Kitabı oku: «Костя в школе. Класс 9-й», sayfa 5
Сепарация
Моя мама тревожится из-за своей гипертревожности – в частности, переживает о том, что она передастся и мне. Приходится её успокаивать, что в этом плане я целиком и полностью в папу – у обоих тревожность отсутствует. А ещё мама подозревает у себя гиперопеку в отношении меня и боится пропустить тот момент, когда мне пора сепарироваться, то есть уйти в свободное плаванье. Но первое время предлагаемые мамой начатки сепарации приобретали совершенно нежелательные формы: самому приготовить яичницу, самому выбрать себе кроссовки и самый экстремальный вариант – подрабатывать курьером. Но на этих новогодних каникулах мама резко превзошла себя, предложив мне съездить на дачу со своей компанией. С ночёвкой. Папа не мог поверить в то, что услышал.
– Не рановато? – нахмурился он.
– Костя – ответственный товарищ, я ему доверяю, – заявила мама безо всякой уверенности в голосе.
– Ты сколько раз в жизни печку топил? – недовольным голосом спросил меня папа.
– Какая разница?
– А если напьются и дом спалят? – обратился он к маме.
– Мы не пьём, – заявил я.
– Я маме тоже так говорил, – ответил папа.
– Мы не пьём, – повторил я.
– Ты пил в девятом классе? – уточнила мама у папы.
– Представь себе, – ответил папа, – я не помню, в каком классе пил.
– Представляю.
– В общем, спалённая дача будет на твоей совести, – сказал маме жестокий папа и покинул кухню.
Мама, конечно, была напугана, но не отступила. И в течение последующих двух дней я выслушал пять лекций о профилактике отравления угарным газом. Не успокоившись на этом, мама составила мне целую памятку из двадцати трёх пунктов, включая указания, куда положить ключи после входа в дом, сколько литров воды купить, что проверить перед тем, как лечь спать, и перед тем, как уехать. Что ни говори, сепарация для мамы шла туго. Когда я был уже в дверях, она велела мне взять с собой на прогулку складной ножик на случай столкновения с бездомными собаками.
Когда мы шестеро расселись в полупустом натопленном вагоне электрички, меня неожиданно охватило тревожное предчувствие. «Это, наверное, мамина тревога передаётся на расстоянии», – успокоил я себя.
Никита с трудом закинул на полку огромный тяжеленный рюкзак.
– Что там у тебя – кирпичи? – пошутил я.
– Сюрприз, – многозначительно сообщил Никита, а я почему-то напрягся.
Для самоуспокоения я продемонстрировал мамин список.
– У тебя мама – контрол-фрик, – высказался Матвей.
– Чего? – спросил я угрожающе.
– Ну, любит, чтоб всё было под контролем, – объяснил он.
– Да, у неё всё под контролем, – подтвердил я, – но трудно сказать, любит ли она это. Она регулярно пытается перепоручить что-то нам с папой, но этот номер редко проходит.
Я заметил, что Маруся собрала заборчик между бровей, и спохватился.
– Редко проходит не из-за нас, – уточнил я. – Мы-то готовы, а мама срывается и возвращает всё под собственный контроль.
– А вы и рады, – закончила за меня Вергилия.
– Ну, в общем, не возражаем, – честно согласился я. – Так, мы сели на нужную электричку и, скорее всего, выйдем на нужной станции, так что пункты 1 и 2 вычёркиваем.
Далее следовали ц/у по открыванию калитки, дома, включению электричества и растопке печи. Между ними затесались крупными буквами:
НЕ ПИТЬ
НЕ КУРИТЬ
НЕ ОСТАВЛЯТЬ НА НОЧЬ ГОРЯЩИЕ УГЛИ
Доехали весело, вышли будто в другом мире – идеально-белом, пустынном, безмолвном. Свернув с основной дороги, попали на нехоженую тропу со снегом почти до колена. Я, как первопроходец, прокладывал путь. К счастью, мама настояла на высоких сапогах, тогда как я хотел ехать в новых крутых ботинках.
Калитку я открыть не смог, перелез через забор и отворил ворота. На участке снег оказался ещё глубже – крыльцо было завалено до верхней ступеньки. К счастью, дверь в дом оказалась сговорчивей калитки, и мы попали в промёрзший дом, где неприятно пахло сыростью. Я направился прямиком к печке и растопил довольно ловко: напихал побольше берёзовой коры, хвороста, а потом уже дровишки. Отыграл пару очков, потерянных откровениями о контроле. Вот печка, как минимум, под контролем. В листок я, естественно, заглядывать дальше не собирался, так как с питанием девочки и без списка справились бы.
Они тут же поставили на печку чайник с водой, и мы вскоре согрелись за горячим чаем с печеньем, приготовленным Мариной Ивановной. Было вкусно и уютно, я расслабился. И тут Никита вытащил из своего рюкзака большую коробку.
– Это ещё что? – Я присмотрелся к ней.
– Фейерверк, – гордо сообщил Никита. – Колян подарил.
И тут же расстроился, не заметив нашего энтузиазма.
– Крутой фейерверк, красивый, – добавил он. – Скоро ведь стемнеет, вот и запустим.
– Ну, почему бы и нет, – решил поддержать я друга. – Ты умеешь?
– А чего тут уметь? Поджечь фитиль и любоваться.
– Не время сейчас для фейерверков, – заметила Маруся. – Зачем людей пугать?
– В такой мороз тут нет никого, зимние дачи далеко, – сказал я. Меня больше беспокоила перспектива устроить пожар, но раз кругом снег, то риск невелик. – Пойдём к реке и там запустим.
– Мы будем до темноты гулять? – робко поинтересовалась Маруся.
– А как ещё? – расхрабрился я. – В пять уже темно.
Закрыв поддувало, мы в пятом часу тронулись в путь. Выходя, я заметил на серванте свой перочинный ножик, которым я одно лето пытался вырезать по дереву. Ножик был качественный, острый – мама никогда не скупилась на мои увлечения, тем более такие созидательные. Проскользнуло опасение, как бы он не стал тем самым ружьём, которое обязательно должно выстрелить, но я всё-таки сунул его в карман.
Мы направились через участки в сторону речки. Дачи и правда в основном пустовали. Лишь за парой заборов при нашем приближении лениво залаяли собаки.
Я повёл друзей длинной дорогой через поля. Идеально ровные белые ковры тускло сверкали на заходящем солнце. Мы брели молча, как завороженные глядя на статичный чёрно-белый пейзаж. Его оживлял лишь уютный дымок, зависший над трубами новых домов за полями. Мне было неспокойно из-за фейерверка, а сумерки и безлюдность только усиливали тревогу. «Что за ерунда, – злился я, – а вдруг мне и правда передалась мамина гипертревожность, просто проявилась только сейчас?» «Да нет у меня никакой гипертревожности, – успокаивал я сам себя, – а лёгкое волнение объяснимо – всё-таки впервые оказался на даче один без взрослых, и ответственность за всю компанию маленько давит. Не зря же мама говорила, что я ответственный».
Мы вышли к обрыву над рекой уже в темноте. Обрыв высокий и крутой, я предложил Никитке спуститься вдвоём и запустить фейерверк на берегу, откуда он точно не долетит до дачных участков. А у остальных получится прекрасный вид с высоты.
Все согласились. Маруся к тому моменту уже успела изучить инструкцию, велела нам воткнуть фейерверк строго вертикально и после поджога сразу отойти на безопасное расстояние.
Мы с Никиткой кое-как спустились, прошли ещё метров тридцать до берега и осторожно извлекли из коробки громоздкую штукину с шестнадцатью ракетами. Установили. Дрожащей рукой я достал зажигалку и героически поджёг фитиль. После чего мы отошли на три метра, и я включил камеру на телефоне. В этот момент что-то щёлкнуло, и штукина слегка наклонилась в нашу сторону. Мы с Никиткой переглянулись и побежали. За спиной раздавались жуткие взрывы, а мы неслись по глубокому снегу. Когда остановились, фейерверк уже отстрелялся. Мы с Никиткой от смеха свалились в снег. В какой-то момент я поднял взгляд и тут же перестал смеяться: количество фигур над обрывом явно увеличилось, мне мигом поплохело.
– Никитос, там кто-то есть, давай скорей.
И мы снова побежали изо всех сил. Рядом с нашими стояли трое парней лет восемнадцати. Судя по специфическим интонациям, навеселе. Марусино лицо мне показалось испуганным, и я направился прямиком к ним.
– О, это вы запустили? – очень благодушно встретили нас эти трое. – Классно. У вас больше нет?
– Нет, – ответил я сурово.
Я разглядел их: одеты вроде прилично, на отморозков не похожи, но им явно скучно, а ещё они покрупнее-покрепче, один так вообще громадный. Другой, чернявый, в косухе и без шапки, примерно нашего роста, но неприятнее – глаза так и бегают, явно зуд к кому-нибудь пристать и поиздеваться. Третьему, в смешной шапке-ушанке, наоборот, недостаёт энтузиазма – он лениво зевает и даже как будто смущается.
– Жаль, – сказал второй. – А вы далеко живёте?
– Далеко, – ответил я. – В Москве.
– Смотрите, он по ходу крутой, – обратился тот к своим друзьям, и они заржали по-идиотски. – Ещё и москвич. А мы здешние, родниковские, – сообщил он. – Пригласите нас в гости. Пожалуйста. Мы хорошие.
– В другой раз, – сказал я, и мы двинулись в обратный путь. Как и следовало ожидать, троица поплелась за нами, громко и натужно смеясь.
Я судорожно соображал, что делать. Не приводить же их домой. Бежать? Идеально – в разные стороны. Но это смешно, и все заблудятся. Водить их кругами, пока не устанут? Но идти с ними в безлюдные поля как-то стрёмно, рядом с дачами всё-таки спокойней. Нет, всё не то. Надо немного припугнуть – отстанут. Мы уже подходили к нашему СНТ.
– Матвей, помнишь дорогу? – спросил я. – Мы вон оттуда выходили.
– Да, – ответил он.
– Иди с девочками домой, а мы их задержим на повороте. – И я отдал ему ключи от дома. Матвей колебался, но недолго.
А мы с Никиткой притормозили.
– Ты что, собрался драться? – поинтересовался на всякий случай Никита.
– Нет, если план А не сработает, бежим вон туда. – И я указал на лесок в противоположной стороне от моего участка. – Они не побегут.
Я снял варежки и сунул руки в карманы. Ножик обжёг холодом мою вспотевшую ладонь. Наши потенциальные гости наконец дошли и остановились.
– Разрешите пройти, – попросил здоровяк со смехом.
– Не разрешаю, – сказал я.
– Нарываешься, что ли? – спросил чернявый.
– Это вы нарываетесь, – сказал Никита. – Отстаньте и идите своей дорогой.
Те переглянулись. Здоровяк и ленивый растерялись, не зная, что делать, а чернявый, похоже, был не прочь подраться, с такими-то друзьями за спиной. И тогда я вытащил нож. За целое лето занятий я с ним сроднился и держал в руке очень уверенно.
– Идите, – повторил я внушительно.
Здоровяк сразу перестал улыбаться и сделал шаг назад.
– Да идём уже, чего так нервничать-то? – сказал он.
Ленивый тоже поспешил ретироваться, и чернявый нехотя последовал их примеру. Они уже отошли, когда он обернулся и крикнул:
– Мы к вам ещё заглянем! И тоже не с пустыми руками.
Мы с Никитой выдохнули и потопали домой, нам навстречу бежали девочки с Матвеем.
– Что это вы задумали? – возмущалась Вергилия. – А ты? – напустилась она на Матвея. – Ты почему их оставил?
Матвей смущённо молчал.
– Успокойся, Вергилия, – попросил я всё тем же внушительным голосом. И тут все увидели мой нож (скажу честно – специально не убрал его сразу).
– Ты что? – Маруся не могла поверить своим глазам. – С ума сошёл?
– Идём домой, – сказал я и закрыл ножик. – И хватит истерить.
– Им, видимо, мальчики понравились, – пошутил Никита, – а ты их разогнал.
Никто не посмеялся, и мы молча вернулись домой. Открыв дом, я позвал Никиту выйти. Девочки опять напряглись, но я сказал, что мы за дровами. На самом деле, я хотел протоптать следы с дороги к другим участкам.
– Да брось, – отмахнулся Никита. – Думаешь, они правда вернутся? Делать им больше нечего?
– Именно – нечего.
– Ну закроем дверь и всё. Проникнут на участок – полицию вызовем.
Я согласился. К тому же протаптывать ложные следы бесполезно, потому что свет в окнах и дымок из трубы всё равно будут только у нас.
Когда мы вернулись с дровами, девочки уже начали сооружать бургеры, а Матвей снова растопил печку. Я незаметно для всех запер дверь изнутри, но намного спокойней мне не стало. «Сейчас они нас вычислят, а когда уедем, подожгут дачу». Я скинул куртку и плюхнулся на диван у печки. Посмотрел на бургеры, но, к собственному удивлению, не почувствовал голода. Достал из рюкзака мамин список – там не было ровным счётом ничего на случай встречи пьяных бездельников. Как я мечтал в этот момент вернуться домой. Туда, где не надо ничего контролировать и где единственная ответственность – оценки в ЭЖД да результативный пенальти. А не целая компания с домом в придачу.
Мама рассказывала, что, когда она была маленькой, дом частенько взламывали воры и на этот случай дедушка оставлял на столе бутылку водки, и тогда в благодарность они ничего не разносили и не гадили. Может, повесить извинительное письмо на ворота? И пачку сигарет в пакетике приложить? Нет, глупость. Лучше переставить табличку «объект под охраной» с соседнего участка. Нет, ничего не подходило. Я злился: вся поездка из-за них насмарку.
Девочки постарались сделать вкусные бутерброды, Никита с Матвеем их вовсю нахваливали, а мне кусок в рот не лез.
– И чего мы выпивку не взяли? – подумал я вслух.
– Я взял, – скромно сообщил Никита и вытащил из рюкзака полулитровую бутылку. – «Вермут». Коля сказал, с этого можно начать.
«Приехали», – усмехнулся я про себя.
– Для тех, у кого нет опыта, – продолжил злостный нарушитель, – можно разбавить апельсиновым соком.
Пакет сока прилагался.
– Я не буду, – категорично заявила Маруся.
– А я попробую, – сказал я – мне почему-то захотелось её позлить.
Танька сомневалась, Вергилия с Матвеем отказались.
– Зря вы, – сказала Вергилия, – потом без него всё будет казаться пресным.
Я не внял и глотнул вермута без сока – он и так оказался очень сладким.
– То что надо, – сказал я, почувствовав, что напряжение начинает отпускать. В голове разлилось приятное тепло. Я был очень благодарен Никите и простил Колю за бестолковый фейерверк.
Мы с Никитой подняли бокалы за полезную инструкцию и ужасно развеселились.
– Какой следующий пункт нам следует нарушить? – смеялся Никита, вырывая из моих рук мамин манускрипт.
Маруся сидела мрачнее тучи. Вергилия укоризненно качала головой.
– Ай-ай-ай, связались с дурной компанией, – подначивал я их, делая очередной глоток.
Но воспоминание о трёх товарищах отравляло и это веселье. Я выпил меньше стаканчика, Никита – целый. Тем не менее, когда я отлучился по нужде, странно ощущал ноги или, скорее, совсем не ощущал. Избалованный маминым ЗОЖ-питанием желудок активно возмущался, меня немного мутило. Я уселся на крыльце под звёздным небом и жадно дышал морозным воздухом. Не хотелось обратно в душную комнату. А хотелось снова встретить ту троицу и убедить их оставить мой любимый дом в целости и сохранности.
«За меня не волнуйтесь – я проветриваюсь на крыльце», – написал я Марусе в полной уверенности, что она придёт составить мне компанию и успокоит насчёт дома. Она прочла, но не пришла. И на месте веселья водрузилась чёрная обида. Появилось огромное искушение выйти погулять за участок. А почему бы и нет? Поднялся я резко, и голова закружилась так, что я чуть упал с лестницы. Зато необычайно лёгкие ноги сообщали всему телу ощущение полёта, и я побежал. Быстро, несмотря на глубокий снег. Мне реально казалось, что я лечу, даже руки в стороны расставил. Выбежав за калитку, я полетел с удвоенной скоростью вниз по дороге. К реке, к деревне «Родники»!
«Мама поспешила с сепарацией», – эта мысль меня очень веселила. Я бежал, а усталость никак не наступала. «Хорошо-то как!» – восхищался я, чувствуя себя кем-то вроде Бэтмена. И совершенно не удивился, заметив вдалеке знакомые силуэты. Судя по всему, они возвращались в свою деревню. Я решил, что это единственный шанс развеять мои страхи, и нагнал их.
– Как же я рад вас видеть! – крикнул я – ребята обернулись и, кажется, не разделили моей радости. – Вы меня простите? Я тогда повёл себя грубо.
Те переглянулись.
– Давайте дружить, – продолжал я. – Правда.
– Приглашаешь в гости? – с усмешкой уточнил чернявый в косухе (как он не околел до сих пор?). Нет, приглашать я их не собирался.
– Нет, – сказал я. – Я к своим не пойду – обиделся.
– За что? – поинтересовался здоровяк.
– Ну я вышел по нужде, а они меня не позвали обратно, – поведал я. – Обидно ведь?
Товарищи заржали.
– Костя, – представился я и протянул им поочерёдно руку. Серёга (здоровяк), Димыч (в косухе) и Андрюха её пожали.
– Идём, – сказал Димыч, – разберёмся с твоими.
– Идём, – бодро блефовал я. – Вот они удивятся.
И мы потопали той же самой дорогой. Я мгновенно протрезвел, но изображать пьяного не представляло трудности. Что же делать? Бежать или пугать уже не варианты. Нужно сделать так, чтобы они сами расхотели к нам идти. Но как? Думай! Думай! Где-то вдалеке послышался звук сирены, и меня посетила идея. Я начал кашлять. Сначала пару раз подкашлянул, а потом изобразил целый приступ. Реально чуть горло не разодрал. Пытался что-то сказать и снова закашливался.
– Не волнуйтесь, – выдавил я, – это остаточное после ковида.
– Вроде закончился ковид, – сказал ленивый.
– Не, мама говорила, новый штамм, – сочинил я. – Но на свежем воздухе точно не передаётся.
Ребята не впечатлились ни капли.
Я уже ругал себя за то, что потащил их: очевидно же, что у них и в мыслях не было вычислять мой дом и поджигать его. Это ж просто скучающие бездельники, но кинуть их после извинений всё-таки чревато. Мы уже подходили к повороту, когда у меня зазвонил телефон.
– Ты где? – слабым голосом спросила Маруся.
– Я на вас обиделся, – сказал я громко, – и нашёл себе новых друзей.
– Ты в порядке? – голос её задрожал. – Полицию не надо вызвать?
– Вы с ума сошли, полицию-то зачем? – заорал я. – Как? Соседи? Бли-ин! Так вы им скажите, что все живы. …Полиция уже здесь? Так это она к вам ехала?
– Кость, помощь нужна? – успела вставить Маруся.
– Нет! Ни в коем случае! – крикнул я, остановился и повесил трубку. – Соседи полицию вызвали, – сообщил я товарищам. – Криков они, видите ли, испугались. Так разве ж это крики? Вот гении жизни! Я чур туда не пойду. Электрички ещё ходят? – И я тут же открыл на телефоне расписание. – О, через пятнадцать минут поезд. Я погнал. Если что, вы меня не видели.
Я спешно пожал руки новообретённым друзьям, которые растерянно оглядывались вокруг, и побежал в сторону станции. Добежал я быстро и даже поднялся на мост: моих друзей в обозримом пространстве не было. Я позвонил Марусе и заверил, что со мной всё в порядке и я скоро буду дома.
На мосту было чудесно. Жизнь налаживалась – моей любимой даче больше ничто не угрожало! Яркие звёзды радостно подмигивали мне с чёрных небес. Хорошо, что я уже не мнил себя Бэтменом, а то был соблазн сигануть с моста в сугробы.
Обратно я добрался без приключений. Зайдя в дом, громко и смешно икнул, но никто не рассмеялся. Все глядели сердито, кроме Никитки.
– Я им говорил, что всё с тобой нормально, а они чего-то разволновались, – пожаловался он.
– Со мной всё просто замечательно! – И я распахнул объятья, в которые почему-то никто не кинулся.
– Что за друзья? – спросила Маруся, которая, кажется, держалась на грани обморока.
– Да те же самые, я с ними подружился, и они снова захотели в гости, – объяснил я. – Пришлось разыграть небольшой спектакль про полицию, чтоб они отстали.
– А чего тебя туда понесло? – подхватила Вергилия.
Я честно пожал плечами.
– Это всё ваш гадкий алкоголь, – ответила она за меня.
– Точно, гадкий, – неожиданно солидаризировался с ней Никита. Он вдруг показался мне слегка зеленоватым. – Я тоже прогуляюсь.
И, заплетаясь ногами, он кинулся к двери. Я каким-то чудом всё понял и успел вывести его на крыльцо. Рвало его недолго. Девочки хотели помочь, но я никого не пустил, сам сходил и принёс тёплой воды. Никита между приступами то благодарил, то извинялся, то клял старшего брата. А я убеждал его, что всё в порядке и жизнь прекрасна.
Когда мы вернулись, он всё ещё с трудом держался на ногах.
– Так, – сказал я, – мама велела девочкам спать у печки, а мальчикам на втором этаже. Туда мы сейчас и отправимся.
– Я не усну в такой духоте, – вдруг запротестовала Маруся.
– Готов поменяться, – вызвался Матвей.
И я повёл Никиту наверх, Маруся – за нами. В мамином списке было указание заранее включить обогреватель на втором этаже, но я, естественно, забыл, и мы поднялись в настоящий морозильник.
– Схожу за шапкой, вам принести? – спросила Маруся.
– Не, сейчас обогреватель включу, – ответил я.
Маруся осталась, я усадил Никиту на родительскую кровать, снял ему ботинки, а потом уложил посерёдке, прямо на покрывало. Достал из шкафа одеяла и накрыл Никиту одним из них. Он лежал на спине и стучал зубами. Такой трогательный. Я предложил Марусе занять сторону ближе к обогревателю. Выключил свет, и мы оказались в кромешной тьме. Сколько ни моргай, ничего не видно. Я свернулся калачиком под тяжёлым затхлым одеялом. Голова начинала трещать – неужели я всегда буду так реагировать на вино?
– Зачем ты ушёл с участка? – вдруг спросила Маруся.
– Мм? – промычал Никита.
– Захотелось пробежаться, – ответил я.
– Захотелось… – передразнила Маруся. – Это же очень рискованно. А о нас ты подумал? О родителях?
– Угу, – согласился Никита.
Я не знал, что ответить.
– У меня нет слов, – продолжила Маруся (значит, слова всё-таки были). – Сначала ножик, теперь это.
– Угу, – снова вклинился Никита, и я пихнул предателя локтем.
– С ножиком всё в порядке, – возразил я. – Я же видел, с кем имею дело. Ножик был вполне уместен.
– А пробежка? – не отставала Маруся.
Никита икнул.
– Ну что со мной могло случиться? Я был один, места́ знаю, я мог убежать от кого угодно. Ты даже не представляешь, как быстро я бежал.
Маруся замолчала, но даже через Никиту я чувствовал её горестное бессилие. Как я мог её успокоить? Никак. Никита тем временем засопел – его мерное сопение действовало умиротворяюще.
– Ладно, прости, я ж тебе не мама, – вздохнула Маруся. – Психологиня говорила, что у меня повышенная тревожность.
– Сочувствую, – обрадовавшись примирению, сказал я, – я вот один вечер пожил в этой тревожности – совсем невесело.
– Да, – подтвердила Маруся. – Утром, днём ещё ничего, а как стемнеет – всякая ерунда в голову лезет. Знаешь, я в детстве ужасно боялась за родителей. Что война, или авария, или ещё что. А теперь… за тебя. Если вдруг что-то случится, то как дальше? Вся жизнь впереди и вся без тебя.
Мне мгновенно стало жарко от этих слов.
– Почему со мной должно что-то случиться?
– С каждым может случиться что угодно, – вздохнула Маруся. – Хрупкие мы. Я знаю, что это неправильные страхи, только силы отбирают, но не могу ничего с собой поделать. Вот ты ушёл прогуляться, и страх мой ожил. Я представила, что мы идём тебя искать, а ты лежишь в сугробе. Со своим ножиком. А я понимаю, что если бы вышла на крыльцо, то всё было бы хорошо. И как после этого жить?
– Я не знал, что ты такое выдумываешь, – искренне удивился я. – Больше не буду гулять один в темноте. Наверное, я и правда зря рисковал.
– Да нет, я не к тому. То есть я не для того рассказываю, чтоб ты боялся меня напугать. А просто чтоб понимал, почему я так реагирую. Мне вообще иногда кажется, что я ненормальная. Другие ведь такого себе не выдумывают. И ты тоже. Я вообще не могу представить, что мне уготовано счастье на долгие годы. Как будто это с кем угодно может быть, но не со мной.
– А психологине ты говорила об этом?
– Нет. Но она спрашивала про отношения с родителями, видела Катины кубки и дипломы. Сестра же у меня кладезь талантов – играет на скрипке, танцует и даже рисует. И родители с ней везде носились, это нормально, как же иначе? Знаешь, почему я никогда не приглашала одноклассников домой?
– Нет.
– Катя не только талантище, но и настоящая красавица. На её фоне я такой невзрачный бездарь. Ты бы сразу это понял. А знаешь, как меня родители зовут?
– Нет.
– Когда сердятся – мышь, а ласково – мышка. Недовольны, что одеваюсь как серая мышь, пытаются мне Катины вещи всучить. Кстати, Катю они зовут принцессой. Когда мне было лет пять, я спросила маму: «А я разве не принцесса?» Она рассмеялась и ответила: «Нет, не принцесса – королевна». Я была так счастлива – даже Кате похвасталась. А потом мы все вместе посмотрели «Морозко». И когда я услышала эту фразу в адрес Марфутушки, то прям дыхание перехватило. Последняя опора моя рухнула, ещё и с таким треском.
– Бедная, – сказал я, не придумав ничего лучше.
– Психологиня сказала, что я чувствую себя недостойной и любви, и счастья. Пытаюсь заслужить их пятёрками. Только пятёрки эти никому не нужны, даже мне.
– Ты лучше всех, – прошептал я. – Правда.
И я протянул руку в её сторону. Она, видимо, догадалась по шороху, и наши ладони встретились поверх одеяла в районе Никиткиной груди. Сейчас это смешно вспоминать, а тогда воспринималось совершенно нормально.
– Не говори так, – сказала Маруся с горечью.
– Почему?
– Это подтверждает мою версию о том, что у тебя просто временное помутнение.
– Ничего себе – временное, – усмехнулся я.
– Да, – продолжала она, – поступишь в институт, и оно закончится. С одной стороны, в глубине души я верю, что меня можно любить, но, когда начинаю об этом думать, ничего не сходится. А психологиня меня ещё больше запутала. Сказала, что я такая правильная и положительная, чтобы всем нравиться. И нужно искать себя, свои истинные потребности, а не пытаться соответствовать тому, что другие от меня ждут. То есть выходит, что это всё – не моё? А на самом деле что? Голову сломать можно. Я только одну потребность вычислила.
– Какую?
– Быть с тобой.
– Отличная потребность, – одобрил я.
– И ещё хочу приносить пользу – не важно кому. Но это уже опять получается какая-то ненастоящая потребность.
– Зачем вообще об этом думать? Ты счастлива?
– Очень.
– Ну и всё. Была бы несчастлива – тогда бы и разбиралась, где истинные, где неистинные…
– Да, наверное. Горе от ума.
– Во-во, – согласился я с облегчением.
Помолчали. Обогреватель потихоньку согревал комнату. В моём животе продолжали урчать бургеры, но, к счастью, ватное одеяло оказалось неплохим звукоизолятором. Никита перестал сопеть и замолк, как будто его тут и не было. И только одеяло мерно вздымалось под нашими руками.
– В такой тишине и темноте легко представить, что мы вне времени и пространства, – сказала Маруся. – Но главное – вместе.
– Угу, – согласился я и крепче сжал её руку. Мне тоже хотелось сказать что-то эдакое – умное или романтичное, но ничего не придумалось.
– Зря я тебе всё вывалила, – сказала Маруся. – Это ваш дурацкий вермут виноват.
– Ты тоже попробовала? – удивился я.
– Угу. Мы уже собирались за тобой идти и допили для смелости. Не надо было. Смелости не прибавилось, зато такая болтливость напала, что завтра буду в ужасе, если вспомню.
– Наоборот, хорошо, что поделилась, – возразил я.
– Какая-то несчастная я получилась. Можно подумать, что если что не так, то вообще рассыплюсь. А на самом деле я сильная, ты не думай. И если вдруг ты меня разлюбишь, не бойся мне сказать. Договорились?
– Непременно, – вздохнул я.
– Я серьёзно. С этим можно жить. Я уже всё продумала: заплачу́ какому-нибудь парню, чтоб изображал моего мужа, а с тобой будем общаться как друзья и ты ничего не заподозришь.
– Ну ты совсем ку-ку, – не сдержался я.
– Вот, – тихо рассмеялась Маруся, – я о том тебе и толкую.
– Толкуй-толкуй, – зевнул я.
Минуту полежали молча, Маруся вдруг засопела, и рука её расслабилась. А я долго не мог уснуть. Как гриб вырастает за ночь, так и я вырос за эту ночь. Точнее – повзрослел. Костя в августе и Костя в январе – это два разных человека. В отличие от Маруси, которая, кажется, такой и родилась. Как получилось, что мы общаемся бо́льшую часть жизни, а я так мало о ней знаю? Сколько боли в её словах! Я ничего подобного не переживал. Глядя на Марусю, я всегда был уверен, что родители гордятся ею безмерно, а оно вон как. Да, она сильная, но как страшно её обидеть. Надо быть бережнее.
Когда я проснулся, Маруси рядом не было, а Никита дрых в той же позе, в какой уснул. Я даже на секунду испугался, но быстро заметил, что одеяло слегка поднимается и опускается.
Никита вдруг повернулся на бок и открыл глаза.
– Костян, мне такие сны приснились – улёт, – и он мечтательно улыбнулся. – Мы с тобой летали – над лесами, над полями, а Маруся с Танькой и остальные кричат снизу: «Осторожней, разобьётесь!» И так приятно было, что они за нас волнуются. – Никита вдруг резко изменился в лице. – Слушай, а то, что на крыльце, тоже ведь приснилось?
– Ничего страшного, – повторил я.
– И все видели? – скривился Никита.
– Никто ничего не видел.
Я сложил одеяла обратно, поправил кровать, выключил обогреватель из сети, и мы отправились вниз.
Печка уже горела, и на ней подогревалось молоко. Маруся, как сама и предполагала, была если не в ужасе, то в большом смущении: покраснела тут же, как я спустился. Завтрак прошёл весело: я рассказал в подробностях о своём полёте (правда, соврал, что я случайно столкнулся с товарищами, а не сам их нагнал), Никита – о своём. Матвей смешно изобразил, как я круто охранял Никиту на крыльце. Посмотрели на моём телефоне видео фейерверка: Никиткино бодрое «горит», потом пауза и мои ноги, мелькающие под звуки взрывов. Вообще, приятно вспоминать приключения, когда всё уже позади.
Мы поели хлопья с молоком, наесться которыми принципиально невозможно. Подогрели хлеб на сковородке, намазали джемом. Мне уже не хотелось домой – так душевно было сидеть у печки в обнимку со смеющейся Марусей.
Потом отправились гулять, прихватив из сарая мои детские санки. К речке уже не ходили, гуляли в противоположных краях. Катали девочек, скидывая в сугробы на виражах, играли в снежки, в поле устроили бег наперегонки. К сожалению, бежать так же легко и быстро, как накануне вечером, не получалось. Наоборот, ноги были как свинцовые, но, хоть и с трудом, я всех обогнал, чтоб не уронить честь футболиста.
Дома сверился с маминым списком, девочки навели уборку, мы доели остатки съестных припасов и налегке отправились в обратный путь.
– Ну как, все живы? – Мамины глаза выдавали бессонную ночь.
– Все, – заверил я.
– И дом стоит?
– Стоит.
– И калитку закрыл?
– Я её и не открывал.
Мама даже не удивилась.
– Ножик не пригодился?
Я покачал головой, и она наконец выдохнула.
– Голодный?
– Не очень, – соврал я.
Меня не было всего полтора дня, но маму я воспринимал совершенно по-новому – с сочувствием, что ли, даже промелькнуло желание её опекать. Но это быстро прошло. Зачем спешить: сепарация не волк – в лес не убежит.
Кстати, неделю назад я встретил родниковскую троицу на речке, куда мы с Витечкой приехали искупаться. Я их сразу узнал, а они, скорее всего, не заметили бы меня, если я б сам не подошёл. Они были с девушками – совсем не грозные, даже смешные, как все, кто пытается произвести впечатление.
– Какими судьбами? – сказал Серёга, когда я пожал им руки.
