Kitabı oku: «Дневник Булгарина. Пушкин», sayfa 6

3

Я залпом выпил чашку чая, собираясь с мыслями.

– Да, Каролина, я мечтал о свободе Польши и честно воевал за нее. Наполеон обещал после покорения России вернуть Рече Посполитой независимость, поэтому поляки были самыми отчаянными храбрецами в его армии. Я служил в Восьмом Польском уланском полку в составе корпуса маршала Ундино. Именно ему прочили славу героя этой кампании. Ундино исполнял обычную тактику Бонапарта: в каждой войне, в каждой стране он старался быстрым броском захватить столицу государства. Корпус маршала отделился от основной армии и, не доходя до Смоленска, двинулся на север – на Санкт-Петербург. Провидение было за нас – корпус насчитывал 28 тысяч солдат, тогда как Первый пехотный корпус графа Витгенштейна, преграждавший нам путь, составлял 17 тысяч человек. Помимо этого, совместно с Ундино действовал корпус маршала Макдональда, который численностью также превышал армию русских. Макдональд и Ундино должны были прижать отряд Витгенштейна к левому флангу основных сил французов и уничтожить. Цель была ясна, а победа – как никогда близко. Стоило очистить дорогу на Псков и Петербург, как столица Российской империи сдалась бы нам без боя, а возможно вместе с ней пал и император Александр. Как я узнал позже, в Петербурге думали также, поэтому заранее начали эвакуировать государственные учреждения.

Витгенштейн, видя, что поражение неизбежно, решился на отчаянный шаг – он бросился на корпус Ундино прежде, чем тот соединился с Макдональдом. Но и здесь у него, казалось, нет шансов, нас было больше почти вдвое. Я вступил в сражение 18-го июля у села Якубова. Бой за село длился с 14 часов дня до 11 вечера с переменным успехом. Гродненские гусары генерала Кульнева бросались на нас из леса, как стая волков, но мы вцепились в Якубово и удержались там. Подо мной убило двух лошадей, я застрелил казака, поймал его лошадь и снова бросился в бой. Я столько рубился, что правая рука совершенно онемела, тогда я взял саблю в левую, и продолжал убивать. Одни русские валились, на их месте вырастали новые – цепи все шли, кавалерия наскакивала волнами – я чувствовал себя человеком, сражающимся со стихией. Эти волны накатывали, и хоть мы стояли твердо, но словно все больше погружались в пучину. Руки не двигались, легкие, отравленные гарью, не могли дышать – изнеможение было полным. И вот в этот момент я впервые подумал, что русский бог сильнее, что русские, дерущиеся с таким упорством, не отступят. Короткая передышка, которую я провел на земле, будучи не в силах искать более удобного ночлега, не вернула сил.

В три часа ночи сражение возобновилось. Русские теснили, словно это нас было меньшинство. Якубово мы бросили. Маршал Ундино отступил к Клястицам, и велел сжечь единственный мост. Но русские бросились вперед и по пылающему мосту! Артиллерия, ударившая по мосту, не остановила их – сражение продолжилось. Поляки бились отчаянно, они бросались в самое пекло, своими телами останавливая движение русских, но это не удавалось. Авангард Кульнева, найдя брод, стал обходить наш фланг. Ундино понял, что Клястицы не удержать, и приказал снова отступать. На следующий день, попав в засаду, был разбит авангард Кульнева, сам генерал погиб, но преследуя врага, наш Вердье наткнулся на основные силы русских, что стоило нам двух тысяч пленными. Дорога на Петербург была заперта, и до осени Ундино не продвинулся на север даже после того, как император прислал ему в помощь свежий корпус Сен-Сира. В то время, когда Наполеон победоносно двигался на Москву, мы уже знали, что эту войну суждено проиграть… Позже мы присоединились к отступающей Великой армии и ушли из России; вместе с польскими уланами ее покинула и надежда на освобождение Речи Посполитой.

– Это уже история, – сказала Собаньская, тряхнув головой. – Точно также можно вспомнить, что после Смутного времени в составе Польши оказались смоленские и черниговские земли. На родине выросло новое поколение патриотов, и для них свобода не пустой звук.

– Если мой рассказ вас не убедил, то прошу вас прислушаться к доводам рассудка: Россия сейчас сильна и объединена жесткой волей царя Николая. Бунт 25-го года был единственной возможностью поколебать самодержавие, она упущена, быть может, на целый век. Это то, что я знаю наверное. Новое восстание в Польше будет обречено.

– Это не важно. Правда не в рассуждениях о свободе, а в действиях, ее приближающих, – сказала Каролина. – И нельзя целому поколению сказать: «Подождите полвека!», они готовы действовать и будут действовать сейчас!

– Каролина, вы рискуете…

– В ваших силах уменьшить этот риск.

После колебания я спросил:

–Что вы хотите?

– Есть препятствие, которое сдерживает нас, для его устранения я и приехала в Петербург. Хлопоты по делу брата – это только предлог, хотя я благодарна вам за участие в судьбе Генриха безмерно. Итак, дело касается Рылеева, поэтому я обращаюсь за помощью к его близкому другу – пану Тадеушу Булгарину.

– Но Рылеев давно казнен!

– Зато остались его бумаги.

Я вздрогнул. Архив Кондратия не дает мне покоя.

– В свое время польские патриоты пытались скоординировать с русскими заговорщиками время восстания. Они готовы были поддержать Северное тайное общество, если бы Рылеев обещал в будущем дать Польше свободу. После поражения восстания в России многие польские заговорщики, боясь арестов, уехали в Европу. Теперь они мечтают вернуться, но боятся – вдруг их имена известны по бумагам Рылеева? Тогда их ждет арест. Значит и восстание будет сорвано. Вы – самый близкий Рылееву человек, вы должны знать, у вас должны быть его бумаги, поэтому я прошу помощи.

– Я остался на свободе только потому, что стоял вне заговора, поэтому мне никакие его подробности неизвестны, – сказал я. – Что касается бумаг… не стану вам лгать, бумаги у меня есть, но это стихи, черновики – литература, одним словом. Все остальные бумаги Рылеева хранятся, как говорят русские, за семью печатями.

– Эти бумаги необходимо достать!

Каролина в этот момент была прекрасна: глаза ее сверкали, обычно матовые щеки залил румянец, вся ее фигура выражала уверенность в победе.

– Невозможно, – сказал я. – С вами шутит дурную шутку горячая польская кровь.

– Я в отчаянии, – отвечала Собаньская. – Я должна помочь заговорщикам, но не знаю как. Я боюсь сделать оплошность и провалить дело. Вот сейчас я, например, раскрылась перед вами, уповая на прошлую дружбу, но люди с годами меняются.

– Каролина, я никогда не предам вас! – воскликнул я. – И я готов сделать все, чтобы вам помочь!

Польская кровь и со мной сыграла злую шутку – я ввязался в авантюру не только бессмысленную, но и опасную. Впрочем, сожаление о том, что, помимо воли, эти слова вырвались, длилось одно мгновение. Каролина так посмотрела на меня! В ее взгляде были и благодарность, и надежда, и восхищение, и обещание… Я разглядел в нем все, что только желает увидеть влюбленный мужчина в глазах женщины.

Я почувствовал, как меня тоже заливает румянец, лицо мое горело, тело напряглось, словно уже сейчас нужно было идти в бой. Голова чуть кружилась – точно также, когда я пришпоривал коня и выхватывал саблю, несясь на врага. В эту минуту всегда веришь в победу, и я мгновенно представил, что все может получиться. Когда-то я не смог завоевать эту женщину, но теперь, в расцвете сил и славы, я могу взять реванш.

Глава 6

Размышления приводят к тому же, что и стихийный порыв – я собираюсь помогать Каролине. Нападение на Охранное отделение и другие способы добыть бумаги Рылеева. Пример Мордвинова показывает, что жадность и страх сильнее оружия. После ничтожной услуги Мордвинов вынужден идти на преступление. Неисполнимая задача блестяще разрешена, Собаньская выражает свой восторг, а я жду заслуженную награду.

1

Домой от Собаньской я вернулся в волнении, но постепенно оно улеглось, и я смог рассуждать здраво. Самое поразительное, что холодный расчет полностью совпал с горячечным порывом, на который меня вызвал взгляд огненных глаз.

Однако, честно признаюсь, первой мыслью была та, что мне выгоднее всего донести на заговорщиков. Как бывший французский офицер я вечно на подозрении – вот случай доказать свою преданность Александру Христофоровичу и Русскому Престолу. Раскрытие такого заговора Российскому государству, без сомнения, полезно. А значит и мне, и моей семье, ведь я твердо решил больше родины не менять и связать свою судьбу с Россией. Кроме того, этот донос полезен и полякам… да, да, полякам тоже, рассудил я. В его результате пострадает узкий круг заговорщиков; если же пламя разнесется по всей Польше, то при его тушении погибнет в сотни и тысячи раз больше поляков, втянутых в восстание. Пусть лучше поступают на военную службу, в девушек влюбляются, в университетах, наконец, учатся… А то, что пожар будет потушен, я не сомневался. Несмотря на ставшую притчей во языцех польскую воинственность регулярная армия, еще помнящая победы над Наполеоном, куда сильнее необученных ополченцев.

Так что мой донос всем выгоден, но… Если тем полякам, которых он может спасти от смерти, представить возможность выбирать – многие предпочтут право умереть за свободу родины благополучной жизни, но без шанса увидеть эту родину свободной от иностранного ига. Да и я сам 15 лет назад выбрал бы бой. Как взвесить – какая судьба счастливее?

Я не боюсь признаться перед собой в циничных мыслях, но брать их в расчет не могу. От доноса первой пострадала бы Каролина, а этого я и в мыслях не допускаю. Она такая нежная, хрупкая, но при этом отважная и жертвенная! Каково ей будет в руках палачей! На каторге! Нет, нет, и мысли не допускаю! Я знал ее раньше лишь с внешней стороны, любовался грацией, изяществом ума и манер, то теперь я узнал ее по-новому, и эта ее сторона поразила меня. Под маской светской львицы таится горячая душа, живущая мечтой о свободе Польши; она не принимает расчетов, не слушает доводов рассудка – ее цель слишком велика и благородна. Она не растеряла тех идеалов юности, которые я еще вижу, но уже не стремлюсь достичь. Но теперь Каролина будет указывать мне путь, именно так я смогу стоять к ней как можно ближе. Она будет моей путеводной звездой, а я буду ее защитой – стоит мне отпустить Каролину, я уверен, она тут же сделает неверный шаг и погибнет.

Невольно я поймал себя: я то же думал когда-то и в отношении Пушкина. Может быть это моя стезя – помогать тем, у кого есть цель, до которой необходимо долететь. Они – Икары, я – Дедал. Я мастерю крылья, а они находят путь к мечте.

Так что судьба моя отныне связана с Каролиной, а чтобы она продлилась – необходимо найти решение проблемы.

A propos! Я забыл о самом простом пути! Я забрался в потаенный ящик и достал архив Рылеева. До сих пор я не спешил бередить раны, связанные с потерей друга, теперь настал час, когда необходимо внимательно пересмотреть каждый лист, оставленный Кондратием Федоровичем.

Дело это заняло остаток ночи до утра. Я переворошил архив, но касаемо польских дел ничего не нашел. Да я и не верил, что судьба позволит так легко покорить Собаньскую. Зато среди сонетов я нашел удивительный документ, который отложил в секретный отдел бюро.

На следующий день я принялся составлять план – как достать необходимые бумаги Рылеева.

Вот уж никогда не думал, что имея тайный архив, буду гоняться за остальным эпистолярным наследством друга Кондратия.

2

Я одет в шинель фельдъегеря, на поясе у меня пристегнута моя уланская сабля, под шинелью спрятано два пистолета. Чувства обострены; мне кажется, что я снова нахожусь в разведке на вражеской территории. По чести – здесь даже опаснее. Если на войне есть возможность вернуться в свое расположение, то здесь мы ставим себя в гораздо более отчаянное положение.

Здание Третьего отделения хоть и не военной фортификации, но и в него без хитрости не попасть. Нас всего четверо; чтобы не оставить о себе сведений, решено называть друг друга – Первый, Второй, Третий и Четвертый. План продуман до мелочей, он настолько опасен, что я чувствую себя моложе, и он настолько дерзок, что ему суждена удача. Я во всем уверен – иначе не поставил бы свою жизнь на карту. Не далее, как сегодня ночью я добуду весь архив Рылеева и брошу его к ногам Каролины.

Нам везет, что здание Третьего отделения находится отдельно от других строений и заключено в периметре просторной ограды. Теперь зима и от дома идут всего две дороги – от парадного подъезда и запасного хода с задней стороны здания. Достаточно двух человек, чтобы перекрыть все выходы. Для этого потребуется половина нашей команды: Третий и Четвертый, которые сейчас едут сзади в кибитке (у них там бомба, необходимая для запасного плана). С началом дела они должны броситься вперед и занять позиции перед домом и позади него. Основное дело – за нами – Первым и Вторым. Я – Первый, конечно.

Мы оба одеты в форму фельдъегерей, чтобы сначала не вызвать подозрений. Ранние сумерки уже скрадывают детали, тем не менее, наши лица прикрыты башлыками – словно бы от мороза. Я спешиваюсь, взбегаю на крыльцо и звоню в колокольчик. Мой товарищ становится рядом. Открывается маленькое окошко.

– Чего надо?

– Срочный пакет господину управляющему фон Фоку! – сквозь окно я показываю заготовленный бумажный пакет с большой сургучной печатью.

За дверью чувствуется движение, другой голос, видимо дежурного офицера, говорит:

– Везите к Максиму Яковлевичу на квартиру, здесь его нет.

– Мы там были, господина управляющего нет, а оставить пакет на квартире без росписи ответственного лица мы не имеем права.

Это «ответственное лицо» видимо подкупает офицера.

– Хорошо, – говорит он и командует караульному, – открывай!

Двери, наконец, распахнуты, а это почти половина дела. То-то Каролина обрадуется! Я вбегаю внутрь уже с пистолетами в руках. Один направляю на офицера, который, кажется, спросонья и плохо понимает, второй – на караульного солдата. Еще один караульный хватает ружье, прислоненное к стене.

– Не сметь! – реву я. – Оружие – на пол! Второй, собери!

Мой товарищ подбирает оба ружья. Офицер, наконец, понимает, что это нападение, он делает шаг назад, выхватывает саблю и ударяет меня по руке. Я роняю пистолет, но скорее он неожиданности, чем от боли – удар приходится плашмя. Не желая его смерти, я не стреляю, а отражаю выпад офицера своею уланской саблей.

– Стреляй же! – кричит мне Второй.

Но я передаю ему пистолет и бьюсь саблей. Офицер молод и атакует яростно, я делаю вид, что отступаю. Он бросается вперед, я отвожу удар, и когда офицер по инерции пролетает мимо, бью его в голову или куда-то еще рукоятью. Уже без сознания он продолжает движение до стены, ударяется и остается неподвижным у ее основания. Караульные понимают, что имеют дело с серьезным противником и уже не делают попыток сопротивления. Я снимаю с офицера пояс и связываю им локти хозяина за спиной. Затем беру у Второго свой пистолет.

– Где архив? – спрашиваю я солдат. Они ведут нас по коридору, оканчивающемуся железной дверью. – Дайте ключ!

Солдаты мнутся.

– Не в службу, а в дружбу – посмотри у офицера, – прошу я Второго. Второй уходит, а я приставляю пистолет к ближайшему караульному. – Офицера я пожалел, а тебя не буду, где ключ?!

– У…нас нет… у Максима Яковлевича он. Дежурным не положено…

– Вот черт!

Второй возвращается и пожимает плечами. Я беру ружье и стреляю в замок. Дверь стоит, как скала. Заряжаю и стреляю снова. На выстрелы прибегает Третий.

– Вы же обещали никого не трогать!

– Не волнуйся, все живы, – говорю я и поворачиваюсь ко Второму. – Надо ехать к фон Фоку.

Я чувствую гончий запал и не могу остановиться. Впервые со времен военной службы передо мной ясная цель и простые средства для ее достижения. И награда, какая награда впереди!

– Я не поеду, – говорит Второй. – Уговора не было.

– Я же не знал, что ключи только у него.

– А вот следовало бы! – желчно говорит Второй. – Это я человек не военный, а вот ты должен был предусмотреть.

– Поздно отступать. Нам еще повезло, что ключ у него – фон Фок живет без семьи и почти без прислуги. Раз дело начали – надобно закончить.

– Хорошо, – соглашается Второй. – Но я против – ты запомни.

– Третий, остаешься за старшего, – командую я. – Если мы не вернемся через три часа – уходите по домам и забудьте где были. Пока заприте двери и никого не пускайте.

– Так точно Фа… господин Первый.

Я показываю Третьему кулак.

– Лишнего не болтай.

Мы со Вторым садимся на лошадей и едем на квартиру фон Фока, расположенную всего за две улицы от Третьего отделения. Там я повторяю фокус со срочным пакетом. Лакей легко открывает дверь фальшивым фельдъегерям (план работает!), и мы входим в переднюю.

– Сейчас доложу, – говорит слуга, но в коридоре уже слышатся шаркающие шаги хозяина.

Второй закрывает поплотнее дверь, а я бью лакея по затылку рукоятью пистолета.

– Кто вы? В чем дело?– строго спрашивает фон Фок.

– Нам нужен ключ от архива вашего отделения, – объясняю я. – Отдайте ключ или я вас убью!

– Вы кто?

– Отдайте ключ, – тихо повторяет Второй, – и мы вам ничего не сделаем.

– Николай Иванович? – брови фон Фока лезут вверх.

– Ключ!

Фон Фок вдруг откуда-то достает пистолет, наводит на меня, мы стреляем одновременно. Максим Яковлевич падает.

– Фаддей, что ты наделал! – кричит Греч.

Этого и Каролина не одобрит, думаю я.

– Надо было взорвать архив фугасом, – приходит мне поздняя мысль. – Правда, где гарантия, что все опасные документы погибнут?

***

– Фаддей, что ты наделал! Не только я под этим не подпишусь, даже Сомов не подпишется! – продолжает Греч. – Какие фугасы, если, по сведениям Родофиникина, крепость была сдана в результате переговоров?

– Что ж, по-твоему, лучше в Максима Яковлевича стрелять?

– Да господь с тобой, Фаддей, ты бредишь?

Я вскинул голову. Передо мной стоит Греч в обычном сюртуке, а не в фельдъегерьской шинели, я сижу в кабинете за своим столом, и Николай Иванович сует мне в нос какую-то бумагу.

– Не было фугаса!

– Был! Мы его в кибитке везли…

– Фаддей Венедиктович, у тебя жар, что ли? Ты не болен?

– Нет… прошло уже… кошмар… Так ты о чем?

– Родофиникин нам сообщил, что турецкая крепость была сдана без боя, я это изложил литературным слогом, а ты тут вписал про какой-то фугас, архив – я ничего не понял.

– А Сомов?

– А Сомов – тем более.

– Это хорошо. Ты ему и не говори ничего. – Я потряс головой. Бессонная ночь далась мне трудно. Видно, я уснул за редактурой, и вся эта чертовщина… Надо же – я во сне Максима Яковлевича пристрелил! И эти четыре номера… Надо понимать так, что Третий был Орест Сомов, а Четвертый – слуга Ванька. Больше-то мне с собой на баталию брать некого. Да и кой черт понес нас в Третье отделение, когда царь учредил его уже после завершения следствия по делу заговорщиков – летом 1826 года. А сидели они в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, там, верно, и бумаги все. Но с командой из четырех номеров мне ни одной крепости не взять, хоть следует признать, что даже в кошмаре я держался молодцом!

Однако могло так получиться, что какие-то бумаги в Третьем отделении все-таки есть, но для того чтоб узнать, нужно захватить кого-то в плен и допросить… Тьфу, свят! Свят! Какой плен? Хватит уже в солдатики играть… Я снова покрутил головой, протер глаза.

– Ты точно здоров? – Греч все еще стоял передо мной.

– Я посмотрю заметку… или ты сам верни как было, это я что-то напутал, извини, Николай Иванович.

– Врача не позвать?

Я отмахнулся, и Греч ушел.

Нет, думаю, дело надо по-другому вести. На военном поприще, хоть и провоевал полжизни, я высоких чинов не снискал. На статской продвинулся куда дальше, вот и надо решать задачу не военными приемами, а мирными.

3

Не важно – где хранятся документы, важно определить, кто имеет к ним доступ. Бенкендорф – несомненно. Фон Фок – да, но действовать через них невозможно, они тут главные враги. Даже Греч, будучи в приятельских отношениях с Максимом Яковлевичем, не смог бы добиться от него какой-либо сделки. Во-первых, фон Фок исправный служака, во-вторых, ставка слишком велика. С любым чиновником необходимо начинать разговор с малого – это надо запомнить. Следом за главными фигурами идут исполнители, такие как Андрей Андреевич Ивановский. На них повлиять возможно, да только имеют ли они доступ к документам? Ведь если такого человека вывести на откровенность он, вероятно, расскажет нужное, но ведь и сам тут же донесет о моем интересе, поскольку он его удовлетворить не в силах. То есть надобен такой человек, чтобы должностью был невысок, а доступ к документам, тем не менее, имел. Я мысленно представил расположение коридоров и комнат Третьего отделения, и мысленно по ним прошелся – вот тут-то и забрезжила подсказка. Кто к начальству близок – у того и доступ. А чей кабинетик рядом с приемной Бенкендорфа? Личного помощника его высокопревосходительства – Александра Николаевича Мордвинова. Сей помощник, помнится, излагал мне, что написать про русскую и немецкую партии. Вот теперь моя очередь отыграться…