Kitabı oku: «Ропот», sayfa 9

Yazı tipi:

Тут Серый Пёс на секунду оцепенел и тут же заорал, обратив на себя десятки глаз:

–«Стойте, стойте!»– он обвел выпученными глазами штабели деревьев -«Я… я хочу почитать вам стихи… я только что получил их, они только что возникли, я хочу вам их почитать»– Хренус говорил пересохше-возбуждённо, периодически истерично вздёргивая тон:

–«Вот…вот…

Услышьте, каждый,

Кто устал

Мышцей сердечной

Двигать камни

Замкнутых дней!

На изнаночной улице

Холодного района

Мы слышим банальности

Снова

Снова:

Поэт идёт, Поэт хранит

Поэт о розе говорит

Вот только роза та

Она больна

Её другие

Выпили

До дна

Теперь

Бинтом поэзии перевязываюсь

Поднимаюсь

Примеряюсь

Бросаюсь

С отчаянным

Яростным

норовом

Эй, Мысли!

Вы запоздали!

У вас узнаваемый вкус!

Я хватал вас за грязные руки!

Я выбросил вас в окно!

Последним письмо пришло мёртвое тело

Заголовок:

Судорогой рухнул светящийся нерв!

Я бегу извилистым каналом текста,

Спотыкаясь на ходу о слова

О, эти слова легче воздуха:

Бесполезны, бессмысленны, пагубны – факт!

О, эти слова мягче грома

Как изнутри прогнивший гранат!

Я стал персонажем

Врос в строку,

Укрылся словами

И завершил главу

И вот наступили они:

Мои падающие дни!

Ловите их!

Ловите!

Ах, если бы только кто-то лишь смог!

Впрочем,

Это только лишь если бы…»-

Обрушилась пауза. Серый Пёс стоял, ожидая реакции. Но вокруг был слышен только топот и равномерное дыхание. Он оглянулся и осекся, вспомнив, что его отгружают когорты стагнационного ротора – безмолвные бригады. Его стихи – сбивчивые и провокационные – не произвели на них никакого впечатления. Они плелись, движимые чужой волей, какой бы противоречивой она ни была. При более пристальном взгляде становилось понятно, что своей безликостью они точно повторяют псов Серебряного Леса, лишь с отсутствующим свечением – выключенные серые плафоны. Это было очередной насмешкой над чувством, глумливым напоминанием о недостижимом.

И тут Хренус увидел, осознал, что снова оказался на поле. Каждый раз, раскрывая внутри себя взрывные почки событий, оно менялось, адаптируя свои защитные одежды к обстоятельствам. Теперь оно из-за своей белизны казалось абсолютно пустым, как незакрашенные места на картине – огромные постельные пространства, забытьё морозного сна, оставленные дома, смятение, тянущееся сквозь линии электропередач. По глазным яблокам пса кружились узоры стекольчатых простейших. Он склонил голову в немом жесте принятия могущества этой огромной сонной страны.

Только это поле отделяло пса от цели, определённой демиургом – в первый раз он преодолеет его, подписав этим пересечением пакт об исполнении обязательств, рекламацию подчинения. Но Хренус решил подарить самому себе финальный сувенир – роскошь повременить с исполнением, несколько минут посвятив Прослушиванию.

В воздухе над полем царил такой же жуткий немой вой, какой звучал в день смерти Блеска.

ЖЛОБ

Коричневый Пёс тяжело переставлял лапы. Ему казалось, что вся изобразительность и краска ситуации ушли на Хренуса, оставив ему лишь разочарование пустой страницы. Честно говоря, он даже и не знал, зачем он переставляет лапы, это движение было движением ради движения. И то, как он себя чувствовал, тоже было чувством ради чувств, ещё менее важным, чем переставление лап:

Раз-Два

Два-Три

И снова:

Раз-Два

Два-Три

Так он брёл среди тех самых зыблемых овсов, которые так романтично звучали в начале; теперь же для него, покинутого, ненужного актёра это было просто быльё. Жлобу всегда была чужда поэзия: тому, кто мог связать в одном предложении слова «любовь» и «сердце», он автоматически давал титул художника, и сейчас ему казалось, что, действительно, поэзия и литература ничто иное, как кусок старых обоев, которые можно оторвать и бросить на пол – ничего не изменится. Ведь сегодня для него закончился последний день, который ещё можно было выразить словами.

Коричневый Пёс уткнулся лбом в дерево – направление движения его совсем не интересовало. Подняв голову, он увидел, что на высоте нескольких метров от земли в стволе торчит железная деталь в виде буквы «Ш», а может быть и «Е» – зависит от того, как посмотреть. Он представил, как она, ржавая от искр комет, запущенная мечтательным броском, искривляясь в причудливой траектории полёта, находит себя вонзившейся в увядающую от старости сосну. Почему-то от этой фантазии он усмехнулся.

–«Простите, я может быть не вовремя»– раздался сухой и вежливый голос сзади.

Жлоб испуганно обернулся и увидел перед собой Казанову. Его морда была одновременно и учтивой, и робкой, и доброжелательной – прохожий, которого все мечтают встретить.

–«Но я всё же хотел Вам сказать… да я собственно и не совсем знаю, что нужно говорить, вижу, вы в замешательстве, я …я понимаю, Вы через многое прошли за эти годы… и я вижу, как Вам тяжело, особенно учитывая то, каков был исход последних событий… но я бы хотел Вас немного приободрить… вернее, я бы хотел Вам сказать одну вещь, которая мне кажется очень важной… послушайте… мне глупо Вас чему-то учить, принимая во внимание сказанное ранее, и тем более глупо было бы говорить очевидные вещи, но… я думаю, что все мы приходим к тому моменту, когда понимаем, что всё это – наша боль, ужас, отвращение, унижение и прочие неприятные чувства – были просто так, ради самого факта, что нет высшего смысла, метафизики. Что это произошло, потому что произошло – не больше и не меньше… Извините, возможно, я говорю сбивчиво, неясно… Так вот, я хотел бы Вам сказать, что это совершенно неважно, не следуйте пагубным примерам, Вы хоть и являетесь физически пожилым, совершенно не должны следовать этой гибельной тенденции. Вспомните то, что приносит вам радость – это и есть ваша жизнь. Станьте одним целым с этим, и вы не будете одиноки»-

Ничто из этой сбивчивой речи не внесло стеклянной ясности в состояние Коричневого Пса. Груда банальностей, сор мирского всезнания, профанный факт, конфедерация речевых недоразумений. Да и Жлоб, казалось, совершенно не слушал Казанову. Когда тот закончил свою речь, Коричневый Пёс слабо мотнул головой то ли в согласии, то ли в отрицании, то ли в недоумении, то ли просто так. Но Казанове, словно это и было нужно. Плавно улыбнувшись, он повернулся и исчез в кустах.

Жлоб окинул взглядом то место, куда он забрёл – это было совсем недалеко от его любимой помойки – меловые следы на земле, химический запах и то трепещущее ощущение единства, которое он так любил. Вдруг именно то ощущение взяло его на привязь и повело сквозь разбитые телевизоры, стулья с выбитыми сиденьями, треснувшие раковины, побледневший пластик, прорванные покрышки, таинственные мешки (которые хранили свою тайну слишком долго и обесценили её), сквозь весь сонм мелких деталей, которые, будучи вырванными из среды своего предназначения, образовали новое единство ненужных и странных вещей.

Начинала звучать тягостная струна из жилы двадцатилетней выдержки – низкое виолончельное мычание. Жлоб всё погружался в дремоту; его вело ощущение, которое становилось всё более вязким, он начинал в него погружаться.

Коричневый Пёс добрёл до середины помойки, прямо до микроавтобуса. Раньше он никогда даже и не думал заглянуть внутрь, но сейчас он залез внутрь остова, словно теперь для него это было рутинным действием. И он ничуть не удивился тому, что внутри его ожидал старый полосатый матрас (Интерьер лёгкости и свободы). Жлоб плавно опустился на него, упав в запахи мела и сухой травы. Всё выстраивалось в удивительно гармоничное единство, будто само пространство и время располагало ко всему происходящему, желало этого.

«Унесся, завернувшись в соленый запах порта, зеленоватые обои на свете, бьющем из-за неплотно прикрытых штор, голубой будильник на комоде, пробуждение в краю цветущих яблонь, колючая проволока, торчавшая из земли, свежесть, повсеместная свежесть, конденсат на стенах дощатых домов, улыбающееся лицо среди сверкающих трав, таинственные тени в глубине кустов шиповника. Ощущение чистого времени».

Снова раздался тот свежий голос, который он слышал несколько дней назад:

-«Я ждала тебя, как ждут иных на берегу, когда ветер развевает все мысли. Я рада, что ты наконец пришёл ко мне, потому что здесь всё было сделано для тебя. Я выстраивала всё это именно для того, чтобы ты, усталый и выпитый, заснул среди своего города. Ты помогал мне в этом строительстве: присылал мне планы и пожелания. Я сделала всё, как ты просил»-

Тёплая ладонь накрыла тело Жлоба и прижала его к матрасу; он ощутил, как его шкура приятно разогревается и с неё сходит многолетний слой грязи, застарелой шерсти, омертвевшей кожи. Это было приятное очищение. Затем последовали сосуды, кости; он почувствовал, как его органы разжижаются и становятся шёлковым молоком, сливавшимся с неведомой рукой, проникавшим в её артерии и, разливавшимся по остальному телу, столь немыслимо эфемерному, что повествование терялось в попытках найти определения для него.

Наконец Коричневый Пёс ощутил дыхание на своей душе, которая теперь была полностью освобождена от всех напластований. Это дыхание разгладило его сознание, и он перестал быть. В словах больше не было нужды.

Тёплый лампадный огонёк зажегся в тот момент среди гигантского, мокрого леса. Он был незаметен безразличному наблюдателю, но если бы кто-то взял на себя труд прислушаться, то непременно бы уловил его глупое, ненужное существование, существование просто так. Ради самого факта.

Глава 7

СНЫ В СНЕЖНОЙ ПОСТЕЛИ

-«Почему в комнате так душно?!»– внезапно прервал своё забытьё Хренус (Восклицание вышло из его пасти фиолетовым пламенем). Эта фраза взялась из ниоткуда, будто произнесли её чужие, неведомые губы.

Теперь такой же жуткий вой, как и в тот день, скомкан и отброшен; на его место встаёт фотографически моментальное ощущение холода, и падающие снежинки обжигают кожу окалиной опоздания, напоминанием о невыполненном деле (Тяжелая голова, полная недописанных стихов). Происходит упругое натяжение миллионов внутренних нитей, связывающих персонажа с контекстом.

Свинцовое, тягучее возвращение; металлический привкус невыспавшихся глаз.

Липкая, плохо смываемая дремота притупила восприятие Серого Пса. Он осоловело огляделся и увидел, что вокруг ночная мгла теряла в крепости, размываясь до цвета воды в лужах (Разбавленное кофейное утро, выдохшийся запах). Сейчас он понимал, что всё это время автоматически двигался по озимым бороздам и добрался до своей цели – той самой границе поля, где деревья были значительно реже.

Хренус прерывисто вдохнул, поёживаясь (Ощущение ожога в лёгких). Тонкостенный кубок треснул и теперь по мере просачивания жидкости через трещину открывался таившийся на дне свинец долга. Его весомость с недавних времён возросла стократно; теперь он не был инстинктивным самовнушением, а был залит в прочную, неразрушаемую форму и монументально воздвигнут в центре пустынного сознания Серого Пса. С какой стороны этой внутренней площади наблюдатель бы не бросил взгляд, он неизменно приходил к этому обелиску, магнитно отдающему указания.

Распробовав его железистое присутствие, Хренус медленно прошёл сквозь деревья. Он увидел, что за ними находится ещё одно поле, но уже значительно меньшего размера – не больше спортивной площадки. Сначала ему показалось, будто оно пустует, но затем его удивлённому взгляду открылся вид рубища множества недвижимых кошачьих тел, сбившихся вместе для сна.

Тела ровным слоем покрывали пространство малого поля, плавно перетекая из одного в другое. Великое разнообразие цветов присутствовало здесь: газетно-серый, хенно-рыжий, гуталиново-чёрный, промежуточные оттенки разрушаемого имени, многоцветные подражания камуфляжам – цвета покинутых квартир, ставших домом мелких помыслов, вредителей духа. Под этой единой матовой шкурой бились во множестве сердца, чей стук наравне с вегетативным искажением, первородным желудочным бульканьем и сокращениями дирижаблей лёгких был конкретной музыкой кошачьего города в стадии транса.

С киноплёночным стрекотом из-за спины Хренуса развернулось войско псов.

–«О̀ни всѐ ка̀к на̀ ла̀пе, по̀смотри… по̀смотри… по̀смотри»– жаркий шёпот Плывущего-по-Течению у уха Хренуса -«Это̀ то̀ что̀ ну̀жно… ну̀жно … ну̀жно»-

Несмотря на свою отстраненность Серый Пёс испытал отвращение, услышав, как в речи Плывущего-по-Течению сквозь клапаны ударений стремились вырваться жажда крови и кураж беззаветного убийцы: изнутри тусклого плафона поползли нити красного дыма. Хренус снова почувствовал близость естественного садизма.

«Почему коты спят, да ещё так безмятежно, без какого-либо дозора? Разве они не ночные животные и ещё не должны бодрствовать? Почему их сон так крепок? Всё подстроено, срежиссировано. Все условия являются лабораторными, а не полевыми. Пустая формальность» – мысли проходили мимо Серого Пса, слегка задевая того плечами.

–«Хрѐнус, ты̀ всё̀ мо̀лчиш… мо̀лчиш… мо̀лчиш…»– нетерпеливо заговорил Плывущий-по-Течению.

–«Молчу?»-

–«Да̀, ты̀ вѐд мо̀лчиш»-

–«Да разве я молчу?»-

–«Да̀, ты̀ мо̀лчиш»-

–«А если я молчу, то как же мы с тобою говорим?»-

Плывущий-по-Течению потряс головой, пытаясь сбросить недоумение:

–«Я хо̀тел ска̀зат… ска̀зат… ска̀зат… что̀ ты̀ не о̀тдаёш на̀м прѝказов»-

–«Приказов?»– рассеяно повторил за ним Хренус.

–«Да̀аа… прѝказов на̀чинат… на̀чинат… на̀чинат»– Плывущий-по-Течению нетерпеливо сглотнул слюну, будто бы стоял у обеденного стола, вглядываясь в тарелки едоков.

–«Да вы можете начинать, меня это всё не сильно волнует»-

–«Хрѐнус… Хрѐнус… Хрѐнус… ещё̀ со̀всем нѐдавно ты̀ бы̀л та̀к пы̀лок, го̀ворил та̀к я̀ростно… я̀ростно… я̀ростно…»-

–«Пылок?»– Хренус усмехнулся -«Совсем не то буйство, которого ты так жаждешь, вызвало мою «пылкость». Это всё лишь рябь на поверхности моря»– Тут он понизил голос -«А пучина грезит бурей»-

Плывущий-по-Течению посмотрел на него с недоумением.

–«Ах, ты всё ждешь всех этих приказов, указаний»– Хренус обернулся к серым псам -«Псы, то, ради чего вы прибыли сюда, ждёт вас за этими деревьями. Сейчас, когда в ваших глазах отражается приближающееся кровопролитие, я вижу, насколько грустен кажется ваш взгляд. Я знал псов, чьи глазницы были подведены перманентным гримом, усиливавшим эффект видимого трагизма. Их взор вечно был плачущим, скорбным. Но я знаю, что для вас это напускная грусть, грусть тяги к убийству. Для ваших злых, пробуждающихся глаз насилие является единственным способом познания; моментом, когда раскрываются великие тайны. Что ж, пусть будет так, кто я такой, чтобы менять правила игры? Пусть напор вашего зверства поднимется вместе с рассветом из-под земли, и прокричит многократно усиленным голосом указ мироздания: «Нет пощады!». Я спускаю вас с цепи, чтобы узнали все по гекатомбам трупов, не получивших погребенья, о скором злодеянии! Достаточно ли клише я нагородил для оправдания ваших действий?! Вдоволь ли пустой пышности вы получили?! Теперь я несу груз ваших преступлений! Я отдаю вам приказ!»-

Так говорил Хренус безразличной своре серых псов, стоя между почерневшими деревьями. При этом его взгляд был устремлён за большое поле, за кроны сосен его ограничивавших – к далёким несуществующим событиям.

Плывущий-по-Течению перевёл возвышенную речь Хренуса в более понятную псам форму:

–«Рвѝ ѝх!»-

Открытый шлюз, из которого хлынуло кислое море, стремительно заполнявшее окружающее пространство оксидным моментом – так можно было описать поспешное движение собачьих тел туда, где находились ещё неубитые существа.

–«В бой, на убой!»– незамысловато скандировал движущийся наст псов.

Некоторые коты уже оторопело поднимали головы и оглядывались, не понимая, откуда взялись эти странные выкрики. Их недоумение раззадоривало бегущих псов, искривших наглым азартом. Для них не существовало ничего, кроме цели и средства.

Но не для Хренуса.

Он был недвижим. Псы вокруг уже забылись в достижении желанного; впереди были уже слышны первые вопли страдания и смерти.

Что-то мешало ему стать частью ситуации.

Он увидел, как над кошачьим полем уже поднималось холодное лицо рассвета с малиновым рубцом на шее – следом от удавки ночи (доказательства неудачного покушения). Вместе с этим лицом пришёл и причудливый колкий ветер: его прохлада была струящейся и деликатной. Серый Пёс ощутил в узоре этого ветра вплетённые скитания звуков, которые возникали как киты из вод – лишь для того, чтобы тут же стремительно уйти на глубину. И вдруг в каждой снежинке из падающего платка снегопада проявились сами собой мельчайшие сцены прото-сна, прото-воспоминания, прото-чувства. Всё это вместе образовывало немыслимую в своей комплексности и многочисленности мозаику миллиона биографических очерков.

Ничто для Хренуса теперь не было сравнимо по жестокости с узнаванием; когда абстрактная маска приобретала ироничное сходство с ушедшим. Он плавно двинулся вперёд, находясь в контузии своего внутреннего потрясения – опять тот же мягкий, тихий взрыв где-то под рёбрами, опять те же очертания, которые своей плавностью так невыносимы.

«Раскачивающееся ощущение… розоподобные цветы медленно распускаются, малозаметные под дорожной пылью… стрёкот за мутным стеклом… ощущение запущенности, оставленное деревьями ушедшего времени – их шум падает плащом, заглушая саму жизнь… запотевший звук размеренно заполняет череп… видения тусклого солнечного пара»

В его глазах отражались ледники немыслимых ощущений, убежища воспоминаний. Его зрачки закручивали спирали, которые с каждым витком обретали всё более далёкий для стороннего наблюдателя, но всё более близкий самому Хренусу смысл, превращаясь в иероглиф или криптоключ.

Погода вокруг всё больше напоминала разящую, безжалостную весну прошлого – ту, в которую, как в павильон невиданных птиц, на протяжении многих лет втайне от Серого Пса под чехлами и маскировочными сетями свозились статуи тонкой работы, экзотические артефакты, растения невыразимой красоты. Но этот павильон был закрыт от него и лишь изредка, сквозь щель в двери тигриными полосами играли отблески света, преломленного на гранях экспонатов. Теперь же эта дверь плавно раскрывалась, и он всё чётче и чётче мог слышать, обонять, видеть то, чем наполнялись эти чертоги за годы полусознательного отречения. Он увидел в каждом из действовавших скрытно служителей свою копию; под каждым капюшоном был его собственный лик; он сам создал эту коллекцию, сам придирчиво отбирал сокровища и украшал своды.

«Жгучее дыхание рвёт руки… сколько слов я мог бы услышать?»

Между тем лавина серых тел несла его всё дальше сквозь битву. Он слышал звуки побоища как бы сквозь стену, или словно они раздавались из телефонной трубки, лежавшей далеко от слушателя.

Между тем розоватый цвет от рубца на шее дня протянулся до самого верха облаков, и раневые снопы раскроили на небе великий сполох красок и тягучих голосов. Теперь уже казалось, земля – это дно холодного океана, а наверху, на ледяной его поверхности, умирает великан; его кровь, растекаясь, образует отчётливый силуэт, набирающий в контрастности с каждой минутой (Цвет свиреп и виноват).

И на этом гигантском недостижимом силуэте Хренус увидел гравировку самых хрупких своих чувств, отчеканенных длинными бороздами на волнах ушедшего времени. Теперь, когда его внимание было сосредоточено на сердцевине силуэта, он видел стремительно увеличивающееся количество деталей, вычурных образов, кажущихся сочетаний цветов, мелодических ветров и отзвучавших гулов, такое невообразимое в своей многогранности, что даже всё его поэтическое дарование не могло бы выразить грандиозную всеобщность этого видения и торжественную, заполняющую скорбь, которую в нём оно вызывало (Чувство, пренебрегающее словами). Вскоре этот сонм ощущений с медлительностью, которая была подтверждением его тотальности, отделился от неба туманным снопом, и по нему, как по гребню волны, вышел на простор гигантский полупрозрачный лайнер – лайнер опытов и воспоминаний.

Он величественно двинулся сквозь вереницы розовеющих лент и бледных облаков конденсата, уходя вдаль только затем, чтобы вернуться, обрастая на этот раз новыми надстройками, паровыми колёсами, трубами и палубами; чтобы в лицах новых матросов и пассажиров Хренус мог бы прочитать новые эпитеты своей боли, а в мусоре, нелепо болтающемся в барашках следа, узнать свои чаяния и надежды.

Серый Пёс невольно поднял брови и приоткрыл пасть: настолько глубинный раневой канал открылся при виде этого зрелища. В его взгляде было плачущее обожание и слова признаний.

Внутри него возникли разрывающие распорки, его тянуло к разным полюсам, температура всех частей его тела разнилась в десятки градусов, но он не мог отвести взгляда от чудесного лайнера, ещё более красивого в своей беспощадности и издевательской недосягаемости.

Лайнер между тем прошествовал в дальний от Хренуса конец поля и там начал снижение; когда он почти коснулся земли, то со всей грациозностью кораблекрушения он невыразимо синхронно разложился на составные части, образовав в вихре рубинового песка новое единство. Когда вихрь рассеялся, то Хренус увидел, что на месте корабля теперь стоит замок.

А вокруг тем временем пылал водоворот крови и слёз, перекручивавшихся форм и насильно разделяемого единства. Железный запах магнитно тянуло к ноздрям. Ископаемая, невозобновляемая ярость Плывущего-по-Течению нивелировала его лидерство до мимолётного воспоминания, отсвечивавшего в коралловом блеске слюны на дёснах псов. Теперь каждый из них был простейшей частицей первородной жестокости, хаотически сталкивавшейся с множеством других подобных частиц. В момент этих кратких столкновений возникал разряд, выбрасывавший в случайном порядке крик умирающего, разрыв тканей, злорадное упоение, сломанную кость, торчавшую сквозь полотно, эпилептическую попытку восстановления контроля над гибнущим телом, лохмотья страха, закрытые упрашивания, глаза с лопнувшими сосудами, обмороженный, стылый хрип – скоплением зловеще изломанных контуров над полем вставал естественный садизм.

Глядя на замок, Серый Пёс ощутил странное ощущение болезненного томления – так копьё в руке, занесённой для броска, томится в ожидании гибкого полёта. Внутренние рессоры его сознания сжимались под динамической нагрузкой тревожного ожидания. Хренус двинулся к замку, и по мере его продвижения сквозь изолированную от него смертельную суету сам замок, казалось, придвигается всё ближе к нему. Вид напомнил Серому Псу о доме на ферме – как завлекающе и внушительно выглядел он в оседающей мгле; казалось, замок вобрал в себя его черты, распространяя своё существование на два времени. Однако когда Хренус подошёл к нему совсем близко, то увидел, что в тех местах, где остаточное рубиновое наваждение уже успело рассеяться, здание выглядело весьма невзрачно.

Сцена из стереотипного сюжета,

Боль деградирующего изображения,

Тремоло опустошённых дворов.

Под потерявшей цвет кровлей отёчные оконные проёмы были затянуты катарактами импровизированных баррикад из мебели. Далее взгляд, спускавшийся по жилам кладки торфяного цвета, раздваивался и обводил большие ворота – на их створках соединяли лапы два кота. Их морды были обращены на Хренуса, а по изъеденной, нечищеной бронзе ползли банальные слёзы растаявшего снега.

Эти ворота были наглухо сомкнутым, сведённым судорогой ледяной воды, ртом замка. Казалось, в ужасе от наблюдаемого вокруг он сжался, присел и закрыл лицо руками, наивно надеясь переждать пору кровопролития.

По мебели, видневшейся в окнах, текли вялые отсветы.

Хренус знал, что ему, во что бы то ни стало, нужно попасть внутрь. В замешательстве он огляделся, осознавая происходящее. Вокруг него псы и коты выныривали и снова исчезали в непрекращающейся динамике насилия, спроецированной на пространство. Эта динамика превратила некогда ровный покров поля в грязное месиво. А усилил этот эффект непрекращающийся ностальгический снегопад. Хренус смотрел на разъезжавшиеся по месиву лапы, на перепачканные раненые тела, которые от этого были всё непригляднее, на бессмысленный цвет этой грязи, который был так схож с цветом его шкуры. Все эти атрибуты побоища напоминали псу о событиях на крысином поле: он вспомнил тот дождь, тот страх, то бегство и ту изнуряющую опустошенность, и от этих воспоминаний по его телу разлилась обесточивающая беспомощность. Его связало то самое ощущение душной комнаты, которое он внезапно для себя ощутил чуть ранее (Пробуждение в предрассветный час с невозможностью заснуть).

Он почуял тряский испуг зеркал, пустоту на месте снятых со стен рисунков, вечный сырой ритм, гортанный крик птицы из воспоминаний.

В окно заглядывает уязвленное мироздание в образе пульсирующей луны; оно окатывает спиралевидным светом безликий силуэт на отражающемся полу.

Отвращение от собственного бездействия

Хренус взревел, сбрасывая мышечную стянутость, разрывая плёнку прокрастинации на сознании. Теперь он снова вернулся к холоду задач. Ему нужны были псы. Не раздумывая, он нырнул в омут битвы и почти мгновенно натолкнулся на Плывущего-по-Течению. Тот не обращал ни на что внимание, действуя по хмельному уставу злодеяний. Хренус нетерпеливо ткнул Плывущего-по-Течению в бок.

–«Возьми нескольких псов и иди за мной»– лязг звеньев слова в цепи приказа.

Плывущий-по-Течению осоловело посмотрел на Хренуса, как пьяный, силящийся протрезветь. Он будто порывался спросить, зачем Серый Пёс вырывает его из упоительного чертога естественного садизма, однако он сам выбрал Хренуса своим вожаком и был обязан молча подчиниться.

На хмельных лапах он, дребезжа, выбрался из толчеи и несколькими короткими лаями собрал вокруг себя такую же недоумевающую свору серых псов.

–«Хорошо»– Хренус повернулся к замку -«Видишь ворота?»-

–«Да̀аа»-

–«Ломайте их»– не отрывая взгляда от замка, проговорил Хренус. В его голосе промелькнули звон, наивность и торжественная робость.

Плывущий-по-Течению, не изменив своему недоумению, осторожно спросил:

–«Хрѐнус, а̀ ка̀к на̀м это̀…»-

–«Молчать»– перебил его Серый Пёс. Он перекинул взгляд кнутом через Плывущего-по-Течению и ударил прямо по группе псов -«Ломайте ворота, я сказал!»-

Серые псы, бликнув недоумением в сторону Плывущего-по-Течению, бросились к воротам.

Псы, лишённые сердченика чужого замысла, исполнили приказ наиболее очевидным образом – сбившись в единый ком, они, разогнавшись, врезались прямо в ворота, закономерно осев кучей охающих, ушибленных тел (Автоматическое письмо высохшей ручкой). Чем и воспользовались неведомые защитники замка, сбросив из окна прямо над воротами тяжёлый кабинет тёмного дерева, который немедленно стал кенотафом на могиле нескольких серых псов. Остальные застыли в недоумении. Из-под остова кабинета слышался приглушённый скулёж умирающих.

Эти несколько одновременных смертей словно стали пальцами руки, ударившей наотмашь по морде Плывущего-по-Течению; он пришёл в разъярённое состояние:

–«Ты̀ что̀, о̀безумел? Ты̀ о̀тдаёшь са̀моу̀бийственные прѝказы! Прѝказы! Прѝказы!»– даже его повторения стали возмущенными.

Лай Плывущего-по-Течению вывел Хренуса из ступора чувств. К нему вернулся купорос прагматической жесткости:

–«Ааа, вот как… Слушай, а до этого у тебя были вожаки? Хозяева? Как ты им служил? Тоже давал заднюю при первых неприятностях?»– Хренус ёрничающе улыбался, глядя, как Плывущий-по-Течению пытается переработать его речь -«Так вот, ты, конкретно, Плывущий-по-Течению, согласился на служение мне. На полное подчинение. Ты сделал свой выбор и назад уже свои слова взять не получится. Я как никто другой это знаю. Так вот, мне нужно попасть в этот замок, вы мне его открываете, ясно?»-

–«Я̀сно, Я̀сно, Я̀сно»– плохо сосуществующие ощущения Плывущего-по-Течению: словно одной своей частью он был в жаровне своеволия, а другой – на стерильной простыне субординации.

–«Делай, что велят, пёс»– Хренус безапелляционно отвернулся в сторону замка.

Плывущий-по-Течению несколько секунд исподлобья смотрел на Хренуса, а затем в отчаянной попытке сберечь больше жизней он бросился к воротам, у которых уже успел упасть ещё один предмет мебли – массивное резное кресло. Серый Пёс равнодушно наблюдал, как Плывущий-по-Течению скомандовал псам навалиться всем своим весом на ворота, как он взволнованно корректировал их действия, чтобы их усилия приобретали метрономную ритмичность, а вместе с тем и максимальный напор.

–«Ра̀з…ра̀з…ра̀з!»-

Всего нескольких мускульных волн было достаточно, чтобы непоколебимые с виду ворота хрустнули и раскроили брюхо замка. В открывшемся проёме немедленно появились силуэты крупных серых котов – дворцовой стражи.

Псы, взвыв от предвкушения нового сражения, бросились внутрь. Защитники замка сумели отбить первые наскоки, но ярость псов, усиленная недавней смертью товарищей, проложила стае путь вглубь помещений, и пустые интерьеры заполнились визгливым мельтешением кровавого тумана – за псами неуклюже, сонмом сломанных линий шагнул вытянутый силуэт естественного садизма.

Хренус, пропуская поединки котов и псов, оглядел замковый холл – почти полное отсутствие убранства и каменная аскетичность помещений сами подводили его взгляд к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Теперь он знал, что ему нужно идти туда.

Лапы Серого Пса коснулись истёртых ступеней, и он начал своё восхождение, не зная, что ждёт его впереди. Удивительно, но никто из котов не бросился ему наперерез, будто вокруг него витала та аура недосягаемости, которую действие первого плана всегда имеет перед фоновым (Зимний камуфляж; голые ветки скребут по одежде).

Поднявшись по лестнице, Хренус обнаружил себя в начале длинного коридора, по обе стороны которого расходились комнаты. Здесь властвовала синяя прохлада. Именно она погружала весь верхний этаж в невообразимую тишину, полностью противоположную дикообразному, какофоническому хаосу этажа нижнего. Всё смятение, все вопли казни здесь утопали в дистиллированных прудах предрассветных парков.

Серый Пёс медленным шагом двинулся вдоль открытых комнат, отстранённо предлагавшим прохожим своё абстрактное имущество. И в каждой из этих комнат Хренус видел одну деталь, одно слово, дрожавшее в изменяющемся воздухе, которые напоминали ему о том, из-за чего он попал на мутный путь отречения.

По мере того, как нарастающее количество наблюдаемых слов и вещей вызывали в нём всё более сильное чувство, перед его глазами всё контрастнее проступала сцена – недвижимая, прекрасная статуя под потустороннее-совершенным звёздным небом, перед которой с понимающим благоговением закрывают глаза, а на губах сам собой завязывается мягкий бант улыбки очарованного путника.