Kitabı oku: «Ропот», sayfa 10

Теперь по коридору медленно, как волна тихого моря, расходилась грустная, необычайно торжественная музыка. Будто прикрытая чёрными драпировками, она звучала приглушенно, и именно эта приглушённость делала её невероятно пронзительной. Именно теперь Серый Пёс понял, что до этого момента, несмотря на окружавший его рёв битвы, ничего не звучало. Теперь же из бутона комнат тонкой нитью возник исток звучания, который звал его к себе. И Хренус двинулся навстречу, с каждым шагом вспоминая и заново переживая эпизоды своей жизни.

За пределами замка, в растровых жалюзи леса прозвучали транзисторные голоса – шумы наружного мира. Эти шумы постепенно приближались, пока, наконец, на окраине кошачьего поля не возникли его носители – большая группа фермеров с их псами. Люди сжимали в руках дробовики; воздух, спускаясь по их хладно-гладким стволам, окутывал рои дробин, дремлющих в жужжащей злобе.

Именно издаваемый звук, его чужеродность лесу, и складывал людей с их псами в единую низошедшую с небес звезду – лишённую сияния и романизма, грубую бесплотную, полную угрюмых неровностей. В их появлении чувствовался дремлющий накал – симметричный и всепоражающий, вечно готовый вырваться оглушительным потоком.

Первый крик узнавания – и звезда взорвалась тысячью мелких частиц, нанеся не поддающийся исчислению урон и псам, и котам, и траве, и снегу, и земле, и деревьям, и утлым кустикам, не заслуживающим упоминания (тем не менее, постоянно упоминаемых).

Теперь зазубренные лучи уже исчезнувшей звезды разорвали происходящие события на длинные рваные лохмотья.

Не много животных погибло от первого залпа, но многие были ранены дробинами (В глубинах плоти хищнический металл впал в состояние аффекта), а ещё больше впало в жуткий ступор, который фарфорово раскололся от первой атаки фермерских псов – не различая котов и серых псов, они рвали, сбивали с лап, напрыгивали и вцеплялись в горло. Связующее вещество битвы испарилось, оставив скелет: россыпь мелких поединков, которые благодаря ошеломляющему шоку и натиску человеческо-собачьего пакта стремительно разлагались, превращаясь в казни или преследования. Деградация побоища была видна невооружённым глазом – истачиваясь, ветшая, разваливаясь, ограничивая себя во всё меньших пределах, бойня катилась к своему завершению.

Те псы, что были в замке, ещё некоторое время бесновались, добивая раненых стражей, но и это запоздалое действие быстро завершилось: покой Хренуса, его уединение на втором этаже так и не было нарушено. Выскочив из замка, они тут же бросились прочь, преследуемые фермерами и их псами.

Коридор второго этажа упирался в массивную дверь, которая была слегка приоткрыта. Из зазора лучился бледный свет. Хренус остановился – неужели это дверь, за которой скрывается вспышка Серебряного Леса? Как тогда в саду? Тогда становится понятно сходство замка с теми домами, и всё встаёт на свои места, всё становится упорядоченно, закономерно, взаимосвязано, неслучайно. Всё происходит в своё время и обусловлено потребностью мироздания. О, это призрачное мерцание, его сноп искр, который не раз ослеплял Серого Пса, как оно его волновало. И вот, наконец, он стоит перед шлюзом ослепительного утра.

Серый Пёс прерывисто вздохнул и решительным движением распахнул дверь.

Внезапный блеск, внимательный свет изучающе прошёлся по Серому Псу. Но когда его интерес иссяк, Хренус увидел комнату в её истинном виде.

В ней не было ничего от Серебряного Леса, ничего от той атмосферы, ни малейшего тока.

Он находился в большой комнате, чьи высокие окна и обеспечивали значительную освещенность. По стенам комнаты были расставлены в большом количестве столы и шкафы, все полные разнородным хламом; порой он превышал вместимость стола или шкафа и тогда скапливался кучами на полу. Издалека разобрать, что составляло этот сонм объектов было сложно из-за витавших в воздухе плотным туманом частиц пыли – их переливание на свету было единственным, что могло сойти за мерцание. В комнате царило ощущение стагнации, преждевременного старения (Помещения сенильного ходока, ещё дрожит в воздухе сухой рассветный кашель и шарканье плохо слушающихся лап).

Ошеломлённый Хренус сперва не заметил, что в комнате он не один. У окон стоял кот. Он был несколько толстоват и имел светлую пушистую шерсть, которая ещё больше подчёркивала его видимую округлость (Роба траппистского монаха). Этот кот, видимо, обернулся на шум открывающейся двери, так как его морда была повёрнута в сторону Хренуса. Однако смотрел он куда-то по диагонали, мимо Серого Пса, и в его стеклистых, щурящихся глазах нельзя было прочитать конкретного ощущения – либо канонада дистрессов, гремевшая внутри, была надёжно скрыта за звукопоглощающими створками, либо там царило всепокрывающее безразличие, которое не могла поколебать даже близость смертельной опасности. Довершал этот курьёзный облик тот факт, что кот периодически издавал чавкающие звуки, хотя ничего не жевал.

Сияние грязно стекало прочь.

Значит, всё это было сделано лишь для того, чтобы привести его сюда, к выполнению приказа Газового Пса (Приманка фальшивого свечения). Хренус чувствовал, что предал самого себя. Ощущение позора, видение собственного унижения и страха от величины подлости, проявленной по отношению к самому себе. Последнее виделось ему в виде зрительного образа – поглощающее все звуки ущелье.

«Я усмехался, усмехался и усмехался. Давил усмешкой свой стыд. Снова себя обманул. Снова сам себя сделал глупым. Снова сделал себя бессильным. Снова утратил свой мускул. Снова исчез мой образ. Снова я проиграл. Стал фарсом. Мой текст пригвоздил меня к земле».

В прохладной отстранённости он подошёл ближе к столам, сумев рассмотреть их содержимое: он увидел неоконченные картины, нарисованные лишь фрагментарно, кипы ручек для каллиграфии, какие-то разноцветные тряпки, из которых когда-то пытались сшить одежду, музыкальные инструменты – расстроенные и запылённые, полуслепленные скульптуры людей и котов без разных частей тел и со смазанными чертами. Этот кот вступал на все возможные плацдармы искусств. И несмотря на то, что во всех этих работах (особенно картинах) чувствовался талант и наличие замысла, их повсеместная неоконченность некрозом проступала в глазах наблюдателя. Взгляд Хренуса упал на кипу исписанных листов, глаза машинально выхватили несколько фраз:

«Я, плотоядный лукомон, бродячая ксерокопия шкуры оцелота, потомственный гаруспик, гадающий на слепых мышах и пустой болтовне, вечный могильщик гробницы цветных псов, скитающихся по земля венетов в поисках неких вещичек».

И затем, спустя несколько неразборчиво написанных абзацев:

«– Ну вот. Мы с тем котом, его Фалафель зовут, небольшое представление завтра готовим – наклонившись к самому уху Кулька, тихо произнес Кокошник, акцентируя внимание на слове "представление".

– Ну и что?. А-а-а, я понял, п-р-е-д-с-т-а-в-л-е-н-и-е – так же, будто пародируя Кокошника, произнес пока еще таинственное, точнее, что за ним скрывалось, слово Кулек».

Хренус, прочитав эти фрагменты, испытал странное чувство сопричастности Кота к его истории, будто Кот написал, пусть и незримо для Хренуса, свою часть этой истории, приложив, тем самым, своё усилие к тому, что они оказались здесь; будто он какое-то время был соавтором Серого Пса. Но незавершённость его части повествования делала это чувство совсем слабым, отдалённым.

Все эти персонажи теперь мертвы. Фалафель, Кокошник, Кулёк – все они мертвы и свалены в общую могилу незавершённого текста. Видимо, они были рождены нежизнеспособными, контекст их не требовал.

От осознания этого факта, Серому Псу стало несколько грустно, и он ещё раз пристально вгляделся в кота, в его отстранённые, расфокусированные глаза.

За ними Хренус увидел:

Небольшой жёлтый дом на тихой дачной улице,

Заросли малины,

Стыдливые воспоминания,

Кошку, охрипше зовущую кого-то в тёмных комнатах,

Старика, создававшего до безумия гениальные приспособления и теории,

Дух, левитирующий над спящим телом, из которого вышел (он смотрит на него с любопытством),

Нерешительность, рождённую всё тем же неприложенным умением,

И, наконец, опостылевшее ощущение недополученных опытов, рождающее желание создать их запоздалый суррогат.

Хренус продолжал по инерции смотреть на кота, но теперь его мысли обратились внутрь:

«Зачем нужны выедающие себя стихи, отданные на сожжение призрачному мерцанию? Зачем нужно само это призрачное мерцание? Оно всегда неуловимо, всегда где-то за углом, в двух минутах, завтра. Это лишь очередная уловка, чтобы потянуть время, чтобы продлить контроль, обратить внимание на не стоящие того вещи, привести к нужному результату. Всё оно превращает в тоскливую золу, усталость разрушенной дороги, заваленный туннель, невозвращающееся эхо. Мысли похороненных при жизни, пьяное забытьё на ступенях, вкус просроченных дней».

Кот почему-то резко поморщился, как будто надкусил дольку лимона:

–«Ссссс»– сопроводил он свою гримасу шипящим звуком.

Хренус сказал в гулкую незаполненность комнаты:

–«Нет никакого призрачного мерцания»-

Кот на это промолчал.

–«А̀РРРВВВВ!»– С надсадным рыком в комнату ворвался Плывущий-по-Течению -«Хрѐнус! Хрѐнус! Хрѐнус! Фѐрмеры! Фѐрмеры! Фѐрмеры! Пйсы̀! Пйсы̀! Пйсы̀!»– Тут он сделал над собой усилие и разорвал цикл повторов -«Всѐх пѐребили!»-

Он обвёл пульсирующим взглядом комнату и, заметив кота, подчеркнул его голосом:

–«Хрѐнус! Это̀ жѐ ко̀т! Что̀ та̀кое?! Убѐй ѐго, это̀го ко̀та! Что̀ ты̀ ждё̀ш?!»-

–«Плывущий-по-Течению?»– Хренус равнодушно посмотрел на разъярённого пса.

–«Хрѐнус!»-

–«Да, это я»-

–«Ты̀!»-

–«Так вот»-

–«Убѐй ѐго!»-

–«Зачем?»-

–«За̀чем?»-

–«Да, для чего?»-

–«Для̀ чѐго ѐго у̀бит?»-

–«Да, именно»-

–«Хрѐнус, но̀ ты̀ жѐ брѐдиш, ка̀к для̀ чѐго?»-

–«Я брежу? Может так»-

–«До̀лжно бы̀т та̀к!»-

–«Если бы я убил его, то был бы последовательным, а я хочу быть жестоким»-

–«Блядь, заткнитесь нахуй!»– внезапно пропорол диалог псов Кот; после этого выкрика его морда снова скривилась. Псы озадаченно посмотрели на последнего, не понимания подоплёки его поведения, и он, воспользовавшись их замешательством, вприпрыжку бросился из покоев.

–«Сла̀бак! Нѝчтожество!»– злобно лаял Плывущий-по-Течению, бросаясь в погоню (Фальшивый солдат; состоялось уничтожение бесконечно расточительных образов).

Хренус остался один. Он ещё немного подождал, а затем произнёс в пустоту комнаты:

–«Нет никакого Серебряного Леса»-

Затем он вышел из комнаты, прошёл затихшим коридором и спустился по лестнице. Сквозь проём ворот Хренус увидел, как последние горошины далёких псов по белым страницам снега скатывались в тёмную линию книжного разворота, умирая либо физически, либо визуально – смута, ставшая преемником битвы, стремительно дряхлела. Освещение сплошной плоскости неба было включено, и теперь за полем стали впервые видны призрачные стены, ограничивавшие повествование его жизни: гигантские, крепящиеся к звёздам шторы, прозрачные в своей беспощадности.

А на переднем крае этой картины, прямо в проёме разрушенных ворот сидел Чернобурый Лис. Удивительно, что впервые Серый Пёс не был одёрнут его появлением. Он был совершенно спокоен.

Фигура обернулся дымным хвостом, и его глаза сверкнули противоестественным блеском:

–«О, Хренус, своим появлением ты как будто бы рассыпал букет чёрных цветов по этим ступеням»– неизменно улыбаясь прошелестел он.

–«Фигура, оставь эту патетику, эту ненужную поэзию»– Хренус снова посмотрел вдаль. -«Я всего лишь гость»-

–«Гость теней и призраков»-

–«В моих тоскливых, обесцвеченных похождениях я никогда бы не смог охарактеризовать себя так»-

–«Возможно, что это не совсем та характеристика, которую ты ожидал бы услышать, но, на мой взгляд, именно своей неожиданностью она и точна»– сказал Фигура. Затем он встал и подошёл к Хренусу так близко, что теперь Серый Пёс мог почувствовать запах, исходивший из пасти Фигуры – пространный, существовавший вдали от этих мест, неумолимо напоминающий о конкретном моменте прошлого, ускользающий от описания.

Хренус, нисколько не напуганный приближением Лиса, продолжал смотреть вдаль. Фигура обернулся к ближайшему трупу – настолько изорванному, что нельзя было сказать, кем было это существо при жизни – котом или псом. Ведь кровавые подтёки, одинаково окрасив тела, уравняли их перед взглядом, а смерть – перед вечностью.

–«Всем хочется быть вдали от грустного ума и грубой плоти»– проговорил Лис -«Мне пришли на память строки стиха, услышанного мной когда-то давно, где-то далеко отсюда:

И вот он здесь во сне застыл, остался навсегда,

Хранящий поцелуй кровопролития и брани

И будет сквозь него расти трава

Не дорожа, и не давая обещаний»-

Декламация Лиса была вкрадчивым перебиранием отдельных бусин, а не нервозными выкриками Хренуса.

–«Поэты – это же такие придуманные институты, как и короли, Фигура. За поэзией ничего не стоит. Пустой сосуд, в котором огня никогда не было»– сказал Хренус.

–«Каждый поэт, по-твоему, скудельный тать? Ты сильно изменился, Хренус. Раньше нельзя было и представить, что ты можешь говорить в таком ключе»– Лис испытующе прищурился.

–«Я слишком серьёзно отнёсся к своему делу. Учёл все полученные уроки и сделал всё так, как требовалось. Лишь для того, чтобы понять, что результат остаётся одинаковым, ведь актор-то один и тот же»– ответил, переведя взгляд на Лиса, Хренус. В конце фразы он сделал беспечное движением бровями, как бы невзначай, подтверждая сказанное.

–«Ты знаешь, мне жаль, что информация, изложенная мной, произвела такое впечатление – я ведь, на самом деле, к тебе очень расположен. Но я не могу разбавлять свои предсказания»– повторил Фигура когда-то сказанную им фразу.

Хренус не ответил Лису.

Некоторое время они стояли молча, и ветер шевелил им шерсть.

Серый Пёс первым нарушил паузу. Он говорил, горько ухмыляясь, смотря по старой памяти куда-то вбок.

–«Но я всё ещё был рабом призрачного мерцания, его свет разрывал меня на части»-

–«Ты создал себе идеал, окружил его мифом. Именно поэтому тебе и нужно было познать всё это: чтобы увидеть за ним реальность»– неожиданно-понимающе, чуть ласково сказал Фигура. Даже отвратительный тембр его голоса не смог перебить эту интонацию. -«Но это не отменяет того факта, что тобой был совершён своего рода звонок в пропасть.

Хренус внимательно посмотрел на Лиса. Морда Серого Пса отдавала гранитным холодом:

–«Фигура, отведи меня к моей судьбе. Я слишком устал, мне пора отдохнуть»-

Чернобурый Лис лишь прикрыл глаза в знак понимания и двинулся в сторону леса, прочь с кошачьего поля. Серый Пёс последовал за ним.

Дыхание снега, объявшего пейзаж, было равномерно-мягким. Они шли сквозь исчезающий под белым налётом гобелен битвы. Мёртвые тела становились всё менее значимыми под непрекращающимся снегопадом; можно было подумать, что всё описание побоища пишется в обратную сторону – строки и абзацы превращаются в чистые листы. Теперь момент осознания, момент борьбы и момент смерти были всего лишь одним из множества потерянных кадров, которые медленно рассеивали колеблющийся ветер. Хренусу в его движении, в том, как он ровно вступал в лунки следов, оставляемых Лисом, всё больше становилось грустно от того, что он не встретится более с этими местами, персонажами, их судьбами, что повествование оканчивается, и с последней точкой будет остановлено биение жизни. В чём тогда будет отличие текста, посвящённого ему, от множества других? Множества недописанных, неоконченных, исчезнувших, остановленных текстов? В чём отличие его истории от истории тех персонажей, чьи имена он прочёл на бумагах в замке? Или от сотен других персонажей? Любой текст остаётся недописанным, насильно остановленным, даже если главный герой в нём умирает. Остаётся лишь закрыть книгу.

Лес встретил их пренебрежительным молчанием. Его запёкшаяся побеждённость и ржавая распотрошённость сейчас деловито прикрывалась снегом, будто мебель накрывалась чехлами при переезде; настроение местности развеивалось, теряло в концентрации – теперь сам пейзаж освобождал сцену для новых декораций, недвусмысленно намекая на завершение действа, на то, что время, отпущенное на повествование истекло, и пора освободить место для других сюжетов. Солнце же будто приникло к изнанке неба, как пьяный к стеклянному столу, и своим спиртовым дыханием – разяще-бледным освещением – обожгло лес сквозь прозрачную преграду. Хренус, не сбавляя шага, закрыл глаза и, как это бывало раньше, началось Прослушивание, только теперь это были шумы, звучащие только в его памяти.

И словно лиловый узор томной музыки слов пошел по его морде: бледные индифферентные русалки свешивались с деревьев, обтянутые Flecktarn’ом разноокрашенных воспоминаний, CADPAT’ом неведомого времени, ВСР-98 цветошумных эмоций, M90 гранёных грёз. Сама шкура превращалась в камуфляж, то бесконечно зернясь мириадами пикселей, то растягиваясь в длинные рваные полосы, то расходясь оплывчатыми, наползающими друг на друга прудами краски.

Теперь больше не было ничего, кроме этого свежего чувства – холодный пляж, отполированная десятилетиями использования деревянная ручка инструмента, вещи, отбрасывающие длинные тени много больше своего фактического размера, дуновение дымного запаха, абразивный шум ночного пламени, запах черёмухи, звуки далёкой музыки и гул автострады, листья на сгибающихся березах кажутся светлее, чем листья на неподвижных, гвалт ветра, взгляд на солнечное небо сквозь сетку сосновых крон, ощущение далёких мест, возникающее в знакомых интерьерах… за этим лугом и рекой видны дома, окрашенные настолько ярко, что кажутся просто игрушечными, ведь только игрушечные здания могут выглядеть так безобидно.

Прослушивание окончилось, и Серый Пёс понял, что они прибыли в пункт назначения.

Он открыл глаза

и

Перед ним вдруг возникла

Появилась

Небольшая, даже не поляна, а

Пространство, комната, стены которой –

Густорастущие деревья,

Потолок – скисшее бесплотное небо

С дистрофичными облаками,

А пол – хрустящая под снегом трава

Посередине комнаты

Пространства

Была прямоугольная яма,

Наполненная грязной водой

Цвета сегодняшнего утра

Она напоминала могилу

На её поверхности растворялись с тихим вздохом запоздалые снежинки,

Оставляя после себя круги, как звенья тонкой цепочки

Глядя на это, Хренус вспомнил, как в незапоминаемых, смятых снах ему приходили слова, складывающиеся в строки, наполненные смыслом, краской, они мокли, как тряпки художников, виноградно набухая, просясь быть сорванными. Он вспомнил, как просыпаясь, он ещё помнил тени этих фраз и при желании мог бы их восстановить, но он отметал эту возможность как бред, не стоящий внимания, и они постепенно становились всё более бесформенными, пока не распадались комками, быстро терявшимися в трещинах сознания.

Теперь ему казалось, что одна из таких упущенных строк представляла собой исчерпывающее описание произошедших ситуаций, местностей, всех персонажей и его чувств. Он силился вспомнить, но чуял лишь блеклый запах отдельных букв, застоявшийся в низинах.

Все слова покинули его.

–«Вот»– явно звучащая грусть отчего-то смягчила голос Фигуры: скрежет и журчание ушли на задний план, оставив на авансцене бесполый, бесцветный голос – так звучат говорящие вороны -«Это невзрачное место и есть то, куда мы всё это время стремились»-

Чернобурый Лис замялся, поджав губы.

–«Жаль, что так и не получилось мне получить свою часть нашей сделки… помнишь, тогда я требовал от тебя обязательств… Этот час так и не настал. Жаль»– Лис говорил сбивчиво, будто силясь не сказать лишнего.

Тут Лис заговорил совсем сбивчиво:

–«Настоящее время для меня полностью обесценено, будто я и не живу сейчас вовсе. Знаешь, некоторые вещи я даже видеть не могу – всё внутри сжимается от ощущения лишённости, от ощущения того, что момент, когда это было ценно, упущен навсегда. Я могу выйти на улицу или уединённую поляну и перенестись в прошлое на пять, шесть, семь, восемь лет назад. Ощутить себя в том состоянии души, почувствовать то свежее, магическое мировоззрение. Только в этом нет совсем никакого толку. В своё время нужное, ценное, значимое не произошло. Осознание этого факта теперь приводит меня в отчаяние – это моя фантомная боль. Знал бы ты мою отчуждённость, глубину моей печали, Хренус. Знал бы ты, что больше всего на свете я бы хотел совершить бегство из времени. Туда, в те времена, о которых я так тоскую. Я хотел бы сделать это не для того, чтобы что-то поменять, а просто для того, чтобы ещё раз прожить ту часть жизни, когда ты не думаешь о течение времени, не считаешь дни. Почувствовать себя молодым и наивным. Это самая личная вещь для меня, весь трагизм жизни для меня заключается в невозможности путешествий во времени назад. Конечно, некоторые вещи и явления ещё пробуждают во мне отголоски тех ощущений, но вырванные из своей естественной среды обитания они мне теперь совершенно ни к чему. Раньше всё было совсем по-другому»– тут Лис сделал паузу и сказал совсем другим голосом, голосом другого времени и другого Фигуры -«Я упустил свой шанс, я истратил своё время»-

Хренус оторопел, не понимая подоплёки поведения Фигуры, причины его внезапной откровенности. Однако так же спонтанно, как и начавшись, этот приступ искренности и закончился – Лис снова зазвучал привычным образом:

–«Пора, Хренус»-

–«Что нужно делать?»– к Хренусу же вернулась его апатичность.

–«Будто ты сам не понимаешь?»-

Хренус подошёл поближе к яме и вгляделся в воду – расходящиеся круги на мутной воде. Кап – капля разбивает силуэт, запертый в радужных переливах: все цвета сливаются в полево-серый. Сквозь круги виднелась его морда, сконфуженная просвечивающей потерей, зияющая прореха вместо глаз и рваный мешок вместо пасти. Пустой забытый футляр, ящик без содержимого вглядывался в Серого Пса из глубины вод. В этом отражении не было ничего родного, узнаваемого, это был своем другой пёс.

«Скиталец когда-то начертал здесь свой круг

В мрачном ореоле смертельного пота»

– сказало пространство, сказала яма, сказала вода, сказало отражение, жившее своей жизнью, сказали разлагающиеся листья на дне канала, сказали все, кто мог высказаться.

–«Хрѐнус! Хрѐнус! Хрѐнус!»– выскочил из-за ближайших деревьев Плывущий-по-Течению. Он был весь в крови, которая словно была внешним отображением клокотавшей внутри пса ярости.

Хренус спокойно повернулся к нему:

–«Неважно»– и продолжил смотреть в воду.

Отсутствие эмоциональной реакции сбило Плывущего-по-Течению с толку. Он растерянно огляделся и, заметив Чернобурого Лиса, также наблюдавшего за кругами на воде, дёрнулся от испуга.

Это замешательство подарило поляне ещё несколько минут молчания.

Затем Плывущий-по-Течению собрался с силами и снова попытался привлечь внимание Серого Пса:

–«Ты̀! Ты̀ до̀лжен у̀мерет, у̀мерет! У̀мерет! За̀ то̀, что̀ сдѐлал со̀ всѐми на̀ми, на̀ми, на̀ми!»– чёткое, железное мнение Плывущего-по-Течению, отпечатанное звенящими буквами.

–«Разве это будет смерть?»– Хренус посмотрел на Фигуру.

–«Иногда»– Чернобурый Лис скривился словно от досады -«Иногда на меня накатывает приступ болезненной откровенности, как будто бы я разговариваю с незнакомцем, которого никогда больше не увижу. Ведь какое ему дело до моих беспокойств?»-

А затем он стал непроницаем, продолжая смотреть на затопленную яму.

Хренус увидел в движении кругов нечто, заставившее его усмехнуться. Теперь он заговорил громко и внушительно:

–«Я устал, Плывущий-по-Течению, и именно моя усталость и стала причиной произошедшего, мне не жаль никого больше, так как я – поэт, а поэзия по своей природе безжалостна, это я понял; единожды сжав в пасти стебель тёрна уже никогда не перестанешь чувствовать вкус крови. Ты можешь позлорадствовать, потому что в первую очередь эта болезнь бьёт по самому поэту, доводя его до наивысшего исступления в попытках объять абсолют, загнать недостижимые смыслы в клетки слов, беснующуюся экспрессионистскую ярость чувств в кубистские рамки. Обессиленный поэт падает, попадая в пыточную камеру разума, заставляющего его предпринимать всё более убийственные попытки обуздать поэзию. Это дикая, нервная энергия, восстающая против своего дрессировщика. Кто вырвал нерв, вывернул нутро наружу и представил всем свой освежёванный труп, тот стал поэтом»-

–«Читай стихи этой воде, Хренус»– тихо сказал Фигура, и от его произнесения где-то вдали прозвучал гул приближающейся зимы.

Серый Пёс, не отводя взгляда от своего отражения, как низвергаемый идол, рухнул в скорбные воды, поглотившие его.

–«Читай стихи этой воде»– повторил ему вслед Фигура.