел на скамейку, поставив рядом своё желтое ведро. Зачем он его взял вообще? Надо было оставить в «Заслоне», хотя…

– Чё, Пах, по пиву?

– Не, это разбавленное говно сам пей.

– Когда проставляться будешь?

Гоша вздрогнул – голоса звенели прямо у него за спиной.

– Скоро. Вторую половину получу за июнь, и накроем поляну. Только это, по-пионерски, мне сейчас деньги для сына нужны.

– Ну эт само собой. А жениться-то когда?

– Никогда. На Лариске я не женюсь, пусть хоть камни с неба падают.

По Гошиной шее поползли мурашки. Он вскочил, сделав вид, что всматривается вдаль, осторожно повернулся и увидел молодого парня – лет 25 от силы. Небольшого роста, тонкий в талии, но плечистый, на голове копна волос. И лицо: подвижное, живое, отзывчивое на любую эмоцию. Короче, это был улучшенный и не забитый жизнью вариант Гоши.

Парень поднялся и подошел к стене, где стоял мотоцикл. «Ява» – подумал Гоша и завис. Мимо промчалась дородная женщина лет пятидесяти.

– Мефодьев! Мефодьев, стой!

Гоша вздрогнул и еле поборол желание ответить. А парень на мотоцикле поднял голову:

– Что такое, Элла Николавна?

– Ты на Петроградку?

– Туда.

– Подбрось. Муж скоро придёт, а дома шаром покати.

– Легко, – улыбнулся тот, другой Мефодьев, и кивнул ей на заднее сидение. Женщина завозилась, подбирая платье, а Мефодьев наклонился к приятелю и шепнул, сверкая глазами:

– Ты прикинь, у него пальчики… вот такусенькие! И ноготочки на них – самые настоящие.

Мотоцикл взревел и рванул с места, а Гоша задохнулся – то ли от поднятой пыли, то ли от непонятного спазма, скрутившего горло.

Как он шёл обратно, он плохо помнил. Летний город, полный суеты и пыли, был восхитителен – если смотреть на прошлое через аккуратное окно, оно всегда видится прекрасным. И только самая обычная жизнь способна лишить романтики даже золотистые летние вечера.

Так вот он какой, Павел Мефодьев. Живой, гибкий, улыбчивый – неудивительно, что мать так боролась, и так ненавидела его, навсегда потеряв. Совсем молодой – сам Гоша давно старше его физически, а морально был старше, кажется, всю жизнь.

Этот парень хотел жить, радовался рождению сына, готовился к новой жизни. Совсем другой человек, которого Гоша не знал, но которому он охотно пожал бы руку. А шалава, с которой он разбился – опаздывающая домой пятидесятилетняя бухгалтерша. Как несправедливо вышло: этот парень достоин жизни, но если даже не жизни, то хотя бы доброй памяти. А не бесконечных ядовитых мыслей, крутившихся в Гошиной голове из года в год.

Надо сюда вернуться. Гоша крутанул вертушку на проходной «Ленинца» – и пораньше, чтобы подойти к нему, прикурить, познакомиться. Побыть хоть немного рядом, сказать ему что-то хорошее, чтобы он улыбнулся, или еще лучше – не садился в этот вечер на мотоцикл.

Но в прошлом нельзя ничего менять. И сейчас Гоша понял, почему – уткнувшись лбом в гладкую стенку лифтовой кабины, он скрипел зубами, чувствуя, что не может, никак не может согласиться с железным, но жестоким правилом.

Прошлое нельзя менять.

И тут дверь отворилась, впуская в кабину не только дневной свет, но и зловещую черную тучу, буквально исходившую от генерал-полковника второго отдела КГБ, Киры Энгельсовны Зильберштейн.

Она уже знала, что Гоша нарушил порядок. Знала когда, где и как. Ее ярко-зеленые глаза метали молнии, от которых даже опытный разведчик обмочил бы штаны. Но Гоша был готов к выволочке. Он был готов хоть к пыткам, но только не к тому, что Кира Энгельсовна завопит на весь «Заслон»:

– ГДЕ ВЕДРО, ДЕБИЛ??!

Гоша похолодел. Весь пафос момента буквально за секунду превратился в позор. Отблески закатного счастья на Гошином лице стыдливо стекли вниз, будто не желали иметь ничего общего с таким безответственным субъектом.

Проклятое ведро! Почему он не оставил его в коридоре, когда прошмыгнул в лифт? Побоялся, что украдут. А теперь он стоит тут перед генерал-полковником и понимает, что расстрел – очень мягкое наказание для подобного дебила.

Наверное, он оставил его под скамейкой у «Петмола» и тупо про него забыл, засмотревшись на отца. Боже, какой придурок…

– Кира Энгельсовна, я разберусь.

Кто-то взял Гошу за локоть и оттащил в сторону. Это был Гена Панайотов, выглядевший немного странно:

– Слушай, ты правда там был?

– Где?

– В прошлом. – он смотрел на Гошу заискивающе, и это совершенно не билось с его обычным тоном. – Вот так взял и вышел?

– Я не хотел. В смысле, я не знал, что это запрещено. Блин, чувак, не делай мне нервы, без тебя хреново! Я там ведро забыл. Блииин, ну что я за дебил…

Панайотов улыбнулся вполне дружелюбно:

– Расслабься. Пойдем по кофейку бахнем.

Кофе у Панайотова был говенный, похожий на цикорий. которым потчевала Гошу его последняя девушка.

– Кофейный напиток «Ячменный»! Купил на озоне.

– Зачем? Что, нормальный кофе в магазинах кончился?

Гена сделал глоток и мечтательно зажмурился:

– Я как в детстве хочу. Чтобы тот самый вкус вспомнить. Знаешь, когда Союз развалился, я в школу ходил, но я многое помню. Спокойно тогда было, не то, что сейчас. Бабушка моя 43 года в типографии проработала – как пришла после техникума, так и вышла на пенсию. Вот это жизнь была! У бабушки двадцать восемь выговоров в трудовой было, но не уволил никто. Прикинь? Сейчас такое разве возможно?

Гоша был действительно расстроен:

– Двадцать восемь выговоров? Что, так плохо работала?

Он и сам был неважным работником, но панайотовская бабушка легко дала бы ему прикурить. Пожалуй, Скворцов прав – гнать таких надо, пока не натворили чего. Один дурак может тыщу умных погубить. Совсем как Гоша.