Kitabı oku: «Викинг и дева в огне», sayfa 6
Не посмели русалки отца грозного ослушаться, к Морозко на встречу, бежать побоялись.
Возвращаясь в родной лес, пришла Елочка к Сине – озеру, с подружками русалками радостью поделиться. Подивились те на красу земную и подарили подарок. Красные сафьяновые сапожки.
– В пору ли тебе подружка наш подарочек?
– В пору, подруженьки. Быстрее самого быстрого оленя побегу я на встречу любому моему.
Побежала она, да недалеко убежала. Оказалось, подложили завистницы в сапожки камней острых. Сняла Елочка сапожки, да так босиком и побежала кратчайшей дорогой, через болото, к заветному месту. А там, где она роняла капли крови с пораненных ног, вырастала невиданная до сих пор ягода—клюква.
Прибежала Елочка к роднику, а там ее суженный дожидается. Увидел Морозко ноги девичьи, в кровь сбитые, глаза, слез и любви полные, а уж как пуговку – самоцвет увидел, все разом понял: «Не найти, мне дева, сердца более любящего и преданного». Завернул он любимую в шубу соболью, да и умчал в терем свой. А народ русский по сию пору ходит на болота, да собирает ягоду клюкву».
Но это все сказки, а вот про житье свое у ведуньи Василиса молчала.
Глава 25.Спасение
Долго ли, коротко ли, но добралась Вася, в тот страшный день, до избушки Ведуньи. Лазорея ее звали, а оттого, что одна половина тела у нее во вздутых кровяных жилах, синяя вся. Одета колдунья, чисто и опрятно, в поношенный зипун, в мужские портки. И рубаха мужская. На витой кожи пояске, висели ,засушенные мыши, бурундуки, и лапа куриная и пучок травы. Ведьма будто ждала ее, стояла у частокола, а из плошки, что держала в руках, дым валил красный, страшный.
–А вот и яблочко наливное, само ко мне прикатилось, – встретила она девушку.
Но та больше ничего и не услышала, упала в снег, сомлела.
Когда очнулась, то рядом никого, в очаге горел мирный огонь, все страхи стразу развеял. Огонь, он ведь не только смерть несет, но и от злых духов оберегает. Запах в избе, будто траву в лугах косят, свежий и пряный.
Вася легко поднялась и подбежала к кадке с водой. В воде отразилось ее лицо, с зашитым черными нитками шрамом. И ухо черное.
«Отморозила», – решила Вася в ужасе. Она когда—то давно видела замерших людей, такие же вот иссиня—черные у них были ноги и лица.
– Любуешься?– ведунья бесшумно встала рядом, выглянула из-за плеча боярышни.
Василиса отвернулась от отражения, и пошла снова к лежанке. Укрылась своим одеялом и ни слова ни проронила до вечера. Ведунье до нее кажется и дела нет, она возилась у очага, что—то бурчала себе под нос.
А как солнце село, стало веселее. Прилетел ворон. Сел на частокол и закаркал. Лазорея выбежала на двор, и долго не возвращалась.
– Вот ворон весть принес, нет теперь твоего батюшки и мачехи, а женишок твой, искал тебя искал, да и уехал восвояси. Другую лелеять будет, жарко обнимать станет.
Вася рывком поднялась, и, схватив подушку, маленькую, твердую, мхом набитую, бросила в колдунью. Подушка попала в очаг, по избе повалил черный дым, ведунья стала тушить пламя, а Васа радостно засмеялась. «Вот в доме батюшкином не сгорела, так тут, хоть задохнусь от дыма, и в рай к родителям отправлюсь».
– Ах ты, егоза?? Гневлива, горяча. Да не злись, вылечу твою личину. Это просто деготь березовый, жилами заячьими зашивала, да в него окунала, чтобы рана не загноилась, огневицы не случилось.
– А ухо?– спросила девушка
– И ухо, как ухо, правда того кусочка, что отсох я уже пришить не смогу. Вот и будешь теперь Васька Рваное ухо!– И ведунья захохотала. На дворе ей вторил зловещим карканьем ворон.
Потухший и залитый очаг, не так-то просто снова зажечь, да еще дым скопился. Оставили дверь открытой проветрить избушку. Вышли и зажгли костер во дворе. Сидели на чурбачках, Васька тихонько плакала. Ей стало легко, грусть была светла, как рассвет летом, как туман над рекой.
– Пока зима, мы отсюда не выберемся, весны ждать надо, ближе к Масленой тебя на тракт отведу, там поедут купцы знакомые, муж с женой, им тебя и отдам, чтобы до города довезли.
Так вот и потянулись долгие зимние дни, шрам на щеке зажил, ведунья нитки—жилы вытащила, осталась на щеке тонкая полоска, ни рубца, ни волдыря. Ухо тоже зажило. И то и другое можно платком прикрыть. Поверх кики плат надеть и будет очень даже. Да, только замуж теперь вряд ли кто возьмет.
– А к мужу той стороной не ложись, что со шрамом,– учила ведунья. Она многому учила: травы распознавать, какие от какой болячки, какие от огнивицы, а какие от нечисти. Плакун трава – от черной немощи, разрыв трава – от порчи и сглаза, полынь – от русалок ,их пения зачарованного. Адамов голова для успешных родов, а другая трава, чтобы грех покрыть, младенца скинуть. За такой травой и объявилась однажды девица. На дворе буран бесновался страшенный, а эта заполошная в санки собак впрягла и приехала.
Василиса ее в дверях только и видела, ведунья прогнала боярышню из избы.
Гостья красивая, про таких говорят – кровь с молоком. Да вот отдали за старика, а она с молодым гуляла, от него и понесла ребенка. Приехала к колдунье за помощью.
– Ведь грех это – попробовала Васа отговорить девушку. —Муж старый и рад будет дитю.
– Ага, забьет, в погребе сгнобит, вот тогда и нарадуется,– грубо отвечала та.
В этот раз травой не обошлось. Что там ведунья с ней делала, Васа даже думать боялась. Девка кричала так, что с елей снег падал.
Потом пошатываясь, вышла, светлые ее пимы, все в крови.
– Ничего,– улыбнулась она Вассе посиневшими губами.– На опушке выкину в снег, в одних чулках в дом войду.
Больше боярышня эту девушку не видела. Выжила ли та, или померла от потери крови, или муж забил, так и не узнала, не пришло от горемыки весточки.
У ведуньи хозяйство было хоть и немудреное, но требовалось и дров наколоть, и воды из снега натопить, дичь ощипать. Белоручкой Васа никогда не слыла, но такую грязную работу никогда в батюшкином доме не делала, а здесь пришлось.
Однажды так топором намахалась, что уснуть не могла от боли в плечах. И это и спасло. Лежала она, слушала, как трещит огонь в очаге, и вдруг запахло странно, будто траву жгли. Поворачивать головы не хотелось, а когда открыла глаза, то увидела над собой Лазорею. Старуха ,стояла над ней ,склонившись, с пучком чадящей травы, и шептала заклинания.
«На острове Буяне, стоит камень бел горюч, забери тоску у Василисы, отдай мне. Любовь ее к Финисту ясну соколу снегом замети, а она пусть мной обернется, мою силу колдовскую примет».
Протянула костлявые руки и сорвала с девушки христианский оберег, крестик. Вася завизжала, оттолкнула ведунью, выскочила из избы.
Лазорея завыла, как раненая волчица, избушка ходуном заходила, будто из веток, а не бревен. Вассе даже показалась, что, что дом слегка приподнялся над землей.
Луна так ярко светила, что девушка решила немедленно бежать в лес. Но ноги ее не слушались, от травы кружилась голова, дыхание останавливалось. Ведунья выбежала из избушки вприпрыжку устремилась к ней. Глаза горят огнем, волосы дыбом. Перед тем, как лишиться чувств, увидала боярышня, или пригрезилось: встал перед ней воин, с двумя косами за спиной, с двумя мечами в руках, загородил собой от колдуньи. Васа упала в снег.
Очнулась в избе, Лазорея сидела у очага, шила шубу.
– Пока ты спала, мне тут карелы шкурки подарили, белки нынче много, вот сошью тебе приданное.
Васа прислушалась к себе, все как всегда, попробовала вспомнить матушку, батюшку и конечно его, Северина. Все вспомнила.
– Я это я?! – прямо спросила она ведунью.
– А то кто ж. Да, хотела я тебе силу передать, самой помирать скоро, да так сильна в тебе любовь к варягу, и его к тебе, что дух Северина явился тебя спасать. Живи спокойно до весны, не твоя судьба ведуньей стать. Ошиблись старые боги.
– Дух,– замирая от страха, промолвила Васа.,– Он что умер?
– Ушел за край, но вернулся, – коротко ответила колдунья.
– Ты его спасла? Я как вернусь, пришлю тебе серебра, у дяди попрошу, мое приданное в городе, в тереме осталось.
– Нет не я, врать не стану. Вера его спасла, да друг.
Потом было возвращение к людям, а домой дорога всегда короче. В новой шубе, легкой и такой теплой, как в сказке про Морозко. А еще Лазорея подарила ей засушенной богородской травы, чтобы ни один колдун или ведунья не могли навредить Вассе чарами.
Да, тогда ехала и мечтала о встрече, а у него, оказывается другая есть, Васа очнулась от воспоминаний. Свекровь сестры завистливо трясла лисью шкуру и с придыханием ругалась: « Вот охальник, как есть охальник».
Василисе шкурки для сестры не жалко, все равно уже теперь, суждено ей приживалкой в доме Акулины. Вон сваха да нянька Серафима, так ее обозвали, что в пору топиться. Ан нет, не дождетесь. Вот стают снега, наймет она у мужиков и отстроит вотчину лучше прежнего, в память батюшки, часовню у дороги поставит, будет сирых и убогих привечать: кормить, одевать.
Василиса еще строила планы, а за нее уже все решили.
Во дворе стояли сани тысяцкого, и еще чей—то возок. Неужто самого Владыки?
А ведь и угадала боярышня.
Глава 26.Сватовство
Приехали сваты, да не простые. Правда без свахи, и сначала в трапезной закрылись, никому туда хода нет, ни челяди, ни жене Гордия Симеоновича.
Боярин даже и не догадывался поначалу, зачем такие гости важные пожаловали, а когда тысяцкий сказал первые слова: « У вас товар, у нас купец», так и вовсе растерялся. Дочь его еще млада, правда, заручиться с сыном тысяцкого возможно, парень всего на десять зим старше Аленушки. Так что за спешка?
Но Владыка остановил, улыбающегося во всю бородищу, Яреца.
Он достал из широкого рукава рясы, небольшую карту земель Новгородских.
Искусно сделанная монахами обители Святого Георгия, она поражала точностью и мелкими подробностями. Гордий пригляделся. А ведь это вотчина брата, убиенного. А что за черта такая, что делит на неравные части родовые земли?
Боярин засопел, уже догадавшись, куда клонит тысяцкий.
– Вот ты, норовишь на двух хряках усидеть, так-то невозможно, Гордий. Смирись, девку за знатного ратоборца отдашь, в свою семью примешь, тебе защита, роду слава. Есть у нас на него виды немалые. А тебе поддержка на вече и от посадника, и от тысяцкого. Власть, чтобы удержать, надо и на уступки идти. В малом, а иногда и в большем.
Гордий, молча, потел и пыхтел. «Ах, обскакали, увели из—под самого носа, такой лакомый кусок. Так бы за девку, сундуки с добром да терем братний отдал. А тут вотчина». Молчал, насупив брови, а в душе закипал гнев.
Пожевал блестящими губами, масло от блинов не успел стереть, и вымолвил: «Недужная она, куда ей замуж, убогая, в моем доме жить до старости будет».
– Отступись, Гордей, вотчиные земли брата твоего, половина монастырю отойдёт, половина за дочерью Василисой отдай. – Тысяцкий взглянул на посадника, ища поддержки, но тот отвел глаза.
– Моё, кровное забрать хочешь? Пришлому бродяге отдать, Не отдам!!
Ярец видел, как покраснел боярин, вот-вот лопнет от злобы. Встал из-за стола, вышел. А там ему навстречу Василиса кинулась.
– Васенька, дочка, а принеси нам всем кваску. Уж больно хорошо топите, дров не жалеете.– И подмигнул девушке карим оком.
Васа на дрожащих ногах пошла в бабий угол. Сама поставила кувшин с квасом, сама кубки выбирала, что наряднее, серебряные. Пошла с блюдом в трапезную. Тысяцкий перед ней распахнул украшенную затейливой резьбой дверь.
Дядя Гордий, красный, как вареный рак, так зыркнул, что в пору сомлеть о страуху, но вины девушка за собой не знала. Потому поклонилась гостям в пояс, и поставила блюдо с напитком на стол.
– Иди, милая,– перекрестивее , ласково проговорил Владыка.
Посидели и помолчали. Ярец все порывался что-то сказать, но владыка под столом наступил ему на ногу.
– Какое твое слово, Гордей Симеонович?– нетерпеливо спросил Посадник
– Вот вам Бог, а вот порог!– Боярин поднялся распаленный гневом, и отвесил поклон сватам.
Посадник понял, что дело не выгорело, тоже встал, и, пятясь, вышел из горницы. Тысяцкий крякнул от досады, выпил залпом свой кубок с квасом. Только Владыка остался невозмутим. Он строго посмотрел на упрямца, и этот взгляд не сулил боярину ничего хорошего.
– Отступись, Гордейка, мысли твои передо мной, как на ладони, мнишь возвыситься, а найдешь погибель. Пока ты равным будешь другим боярским родам, и твой укрепится, а захочешь над всеми подняться, тут тебе и дадут укорот. Ты думаешь, брата твоего разбойники сожгли? Так-то неведомо, дознания не было. А, не сам ли ты, варнак, такое злодейство удумал!? Жди беды, Гордей. И думай, крепко думай.
Тысяцкий встал и, обойдя стол, встал у боярина за спиной, лязгнули ножны. Конечно никто боярина в его же доме убивать не собирался, тем более сам Ярец, но намёк был прозрачен: « Не иди супротив нашей воли, не осилишь». Владыка перекрестился. Все внутри Гордея мерзко задрожало. «Что этот поп, благословляет на убийство?»
Владыка слегка улыбнулся.
– Муж ты велико мудрый, и хитрый, захочешь посадником стать, помогу. Монахов во все пять концов города отправлю, за тебя народ будет голосовать на вече.
Боярин медленно приходил в себя. Это его родовая черта: гневлив, но отходчив. Молчание затянулось.
– Пашню оставьте, ее мои деды сами пахали, жито собирали, там речушка небольшая, мельница. Больше ничего не прошу.– Гордий смиренно опустил голову и закрыл глаза. Мелкая слезинка скатилась и спряталась в густой бороде.
Тысяцкий достал бересту с готовым договором. Там и печать посадника стояла. Ярец на свече растопил воск, и боярин приложил к нему родовой перстень.
– Вот и ладно, надо поторопиться, Масленицы два дня осталось, потом пост. Да у меня все готово к пиру, челядь привезет яств да медовухи, не журись боярин! Теперь дело за свахой, а мы поедем, здрав буди, Гордий Симеонович.
Тысяцкий полонился боярину, патриарх протянул для целования руку. Благословил.
Вот и завертелось все в доме, закружилось. Все к свадьбе готовятся, а жених то и глаз не кажет? Северин о решении государственных мужей и не ведал.
Занимался дружинниками, боем на мечах. Обедал, потом снова, уже в конном бою постигали мастерство битвы.
На свадебный пир он попал до смешного, странно.
Приехал Ярец Данилович, схватил в охапку, да в сани. Повез в свой терем. Там одели Северина, как знатного человека: кафтан золотом шитый, рубашка атласная на жемчужных пуговицах. Шапка, мехом куницы оторочена.
Варяг другу верил, как себе, потому не сопротивлялся. Только спросил: «Воровать поедем, Васю?». Тысяцкий только улыбнулся и грамоты протянул. Вспомнил, что варяг грамоте не обучен, коротко рассказал, в чем дело.
– Боярин ты теперь, Северьян Сидорович Сударов. Родовое поместье Сударова Федора, отца Василисы, наречной невесты твоей, теперь ваше. Под той грамотой печати все есть, так что не сомневайся. Жених!
Сани тройкой запряжены, под дугой колокольцы с малиновым перезвоном. И в собор помчались , самый главный. Венчал нового боярина Сударова, сам Владыка.
Сердце колотилось так, что казалось, выпрыгнет и покатится под ноги суженной. А под кружевной накидкой и не видно, кто невеста. А вдруг обман, морок?!
А когда по чину целовать стал, тут и увидел Северин синие очи любимой. Ярче самого весеннего неба, самого глубокого озера. Первый поцелуй их глыбу льда бы растопил. Взял Василису за руку, пальчики девичьи дрожали, не от страха, от волнения.
Шумела свадьба, Дружина, бояре, все за одним столом. А на нем уж все, что душе православной угодно: и поросята молочные, и рыба заморская. Соленья, яблоки моченые, капуста квашенная с клюквой, яблоками, свеклой. Пироги в полстола. С рыбой, с капустой, с горохом, зайчатиной.
Жених с невестой, наглядеться друг на друга не могут. И нет для них сейчас никого вокруг. Северьян наклонился, и сказал на ушко венчанной жене: «Ты не о чем не думай, я сам весь в рубцах и шрамах. Каждую твою отметинку целовать буду, голубка моя».
– Финист ты мой, ясный сокол, – непонятно сказала Василиса, и неважно, что она шептала, может заговор какой, главное ее глаза говорили о верной и вечной любви.
Эпилог
Вот и закончилась история о варяге Северине—Северьяне и боярской дщери Василисе. Русь ожидали века междоусобиц, войн и побед. Становление империи. И всегда там, где нужна помощь, вставали на защиту Родины витязи—богатыри. Ратоборцы за веру православную. Вечная им память в веках, и наш низкий поклон.
