Kitabı oku: «Викинг и дева в огне», sayfa 3
Уже на утро Северин начал искать тех самых мальцов, что были при драке. И нашел. Трое неразлучных друзей, поднимая пыль, шли по дороге из деревни к реке, несли удочки, и плетеные кошелки. Подозвал самого смелого, мальчишку звали Заяц,по церковному Мишаня.
– А вы идите, он догонит. – Махнул он рукой рыбакам. – Ты Васю знаешь, она мне за ножичек оберег обещала, не приходила?
– Я ничего не знаю, дяденька, – заканючил малец, а сам хитро так косится на воина.
– Ну, а чья она дочь хоть укажешь? Да я с честными помыслами.
– Не приходила, она в бане две недели сидела, первую кровь уронила. Это же она кровь в драке уронила, отчего в баню потом? – недоумевал Мишаня.
– Так, а чьего рода, имя отца? – Воин тряхнул бестолкового отрока за плечи.
– Боярина Сударова ,младшая дочь.
Мужчина вынул из калиты, висевшей на поясе, самую мелкую монету—векшу, и отдал мальчишке.
– Новости будут, ко мне прибегай. Еще отсыплю.
Глава 11.Торжище
Пришел Миторофанов день, шестого студня, замерзли реки, открылся санный путь. Все торговые гости с севера, Юга и Запада и Востока ехали на знаменитые Новгородские торжища. Славен Великий Новгород своими торговыми палатами, купеческим людом и своим, и заморским. Ввозили зерно, сельдь, янтарь. А сами продавали пушнину, воск, кожи. Купцы приезжали даже из далекой Сицилии, где города стояли у самого теплого моря. Шумит торг, жизнь на нем бурлит. Все чинно: лавки с железом отдельно, со снедью отдельно. Ткани да безделушки бабьи, свое место на торгу заняли. Здесь все что душе угодно от простого крапивного полотна, мелочи для шитья, ниток для вязания, до шелка и бархата. В ряду далее торговали украшениями, тут самое разное увидеть можно. И горючий камень—янтарь,и жемчуг речной, а кому серебра на оплату не хватит, так есть просто стеклянные бусы из дальних краев, и пуговицы из меди, серебра. иголки, да калита для гривен, из кожи, меха и бархата. Купцы зазывали покупателей, каждый норовил другого перекричать. Дружинник князя, да еще из его ближнего круга, старший над всем гриднями, всегда желанный покупатель.
Северина встречали зазывалы, где-то даже заморские купцы. Он ходил по непривычным для себя рядам. Раньше оружие смотрел, или книги по ратному делу. Хоть читать не умел, но и по картинкам учиться можно. А там еще нарисованы чужие земли, моря. Торговались купцы, до хрипоты, до битья сопаток правда не доходило, этим корчмы славились, куда после удачной сделки пойдут и продавец, и покупатель.
А Северьян искал подарок для Василисы.
А на прилавке бусы жемчужные, из алатыря(янтарь) , солнечного камня дарованного свейским морем. Ожерелья и подвески из голубого матового калаига(бирюзы),недорогой лал( шпинель) ,цвета от розового до фиолетового, от зеленого до черного. Глаза у варяга разбегались от такого изобилия, но решиться на покупку, он пока не готов.
Ходил по рядам, а Солнце уже на вторую половину неба поплыло, когда Северин увидел на прилавке странствующего монаха, то, что поразило его и удивило. Он принял, правда, за бусы четки, но камни были удивительно красивы.
Одни бусины, будто неведомые алые ягоды, или капельки девичьей крови на брачном ложе. Другие, синие ,как глаза Василисы, что снились ему теперь каждую ночь.
Купец, немолодой византиец, сразу учуял интерес гостя и цену назвал баснословную.
– Золотой браслет или распятие. Я же вижу тебя насквозь викинг, ты можешь себе это позволить. – Говорил по-свейски почти похоже.
Северин его понял.
– Или ты плохой воин, и у тебя ничего нет? Разве не грабили твои предки, и ты, наших монастырей и домов. Не убивали святых отцов? – Чем дальше монах говорил, тем распалялся все больше. Глаза его, черные, навыкате, покраснели. Скобленное, безбородое лицо, пошло алыми пятнами
Северин положил руку на гарду и слегка вытащил меч из ножен.
– Я приму от тебя смерть язычник, и попаду в рай! – Фанатик воздел руки к небу, полы рукавов сдвинулись и открыли взору волосатые, толстые руки. Плащ, подбитый мехом, упал с жирных плеч.
Варяг развязал тесемки на вороте рубахи и вытащил кипарисовый крестик.
– Ты видно перепил своего фряжского вина, купец. Я крещен, и не убивал монахов. Но если ты скажешь еще хоть слово о моих предках, я отправлю тебя в ад.
Если бы воин проявил хоть каплю гнева, наверное, монах не так испугался бы , этих, сказанных ровным бесстрастным голосом, угроз. Глаза-льдинки викинга, не выражали ровным счетом ничего. Такой просто отсечет ему голову мечом и пойдет дальше. И ничего ему не будет, дикая варварская земля.
– Хорошо, один золотой обруч, гривна из золота, – напомнил монах—купец.
– Жди, до заката я принесу плату, убери эти бусы. – Северин огляделся кругом, и, заметив молоденьких брата с сестрой, выбирающих девушке платок, подозвал их к себе. Те удивленно подошли. Юноша спокойно улыбнулся и сказал девушке: « Это княжий воин, нам нечего боятся».
Девушка кивнула, слегка косоглазая и в веснушках, она уморительно строила глазки статному воину.
– Выбирай любое колечко, а для начала примерь вот это. – И Северин надел ей на шею синие камни.
Бусы оказались в пору. Значит и Василисе подойдут.
– Лучше кольца височные. Счастливая твоя невеста,– огорченно сказала дурнушка.
– Да, только она об этом ещё не знает.
Он снял бусы, купил девушке простенькие височные кольца, и пошел к своему дому. Там он спустился в подпол и вынес наверх шкатулку, подарок отца перед походом.
«Вот тебе Северин, твое будущее. Землю я отдам старшему сыну, среднему драккары, а тебе эту колючую штуковину. Византийские цари носят их на голове. Надевают белые с алым одежды, которые не защищают от наших мечей и стрел. Делай с ней что хочешь, это называется золото, сынок».
Северин много лет хранил наследство отца, даже когда их лодка попала в бурю, он не кинул ее в дар гневному Эгиру, богу морских глубин. И не отдавал на переплавку. Слишком красивы листики на венце, будто живые. Это— память об отце. Но отец – это прошлое, а Василиса – будущее.Положил украшение в холщовый мешок и отправился обратно на торжище.
Монах сидел и пил вино. Пахло от него грязным телом и чем- то еще, ах да, ладаном. Северин заметил, как затряслись руки купца – монаха, когда он протянул ему венок. Торговец побледнел, чуть не упал бездыханным под прилавок,но взял себя в руки.Громко икая, он отпил из кувшина свое кислое вино.
– Вот возьми, как называется этот камень? – спросил воин, он любил узнавать новое.
– По-здешнему красные – червленый яхонт, а синий лазоревый. А по-нашему красные это рубинус, а синий сапфирус, они из очень далеких краев, куда даже твои предки не доплывали.
– Мои предки доплывали до края земли и дальше, – гордо сказал Северин и аккуратно положил бусы за пазуху.
Бусы он купил, а вот доверить их мальчишке он опасался. Нет, сам Мишаня-Заяц, конечно не предаст, но старшие могут отобрать, и продать за бесценок ,тому же монаху. Поэтому он послал верного человека узнать, за кого и когда выходит замуж старшая сестра Василисы. Оказалось, что за молодого боярина, который не имел рвения, ни к воинской службе, ни к торговой.
– Пустобрех, – так о нем поведал тысяцкий, когда варяг зашел к нему за советом.– Что тебе в нем проку?
Но понял, что у его любимца варяга какая-то печаль.
– Девушке подарок тайно передать,– не стал лукавить Северин.
– Так в этом деле лучше баб никого быть не может. И у меня есть такая. Не сваха, не опасайся. Просто ловкая баба, такой второй не сыскать. Жар птицу уговорит птичье молоко дать. Серебряная пол- гривна и дело выгорит.
– Вещь очень дорогая,– сказал Ярец, разглядывая бусы. – Давай мы их в мешок, а сверху посадника печать. А что от тебя, не сумлевайся, грамотку положу к подарку.
Послали за бабой мальца, чтобы привел.
Меланья Уварова , попадья прозвище имела – Ушлая.В отличии от мужа ,попа Нектария, худосочного и немолодого, была она дородна. Кожа светлая, лицо, с двумя подбородками украшала ярко-коричневая бородавка, как раз под левым глазом. Губы она всегда недовольно поджимала куриной гузкой.
При встрече в палатах Яреца она обмерла увидев варяга, о чьем суровом нраве, очень преувеличенном слухами, ходила в городе молва. Но быстро взяла себя в руки, а отведав два ковша медовухи, так и вовсе осмелела, ущипнула варяга за бок.
– Чтобы урона девичьей чести и ее отцу не нанести. Я, как только с князем переговорю, то.. – Варяг не договорил. Он побледнел от волнения и вытер со лба пот.
– Не бойся милый, не журись, соколик. Разве ж я молодкой не была, разве ж мне жаркие слова не говорили. Правда, врать не буду, – она, крякнув, выпила третий ковш пряного напитка. – Мне из подарков кольцо венчальное, и то медное.
Баба хлопнула по плечу воеводу и другой рукой его жену по коленке.
– С твоей женкой в гости и пойдем. Сударовы намедни старшую пропивать будут, так без тетки Меланьи, разве такое ладно пройдет.
– А вы им родня? – удивился Северин, зная отца Нектария своего крестного и эту самую попадью, как вовсе не бояр.
– Меланья всем в этом городе родня. Кого крестила, кого венчала, а кого и на одре смертном отпевала.– И она пьяненько засмеялась. Спрятала мешочек с драгоценностью за пазуху.
– Ну уж, нет, со свахой иди, у женки моей дел невпроворот. – категорически отказал подвыпившей попадье тысяцкий. Жена благодарно взглянула на него. В ее взгляде явно читалось:«Негоже ей с такой пьяной бабой рядом быть, да еще в дом боярский идти».
Попадья унесла бусы, а Северин всю ночь мучился бессонницей. Нет, не от жадности ,а от того ,что боялся Васиного осуждения. Вон она какая гордая, хоть и девчонка совсем, всего шестнадцать зим, а такая, что и от ворот поворот может и ему дать, хоть он и сын ярла.
Судили, рядили, как лучше девушке подарок передать, а вышло все глупо и смешно. В доме боярина Сударова , всем новая его жена заправляла, она на сносях, ходила последний месяц, потому чаще лежала в опочивальне, все доверив свахе Степанихе, и попадье Меланье.А сваха свое дело уже сделала, а потому, как выпить хмельного тоже не дура , уединилась с товаркой в светелке, где сундуки с приданным стояли.
Девок ткавших полотно, да чулки вязавших, прогнали вниз, в бабий закуток, помочь обед варить, а себе велели принести окорока, соленной капустки и бочонок мудовухи. Той, что к свадьбе наварили .
День стоял ясный, солнечный, во все окошки светлило слюдяные. Как тут удержаться и приданное не поворошить. И пошла у них потеха, стали друг дружку в душегрейки на беличьем, да куньем меху обряжать, потом и шали заморские мерить. А в конце передрались, кому кику жемчужную мерить, платки с себя сорвали, повойники тоже, волосья повыдергивали друг у дружки. Бусы, что Меланья прятала, упали, не пойми когда и в какой, сундук.
Пока подруги себя в порядок приводили, да мировую пили, пришел боярин Сударов с челядью, да сундуки забрали, в телеги погрузили, сверху перины да подушки, да и повезли в дом жениха.
– Все не жить мне Степаниха, сживет меня варяг со свету,– плакала пьяными слезами Меланья.
– Да, кто таков, да мы на него Яреца спустим.
– А ему тысяцкий не указ.
– А князь—батюшка, он-то указ?!– икая, спросила сваха.
– Князь указ, да только мне бежать надо.– Подхватила подол поневы и накинула заячью шубейку, Меланья скатилась по лестнице вниз. Побежала со двора. Сначала в церковь к мужу кинулась, а потом сославшись на больной зуб уехала в кузнецкую слободу к двоюродной сестре. Всегда, как перепьет, там отсиживалась. А бусы сапфировые поехали в дом мужа сестры Василисы.
Глава 12.Свадьба
Бояре Сударовы в списке первой сотни «господствующих людей». Именно эта знать вершила судьбы черного, ремесленного люда, средних землевладельцев— «житных людей» и купцов. Попасть на свадьбу дочери, одного из таких думных людей, презирающих даже князя, а уж его дружину и подавно, гридню было никак невозможно. Северина привел с собой и усадил рядом тысяцкий Ярец.
А так как он, и посадник, оба относились к той самой верхушке, что правила городом и землями, потому сидел на почетном месте, напротив братьев Сударовых рядом с молодыми, сразу за отцом жениха. Из женщин за столом сидели сваха, да невеста, набеленная и нарумяненная так, что даже мать родная не признала бы. Акулина, еле дышала в пышных одеждах, надетых одна на другую, как капуста. Глаз она не поднимала, и только хихикала, над скабрезными шутками своего жениха.
Трапезная поражала высоким сводчатым потолком, затянутым алым шелком, в углу в три полки— иконостас, украшенный полотенцами, вышитыми золотой нитью. Скатерти на столах постелены парчовые, а сам свадебный стол ломился от яств.
Оленина, тушенная в печи. Рябчики, куропатки на вертелах, икра черная, красная, рыба речная, щука фаршированные рябчиками, морская сельдь пряного посола, из свейской земли. И пироги, расстегаи, пышки, блины,
Виночерпии без устали, подливали в кубки: кому медовухи, кому заморского вина. Меняли на столе блюда. Наконец встал отец жениха, и приветствовал особо знатных гостей.
– Низкий поклон за уважение, что не побрезговали моим угощением, моим домом, уважили молодых подарками. Выпьем братнюю чару!
Один из челяди налил полную чашу медовухи и она пошла по рядам, встающим по очереди гостям. Пришлось пить и Северину. После того как он пригубил медовухи, его одарили серебряным ковшиком. И другим важным гостям тоже дарили: кому побольше, кому поменьше, в зависимости от чина. Варяга уважили, как ему на ухо разъяснил тысяцкий, из-за того, что у хозяина дома подрастала дочь, вот-вот готовая войти в возраст зачатия.
До этого часа Северьян никогда отца Василисы не встречал. Хмельного не пил, поэтому ел мало, разглядывал думского боярина с почтением, которое ему давалось нелегко. Светлые его глаза успели оценить и перстни с самоцветами и шубу ,мехом куницы внутрь, а сверху покрыта парчой. На шнурках, что шубу держали, бусины из драгоценных каменьев.
Боярин ел некрасиво, жадно, даже не берег дорогие ,шитые золотом одежды. Гордий и Федор Симеоновичи, два брата, оба отличались дородностью.
Если Гордий ел и часто отрыгивал пищу, то Федору даже фряжское вино в горло не лезло. Хотя пить хотелось неимоверно. Во рту пересохло, холодный пот стекал под семью одеждами, и мелко дрожали руки и ноги.
Наконец Гордий заметил состояние брата и решив, что тому пора во двор, позвал слуг. Два здоровенных мужика подхватили боярина под локти, и вывели сначала в сени, а потом и на крыльцо дома.
На дворе легкий снежок, припорошил постеленный для молодых ковер.
«Вот ведь, лодыри, нет, чтобы прибрать в дом, не берегут хозяйское добро»,– рассердился Гордей.
– Ты чего, Федор? Может проблеваться тебе?– участливо спросил он брата.
– Да у меня во рту маковой росинки не было. Варяг этот смотрит, словно что-то про нас тайное знает, а ведь нынешний посадник князю благоволит. А уж Владыка, не нарадуется, что князюшка воинов в помощь на постройку собора дал.
– Тише, тише ты, чего трясешься? И не таких обламывали. Вот Ворон-то печень этому варягу выклюет. – Боярин махнул кому—то рукой и в сумраке ночи, появился человек в черном плаще с капюшоном.
– Вот Воронушка , варяга Северьяна, сопроводи, до княжьего городища, а то пьян он без меры.
Человек в черном, махнул головой,
Братья бояре вернулись в трапезную.Северин уже их не разглядывал, смотрел, как невеста лебедушкой около жениха плывет, а то подбоченится, стучит каблуками в красных яловых сапожках.
Глава 13. Ночной Ворон
Настала пора уходить, все гости уже пьяны без меры и говорили срамные речи молодым. Нет, варяг не мальчишка, и со воинами у костра и не такие речи слышал, но вот свадьбе сестры Василисы, отчего-то было стыдно и неловко.
Северин шел с пира огорченный, боярин смотрел на него волком, да и братец его был не лучше. «Два сапога пара», – вспомнил варяг присказку. – «Эх, имел бы драккар, увез бы Васяту к себе, королю не до сына какого-то ярла, он о короне другой земли мечтает. Об этом говорили на торгу немецкие купцы.
По мощенной бревнами мостовой, слегка присыпанной снегом, раздались еле слышные шаги. Северин обернулся, и прижался к стене, деревянного дома. Достал меч.Его нагнал высокий парень в одной льняной рубахе, портках, лаптях. Сняв шапку, поклонился в пояс.
– Меня господин, тысяцкий Ярец послал, значит охранять тебя, в услужение.
– Меня, воина охранять?!– Северин хмыкнул.
– Ты не смотри, что я такой несуразный, меня Оглобля кличут, я силушкой не обижен.
Он надел на голову шапку и подошел к частоколу, выдернул из забора кол и, заслонив собой Северина, стал чего-то ждать.
И дождался. С крыши дома, будто летучая мышь, спрыгнул человек и в свете луны блеснул кинжал. Такой длины оружие варяг встречал у ишпанцев. Меньше меча, но в ловких руках ..
Додумать он не успел, Оглобля махнул дрыном, но как бы быстр он не был, нападавший оказался проворнее. Нож полетел в мужика. Воин, присел, и ударил парня под колени, тот растянулся во весь свой немалый рост. Клинок пролетел мимо. Затем тать молниеносно переместился в тень дома, и словно пропал, исчез.
– Мавр, что ли?!– удивленно подумал Северин, видевший воинов с черными лицами при дворе конунга. Используя тело Оглобли, как ступеньку для прыжка, варяг оттолкнулся и бросил нож. Кидал Северин кинжал, как бы сверху, метя в шею, даже в пылу боя он успел расслышать легкий звон кольчужных колец .Нападавший, не черт ,а всего лишь человек из плоти и крови, и его шея ничем не защищена. Но противник опять оказался быстрее. Увернулся и вытащил что-то из-за пояса, оказалось шар с шипами на цепи, прикрепленной к древку. Раскручивая кисть руки, наемный убийца, а в этом теперь не было сомнения, приближался. Северин крикнул боевой клич викингов: «Один! Один!». Призывая своего языческого бога в свидетели битвы.
Меч его встретил врага, но кистень обмотал цепью оружие Северина и противник попытался вырвать меч из рук варяга.
Тогда Северин схватил острие меча ладонями, и вырвал свое оружие, а с ним и кистень, бросил все на землю и окровавленными руками сжал горло соперника. Варяг пребывал в боевом исступлении, не чувствовал боли, им владело только одно желание – убить врага.
Тот тоже вошел в раж, так они бы и задушили друг друга, но им помешал Оглобля. Тот очнулся и встал во весь свой не малый рост. Парень размахнулся дрыном, и раздался смачный треск . Череп разбился вдребезги, осколки костей, кровь и мозги разлетелись испачкав Северину лицо, бархатную рубаху и меховой жилет .Он отпустил горло врага и тот упал .
– Один!!– неистово закричал варяг, потом опомнившись, встал на колени и достал из-под рубахи крест, поцеловал и попросил прощения у Христа. Затем он отдернул повязку с лица поверженного врага, еще кровь не успела залить светлую кожу. Это оказался не мавр.
– Это Воронок, слуга бояр Сударовых, он у них для грязных дел.– Пояснил Оглобля.
– Отлетался,– прошептал Северин. Оглобля оторвал край своей рубахи, что был чище, и забинтовал руки своего нового господина.
Потом повел варяга в княжеское городище, там их встретила нянька.
«Вот теперь в моем доме двое соглядатаев»,– проваливаясь в сон, подумал варяг.
Глава 14.Пожар.
Боярин Федор Сударов убоялся мести варяга после неудачного на того нападения ,а еще пуще князя, умевшего проводить дознания и сыск. Тут еще и тысяцкий к варягу благоволит. Пришлось споро скрываться в вотчине. Глухомань, леса, болота, правда зимой санный путь по реке, до самого озера. Пересидит зиму в тепле, да покое, а к Масленной и вернется в город. Хотя по ночам иногда не до покоя, вокруг выли волки, справляли свадьбы.
Зато здесь, можно дешевле рыбу морскую, да ткани, купить. Недалеко торговый тракт. Тиун-управляющий у боярина дока в таких делах.
Молодая жена благополучно разрешилась от бремени, родила, вот ведь прости, Господи, грехи наша, опять девчонку. Сколько не молился, сколько не жертвовал боярин церкви и нищим, не дал Господь наследника. Взял с собой и Вассу, и челядь ,хотелось дышать полной грудью, лежать на печи, слушать, как гудит огонь в печи и пить медовуху.
«Васа было заупрямилась, но когда прикрикнул, согласилась. Да и кормилица-нянька с ней поехала, правда такую, чем прокормить, лучше росомахе на съедение отправить или рыси. А кому еще за дитем смотреть? Жена уже оправилась от родов, можно и ласкаться, хоть и пост, но это не большой грех, ведь венчанные. Пусть дочь привыкает и колыбель качать, и мудрость материнскую постигать. Ведь сама совсем девчонкой несмышленой осталась, когда мать потеряла». Так он думал, гладя шелковистую рысью шкуру, преподнесенную ему тиуном по приезде. Изба добротная, не терем конечно, но будут силы и здесь в глуши терем поставит. Бревнышко к бревнышку, пол не земляной, обтесанными досками выложен, ковры из Булгарии, и ногам тепло, и глазу приятно.
Неделю, как справили Сретенье Господне, всем семейством ходили на берег реки и просили солнышко. «Солнышко-вёдрышко, выгляни, красное, из-за гор-горы! Выгляни, солнышко, до вешней поры! Видело ль ты, вёдрышко, красную весну? Встретило ли, красное, ты свою сестру?»
Солнышко не выглянуло, знать будут еще морозы. Хотя птицы днем поднимали разноголосый гомон, мешая отдыхать после обеда. Федор Симеонович держал всех домочадцев в строгости. Вот и сейчас, переборол одолевавший его сон, позвал младшую дочь.
– Васька! – кликнул боярин.– Сделала, что тебе мать велела?
– Да, батюшка.– Девушка протянула маленькую рубашечку для младенца, с вышитыми по рукавам и вороту обережными крестами.
Все-таки дочь хоть и не красавица, но аккуратная и прилежная. В свете лучины переливались бусинки на очелье, атласной голубой ленте, да медью золотились височные кольца и девичья краса—коса.
– Ну и славно. Иди, к тиуну азбуку повтори, да счет. А то такую неказистую, да еще без царя в голове, кто замуж возьмет? – и зашелся в смеха, заколыхавшись огромным животом.
Василиса пошла в женский закуток, отделенный от батюшкиной опочивальни небольшими сенями. Делили они его вместе с кормилицей. Та после смерти матери стала, как родная. Вассе, как боярышне, на перинах спать положено, но девушка уступила их Лукерье. У той кровать, просто лавка, да одеяла и подушка одна, а засыпать легко, не потеешь. В закутке все не только для отдыха, и лари плетеные из бересты, где нитки ,чулки вязать, иголки, ножницы, в отдельном коробке – пуговицы, бусинки, обережные фигурки коней и уточек из меди. Девушка решила оттянуть время до занятий азбукой с тиуном. Стала переплетать косу. Чесала деревянным гребнем золотистые волосы ,а вспомнила косы Северина. Вот бы ему заплетать, волосы у него будто снег, нет, как перья лебединые. А весной батюшка обещал Вассу, да хоть за кого замуж отдать, даже за самого захудалого боярина. Все оттого, что не как она не зажиреет. Груди меньше яблок, на боках кости выпирают, не зачать дитя, не выносить. Кому такая нужна жена?! Вот даже сейчас оденься она отроком, варяг бы опять обознался. Какие у него глаза сделались, когда он косу ее увидал, льдинки стали голубыми, утонуть в них можно, пропасть.
В сенях послышался какой-то шум, визги, кормилица влетела чуть, не снеся косяк двери, под шалью младенец спрятан, покрывало все в крови. А малышка спит, видно только грудь материнскую сосала, на губках еще капельки белые остались.
– Тати, Васа! Федора Симеоновича зарубили и мачеху! Открывай подпол, под землей уйдем. Лучше в лесу погибнуть от холода, чем в полоне быть.
Васа отбросила полосатый коврик и открыла крышку подпола, сразу повеяло холодом. Накинула на плечи лоскутное одеяло, хорошо, про свечу не запамятовала, стала спускаться.
А Луша всей своей немалой фигурой держала дверь, до последнего, пока дышать могла, спасала свою Васю—Младу, раньше самую младшую в роду. Только, когда дым от подожженного татями со всех сторон дома, стал есть изнутри, мешая дышать, шагнула в погреб.
Да лестница под ней подломилась, хорошо успела крышку шалью зацепить. Упала вниз так, что будто душа вон. Зато крышку прикрыла. Младенец так и не проснулся.
Васа шла по подземному ходу, не оглядываясь, на ногах чулки шерстяные, все равно холодно. Запахнулась посильнее, и тут услышала позади грохот и побежала дальше, оберегая ладонью свечу. Хороший ход прорыли, целое прошлое лето работники из города старались. И не зря, вот когда пригодился. Пахло сырой пашней, но не очень сильно, еще земля скована морозом. Да другая напасть случилась. Прямо под ногами целое мышиное войско, от огня спасается. Васа осторожно шла, но кроме как на маленькие серые тела наступить и некуда. Те мыши, что хитрее, острыми коготками цеплялись за шерстяные чулки, подол рубашки, Самые отчаянные забирались по покрывалу вверх, но девушка скидывала их, брезгливо обтирая пальцы о край рубахи.
– Только бы не змеи, только бы не змеи,– умоляла она незнамо кого. Долго она не решалась наверх выйти. Все ждала кормилицу. Не дождалась. И не слышно никого, только мышиный писк.
Крышку схрона засыпало снегом, и поднять ее казалось невозможным. Василиса и головой толкала, одеяло на голову сложила в несколько слоев, как пирог-растягай, ничего не помогало. Свеча давно погасла. Холод уже поднимался по ногам все выше.
«Вот до сердца доберется, и усну я, как спящая красавица. Придет Северьян, а я вся такая холодная, но, как живая в ледяном, хрустальном гробу лежу. Поцелует он меня я и оживу». Мысли о любимом, чего уж перед кончиной лукавить, вернули девушке сил. Она стала рывками бить в крышку и вот чудо, та поддалась. Вася, отряхиваясь от полетевшего в люк снега, вздохнула свежий лесной дух, поднялась и тут же чуть назад в подземелье не упала: сосновая лапа припорошенная снегом, освободилась от груза и полоснула иголками по нежной девичьей щеке.
Васа пошла по рыхлому снегу, огляделась назад на поляну. Дом пылал, от него отъезжали сани, груженные мешками с зерном, снедью, серебром.
Батюшка, милый, а как же мачеха Алена, младенец?
Дорога у Василисы теперь одна, в лес, к ведунье. Девушка вздохнула, укуталась в одеяло, платок расписной плохо грел. Пройдя по снегу, недалеко, поняла свою ошибку и накинула одеяло на голову, будто в шалаше пряталась. Яркие кусочки сшитые крепко накрепко один к другому, подбитые гусиным пухом, а с обратной стороны ,синего цвета полотно, крашенно ежевикой. Повертела головой в разные стороны, чтобы ладно легло. Лоскутное полотно, самой шитое, ее и уберегло. Раздался тихий свист, стрела бесшумно полетела прямо в лицо, оцарапала щеку и прострелила ухо. Самострел видно на некрупную дичь ставили. Вася осела в снег, потрогала стрелу. Выдернуть или нет? Сломала оба конца. Выдернула. Сначала кровь почти не сочилась. Тонкая стрела, с костяным наконечником Зубы не задело, ровно прошла, навылет. Если бы в глаз, то может и на смерть бы . Закусила губу и поднялась. Вася вытерла щеку, но кровь продолжала течь. Тонкое костяное лезвие стрелы слишком глубоко порезало кожу, скоро пропитанная кровью шаль примерзла к щеке, при любом неловком движении рана снова начинала кровоточить.
Но девушка, упрямо наклонив голову, пошла по давно известным приметам к мертвому лесу, к ведунье.
Глава 15. Беда
Гонцом оказался сын деревенского кузнеца, прискакавший на коне старосты. Наказ ему дали ехать к брату боярскому Гордию, но отрок больше верил княжьим витязям. Дружина сидела в гридне, обедала. Князь во главе стола, только у него на скамье лежало узорчатое покрывало, дружинники сидели на голых лавках. Гридни дружно стучали деревянными ложками по глиняным горшкам. Разговаривали мало. Князь пребывал в печали, второй день не могла разродиться первенцем его любимая жена. Каша так и стыла перед властителем нетронутая.
Гонец снял шапку, поклонился в пояс
– Здрав буди, светлый княже! – закричал отрок, боясь, что в такой большой избе его не услышат.– Староста мне наказал ,вам передать, что сожгли тати вотчину боярина Сударова. Как есть, всю сожгли, людей боярских поубивали.
– А что же вы делали ,на печи вшей давили?!– Князь сурово сдвинул брови, глаза из-под них сверкали гневом.
Северин так побледнел, что казалось что он и не живой человек вовсе, а призрак, морок. Встал с лавки, но говорить не мог, в горле стоял комок от страха за Василису. И не удержался, сказал, что если воев не дадут, один поедет.
– Твое место подле меня,– резко осадил варяга князь.– Но ведаю, что есть в этом деле твоя сердечная боль, и потому отпускаю, воев сам выберешь.
Он поднялся, махнул рукой, и ушел в свои покои.
Северин собрал двадцать воев, все на свежих конях, еще и заводных взяли, поскакали в усадьбу.
Варяг сам себе удивлялся, откуда в нем, морском бродяге, эта любовь к лошадям и, причем не безответная. Конь его неказистый, так до сих пор и без имени, просто Конь, на полкорпуса обогнал всех.
Дым от пожарища был виден издалека. Примчались к уже остывающим головешкам. Земледельцы, пришедшие из ближайшей деревни, хотели потушить пожар, опоздали, и теперь вытаскивали из—под обломков, на постеленные в снег холстины, обгоревшие тела. И хозяина дома, рассеченного саблей пополам, так же безжалостно порубленная боярыня, оба в ночных рубашках, какую— то, еще бабу , челядь или приживалки.
– Нетути доцы, боярышни.Тиуна и кормилицы, – держал ответ перед княжьим воином староста.– На трех санях уехали тати, да еще конных десять или семь, издалека смотрели мальцы. По льду пошли, не побоялись, на ту сторону, к Заволоцью. Видно погост захватили, и жируют. Потом переправят добро к немцам, или в Псков.
Северин направил коня к реке. Мужики баграми растаскивали крепкие бревна. И вдруг услышали стон. Из-под завала, обвязав веревками, как ладью, вытянули на свет божий кормилицу. Баба хоть и надышалась дыма, но пришла в себя, и стала оплакивать боярина и боярыню. Потом будто опомнившись, вытащила из шали завязанной узлом на груди, младенца. Малышка все так же спала, недовольно морща носик от морозного, пропавшего гарью ветра. Северин снял с себя подбитый волчьим мехом плащ и укутал ребенка и кормилицу.
Мужики повезли несчастных в деревню отпевать, Лукерья тоже села в телегу. От пережитого страха кормилица онемела. Что-то все пыталась знаками старосте показать, но все напрасно.
