Kitabı oku: «Красная дуга», sayfa 3

Однажды я узнал, что люди разные. Разумеется, я это всегда знал, но не понимал. Однажды понял. Я думал – люди разные, потому что жизнь у всех разная. Потому что среда заела. Оказалось – это не так. Люди рождаются разными. Люди отличаются глазами. Они у них в разных местах. По внешнему виду у всех в одном месте – по обе стороны носа. По факту – где угодно. В темечке, на затылке, в ушах, в пальцах, в груди. Вот иду я, глаза у меня в темечке, смотрят глубоко в небо. И не вижу я никого вокруг, никого нет. А тот, который кроме просто глаз по обе стороны носа, других глаз никаких не имеет, смотрит бессмысленно и притягательно, как смотрит бездна, для которой понятия смысла не существует, а есть только желание поглощать на уровне инстинкта…

И, дуя мне в лицо,

Ликующий Мамот,

Мерцающий Палаццо

За душу продает.

Куда сознание заточено, там и глаза. И не видит ничего более человек. Если курицу обездвижить и заставить два часа смотреть на вертикальную ножку табуретки, затем отпустить – она не увидит горизонтальной перекладины, будет натыкаться на нее постоянно.

Я хотел поглощать знания. Он не дал. Нет у меня знаний. Потому что нельзя поглощать. Порочный подход. Синтез не поглощает. Синтез, как известно, объединяет. Двое – одно. Не одно в другом.

Вокруг стен Колизиума построили винтовую лестницу, ведущую на крышу. На крыше, вплотную к аисту, полукруглый помост, примыкающий к Красной Дуге. Ежегодно, в годовщину Красной Дуги, Благодатели поднимаются на крышу, выстраиваются на помосте полукругом. В руках держат особые липовые жезлы. Их четверо. Одеты в наглухо застегнутые кители золотого цвета с красным стоячим воротником, узкие прямые брюки и туфли из мягкой, немнущейся кожи с острым носом на тонкой подошве, оба того же цвета. Благодатели поднесли жезлы к Красной Дуге, одновременно касаясь ее. И Колизиум загорелся. И явился призрак Капуши, обнимающего стены. Благодатели одновременно громко произнесли: ЖИВОЙ ОГОНЬ! И огонь поднялся вверх, и вошел в аиста. Красная Дуга накалилась до такой степени, что воздух вокруг нее серебристо-голубым свечением наполнился. И пал народ на колени, и вопил исступленно: ЖИВОЙ ОГОНЬ! В Сахарном старик содрогался в конвульсиях и вопил: МАТОЙА! МАТОЙА! Не дай им найти! Не дай им найти! Воззвал он духу предка, много веков как умершего, но крепко прикованного к Земле за колдовство богопротивное.

Благодатели отправили Сумина далеко на север. Как они говорили, там находится Ленивая Земля. Задача Сумина добыть каменного дятла. Ленивая Земля представляет собой небольшую глубокую долину, окруженную горами. На склонах гор повсюду бьют гейзеры, большие и маленькие. Над долиной всегда висит толстая облачная шапка. В облаках от перепада температур образовался тонкий слой ледяной крошки. Сквозь эту крошку и льется призматический свет. Как внутри мыльного пузыря находишься. Воздух переливается золотым, зеленым, изумрудным, рубиновым. В двух шагах неожиданно вспыхнет радужная молния. И тишина. Тонкие стебли растений без листьев завершаются светящимся шаром. Оболочка шара лопается, десятки разноцветных мелких шариков сыпятся на землю, катятся во все стороны, словно тараканы от включенного света. Воздух зернист, как фотопленка 500 единиц. Пространство распадается на тысячи крохотных шариков. Все это колышется медленно, как поднявшееся, но еще не дозревшее тесто. По земле разбросаны “живые лампочки” (жилы), местные организмы. Почва рыхлая, очень теплая и потрескивает. Каменный дятел оказался невзрачной зеленоватой птицей, добывающей себе пищу из мшистых, в трещинах, камней, в изобилии разбросанных по долине. Этот дятел с легкостью крошит камни и добывает червячков, личинки, насекомых, что там еще можно добыть из мшистого камня. Сумин привез в город каменного дятла, надев на него клобук, чтобы дятел не ослеп от яркого света. Прихватил также небольшой замшелый камень, как образец питания. Встретил Сумин в Ленивой Земле птичку серую, маловыразительную, с шелковистыми перьями, но примечательную одним талантом. Когда она поет, издает гортанный звук, похожий на органный, насыщая столь чудными звуками пространство, симфонию творя. Как в глубине воды, цветной и гулкий и как большой тяжелый камень, катящийся по медной глади, он порождает медный гул, неотвратимо нарастая, который в бездну исчезая, звенящей медной тишины из тьмы рождает первый отклик, настолько тонкий, что не слышен, не осязаем, но только зрением слепым обозначаем, как легкий бриз пустыни миража. Сумин окрестил птичку Лия. Бесшумно и медленно планируют красные птицы с овчарку размером, с размашистыми перепончатыми крыльями, напоминая дракона с острыми, как лезвия, зубами, легко расщепляющими кости мелких животных, в изобилии петляющих в рыхлой почве Ленивой Земли. Огонь дракон не изрыгает, но когда выпускает газы, они загораются огненным факелом, как сопутствующий газ вырывается из трубы химического комбината. Есть там сказочная вода. Можно опустить руку в воду и вынуть ожерелье бусин различного размера, только сейчас созданное. Бросишь бусины в костер, вспыхивают ярким белым пламенем, и вытекают чистою слезой. Глаза воды к истоку возвратились. Вода, как женщина нас очищает. Но мы должны платить. Плати безумьем, если ты не чист. Но, если вдруг захочешь ты, то, чего нет, получишь противоположность. И станешь женщиной в мужском обличье. Но разве может жить бесплодный ангел. Бесплодный ангел – младенец с червленым мечом. Аборигены – узкоголовые карлики с длинными ногтями, для выкапывания кореньев из почвы. Питаются также мошкарой, которую ловят, выстреливая длинный язык. Общаются свистом, украшая его искусными руладами, перекликаясь с птичкой Лия.

Гениальному анониму пришло в голову нагнетать в толиеву печь зараженный воздух. Огромные давление и температура убивали вирус, и их трупики покрывали стены печи тончайшим слоем серой слизи. Неизвестный гений пошел дальше. Он соскреб слизь, обратил в аэрозоль, распылил, и получил поразительный результат. Трупики сородичей оказались смертельны для вируса золотой лихорадки. Все поверхности в комнате, где проводился опыт, покрылись серым налетом. Средство от болезни найдено! Слизь распыляли из водометных машин, охватывая значительную территорию. На солнце шляпы сгорали, опадая вулканическим пеплом. И запах. Запах серы. Очень резкий, раздражающий донельзя. Будто в вентиляции протухли яйца. Все носили респираторы. Быть может, кроме тех, кто запахи не чувствовал. Пробовали распылять ночью. Эффективность аэрозоля в ночное время оказалась значительно ниже. К тому же шляпы не сгорали, сияли багровым, становились малоподвижными сомнамбулами, но не погибали. В итоге справились. Вирус был нейтрализован. Обрызгали и сублиматов. И сублиматы ожили. В срок от восьми до семнадцати месяцев восстановились полностью. Остались ожоги в различных частях тела, где присосались паразиты. Пепел собирался в шары (остался в них примитивный магнетизм), как перекати-поле шар утюжил улицы и мостовые по всему городу, собирая пыль, мелкий сор, комья земли, покрывался коркой, в завершение лопался, как гриб дождевик. Пых, и нет ничего.

Вылеченные от золотой лихорадки, находились в измененном состоянии сознания. Они стали лимонниками. Говорили, что их видели выходящими из коричневого леса. Превращенные в фанатиков, излеченные создали секту строжайшей секретности, железной дисциплины. Никакая информация не могла выйти за пределы секты. Чтобы избавиться от поветрия, (они не верили, что болезнь побеждена), придумали они ритуал. Ритуал совершали в коричневом лесу. Люди не любили ходить в коричневый лес. Странный был лес. Там жили обезумевшие от Кипящего Пара. Ожог придал их коже коричневый цвет, неотличимый от коры деревьев в коричневом лесу. Можно было пройти в метре от дерева и не заметить коричневого, прильнувшего к стволу. Коричневые любили крикнуть из ветвей: Жираф большой! – В коричневом лесу действительно встречались деревья, похожие на шею жирафа, желтые с коричневыми пятнами, или наоборот. И были они на полствола выше и в два раза толще обычных сосен. Для ритуала выбирали чистое место – опушка, поляна, лужайка. Должна недалеко быть хоть одна шея жирафа. Колдуны образовывали круг, ходили вокруг бочки с водой, кидали в нее карбид. Карбид закипал, они громко произносили заклинание: “Золотой дьявол изыди вовеки.” Обязательно в полнолуние. Возникало легкое лимонное свечение над бочкой, строго вертикально. Свечение было круговым (столб диаметром равным диаметру бочки), и где-то высоко в небе создавало иллюзию желтой луны, как фонарик, направленный в небо, оставляет на нем пятно. Свечение насыщалось до ярко-лимонного, густого, почти осязаемого, цвета. Фанатики думали дух желтой луны, волшебным образом явившийся в небе, насыщает его. Думали он их покровитель. Они читали заклинание 44 раза. Происходило чудесное: столб стремительно сокращался, одновременно «толстея», желтая луна исчезала, круг целиком захватывал заклинателей, тела фанатиков поглощали лимонное свечение. Тела вырастали до двух метров, и в плечах шире делались. И кожа лимонного цвета. Вокруг алтаря лимонников появились мерцающие пни. Запрыгнет на пенек заяц, светом привлеченный, и исчезнет. Откроется в пне поляна верхняя и засосет внутрь целиком. Насытившись, пень начинает тихо, утробно урчать, будто переваривает пищу, мерцает весело и посвистывает словно маленький органчик.

Лимонники жили отдельной общиной. Носили холщовые косоворотки бледно-желтого цвета. В перекрестье нательного креста добавили желтый круг – символ желтой луны. Они были изгои – от них исходил резкий, неприятный запах. Поселились в коричневом лесу. В том месте, где они совершали свои ритуалы вокруг бочки, по границе лимонного свечения, вырос громкий мох. Если на мох наступить, раздавался звук, похожий на органный. В разных местах разный звук, разные ноты из разных октав. Лимонники считали громкий мох добрым знаком духа желтой луны. Птицы-оборотни в ветвях пели тоскливые песни о былом человеческом облике. Коричневые быстрыми тенями мелькали вокруг, заламывая руки, с мольбой во взгляде обращали взоры к желтой луне, будто припоминая что-то. Деревья скрипели, издавая звуки плачущей скрипки.

Рубежный зачерпнул несколько грамм перламутровой воды. Перламутровая вода обладает высокой иммерсионной смачивостью, с ней надо обращаться осторожно, иначе она покроет тонкой пленкой все тело. Нужно брать ее особой ложкой, сделанной из перламутра. И хранить ее возможно только в перламутровых емкостях. Перламутровая вода есть пот, кожные выделения, некоторых видов моллюсков. Его надо успеть собрать, пока не отложился на стенках раковины и не застыл твердой, блестящей и гладкой коркой. Таким образом моллюски укрепляют свой дом. Моллюсков вынимают из раковины, и помещают в особую искусственную раковину, по свойствам идентичную естественной. Когда пот моллюска откладывается на стенке раковины, его откачивают капиллярные насосы. Особенность этой воды в том, что она придает мысли блистательность и уверенность в себе. Громадная редкость эта вода. Он осторожно положил перламутровую ложку в рот, слизнул перламутровую воду, проглотил. Вместо прилива энергии Рубежного клонило в сон.

Семен подошел к обычной на вид пластиковой двери белого цвета без признаков замка и дверной ручки, прижал к ней ладонь в центре – дверь растворилась, он вошел в квартиру.

– Никак не могу привыкнуть к этим проклятым эмам, будь они неладны, – подумал Семен. – Дверь моя, это тоже эмы – дверные. Тут все эмы, даже куртка моя. Семен снял куртку серого цвета на молнии, с рукавами регланами черного цвета и широким отложным воротником и отпустил ее. В тот же миг эмы подхватили ее, отлетели к платяному шкафу, слегка встряхнули и аккуратно повесили на плечики. Затем встал в два светящихся пустых следа на полу соксами «голова крокодила». Соксы из непромокаемой ткани с утолщенной подошвой по очереди сползли со ступней через пятку, приятно поглаживая и щекоча кожу ступни, аккуратно, по очереди, легли в следы, где только что были ноги Семена. Головы покосились одна на другую, звякнули шпорами, открыли пасти и замерли, слабо мерцая зеленоватым.

– Вот зачем на этих эпиботах хвостшпоры? Что за нелепая мода, – раздраженно подумал Семен.

Семен подошел к окну. Внизу, поглощенная снежным шаром, словно гигант разлил в том месте глицерин и снежные хлопья медленно опускаются в глицериновой взвеси, слегка покачиваясь, как осенний, желтый кленовый лист, сорвавшийся с ветки, церковь. Переливаясь, как мыльный пузырь, церковь наводила на мысль о нереальности существования, словно во сне мир меняется по прихоти сознания, пугает непредсказуемостью, и только церковь стоит незыблемо и вечно. И колокол, звон которого заполняет каждую клеточку, каждую пору пространства, который все наполняет собой. Пространство набухает, как воздушный шар, расширяется, оно не может сдерживать этот напор, оно сейчас лопнет и торжественный, неповторимый гул заполнит ушные раковины, многократно отражаясь от их стенок, творя неповторимое звучание. Семен был красив пугающей, подавляющей красотой. Какой-то слишком красивый. Полубог. Черные, бездонные глаза, цвета вороного крыла длинные, прямые, черные глянцевые волосы, густые, короткие ресницы, прямой, небольшой нос с красиво очерченной ямочкой под ним, губы лодочкой, не выдающийся, аккуратно очерченный, круглый подбородок. Эмы создали иллюзию тихого уголка дикой природы. Сегодня они изобразили небольшой, уютный водопад. Водопад медленно струился ровным слоем по гладкому камню почти без звука. Он был похож на лист древнего фотоглянцевателя. Струился легкий парок, похожий на тот, который можно было видеть, при глянцевании фотографий в древние времена. У подножия угадывались небольшой столик и диванчик, полупрозрачные, точнее мимикрирующие под природу, придуманную эмами.

Семен лег на диван, поверхность подхватила тело, мягко удерживая каждую его точку, создавая ощущение невесомости, будто нет никакой опоры и тело висит в пространстве. Семен вызвал Эмулянта, отразив мысленным взором образ молоденькой девушки. Вчера он вызвал благообразного старика, для мудрой беседы.

– Что желает Семен Альдегертович? – спросила девушка, слегка склонив голову. Волосы ее были тонкими, почти прозрачными, неотличимыми от дымки водопада за спиной. Она сидела вполоборота, что только сильнее подчеркивало ее идеальную фигуру.

– Мора, тошно мне! – пробубнил Семен, срывающимся голосом. – Кто я?

– Я – это ты. Ты – это я. – ответила Мора мягким, приятным голосом.

– Ты каждый раз другая.

– Это тоже мы.

– Почему ты Мора?

– В мире, откуда мы у каждого есть истинное имя. Мора – имя не истинное. Истинное имя нельзя произносить. Мора для удобства.

– Кто я истинный?

– Ты истинный – все лучшее, что есть в нас.

– Почему Мора?

– В баснословно далекие времена, был город с похожим названием. Там мы впервые появились.

– Кто мы?

– Эмы. Мы посредники.

– Можно увидеть город?

– Можно. Через водопад.

– Покажи.

– Не могу. Запрещено

– Откуда знаешь про город?

– Мы помним. Мы храним воспоминание обо всем, что происходило.

– Откуда вы взялись?! – нервно дыша, спросил Семен.

– Ты не поверишь. Из головы сумасшедшего. Так гласит легенда.

– Как его звали?

– Не могу сказать. Мы храним воспоминание. Но не выдаем всего.

Из днневника Сумина.

Талант нереализованный, дикий – игольное ушко. Талант реализованный – степь широкая. Степь раздольная. Монотонная. Однозвучная. Только у самого игольного ушка вековая дремучая чаща, первозданный дикий мир. Может, не стоит удаляться от ушка, от своей внутренней точки, непостижимой тайны, любопытства ли ради, удобства, или фанфар. Прилечь, слушать стоны вековых кряжей – не мышиный писк степи. Степи, талантом порожденной. Степи, уничтожившей чащу. Талант, который себя самим собою кормит. Талант талант снедает.

Семен проглотил шарик тяжелого изотопа кислорода. Он очутился в вязком, студенистом “воздухе”. По нему можно было шагать вверх. Медленно поднимая ногу, затем, резко опустить, получить под ногой ступень. Воздух сгущался, пружинил. Если в воздух сунуть кулаком, оставалось темно-серое пятно, как от синяка. Дышалось свободно и легко. В легкие воздух поступал без сопротивления. Слова в этом воздухе можно было видеть, как вибрации, колыхания. Вибрации не смешивались. Слова плавали свободно, отталкиваясь одно от другого. Если поглотить вибрацию, можно получить галлюциногенный шок. Слово нельзя поглощать в сыром виде, слово нужно готовить, чтобы не было разговения мозга. Разговение мозга похоже на опьянение. Делать паштеты из этих мозгов. Чтобы приготовить слово, его нужно высушить, поместив в ящик, положить на самую дальнюю полку, чтобы не осталось привнесенного, только чистое слово. Когда слово подсохнет, станет холодным. Станет таким холодным, что будет обжигать руку при прикосновении. Слово надо приложить к словоприемнику. Ко лбу надо приложить. На лбу слово пропитается теплом уже родным, собственным. Пропитается и впитается непосредственно в мозг. Звучит музыка. Будто натянутая предельно струна колеблется от прикосновения неведомого музыканта, томно музицирующего после вкусного обеда, умиротворенного и счастливого, такой тонкий, едва различимый, звук. Вдруг струна лопается, уши сотрясает волна теплого воздуха. Обвяжет горло жгутом колеблемого воздуха, как загнанный заяц метается в ушах, ищет выход. Ощущается не только звук, но и колебания воздуха, почти зримо.

И тут Семен увидел.

– Тут две ошибки, – слегка удивившись, подумал Семен.

А в темноте светилось – СУМИН. Когда Семен его только заметил, это было просто слово. Плыло себе без руля и без ветрил. Но едва заметило Семена, словно взъерошилось, будто испугалось чего. Буква С оказалась удавом с маленькой головой. Голова эта подперла себя хвостом и застыла, сделав мечтательное выражение. Видимо, попугаев считала. Хвостик У принялся вилять, убыстряя махи, настолько стремительно, что превратился сначала в серый туман, затем и вовсе исчез с глаз. Мрачная М свесила вулканические вершины, словно два уставших, грустных клоуна присели, повесив головы на ели. Зато И копытом задним в нетерпении извечном била и ржала и-и-и-и… И только Н, как онемело, стояло, не шевелясь. Похоже, слово не ожидало ничего подобного здесь увидеть и от неожиданности допустило такое кривляние. Но был в этом живослове кое-кто еще. Из тени вышел бледный, с кожей цвета мелованной бумаги, старик. Глаза цвета перламутра и большие зрачки полные внутреннего белого огня. Кроме этого, у старика была широкая, длинная, необычайно густая, толстая, седая борода по пояс в дырах. Она была совершенно как сетка. В ячейках жили птицы. Выглядывали, осматривались. Не видя ничего интересного, прятались обратно. Старик нежно поглаживал свое большое гнездо.

– Я Всеволод, – сказал старик. Можно просто Сева. А эти несчастные птицы заколдованы.

– Скажите, а где я? – прошептал Семен.

– Это метаслов. Локация истины, так сказать, – усмехнулся дед. – Здесь хранится все, что когда-то было и все, что когда-нибудь будет.

– Истина в том, что я хочу есть. Я Семен, а не пророк.

– Скажи, Семен, чем ты занимаешься там, в мире?

– Я призматик.

– И что это, призматик?

– Я выращиваю призмы. Призмы творят действительность по заложенной в них программе. Творят не сами призмы – эмы, которые в них живут. Но я только инженер. Откуда в призмах берутся эмы я не знаю. Все считают, что они самозарождаются в призмах. Такая форма жизни. У них есть иерархия, четкое разделение обязанностей. Есть эмы-домоседы, обязанность которых обеспечить порядок и комфортное проживание хозяина. Есть эмы-хранители. Эти собирают всю информацию о происходящем, хранят в памяти. Но даже они полного доступа к информации не имеют. Город, в котором я живу, занимается выращиванием призм. Больше ничем. Это потому, что изготовить призмы, чтобы они работали, можно только здесь, в моем городе. Здесь аномальная зона. По легенде в древние времена по небу что-то разлилось и оно приобрело оранжевый цвет. Впервые, случайным образом, призму получил Самин. Он нашел первичный шар и, случайно, уронил его в жидкий кислород. Шар встрепенулся, ну, совершенно, как живой, от него отпочковались две призмы синяя и розовая. Сперва призмы начали нарастать, увеличиваться в размерах, не меняя формы. В один момент призмы сблизились, из них выросли отростки, которые соединились. В месте соприкосновения, образовалось утолщение, которое увеличивалось, и, в итоге, образовало маленькую призму, синюю или розовую. Пуповина разорвалась – у первых призм родился ребенок. Сейчас, чтобы получить ребенка призмы, нужно две взрослые призмы поместить в жидкий кислород и как только пуповина порвется, вынуть. По прошествии семи дней вынуть, уже взрослую, новорожденную призму. Призмы – коллективный разум. Они потеют и порождают эмов. Кстати, существуют и злобные эмы, но их научились нейтрализовывать черными призмами. Так, что призмы – это как бы живые генераторы. У них есть жизненный цикл. Со временем, они тускнеют и, если можно так сказать, страдают скудоумием. Творят мрачные каменные пустыни с низким небом, огромным и холодным красным солнцем, почти не дающим света и тепла. Птиц с маленьким тельцем и громадными черными крыльями, распластанными на скалах для генерации энергии, как солнечные батареи. На крыльях паразитируют крохотные организмы серого цвета, поглощая тепло, накапливаемое в крыльях, для жизни. Продукты жизнедеятельности этих организмов действуют на птиц, как слабый алкоголь, доставляя им единственно возможное удовольствие в этом мрачном мире. Долина усыпана крохотными слабыми серыми огоньками чахлых цветов с черными листьями, между которыми бродят одноглазые избранные, и поедают серые огоньки, и возносятся в черное небо, и падают серой горошиной, из которой вырастает черный цветок с черным куполом, и лопается черный купол, поднимается из него бесплотное облако и обращается в избранного, и плачет цветок, и появляются на нем серые огоньки. Повсюду стоят, слепящие пурпурным светом, гильотины, к которым уныло бредут обреченные, обнаженные люди-альбиносы, и ножи бесшумно падают и отрезают голову, когда кладет ее на плаху очередная жертва. Из капота броневика являются две костлявые руки с длинными пальцами, разрывают в клочья обезглавленные тела, засовывают в пасть-капот. Мотор заводится, броневик сотрясается. Огненно-рыжие кошки громадного размера подскакивают к броневику и писают на него кипящей лавой. Из люка броневика вылезает возрожденная жертва и идет на плаху. Лава просачивается в почву, питает черные цветы. Омытый лавой броневик мощно трубит и поджидает жертву. Высоко в небе барражируют дуланы. Стремительно пикируют вниз, вырывают когтями кусок плоти у альбиносов, взмывают ввысь и поедают на скалах. Умирающий мир, хотя и не без мрачной красоты. Из этих призм, когда они окончательно гаснут, делают тюрьмы для злобных эмов, черные призмы. Черные призмы хранят в свинцовых саркофагах. Находиться рядом с ними непереносимо. Они оказывают сильнейшее давление на психику. Это сама смерть. И магнетичны очень. Мозг не способен противиться этой черной немочи. Человек сует голову в микроволновую печь и включает ее на полную мощность. Как знать, может за мгновение до того, как голова распылится на атомы, он познает сингулярность. Считается, что в древности эмы поставили нестерпимо ярко сверкающие вышки по периметру города. Эти вышки создают поле неизвестной природы. Никто не может выйти из города. При приближении к полю растет сопротивление пространства в геометрической прогрессии. Даже поднять руку невозможно, настолько она тяжела. Покажи мне город.