Kitabı oku: «Сравнение Вольтера с Расином», sayfa 2

Расин и Вольтер в одних почти летах вступили на драматическое поприще, и первый опыт Волтера был гораздо блистательнее нежели Расина; оба они выбрали предметы из Греческого театра, оба имели прекрасные образцы: но Волтер пользовался более Софоклом, нежели Расин Еврипидом. Вольтеров Едип; при всей нелепости крайне смешного Эпизода (Филоктета) и сухости первого действия должен быть предпочтен Расиновым Братьям врагам, даже в отношении к слогу, хотя в сем первом произведении юности Расиновой и находят места, которые выше всего, что есть лучшее в Едипе Вольтеровом. При том же сочинитель Едипа обязан сим преимуществом не столько собственному гению и дарованиям, сколько веку своему и обстоятельствам. Расин написал Братьев врагов, когда язык не был еще совершенно обработан; он не имел других примеров кроме нескольких трагедий Корнелевых. Лучшие общества заражены еще были худым вкусом и романическим болтаньям; напротив, когда Вольтер, спустя почти сто лет после него, сочинял Эдипа – он имел Корнеля и Расина своими учителями; имел язык, обогащенный образцовыми произведениями великих писателей; жил посреди народа, коего вкус был образован примерами изящности. Вольтер поддерживаем был Софоклом, что он упал при первом своем парении, когда захотел лететь собственными крылами. Последовавшая за Эдипом Артемира справедливо освистана; – молодой сочинитель не только не получил никакого успеха, но, скажем просто – упал и ушибся; слог его был слаб, нестихотворен и неправилен, Вольтер явился не более как учеником посредственным. Но второе произведение Расина, Александр, показывало стихотворца; коего способности начинали развиваться; слог в нем исполнен блеска, доброгласия, красоты и силы: оно не было еще хорошею трагедиею, но всегда могло назваться сочинением хорошо написанным. Справедливо, что Расин тогда еще заблуждался, идучи по следам Корееля, между тем как должен был следовать собственному гению; однако ж ослепление его было не продолжительно – и далекое расстояние отделяющее Александра от Андромахи есть замечательнейшая эпоха в истории человеческого разума. Вольтер становился робким; мы видим его раздраженным противу бедной Артемиры, которую переделывает, переменя заглавие, и дает публике новой случай освистать себя: Марияна была еще несчастнее Артемиры, хотя несколько лучше написана. И так, Расин на 28 году Андромахою поставил себя между первейшими трагиками; а Вольер, будучи 30 лет, колеблется еще на сцене, не чувствует своих дарований, а пользуется, как ученик риторики, общими местами. Желая рассеять печаль свою, он поехал в Англию, не смотря, что сами Англичане тогда имели привычку ездить во Францию для такой же причины. Сие путешествие было для него весьма полезно; он познакомился с Английскою словесностью, и нашел в гении стихотворцев её способы заменить недостаток собственного гения; однако же нашел вместе и несовершенства, от которых не всегда умел остерегаться: у Англичан научился он выискивать, не сообразуясь с рассудком, разительные положения и романические сцены. Хотя никогда не было ни малейшего сходства между правлением республики Римской и Англии; на сем остров царствовал однако же какой-то дух гордости и независимости, способствующий наречию республиканскому; это без сомнения понудило Вольтера избрать предметом своим Бруиа. Не смею упрекать его, будто бы он в роле сего знаменитого Римлянина раболепно сообразовался с общенародным мнением; но признаюсь, имея хотя малые сведения в истории, не возможно предаться очарованию. Брут, по-видимому, был честолюбец, изгнавший Тарквиния не с тем намерением, дабы освободить Рим, но чтоб самому управлять оным; сему доказательством служит учрежденное им правление, которое было хотя аристократическое, но строжайшее всякой монархии. Чрезмерное честолюбие невнемлет гласу крови, и Бруту небольших стоило усилий обвинить сынов своих, хотевших умертвить его; отечество, т. е. сан и власть, были для него дороже детей. К тому же он не мог не осудить их; – если б и в наше время сын какого-нибудь судьи обличен был в заговоре; то отец не имел бы права простить его; он мог бы только отдать дело на рассмотрение другому и не присутствовать при исполнении казни; ибо отечество не требует, чтобы оскорбляли без нужды природу. В поступке Брута нет ничего героического; в нем видна, к гибели свободы и республики, одна варварская надутость. Если бы он вверил равному себе исполнение обязанности, которую природа возбраняла ему исполнить; то от того не сделался бы менее республиканцем. Вопреки всем нарядным речам, вопреки всему блеску краснословия, Брут скучен, холоден и даже ненавистен. Действие во всей трагедий худо связано; она хотя и заслужила рукоплескания молодых людей, которые любят блеск и гром стихов; но скоро была оставлена, потому что в ней одни только слова без всякой завязки, и что она основана на ложной мысли. За Брутом, следовала Еврипила, коей содержание Вольтер занял из Шекспирова Гамлета. Сия трагедия принята так дурно, что сочинитель принужден был взять ее с театра, переделал ее и потом выдал под другим именем, т. е. как из Артемиры выкроил Марияну, так точно из Еврпилилы, Семирамиду. – Не понимаю, почему сей стихотворец-философ непременно захотел вывести на сцену привидение! Явление сие тогда могло пугать одних детей и молодых девушек; а теперь оно заставляет всех смеяться.