Kitabı oku: «Викинг и дева в огне», sayfa 4
– Умом тронулась, сердешная,– жалели ее деревенские бабы.
Воины мчались по торговому тракту, что шел вдоль реки. Потом торговый путь сворачивал к деревне, а воины стали спускаться к реке. Татей увидели издалека, но кони на лед ступать отказались. Только жеребец Северина понукаемый хозяином, постоял, словно раздумывая, зло фыркнул и отступил назад. Река, спавшая под ледяной коркой, кое-где синела промоинами, и прорубями. Своенравный ее норов, не подвластный даже лютым морозам, часто менял русло. Тем более уже Сретенье Господне, прошло, когда зима с весной встречается. В такую пору лед коварен и опасен.
– У татей видно подковы с шипами. Мой батя когда-то такие ковал ,—сказал один из дружинников.
– Для татей?– попробовал пошутить другой, но вои шутку не оценили.
– Погост я тот знаю, – по пути в деревню поведал Северину один из гридней. – Надо припасов взять, да хорошо бы снега дождаться. Рассудительно ответствовал воин, был он не молод, оттого основателен в суждениях и в делах. И прозвище имел Кремень.
– И неделю ждать погоды? А вдруг Ва.., боярышня с ними?
– Ранами старыми чую, ночью быть бурану,– успокоил его дружинник.
Но все что не делается все к лучшему. Северин воинов по избам разместил, поспешил в дом к старосте разузнать у кормилицы про Василису. В хате, блеяли, козы, жался к теплому боку печи телок. На полатях шумели дети. То ли дрались, то ли играли.
Хозяйка вытерла вышитым полотенцем лавку, поклонилась и ушла в женский закуток за занавеской. Староста шикнул на детей, разбудил кормилицу, спящую на лавке, прибитой к стене. Умом баба не тронулась, но голоса лишилась. Что-то гугукала, но ни Северин, ни староста ее не понимали. Тогда она побежала в сени и, откинув половик, показала на крышку погреба, да и, открыв ее, сиганула вниз, но опять застряла.
– И смех, и грех. Вот ведь Михрютка неповоротливая,– засмеялся староста. Но при Северине улыбку с лица убрал, и послал мальца за мужиками, снова тянуть бабу—ладью из дыры. Правда старая не знала, не смогла объяснить, в какую сторону ход ведет. Но ясно же, что к лесу, до деревни или тракта слишком далеко. Своих воев варяг беспокоить не стал, а вот мужиков с два десятка со старосты стребовал.
Все ходили, кричали до самой полуночи. Сам Северин кричал так, что потерял голос. Он как в горячке, раз за разом объезжал по кругу поляну, но так ничего не нашел.
– Надоть возвращаться, боярин,– подошел к нему один из мужиков.– Буран идет, вот туца через цас луну закроет и так нацнет мести, дорогу назад не найдем, сгинем.Говорил на местном языке, цокая, и варяг не совсем его не понимал. Мужик умолчал о том, что они – то кумекали, про варяга, что тот непременно оборотень. Что ему бурана боятся или леса, но конечно все это говорили шепотом, чтобы воин не услышал.
Ночевали в деревне, Северин выпил кипяток с медом, спать отказался, сидел всю ночь у стола. Старостиха тыкала мужа в бок и шипела на ухо: «Ведь все свечи пожжет ирод нерусский. Это ведь освященные в Сретенье свечи, «громницы», оберег на весь год. Дом от пожара и бед, посевы – от града, а нас, – от сглаза и болезней.
– Никшни, он княжий человек, знацит так надо.
Старостиха с досады спихнула мужа с печи. Тому пришлось лезть на палати к детям. Правда зарок себе дал, как только вои съедут со двора, проучит бабу вожжами.
Свеча догорела, и Северин вышел на двор. Там бушевала метель. Ветер иногда разгонял темные тучи, и когда проглядывала луна, в ее серебристом свете, глаза варяга мерцали загадочным отблеском.
– Манька, Манька,– смеялся на полатях младший из старостиных погодков.– А вдруг он оборотень, сцас как обернется в волка и утащит тебя в лес.
Младшие с ужасом замирали, а Манька, дородная девица, перестарок, фыркала.
– Да, хоть бы с волком, все едино, от вас подальше.
– И не забоишься?– спросила младшая сестренка.
– Вот еще, мне вот на святоцные гадания, вепрь по гузну щетиной терся.
Конечно, хитрая девка, умолчала, что это пастух обрядился в козлиную шкуру, и щупал ее голый зад
– Да спите уже, неугомонные,– осадила их мать и скоро все уснули. Северин, вернулся в избу. В ней стоял тяжелый дух: дегтя, кислой капусты и чеснока. Вынул из печи чугунок с остатками снеди, и, поев, уснул прямо за столом, положив голову на руки.
Конечно, искать кого-то в лесу после такого снегопада бесполезно. Буран все следы замел, сани староста не дал, мол, всего двое, и одни в починке.
Вернулись в город несолоно хлебавши.
Глава 16. Возмездие
По боярину и боярыне тризну справили, похоронили. Гордею Симеоновичу младенца спасенного и кормилицу Василисину привезли.
Северин отправился посоветоваться к тысяцкому. Рассказал о Василисе и татях.
– Да, дела,– Ярец на куске бересты нарисовал острог, в котором, скорее всего скрывались разбойники.
– Тебе может, уже и не надо, а Северьян Сигурдович? Мы как-нибудь сами, клич кинем, прибыток посулим. Да и боярин Сударов, брат убиенного, обещал, что гривнами не обидит.
В тереме тысяцкого царили уют и чистота. Северин даже иногда представлял, как они с Василисой заживут в таком вот доме, где детский смех, и любовь.
От мечты, ничего не осталось, только месть. Змеей свернулась внутри, и исподтишка жалила сердце, ядом отравляла душу.
Ярец не обманул. Собрали около тридцати мужиков, пять саней, кто конными, а еще двое из дружины князя, те самые варяги, уцелевшие в бурю. Парни уже обзавелись семьями, жили у русских жен, и всем были довольны. Северин не ходил к ним в гости, он не хотел ворошить прошлое, слишком много горьких воспоминаний с этим связано.
Погода дарила ясные дни и морозец, снег хрустел под полозьями. Тысяцкий тоже отправился в поход, и Северин иногда садился в его сани, отогреваясь, под сшитым из волчьих шкур, пологом.
Он родился, в темную бурную ночь на отцовском драккаре, когда мать возвращалась вместе с отцом из похода в теплые земли. И мягкость звериных шкур своего первого ложа помнил отчетливо, и от волн спасали, и от холода. Дарили тепло, то, что не подарила мать. Он не хотел бы жену—воительницу. Если бы даже остался жить в родных фиордах, и ходил в походы с Гарольдом конунгом, жена ждала бы его дома. Милая, веселая, нежная. Как Василиса.
Варяг проснулся оттого, что сани встали.
– Вот,– еле сдерживая громоподобный бас, возвестил Ярец.– Здесь засаду оставим, если они к реке рванут, а сами их крошить пойдем.
– Остался бы ты тысяцкий, ведь не отрок уже и не юноша.
– Да, что ты? А я и не знал. Я за смертью не гонюсь, а вот ты, похоже, очень даже.
Так что слушайся, я тут голова!– Тысяцкий надел на свои могучие плечи кольчугу, на войлочную шапку, шолом, взял в руки палицу. И стал похож на былинного богатыря, о чьих подвигах пели сказители – бояны.
– Мы люди не гордые, впереди лучники пойдут, и с не простыми стрелами.– И Ярец подмигнул Севверину.
Погост с высокими кольями, в руку толщиной, без единой щели. И их все же заметили. За частоколом поднялась суета, запахло костровищем, видно ставили котлы с водой, чтобы кипятком ошпарить идущих на штурм воев.
Но на штурм никто сразу и не кинулся. Стрелы с зажженными фитилями градом посыпались на укрытые соломой крыши, на сараи и амбары.
«Конечно это не то, что в избе задыхаться от смрада.– Подумал Северин.– Но тоже хорошо».
Деваться разбойникам некуда, заливать постройки нечем, колодца не вырыли, за водой ходили к реке, вырубая проруби. Ту воду, что натаскали в бочонки, кипятили в котлах. Все новые стрелы летели, поджигая все, что могло гореть, пронзали татей. И скоро ворота открылись, и в лес на лучников побежала немалая ватага, с кольями и дубинами.
Одетые кто во что горазд, на ком—то даже женские душегрейки отороченные мехом.
– Вот теперь наше время,– Северин и тысяцкий кинулись в проем тлеющих ворот.
– За Новгород и Святую Софию! – закричали ополченцы. Северин рубил налево и направо, не зная устали. Лицо его и кожаные латы алели от крови, щит тоже. Он приносил Одину кровавую жертву, за Василису, за голубку, за яблочко наливное. Взмах, и рассеченное тело падает в черный от пепла снег. Взмах, и голова татя катится в костер. Прорваться никому не удалось, разбойники падали под градом стрел, и мечами ополченцев.
Во дворе уже никого не осталось, воины искали воров под крыльцами изб, а Северин открыл двери в небольшую церковь. Здесь у татей оказался воровской тайник. У стен стояли сундуки, лари, доверху набитые рухлядью и серебряной посудой.
Перед аналоем, стоял на коленях мужчина в добротном тулупе и крестил лоб, отбивая поклоны. Лысая макушка светилась в темноте, видимо намазанная лампадным маслом.
– Не убий, я пленник, тиун я боярский, вот те крест! – И мужичок на коленях пополз к Северину.
– Васа где? С тобой?– ни на что, не надеясь, кроме чуда, спросил варяг.
– Нет, она же там, в усадьбе, сгорела.
Северин опустил меч, и хотел уже развернуться и выйти, когда мужичок ловко зацепил его руками за сапоги и опрокинул на деревянный пол. Сам вскочил, в руке его блеснула сабля.
«Та самая, коей боярина и боярыню, сгубил», – понял Северин. На свое счастье он меча в ножны не убрал, потому славное оружие викинга вошло врагу прямо в живот. Рана мерзкая, долго мучиться будет Иуда. Тиун повис, обмякнув всем телом, но сабли не выпускал, правда, сил поднять ее, у предателя уже не осталось. Варяг ногой оттолкнул управляющего и поднялся, вытер меч о богатую, вышитую золотой нитью рубаху, понятно, что с боярского плеча украдена, и пошел к выходу. Саблю он прихватил с собой.
Навстречу ему воины тащили главаря, заросшего по самые глаза мужика, с выбитыми передними зубами.
– Куда его? С торца хотел убежать, там калитка у них слажена,– доложил один из воев, оставленных в засаде.
– На кол!– закричал тысяцкий. Северин не стал смотреть на это.
Ярец тоже, отошел к горевшему амбару, о чем-то поговорил со своими воями. Те вытирали окровавленные палицы.
– А ну-ка,– Ярец обернулся и неожиданно ловко побежал в церквушку, на ходу объясняя другу: « Тиун Иуда, боярина своего продал, дождался, как тот приедет, да охотники ему меховую рухлядь привезут, да мед, и позарился. Грех на душу взял, невинных людей на жуткую смерть обрек».
Северин, показал ему захваченную в бою саблю.
– Ах, уже успел,– Тысяцкий одобрительно покачал головой. Взял у варяга трофей.
– Помню, эту редкость, дорогая работа. У хазарина в сражении, что князем Святославом Игоревичем выиграно, дед Сударова добыл. Из дамасской стали оружие, даже гривну перерубит, не зазубрится.
В церквушке послышался стон. Ярец послал воев, и те волоком притащили истекающего кровью, тиуна. Тот зажимал руками живот, не давая, вывалится кишкам.
– Что в город повезем на суд?– сам себе не веря, спросил Северина Ярец.
Тот отрицательно помахал головой. Сначала он хотел оставить предателя мучиться, но потом вспомнил, что таких вот, лживых и мерзких, может спасти судьба. Какие-нибудь калики прохожие, придут на постой, а среди них ведун окажется, и будет жить, этот предатель. Не раз такое бывало в жизни варяг, когда достойные погибали, а клятвопреступники жили.
Он подошел к Иуде, по-особенному взмахнул мечом и рассек грудину. Все увидели трепыхающееся сердце предателя. Варяг вырвал трепещущий комочек, у еще живого тиуна. И бросил собакам.
–Любо!– закричали вои, стуча по щитам. А варяги кричали «Один», и тоже стучали по крепким щитам с защитными рунами. Ополченцы потушили пожар, и остались ночевать в церкви. Вытащили на сани украденное татями добро. Что в казну пойдет, а что признают потерпевшие, им отдадут. К утру решено было трогаться. В котлах вовремя закипела вода, засыпали полбу, да мяса строганину, и сварили знатный кулеш на кабаньем сале. Голову того самого вепря, что шайка добыла, Ярец решил забрать себе.
Глава 17.ЧУД(Ь)еса
Северина среди ночи, будто кто-то под бок толкнул. Встал он, нацепил на пояс меч. С мечом и ножом никогда не расставался, не смотря на дружеские насмешки товарищей. Вышел во двор, проверил стражу. Воины не спали, опираясь на копья и щиты, сидели кружком у кострища, тихо переговаривались между собой. Варяг подошел к ним, погрел над огнем руки и пошел не спеша в нужник.
Наступило новолуние, темнота, хоть глаз выколи, снег черен от пепла. Кругом безмолвие, будто неживой лес стоит вокруг, зачарованный. Когда из нужника выходил, показалось что тени, или клубы белого дыма рядом. Сзади кто-то обхватил шею, да так, умело, что варяг потерял сознание не успев закричать.
Очнулся от пробирающего до костей холода. Был он, как младенец завернут в полотняные ленты, во рту кусок мха. Его несли несколько человек, впереди шли с факелом, и варяг разглядел ноги в лаптях, на которых обуты короткие широкие лыжи. Ход дружный, почти не тряско. К концу пути чресла онемели так, что, когда его спустили в какое-то подземелье, сидеть Северин уже не мог. Его развязали, прислонили к стене, но он повалился, не чувствуя ни рук, ни ног.
Огляделся. Он находился в земляной пещере. Пахло осенью, прелой листвой, дождём и мхом. В центре, обложенный камнями, горел очаг. Вокруг сновали белые тени, Северин подумал, что вот он – мир мертвых, добралась судьба и до него.
Но одна из этих «теней» помогла ему сесть, поднесла плошку с теплой водой, пахнущей ароматами каких-то трав.
Теперь ясно стало, что никакой это не ад, или рай. Живые люди, правда, говорящие на непонятном варягу языке. Свод пещеры, укрепленный плетеными ивовыми прутьями, подпирали деревянные балки, достаточно высокие, чтобы свободно передвигаться в полный рост. В детстве Северин слышал песни скальдов о гномах, живущих в пещерах, умелых рудознатцах и кузнецах. Но этих людей гномами назвать было затруднительно. Высокие, некоторые даже выше Северина, а их волхв или колдун и вовсе роста огромного, под самый свод. Белые длинные волосы, и такая же белая борода ниже пояса, на светлых одеждах звенели чудные бронзовые звери, нашитые в большом количестве. Посох волхв передал одному из ближних, а от того принял меч варяга.
Волхв держал его над костром и одобрительно кивал головой. Потом подошел к варягу ближе. Теперь Северин разглядел его лицо: сухощавое, мертво—бледное. Ноздри вывернуты наружу. Глаза колдуна вдруг засветились зелеными искрами, как у рассвирепевшей кошки. У воина закружилась голова. Затошнило.
– Хороший меч, что за знаки на нём?– спросил волхв, но голос его звучал в голове Северина и он понимал, что колдун говорит.
– Это защитные руны и клеймо мастера, Франк Ульфберт из Рейна.
– Нам нужен вождь, наш погиб в бою с воями князя, еще до твоего прихода в эти земли. Ты храбрый воин, поможешь нам вернуть наши земли.
– Нет,
– Конечно, сначала ты должен покориться Велесу, и Перуну, они будут отныне охранять тебя в битве.
– Я принял в свое сердце Христа.
– Глупый свей.– Колдун взял во вторую руку посох, и ударил им Северина по плечу. Металлический набалдашник пребольно впился в плечо.
– Мы властители этих земель. Вы даже не смогли понять, что вокруг вас в лесу -чудь. Мои воины видели, как ты прославлял Одина, и проводил обряд с сердцем. Так вы, свеи, забираете чужую силу?
– Верую в единого бога – Христа.– Северин плюнул под ноги колдуну.
– Ну и что? Ты предал Одина, предашь и этого Бога. Разве может он вот сейчас, здесь под землей убить тебя или спасти? А мой может.
– Твои боги алчут крови, а Иисус любит всех
– Да? И потому, ты даже в нужник ходишь с мечом?!
Люди в белых одеждах засмеялись. У многих из них глаза или веки тоже засветились зеленым огнем. Жуть. Может, кого другого и испугали бы такие лики, но Северин, живший с наставником в лесу, иногда находил такие грибы, что светились в темноте, и пачкали руки, которые потом тоже светились. От них никакого вреда. Вот если бы их съесть, тогда конечно. Многие воины, чтобы достичь силы Одина в бою ели плохие грибы.
У варяга нестерпимо заболела голова. Волхв подошел ближе. Северину показалось, что будто кто—то неведомый проникает в его внутренности, вытесняя самого Северина, скручивает его душу в узел. И он уже и не он, а неведомое нечто. Просто сосуд для чужой враждебной силы.
Вот когда он по нстоящему испугался. Никогда не увидит божий свет, не будет у него ни будущего, ни настоящего. Он исчезнет, и все из-за этого мерзкого волхва, язычника. Больше всего варяг боялся подумать о том, что сделает в следующее мгновение. Он не знал, где же обитает душа? В голове, сердце, печени? Та, бессмертная душа, чье спасение даровал им всем Бог, отдавший за них, людей, жизнь. «Смерти нет!»– успел подумать Северин, и со всей силой ударился затылком о замершую земляную корку. И еще раз, и еще. Повезло, попался острый камень или может лед, он потерял сознание, кровь тонкой струйкой полилась за шиворот.
Волхв понял, что потерял власть над душой пленника, и над его жизнью, от негодования бросил меч варягу под ноги. Ударил посохом одного из своих людей, тот упал замертво.
В двери, дубовые и обитые железными заклепками кто—то тихо заскребся.
Его впустили.
– Зарок, там горожане идут по следу, скоро здесь будут.
– Как они нашли дорогу?– брызжа слюной, возопил колдун.
– Их ведет пес Вараввы. Я же говорил, зря вы с ним вели дела. Вор он, хоть и поклонялся Перуну.
– Кто поклонялся? Пес?! Уходим, бери факелы. Вы избранные Велесом, рубите сваи! Варяг будет вашим поводырем в рай, Ирий.
Часть людей, многие совсем седые, остались, другие во главе с волхвом устремились куда-то вглубь пещеры, где оказалась еще одна дверь, что вела в лабиринт ходов, в которых легко бы пропали несведущие люди.
Глава 18 .Тысяцкий
– Ах, ты, ни светило, ни горело, да вдруг и припекло!– С утра громкий бас тысяцкого огласил окрестности Чудского леса, тревожа белок, птиц и даже волки замерли, боясь отходить далеко от нор, где копошились их щенки.
– Где караул? Что зенками лупаете? Всех в холопы отдам, лес валить!– Ярец чуть ли не завыл от бессилия. Враг невидим, и где—то может очень близко, где угодно, и оттого казался неуязвим.
– Чудь это, больше некому, Ярец Данилович.
– Никшини! По делу говори.
– Они в эти краях часто набеги делают, хватают наших мужиков да парней, и на деревах распинают, колышки деревянные в руки и ноги, идешь по лесу грибы собираешь, ан глядь, мертвяки на деревьях. Их работа, чуди, больше некому.
– Истома, веди нас, ведь ты следы читаешь, что букварь.
– Я, батюшка Ярец.
– Веди!
– Я сказать хотел,– молодой воин, с только еще пробивающейся бородкой, пошел куда-то к частоколу и привел собаку. Огромный пес, белый с рыжими подпалинами, с умными волчьими глазами, лаять не лаял, но в горле его что—то хрипело, а рыжий нос морщился. Вот-вот обнажит клыки и кинется.
–Он наверняка дорогу укажет, у меня от Северина осталась монетка, вечером вчера одарил, за то, что свитку его зашил.
Истома погладил пса и тот ласково облизал его ладони.
– Били его шибко, видно по злобе душевной, а я с лаской, да с угощением, —рассказывал парень еле успевая за бегущем по насту псом. Бежали долго, от спин уже пар стал подниматься, когда пес замер и сел, «мол, все, пришли».
Вокруг поляна, с небольшим сугробом, ничем не выдававшая, что здесь могут жить люди, ни следов, ни дыма от костра.
– Ну и?– Тысяцкий тяжело дышал, опершись о щит, он дал всем недолго передохнуть, а потом приказал окружить поляну. Вои протыкали в снег копьями, ни дверей ,ни хода найти не удалось. Продолжили и вдруг один из варягов, что—то почувствовал. Приказал срубить молодое деревце и ткнул им в место, где снег особенно просел. В ответ раздался яростный рык.
Снег вздыбился, и из—под него стала показываться лохматая голова. Свалявшаяся за зиму шерсть, ужасный запах из пасти. Огромный медведь, разбуженный ополченцами, стал выбираться из берлоги.
Пес с довольным видом лег, мол, я свою работу исполнил, а остальное ваше, охотников дело.
– Убивать придется, шатун с голодухи в деревню пойдет,– решил Ярец, и, не мудрствуя лукаво, ударил зверя палицей. И еще раз, и еще.
Медведь тварь проворная, но этот раз видно со сна ничего и понять не успел.
Горевать над убитым хозяином леса времени не осталось. Шкура его в это время года непригодная, мяса кот наплакал, всю зиму голодал, поэтому дали псу еще раз понюхать монетку.
Тот стоял, раздумывая, потом рванул повод.
Пес вернулся на развилку и споро побежал в чащу. Деревья то ли буря повалила, то ли человек. Тут бы прорубаться топором, но тогда шум на весь лес, потому исхитрялись идти друг за другом. Пару раз избежали смерти от самострела и ямы с кольями.
– Видно близко капище нехристей, – подвел итог Ярец.
И вправду, на широкой поляне, стояли идолы, украшенные черепами животных, белыми и красными лентами. И посередине, курган невысокий. Вход в землянку, виден по успевшим, натаять на скате, сосулькам.
Вот тут уж пришлось рубить самое крепкое дерево. Но рук много, и справились быстро, огромным тараном ударили в двери. И еще раз.
– Э-эх ухнем, еще раз ухнем!– командовал тысяцкий. На выдохе дружно били в дубовую преграду. И дверь поддалась, видно была источена за долгие годы короедом. Вдруг земля затряслась, и крыша землянки осыпалась вниз.
– Убились!– закричали ополченцы.
Все кончено, погребено под землей, бревнами, и снегом. Ярец еще не верил что вот и все, нет больше друга, а варяг и вправду стал ему другом, смелый, бесхитростный, молодой. Два воина из дружины князя, ринулись в эту кучу бревен, и стали разбирать завал. Не с середины, с края. Мужики – ополченцы, стали помогать, хотя кое-кто и ворчал «что дело пропащее».
Северин очнулся, в голове тумана как не бывало. «Отстал, колдун проклятый»,– обрадовался варяг. Воину повезло, бревна от наката сложились в скворечник со скошенной крышей. Сохранилось небольшое пространство над головой и воздух. Северин попробовал поднять руку, бревна зашевелились. Морозный дух проникал тонкой струйкой, на лицо осыпалась земля, прелая листва, и щепки.
– Меч, меч мой где?– Огорчился варяг, даже не думая выживет ли, найдут ли. Правый рукав набух от крови, волосы на голове слиплись, но главное – это свобода и спасение от морока волхва – язычника.
Северину было хорошо, будто он плыл на драккаре, слегка покачиваясь на волнах, корабль убаюкивал, дарил ощущение надежности и вселял надежду на спасение. Кругом был туман, но страха, потеряться или заблудится, не было.
Он расслышал свейскую речь, подумал, что путь его окончен. Он перешел черту между мертвыми и живыми. Чертоги Вальхаллы не примут, он погиб не с мечом в руке, будет он скитаться по подземелью вечно.
«Один, прощай, я буду черпать силу духа не в тебе! Есть истинная вера и единый бог. Ему вверяю себя, и душу свою, и тело. Отныне отдам жизнь за его заповеди, чем обрету царствие небесное». И Северин стал шептать молитву «Отче наш».
Вдруг в глаза ударил солнечный свет, и Северин в золотом ореоле увидел не Бога, как ожидал, а лицо земляка—варяга.
Обратно всю дорогу Северин спал. К сломанной руке, разрезав рукав, привязали дощечку, туго обмотали полотном. Кость сломана внутри, а кровь на рукаве от содранной вместе с мясом кожи. Меч рядом лежит, не достался врагу.
Когда просыпался попить горячего бульона, заметил, что воины – ополченцы косятся на него. Все разъяснилось на привале. Ярец отдал другу чистую рубаху, и меховой жилет. Испорченные кровью вещи варяга сожгли в костре. Ополченцы подходили по двое или по трое и щупали Северина. робко, будто он болен проказой.
– Да, живой он, дурни стоеросовые!– Ругался на воев, тысяцкий. – Вон рана сукровицей сочится, глаза в темноте не светятся.
Вот все и разъяснилось. Думали мужики, что он у чуди побывал и выжил, а значит, сам чудью стал.
Когда добрались до торгового тракта, повстречали на пути часовенку. Северин на дрожащих ногах, все же много крови потерял, зашел, крестясь в небольшой деревянный сруб, вытесанный башенкой. Икона, стоящая на аналое потемнела от времени, но лик Богородицы и младенца Иисуса, будто изнутри сиял светом. Из украшений только вышитое полотенце. Встал Северин на колени и перекрестился, народу в часовню набилось не продохнуть. Все видно ждали грома небесного или что на варяга корчи нападут, то есть бесы.
Северин громко в голос прочитал «Отче наш». Поцеловал лик Богородицы. Ничего плохого не произошло. Все шумно выдохнули и истово перекрестились.
Больше никто Северина не боялся, и ни в чем не подозревал.
Все ополченцы вышли сели в сани, кто на коней. А Северин все молился, наверное, впервые искренне. Благодарил Господа и Богородицу за спасение, молил о пропавшей Василисе. Только бы нашлась, пусть не с ним будет счастлива, лишь бы жива и здорова.
С ним остался только Ярец. Тысяцкий стоял рядом и в любую минуту готов был поддержать раненого друга. Уж очень много потерял варяг кровушки, бледен, лицо светлее пепельных косиц и бороды.
Вышли на свет и первое что увидели: были сани и лежащий в крови перед ними возница. Рядом, вытирая о снег, посох, волхв. А еще восемь молодых воинов из чуди. У всех бельма вместо глаз, как у нежити. Но мечи, и ножи держат уверено, и твердой рукой. Длинные балахоны с широкими рукавами, в сторонке лыжи в кучу сложены.
Ярец пожалел, что не захватил с собой охотничий рог, дать знак ополченцам, уехавшим уже далеко, было нечем. Они встали спина к спине. Двое против восьми бойцов чуди и волхва. Тот что—то шептал, выдыхая морозный туман изо рта. Сизые клочки поднимались к небу и росли, как пенка на молоке.
Скоро пелена достигла варяга и тысяцкого. Липкий туман, лег на веки и они сразу отяжелели, и меч в руках стал будто молот неподъемным, тянул руку к земле.
Если бы не Ярец, Северин бы упал, но могучая спина новгородца давала опору и берегла от врага.
Времени у них было мало. Морок кудесника скоро мог их превратить в немощных стариков.
– Руби! – закричал что есть сил Ярец, и огненно—рыжая его борода окрасилась алой кровью. Кто из чуди сделал выпад, полоснул тысяцкого ножом по лицу. Но тут же поплатился сам. Опытный воин взмахнул палицей, и враг упал к нему под ноги с размозженной головой. Северин убил уже двоих, те хотели взять его живым, и от того подходил слишком близко. Сеча была похожа на молнии, в грозу. Устрашающая и стремительная Чудь падала, как снопы, скоро в тумане не осталось никого. Да и сам туман стал рассеиваться. Меч выпал из ослабевшей руки варяга.
И Северин увидел волхва. Тот вынул из рукава белой шерстяной рубахи, пепел, и бросил перед собой. Варяг задержал дыхание. Он мальчишкой часто нырял в ледяные воды фиорда. И дыхание он мог задерживать дольше всех на побережье. Его даже прозвали водяным драконом.
Ярец упал, околдованный зельем волхва. Колдун смотрел на варяга и поднимал свой посох,
– Зарок, умри!– крикнул Северин и, бросив в окровавленный снег меч, вытащил легкую саблю. Дамасская сталь, словно капусту, срезала волхву голову с одного удара. Брызнула кровь, белое облачение колдуна стало багряным. Он еще какое—то время стоял, да так долго, что Северин испугано, подумал, что у врага вырастет новая голова. Как бороться с таким колдовством, викинг не знал. Но на такие чудеса волхв не сподобился. Обезглавленный труп упал, белые позвонки белели, в алом от крови, снегу.
Северин сел в снег, попытался здоровой рукой поднять друга. Но это было невозможно, слишком могуч был тысяцкий. Снег вокруг подтаял от горячей крови бившей фонтаном из туловища поверженного волхва
Северин погрузил ладонь в снег глубже и смог набрать пригоршню чистого белого снега. Им он и растирал лицо друга, пока тот не очнулся.
А к ним уже скакали ополченцы.
– Я сразу неладное почуял,– радостно хвалился молодой воин.– Не может же тысяцкий нас бросить! И Северьян Сигурдович не может предателем быть!
Не умолчал и о том, что многие подозревали варяга в коварстве. Мол, решил на сторону чуди перейти, к язычникам переметнуться.
Тысяцкий, потирая ноющие от волшбы виски, только и мог сказать.
– Сами вы…
Глава 19.Бой
Дома ждала нянька и Оглобля. Тот сразу повел его в баню, и оказался настоящим мастером своего дела. Северьян будто заново народился. А после купания в снегу, и вовсе сомлел, и идти сам уже не мог. Тогда парень, как младенца понес его в тулупе в избу, положил на печь и Северьян уснул. И проспал два дня, а когда очнулся, сразу подумал о Василисе. За что ему такая судьба? А ей? Ведь совсем юна боярышня? Сгинула, не узнав радость мужниной ласки, не приложила к груди первенца. Их первенца. Северин оделся, взял мошну полную серебра, приказал оседлать коня, поскакал по тракту в корчму. Подальше от города, от знакомых лиц. Никто ему сейчас не нужен.
Корчмарь, с подбитым глазом, второй алчно блеснул, увидев редкого гостя, княжеского воина, предложил сала, огурчиков и квашеной капусты с клюквой. Откуда – то он знал, что варяг не пьет хмельного и очень удивился, когда тот заказал медовуху.
– Напьюсь, в комнаты отнеси, на тебе.– Он насыпал хозяину в руку кусочки рубленого серебра.
Первый ковш просто согрел нутро, второй вообще не почувствовал. Он пил с горя, а хмель его не брал. В глубине души надеялся, что окончит земной путь, ведь не зря провидец нагадал ему смерть от эля. После нескольких ковшей, Северину казалось, вот он предел его жизни. Без Василисы, нет будущего.
Какой—то купец, с другом пытались подсесть к нему, но он так на них посмотрел, что они сразу ушли в самый темный угол.
Хмельное не брало, только еще горше становилось. Если бы мог обернуться оборотнем ушел жить в лес. Может съездить к старухе ведунье? Но когда варяг встал, ноги его не слушались, он рухнул бы под стол, но слуги ловко его подхватили и унесли наверх в комнаты.
Очнулся уже глубокой ночью, голова раскалывалась от боли, в каморке стоял невыносимый запах чего—то кислого или протухшего. Поднялся и спустился вниз, в корчме никого не было, все спали. За дверью стучала капель. Тук—тук—тук. Капли били прямо в больное, после хмельных излишеств, темечко.
Северин проведал коня, тот недовольно всхрапнул, не признал в пьяном варяге хозяина. Северин постояли недолго, и пошел по дороге. Нет, не в городище, а в неизвестную даль. Все было, как во сне. Луна, боль и путь. Он и сам не заметил, как свернул с дороги в лес. Шел, по ясно проступающим в осевшем от оттепели снегу, следам. Прошла вереница людей, не один человек. Варяг прибавил шаг.
