Kitabı oku: «Созидатель. Вячеслав Заренков», sayfa 8
На веслах
Если бизнес в начале девяностых все-таки развивался, то спорт оказался в загоне. Финансирование прекратилось, ресурсов нет, куда двигаться – не понятно. Примерно такая сложилась ситуация в Санкт-Петербургской федерации академической гребли, которая еще недавно составляла гордость и славу СССР.
– Раньше как было? – с грустью рассказывал трехкратный олимпийский чемпион Юрий Тюкалов. – Пришел человек на лодку, через год ему дают тренера, потом пересаживают в лодку получше. Так шаг за шагом мы готовили спортсменов, победителей. А теперь все разрушено. В городе осталось семнадцать спортивных клубов академической гребли. Ими руководят те, кто сам вышел из спорта. Они не управленцы, не лидеры, как ты, Вячеслав. Ты вот из ничего, с нуля создал свое предприятие и попер вперед и вперед. А мы, кажется, уходим ко дну…
Вячеслав Адамович увлекся этим видом спорта случайно. Сначала оказывал финансовую поддержку федерации, давал деньги, чтобы гребцы могли выехать на соревнования. На инвентарь, на призы, кубки, грамоты. Спонсора пригласили на базу, он посидел в академической лодке, сам стал грести. Это стремительное скольжение по водной глади Заренкову понравилось. Как рукой снимается напряжение рабочего дня.
Потом Тюкалов пригласил строителя вместе с ними съездить на одно-другое соревнование по академической гребле среди ветеранов.
– Все равно ведь ты нам деньги даешь. Без твоей поддержки какой уж там Гамбург, какая Германия! Поэтому давай, так поехали вместе! Все-таки чемпионат мира, хоть и среди ветеранов, а – чемпионат!
Он согласился и не пожалел. В спорте вообще много интересных людей и замечательных встреч.
Взять того же Тюкалова. Ведь это просто уникальнейший человек! Первый советский Олимпийский чемпион, многократный чемпион СССР, шестикратный чемпион Европы! Он был петербуржцем в пятом поколении. Родители, люди весьма состоятельные, имели дом в четыре этажа, два из которых сдавались внаем, а на первом располагался магазин. После революции, конечно, все отобрали. От четырехэтажного дома Тюкаловым оставили одну квартиру. Может, их бы и вовсе сослали в лагеря как «чуждый революции элемент», если бы отец Юрия не воевал за «красных» в дивизии Чапаева.
Пережил блокаду мальчишкой! Подробности его воспоминаний об этом времени тронули тогда Заренкова до глубины души.
– Представь себе, я целый месяц жил в комнате, а за стеной лежали четыре мертвеца, мои родственники, которые умерли от голода один за другим. И знаешь, почему? Трупы не вывозили, потому что сотрудники жилищной конторы получали на покойников продуктовые карточки…
После восьмого класса Тюкалов тайком от родителей подал документы в высшее художественно-промышленное училище им. Мухиной. Он окончил его с отличием в 1956 году, сразу после своей убедительной победы на олимпиаде в Мельбурне.
Еще раньше, в 1952 году, было первое советское золото на олимпиаде в Хельсинки. Спортивное общество «Красное знамя», в котором тренировался Тюкалов, премировало его денежной премией в сумме 3 рубля 20 копеек и ценным подарком – три метра драпа на пошив пальто…
– Но самое смешное не это! – Юрий Сергеевич умел смотреть на жизнь с юмором. – Перед стартом в Хельсинки я решил сменить экипировку. Понимаешь, нам выдали трусы со вставкой из замши, которая очень терла, ну, ты сам знаешь, где. Ха-ха! И шерстяную футболку с гербом СССР на картоне – этот картон впивался в грудь. Поэтому я стартовал в своей старой форме. А когда меня после победы подняли и стали качать на руках, сатиновые трусы порвались. Ну, ты можешь себе это вообразить, Слава?!
Потом он работал художником в Гостином дворе. Потом с головой погрузился в металл, точнее в скульптуру по металлу. Когда в семидесятых годах все известные скульпторы лепили бюсты Ленина (за это неплохо платили), Юрий Сергеевич восстанавливал бюст Петра I работы Карло Растрелли на могиле царя в Петропавловском соборе…
Ветеранский чемпионат
Много интересных историй из своей необычно яркой жизни успел рассказать Тюкалов строителю Заренкову во время их первой совместной поездки в Гамбург.
Да и все они, ветераны академической гребли, были людьми с историей и с «изюминкой».
На чемпионате мира ветеранов делили на две категории: на тех, кому до шестидесяти лет, и тех, кому за. В команде Санкт-Петербурга была 76-летняя Валентина Павловна, на которую сначала мало кто обратил внимание. И вот в первом же заезде наша Валя обходит иностранных гребцов. Не на два-три метра, а с преимуществом гораздо более очевидным. На семь корпусов лодки она всех опередила. Обычно в категории «за шестьдесят» на финише ветераны из лодки вываливаются, их буквально выносят на сушу. Валентина Павловна вышла, проворно выбралась, отказавшись от какой бы то ни было помощи.
– Ну, ребята, где здесь сто грамм победителям наливают?
Иностранные журналисты мигом переключили все свое внимание и все свои фотокамеры на русскую Валентину.
На следующий день соревнований снимали каждый ее шаг, каждый рывок. И она снова оказалась первой!
Вячеслав Заренков организовал прощальный вечер для спортсменов, арендовал ресторан…
– Спасибо, Славочка, но я не смогу сегодня прийти, – огорошила спортсменка. – У меня запланировано свидание с молодым человеком.
Вот у кого нужно учиться, как по жизни грести – сильно, смело, свободно. И главное, не под себя.
Президент федерации
Заренкова все-таки уговорили возглавить федерацию академической гребли Санкт-Петербурга. Им нужен был опытный управленец, лидер. И они его получили. Но довольно скоро Вячеслав Адамович понял, что каждый из семнадцати руководителей клубов хочет лишь одного: оставаться эдаким курфюрстом, князьком на своей территории. Каждый на себя тащит куцее одеяло. Продал лодку-другую, продал лакомый кусочек земли у воды и нормально живет.
– Ребята, такая политика ведет в никуда, – выступил на общем собрании президент федерации. – Она приведет нас к банкротству! Нам надо, чтобы в городе росли новые чемпионы, чтобы крепла материально-техническая база. Сегодня я понимаю, что семнадцать клубов город не вытянет. Да и не нужно нам столько. Предлагаю такое решение: давайте объединяться. Десять клубов реализуем, а семь оставим. Полученные от продажи деньги пустим в развитие этих семи. Это будут богатые, успешные, солидные клубы!
Куда там! Князьки испугались, что они потеряют то малое, что имеют сейчас.
– Если вы этого не сделаете, то на каждого найдется человек, который вас прихватит и выгонит, – убеждал Заренков. – В итоге вы разоритесь.
Долго он их уговаривал. Ведь уже и сам душой болел за этот вид спорта, стал его патриотом. Года три он пытался наладить работу федерации. Организовывал соревнования, приглашал ветеранов на праздники, сплачивал и объединял коллектив. Наконец федерация закупила новые лодки, дорогие и качественные. В Москве их не покупали, ни одной за текущий период! А они сделали это. Но так и не удалось сделать главного – реализовать стратегический план развития, который он предложил. Руководители упирались. И, в конце концов, вышло так, как и предсказывал Заренков: нашлись люди, которые добром или принуждением заполучили территорию «княжеств» в свои руки. Началось полное разорение клубов. Полное! И сегодня город, взрастивший десятки чемпионов по академической гребле, остался вообще без этого вида спорта. Некуда, негде и некому больше грести. Это произошло уже после того, как Вячеслав Адамович снял с себя полномочия президента федерации, окончательно убедившись, что происходящее идет вразрез с его видением ситуации, с его принципами.
Юрий Тюкалов
Он ушел, а дружба с Юрием Сергеевичем Тюкаловым осталась. Более того, она вызревала и крепла. Они стали настоящими друзьями. Лучшими. Даже разница в возрасте – все-таки двадцать один год! – не помешала их отношениям развиваться. Между ними установилось абсолютное доверие. Можно было говорить о чем угодно и знать, что этот разговор никуда не уйдет. А еще Тюкалов удивлял своей самодостаточностью. Он никуда не рвался, ни в бизнес, ни в политику, несмотря на свои регалии в спорте. Есть у него квартира и старинная кровать – и за то Богу спасибо. Он принимал все, что имеет, без ропота: и скромную пенсию, и скромные гонорары за свои работы. Дали ему 3.20 за победу на Олимпиаде, и нормально, не жаловался.
Они встречались семьями, ходили в гости друг к другу. Вячеслав Адамович проделал большую работу на этапе общественного голосования, чтобы именно Тюкалов получил звание Почетного гражданина Санкт-Петербурга, хотя тот не просил, не стремился. Стремился он лишь в свою мастерскую, в которой Заренков любил посидеть, понаблюдать, как Юрий Сергеевич лепит из глины, что-то кует из меди.
Особенно скульптору-олимпийцу удавался образ Петра I.
Из четырех работ, которые купил у него Заренков, две – это как раз скульптурные композиции Петра Великого. Одного Петра Вячеслав Адамович пустил в долгое плавание – ведь тот так любил море! – он подарил скульптуру подшефному атомному крейсеру «Петр I», где царя поставили в капитанской рубке.
Второго – у себя в офисе. А вот полководца Суворова работы Тюкалова бизнесмен Заренков привез в дом.
Три человека, которыми всегда гордился Вячеслав Адамович и с которых старался брать личный пример. Это Петр Столыпин – за его государственный ум, верность России, порядочность. Александр Суворов – за стремление к победе. И третий человек – это мама. Тут понятно, за что. За доброту, мудрость, честность, порядочность и любовь.
Больше не ждет
И страны исчезают с лица земли, и крепости сотрясаются…
Почва ушла из-под ног, когда 30 июня 1995 года позвонила сестра Валентина. Она со слезами в голосе, трясущимся голосом, всхлипывая, сообщила, что у мамы инсульт.
– Слава, мама в коме, лежит без сознания, вот-вот умрет…
Это было немыслимо. Удар в самое сердце! Еще месяц назад Вячеслав поздравлял маму с 77-летием, желал счастья, здоровья и долгих лет жизни, и вот сейчас…
«Не может быть! А вдруг еще есть надежда? – думал он. – Я должен успеть, я должен увидеть ее живой! Хотя бы для того, чтобы попросить прощения… Как редко я ее навещал, как неоправданно редко!»
Теперь все дела, которые еще вчера казались важными, неотложными, – они отошли на задний план, превратились в прах, в пыль.
Вячеслав вскочил в машину, в «Жигули» шестой модели, и дал по газам.
Он мчался в родную деревню, в свои Ходулы.
Долгих восемьсот километров. Гнал вперед, а мысли уносились назад, в прошлое, где была мама. Удивительно, как все помнится, будто не было этих десятилетий. Сколько ему было тогда? Три года? Четыре? Когда она купала его в деревянном корыте, намыливая своими руками соломенные волосы Славика, щекотно натирая подмышки. Эти руки, натруженные ладони ее, их тепло до сих пор пребывает с ним. Неосознанно и неявно, может, лишь в мирных снах, – но все-таки с ним. Укрепляя и поддерживая в трудный час. И если бы не было рук материнских, он был бы не тот. Кажется, как поставила София Петровна Славу на прохладный деревянный пол, поддерживая при первых шагах и радуясь им, так до сих пор не отпустила, год за годом оберегая от неверных шагов и падений.
Он мчал в Ходулы, а в голове крутилось кино из детства. Вот пятилетний Слава нашел в огороде медную гильзу, военный трофей, и зачем-то начал дырявить лист старого фикуса. Фикус, наверное, еще до его рождения посадила бабушка Аксинья. За годы он вымахал так, что теперь занимал почти четверть дома. Ни у кого в деревне такой реликвии не было! И тут эта гильза… Мама тут же увидела. «Ты зачем это делаешь?» – и сочно шлепнула Славу по голой попке тяжелой ладонью. Не сильно, конечно. Но так обидно! А главное – в первый раз. До этого мальчишку никто так не наказывал. Уж лучше б ремнем, чем рукой. Он так любил руки матери! Они одевали его по утрам, накрывали на стол, гладили по волосам перед сном, но по попе – ни разу!
Он тогда убежал, спрятался где-то под деревом, плакал горько и безутешно. Но когда вернулся в дом и заснул, мама рядом присела и снова стала гладить его по голове. Он почувствовал это, только глаза открывать не стал.
Это был урок на всю жизнь: надо бережно относиться не только к людям, но и к природе. Все живое, все сущее на земле надо беречь и любить.
Сколько впереди километров? Шестьсот или больше – до дома. До их деревянного, составленного из сосны, дома времен его безмятежного детства. С пристроенными сенями, с крышей, покрытой дранкой. С деревянным полом и нехитрой мебелью, с тихим светом керосиновой лампы. Это там мама подавала к обеду большую сковороду с яичницей или омлетом. Вместо хлеба – сковородники, похожие на лаваш. И блины, и молоко, и сметану по праздникам.
Ему казалось, что лучше ее никто не готовит. Наверное, так и есть. Больше он такого кулеша нигде не отведывал. София Петровна перемешивала муку с тертой картошечкой, добавляла туда сала или мяса и томила в печи. Деликатесом считался кумпяк – свиной желудок, фаршированный мясом.
Сейчас, в этой машине, которая летит из Санкт-Петербурга в сторону Орши, Вячеслав Адамович думал о том, как незримо мама присутствовала во всей его жизни, начиная с раннего детства. Слава часто гонял с ребятней на рыбалку. Палку вырезал, смастерил поплавок из винной пробки, гвоздь скрутил и нарезал напильником – есть крючок. Уже в четыре часа утра они встречали рассвет на ближайшем пруду, отмахиваясь от комаров. За полчаса можно было наловить ведро карасей!
– Вот сколько, смотри! – гордился он, передавая улов маме.
Она одобрительно трепала сына по голове и принималась чистить рыбу, жарила сразу. По дому распространялся аппетитный запах.
– Все, мойте руки, садитесь к столу…
Рыбачить начинали с весны. А весна начиналась тогда, когда можно плавать на льдинах. Потом появлялись проталины, и детвора до самой осени забрасывала подальше свои ботинки. Открывался босоногий сезон. С занозами, порезами, цыпками. Босые, они скакали по снегу, перепрыгивая от одной проталины на другую. На каждом островке весны надо постоять, согревая озябшие ступни. Так они грязными пятками нетерпеливо торопили ко двору очередное счастливое лето.
– А пятки-то, пятки какие чернущие! – качала головой София Петровна, помогая отмыть Славику ноги перед сном.
Эта жизнь, эта память о детстве, всегда были с ним, как бы про запас. И хранила их для своего сына мама. На всякий случай. Вдруг, если будет совсем тяжело, туда можно вернуться. Чтобы снова отправиться в густые белорусские леса за земляникой или черникой. Смастерить из древесной коры лубок и набрать его доверху. Ведь самое-самое вкусное лакомство – это перетертые с сахаром ягоды, намазанные на свежий, только снятый мамой со сковороды, блин.
В тех лесах они опята собирали мешками, а белые грибы и лисички – ведрами. И снова мама готовила, жарила со сметаной, мариновала.
В той далекой стране у детей были походы. Лет с десяти уже они сбивались в компании, седлали велосипеды и катились, катились, пока ноги не отказывались крутить педали. Километров за сто от дома. В первый же вечер съедали свои припасы. И распластавшись на голой земле, разглядывая звезды, говорили о космосе, о скором полете человека на Луну, а может, даже на Марс. И уходили в сон под этими разверзшимися небесами, воспаряя всем своим существом в отворенную для них высь.
Наутро из лозины плели ловушки, силки, рыбу удили в ручье. Рыбу жарили, картошку пекли, варили уху.
И дня через три, прогоревшие на солнце, худые – аж ребра светились под кожей – возвращались домой.
Там всегда ждала мама.
Первый раз сегодня он едет и не знает, что его ждет. Он понимал, что инсульт в 77 лет, когда врачи бессильны и отказываются, как сказала сестра, везти в больницу, – это конец. Но надежда, где-то в глубине сердца, в подсознании, – она еще теплилась. А вдруг? А вдруг! «Пусть инвалидом, пусть парализованная, но только бы мама жила!» – думал Вячеслав.
И вот знакомая с детства изба, скрип калитки, он входит в дверь. И мама лежит на диване. И дышит! Не замечая никого вокруг, Слава подходит к ней.
– Мама! Мама, ну что же ты! Отзовись, скажи хоть что-нибудь!
В ответ тишина.
Взяв за руку мать, он стал с ней говорить, о чем-то расспрашивать…
– Она хоть слышит меня? – спросил Валю.
Тишина.
Через несколько часов сердце Софии Петровны Заранковой остановилось. Мать лежала спокойная, и муж и все дети рядом, все здесь собрались.
Она дождалась их и со всеми простилась, и только потом ушла навсегда.
Похоронили Софию Петровну на местном кладбище, с отпеванием священника, как и полагается православным.
Птицы на ладонях
На отца было больно смотреть. Адам Алексеевич был похож на ребенка, который остался один в темном лесу.
И это не аллегория. Отец окончательно ослеп, когда ему было шестьдесят три года.
Он очень ждал пенсию. Все-таки тридцать лет работы на стройке в должности бригадира комплексной бригады, полстраны исколесил в командировках. Пора отдохнуть, заняться хозяйством, привести в порядок дом. Да огород в полгектара, да скотина – есть чем заняться. А еще была у Адама Алексеевича мечта – как она у него родилась? – смастерить настоящую русскую карету с коваными накладками на колесах, резными перекладинами и узорчатой дугой с колокольчиком. Эта карета была из другой жизни. Может, поэтому он придумал ее?
От деревни до Орши почти двадцать километров пути. Летом отец добирался на работу на велосипеде, зимой – пригородным поездом, да потом еще пять километров пешком. А хотелось запрячь лошаденку да прокатиться с женой, с которой прожили почти сорок лет, вырастили пятерых детей, пережили коллективизацию, войну, хрущевские времена…
В 1972 году Адама Алексеевича проводили на заслуженный отдых. Вручили благодарность, грамоту, новенький черно-белый телевизор «Неман», который выпускал Минский приборостроительный завод имени Ленина, и двухнедельную путевку в санаторий под Таллином.
Вернулся из санатория, закрутился в домашних делах, но все равно – что скрывать? – скучал по своей бригаде. И уже летом бригада о нем тоже вспомнила. Попросили поработать пару месяцев на объекте, сроки сдачи «горели». Адам Алексеевич с готовностью согласился помочь. Взялся за кровельные работы. Погода стояла адски жаркая. А тут еще горячий битум, который разъедает и слепит глаза. В общем, через неделю зрение стало стремительно ухудшаться. Через месяц он с трудом узнавал человека на расстоянии пять метров. Прогрессирующая катаракта. Оперировать решили в Питере. Прошла одна операция, вторая, третья.
В 1975 году доктора признали, что не могут помочь.
– Как же я буду теперь? Слепой – обуза для жены и для близких – терзался Адам Алексеевич, возвращаясь в деревню. Но с характером был отец Заренкова. Решил не поддаваться унынию, а доказать себе и другим, что даже слепой старик может быть нужным и счастливым.
Он начал тренироваться. Сначала «осмотрел» ближайшую территорию, научился ориентироваться и в доме, и во дворе. Вспоминал, где что лежит, определял для каждой вещи свое место, расширял свою территорию активности. Новой опорой ему стали память, слух, обоняние. Их он совершенствовал каждый день. Виктор купил для отца набор новеньких инструментов. Вячеслав – радиоприемник и «говорящие» часы. Жена, будто не замечая слепоту мужа, подбрасывала ему работенку. То ножи наточить, то вилы насадить, то грабли поправить. Сначала медленно и неуклюже, потом быстрей и уверенней справлялся супруг с заданиями дорогой своей Софии Петровны.
Потом соседи пошли: сделай то, сделай это. Через год Адам Алексеевич так освоился, что мог работать наравне со зрячими. Кроме того, благодаря радио, он знал, что происходит в мире и был интересным собеседником, душой компании.
В очередной свой приезд Вячеслав Заренков был потрясен: во дворе стояла карета! Точь такая, какую отец планировал сделать. Без скидок на слепоту: и кованые накладки на колесах, и резные перекладины, и дуга с колокольчиком!
– Смотри, Слава! Все без исключения я сделал своими руками! – тут было, конечно, чем гордиться.
Какой сильный урок! Значит, даже слепой старик может стать полезным для ближних, может осуществить мечту, наконец, может быть счастливым. Вот как надо противостоять неблагоприятным обстоятельствам жизни. Гвозди бы делать из этих людей – они бы не гнулись.
Двадцать лет Адам Алексеевич не видел свою жену. Не видел лица ее, выражения глаз, ее улыбки и новых морщин. Но слышал, чувствовал присутствие, мог по голосу определить, в каком она настроении.
И теперь ее нет.
Восьмидесятидвухлетний отец был похож на ребенка, оставленного в темном лесу.
– Кому я теперь нужен? – говорил он тихо, ни к кому не обращаясь, сам с собой говорил. – Как я буду в этом доме один? Все кончается: сначала ты создаешь семью, строишь дом, растишь детей – потом шаг за шагом теряешь, теряешь…
– Ты нужен, отец. Ты нам нужен, – Вячеслав Адамович обнял Адама.
Заренков забрал отца с собой в Петербург, поселил в своем загородном коттедже. Адам Алексеевич потихоньку начал осваивать новую для себя территорию. Через какое-то время он уже сам вскапывал грядки, собирал ягоды, топил баньку, вязал веники, знакомился с соседями. Но главное – он не был один, одинок. Вечерами беседовал с сыном, невесткой, внуками. Жизнь вернулась в нормальное русло. Он снова был счастлив, он по-прежнему сохранял свойства прочного материала, способного к сопротивлению обстоятельствам.
Хотя… чему уже было сопротивляться? Оставаясь один, прародитель Адам выходил в сад, садился на лавочку, и на лице его иногда играла улыбка. Птицы совершенно не боялись этого человека в кепке – он любил носить кепку – птицы садились к нему на ладони, на плечи. Губы старика едва заметно двигались. Может быть, он рассказывал что-то Софии…
Так было еще девять лет. Очень мирное, ценное для Вячеслава Заренкова время. Ведь сколько он прожил с родителями? До семнадцати лет, и улетел из гнезда. И вот судьба подарила ему возможность по-взрослому пообщаться с отцом, узнать его, зачерпнуть его опыта, мудрости. Целых девять лет они были вместе, могли говорить, обсуждать насущные проблемы взрослого сына и вспоминать прошлое.
