Kitabı oku: «Мертвые души Онегина и Печорина», sayfa 4
Ну, и, в-третьих, вспомним описание внешности Грушницкого – «…Выразительное лицо его…», «…Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год…», «…крутит усы левой рукой…», «…взбивал ежеминутно в мелкие кудри завитой хохол…».
Только вот тут Грушницкий уже не поэт, как Ленский, а человек, который совершает подлый поступок. Впрочем, причина дуэли Печорина и Грушницкого в романе тоже пустяковая, так же, как и у дуэли Онегина и Ленского.
И все эти совпадения говорят о том, что Лермонтов ясно понял, кто явился причиной гибели Александра Сергеевича. Может быть, Михаил Юрьевич не знал конкретно, как именно это было проделано, но он допустил, что причина ухода Пушкина невещественна. А как это доказать? Вот именно! Поэтому ему приходит на ум очень рискованная идея – поставить на кон свою жизнь! Потому что если он тоже будет убит на дуэли, как герой его романа «Герой нашего времени», то всей России будет ясно, что Пушкин погиб не случайно!
Тем временем Гоголь, несомненно, ознакомился с романом и категорически не захотел верить, что автор так явно на него указал, нет, наверное, это совпадение!
Хотя Лермонтов – это не какой-то там Вельтман, это восходящая яркая звезда русской литературы, за творчеством которого следит вся Россия! Словом, надо Гоголю самому во всем разобраться!
И случай скоро представился ему в том же 1840 году.
«Приблизился день именин Гоголя, 9 мая, и он захотел угостить обедом всех своих приятелей и знакомых в саду у Погодина». «На этом обеде, кроме круга близких приятелей и знакомых, были: А. И. Тургенев, князь П. А. Вяземский, М. Ю. Лермонтов, М. Ф. Орлов, М. А. Дмитриев, М. Н. Загоскин, профессора А, О. Армфельд и П. Г. Редкин и многие другие. Обед был веселый и шумный, но Гоголь хотя был также весел, но как-то озабочен…». Заметьте, озабочен!!!
На следующий день Гоголь встречался с Лермонтовым на вечере у Е. А. Свербеевой. 10 мая 1840 года А. И. Тургенев отметил в дневнике: «Вечер у Сверб[еевой]. <…> Лермонтов и Гоголь. До 2‑х часов…». То есть между ними двумя состоялась долгая беседа, подробности которой, впрочем, неизвестны.
Но после которой Гоголь 18 мая неожиданно выехал в Италию и больше с Лермонтовым никогда не встречался и никак не общался. То есть они также оба друг про друга все поняли.
Михаил Юрьевич же после 25 мая уехал на Кавказ.
Тем временем наступает 1841 год, и 14 января Лермонтову выдан отпускной билет № 384 на два месяца. 30 января он прибывает в Москву, а 5 февраля – в Петербург.
Но дни бегут, и этот его отпуск тоже заканчивается, и о том периоде жизни Михаила Юрьевича известен рассказ А. М. Веневитиновой, дочери М. Ю. Виельгорского, записанный П. А. Висковатовым: «По свидетельству многих очевидцев, Лермонтов во время прощального ужина был чрезвычайно грустен и говорил о близкой, ожидавшей его смерти. За несколько дней перед этим Лермонтов с кем-то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у Пяти Углов и предсказавшую смерть Пушкину от «белого человека»; звали ее Александра Филипповна, почему она и носила прозвище «Александра Македонского» …».
Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны, спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уж ни о чем просить не станешь».
И 12 апреля 1841 года он неожиданно ведет долгий разговор с вдовой Александра Сергеевича, хотя до этого ее игнорировал, потому что теперь он не считает ее причастной к гибели мужа, как было раньше.
Об этой встрече рассказала дочь Наталии Николаевны Александра Петровна Арапова, урожденная Ланская.
«Прощание их было самое задушевное, и много толков было потом у Карамзиных о непонятной перемене, происшедшей с Лермонтовым перед самым отъездом.
Ему не суждено было вернуться в Петербург, и когда весть о его трагической смерти дошла до матери, сердце ее болезненно сжалось. Прощальный вечер так наглядно воскрес в ее памяти, что ей показалось, что она потеряла кого-то близкого».
14 апреля этого же года Лермонтов выезжает из Петербурга, 17 апреля прибывает в Москву, а около 23 апреля Лермонтов отправляется в Ставрополь и 13 мая приезжает в Пятигорск.
Что было дальше, всем известно! 15 (27) июля 1841 года на горе Машук состоялась дуэль между ним и Мартыновым, и Лермонтов повторил судьбу Пушкина. То есть снова получилось, что, как напишешь, так и будет! Опять убило Слово!
А 28 августа (новый стиль) 1841 года поэт Н. П. Огарев, видевший Гоголя во Франкфурте, писал жене из Кёльна: «Гоголь не верит смерти Лермонтова, ибо дуэль давно известна и известно, что никто в ней не погиб. Слава Богу, если так!».
Но тогда в девятнадцатом веке большинству читателей уже все стало понятно про уходы Пушкина и Лермонтова, но понял ли это хоть кто-то в современной России в двадцать первом веке?
Кстати, тогда и сейчас многие задаются вопросом, почему Пушкин просто не вызвал Гоголя на дуэль из-за того, что тот без его разрешения забрал себе сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ»? Ведь один дворянин и другой дворянин… Даже повод какой-нибудь можно было найти, потому что истинную причину вряд ли было возможно озвучить кому-то, кроме близких друзей, потому что ее документальных доказательств нет.
Но уже написан «Евгений Онегин», и любой исход такой дуэли вызвал бы сравнение с дуэлью в романе, а Пушкина, конечно, отождествили бы с главным героем, что было для него неприемлемо. Поэтому Александр Сергеевич просто разорвал все отношения с Гоголем.
Лермонтов же, скорее всего, по тем же причинам отказался от мысли о дуэли с Гоголем после выхода «Героя нашего времени», ну, и еще потому, что этого не сделал Пушкин, который был для него образцом поведения.
Но вернемся теперь к жизни Гоголя после ухода Михаила Юрьевича. Он работает над вторым томом «Мертвых душ», но почему-то ничего у него не выходит. А новый сюжет взять негде, Пушкина же уже нет на свете!
Хотя Гоголь хочет всем доказать, что написанное им до этого – лишь набросок к чему-то большему, и он уже намекает, что «… если доберусь до третьего тома "Мертвых душ»! …» То есть получается, что Гоголь заранее предполагает, что второй том может не получиться, поэтому будет еще и третий!
Но о чем в них писать? Ведь все, что он создавал до этого времени, писалось на потребу публике, начиная с тех же «Вечеров на хуторе близ Диканьки», потому что в тот год была мода в Петербурге на все малороссийское.
Потом же он стал писать для людей, которым нравилось, когда чиновников и помещиков Российской империи показывали в неприглядном виде. То есть сюжеты, которые он увел у Пушкина, не рассматривались самим Александром Сергеевича в качестве критики своей страны, это была уже чисто гоголевская идея!
Притом настоящую Россию Гоголь совсем не знал, ведь почти все его произведения были написаны за границей, а по российским дорогам он практически ездил только из Малороссии в Москву и Петербург, а потом в столь милые ему Италию, Германию, Швейцарию и еще далее.
К тому же фамилии своим героям он для смеха специально выбирал нелепые и карикатурные – Сквозник-Дмухановский, Ляпкин-Тяпкин, Земляника, Держиморда, Люлюков, Пошлепкина, Купердягина, Яичница, Собакевич, Коробочка…
То есть ему для продолжения своего успеха срочно был нужен сюжет на уровне «Ревизора» и «Мертвых душ», а где его взять, если нету?
Притом Гоголь не может забыть об уходах Пушкина и Лермонтова, понимая, что, хотя ни у кого никаких доказательствах причастности его к ним нет, но так просто лично для него они не пройдут. И что делать? Делать-то что? Он ищет хоть какой-то выход, что можно понять по двум его повестям «Портрет» и «Вий», написанных в 1835 году, а в 1842 году переписанных, то есть тогда, когда Александра Сергеевича и Михаила Юрьевича уже не было на свете. Потому что Гоголю надо было как-то объясниться, нет, не с читателями, не с собой, а с чем-то более высоким, суд которого очень его страшил.
И начнем мы с повести «Портрет», которая была написана раньше «Вия» и представлена в сборнике «Арабески».
Главный герой в ней – художник Чертков. Заметьте, с какой говорящей фамилией! Он в петербургской картинной лавке случайно увидел портрет, на котором был изображен старик с притягивающими взглядом, и захотел непременно его приобрести. Но картина понравилась не только ему, а еще одному господину, с которым он начал торговаться и сторговался за 50 рублей, то есть заплатил все деньги, что у него были. А так как жил он бедно, то теперь остался совсем без средств и даже заплатить за квартиру ему было нечем, и его уже собрались оттуда выселить. Зато портрет был теперь в его комнате.
«Это был старик с каким-то беспокойным и даже злобным выражением лица; в устах его была улыбка, резкая, язвительная и вместе какой-то страх; румянец болезни был тонко разлит по лицу, исковерканному морщинами; глаза его были велики, черны, тусклы; но вместе с этим в них была заметна какая-то странная живость… Смуглота, черные, как смоль волосы, с пробившеюся проседью – всё это не попадается у жителей северных губерний…
Темные глаза нарисованного старика глядели так живо и вместе мертвенно, что нельзя было не ощутить испуга. Казалось, в них неизъяснимо странною силою удержана была часть жизни. Это были не нарисованные, это были живые, это были человеческие глаза. Они были неподвижны, но, верно, не были бы так ужасны, если бы двигались».
Ночью Чертков спал плохо и ему привиделось, что старик с портрета обратился к нему, сказав, что «брось этот чердак и найми богатую квартиру. Я тебя люблю и потому даю тебе такие советы; я тебе и денег дам, только приходи ко мне». То есть старик как бы пожалел молодого человека и отнесся к нему хорошо за то, что тот купил портрет с ним.
Утром же пришел хозяин с квартальным и потребовал заплатить квартирные, и тут рама портрета треснула, и из нее посыпались золотые червонцы.
После чего главный герой, естественно, заплатил долг хозяину, переехал от него и стал модным художником, но потом по некоторым причинам сошел с ума и «скоро жизнь его прервалась в последнем, уже безгласном порыве страдания». Портрет же старика на полотне исчез. «И когда подошли к нему ближе, то увидели какой-то незначущий пейзаж» …
Теперь перейдем к «Портрету» 1842 года, который считается последним законченным художественным произведением Гоголя. Героя здесь зовут уже Чартков, но он тоже художник.
Портрет старика он получает, ни с кем не торгуясь, за двугривенный лишь потому, что владелец лавки так захотел – «право, для почину только, вот только что первый покупатель… Таким образом Чартков совершенно неожиданно купил старый портрет и в то же время подумал: «Зачем я его купил? на что он мне?».
И вот, кто изображен на картине. «Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; черты лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силою. Пламенный полдень был запечатлен в них. Он был драпирован в широкий азиатский костюм… Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и все старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью».
Чартков приносит портрет домой и начинает при нем размышлять о своей жизни, точнее, о бедности, в которой он живет.
«Иногда хотелось, точно, нашему художнику кутнуть, щегольнуть – словом, кое-где показать свою молодость…
Иногда становилось ему досадно, когда он видел, как заезжий живописец, француз или немец, иногда даже вовсе не живописец по призванью, одной только привычной замашкой, бойкостью кисти и яркостью красок производил всеобщий шум и скапливал себе вмиг денежный капитал.
Это приходило к нему на ум не тогда, когда, занятый весь своей работой, он забывал и питье, и пищу, и весь свет, но тогда, когда наконец сильно приступала необходимость, когда не на что было купить кистей и красок, когда неотвязчивый хозяин приходил раз по десяти на день требовать платы за квартиру. Тогда завидно рисовалась в голодном его воображенье участь богача-живописца; тогда пробегала даже мысль, пробегающая часто в русской голове: бросить все и закутить с горя назло всему. И теперь он почти был в таком положении.
– Да! терпи, терпи! – произнес он с досадою. – Есть же наконец и терпенью конец. Терпи! а на какие деньги я завтра буду обедать? Взаймы ведь никто не даст.
Что, в самом деле? Зачем я мучусь и, как ученик, копаюсь над азбукой, тогда как мог бы блеснуть ничем не хуже других и быть таким, как они, с деньгами.
Произнесши это, художник вдруг задрожал и побледнел: на него глядело, высунувшись из-за поставленного холста, чье-то судорожно искаженное лицо. Два страшные глаза прямо вперились в него, как бы готовясь сожрать его; на устах написано было грозное повеленье молчать… Это были живые, это были человеческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены сюда».
И ночью Чарткову приснилось, что старик вышел из портрета с мешком денег и начал их пересчитывать, а Чертков взял да и украл у него один сверток, а потом все произошло, как и в первом варианте, то есть из рамы выпали золотые червонцы.
Ну, а затем так же, как и в первом случае, все закончилось для Чарткова печально и «наконец жизнь его прервалась в последнем, уже безгласном, порыве страдания».
Только вот необыкновенный портрет неожиданно пропал, не изображение на нем, как в первом варианте, а вся картина исчезла. «Но, к величайшему изумлению, его уже не было на стене. Невнятный говор и шум пробежал по всей толпе, и вслед за тем послышались явственно слова: «Украден» …». Как говорится, и следа от него не осталось!
И вишенка на торте! Вот, что пишет про Чарткова сам автор прямым текстом, – «вино несколько зашумело в голове, и он вышел на улицу живой, бойкий, по русскому выражению: черту не брат. Прошелся по тротуару гоголем, наводя на всех лорнет». Гоголем прошелся! И черту он не брат!!! Разве мог Гоголь написать такое случайно?
То есть во второй редакции уже явно указано, что богатство художник украл, а не получил случайно. Интересно, почему? И еще… В ней же практически прямо говорится, что на картине изображен Дьявол! Но не напоминает ли вам этот старик в обоих вариантах еще кого-то? К примеру, человека с нерусской внешностью в старости, до которой он, впрочем, не дожил?
Теперь перейдем к повести «Вий». Первый раз она появилась в сборнике «Миргород» и была новым шагом в творчестве Гоголя. Потому что до этого в тех же «Майской ночи, или утопленнице» и «Ночи перед Рождеством» добро всегда побеждало зло, и нечистая сила отступала. Тут же нечистая сила победила, Хома Брут погиб, и что написано, то написано! Зачем Гоголь так сделал, неизвестно, может, просто для того, чтобы было страшнее, чем у других писателей, а возможно и потому, что нечто подобное произошло в душе автора, но опять-таки что сделано, то сделано!
Хотя отличий первого варианта от второго не так много, их всего где-то около десяти. Особенно мне понравилось в них, что «воробьенки» были заменены «воробушками». Но самое главное заключается в том, что в первой редакции Хома не узнал в панночке ведьму, то есть читатель сам как бы должен был догадаться, что это она и есть. Вот что написано в комментариях к обновленной повести – «в первоначальном тексте… этого узнавания нет вовсе; во втором … узнавание мотивировано тем, что Хома в начале повести «взглянул» на ведьму после того, как она упала на землю: «он видел, что в лице ее показались молодые черты, сверкнула снежная белизна и как будто она была уже вовсе не старуха: какая-то приятная и вместе неприятная мина показалась на губах ее и врезалась ему в самое сердце». То есть Гоголь к этому времени уже понял, что зло может быть в красивой оболочке, такой, что кажется, что зло – оно и не совсем зло, но потом все-таки проявляется вся его суть!
И разберем еще, кто такой Вий? Все комментаторы, естественно, указывают на то, что «вiя» – это по-малороссийски «ресница», ну, и сразу вспоминают про «подымите мне веки: не вижу!». А, может быть, Вий все-таки не только представитель нечистой силы с тяжелыми веками, а и тот, кто видит человеческую сущность? То есть ему известна истина, он все знает, а какому человеку хочется, чтобы про него кому-то было все известно, тем более о не самых лучших его поступкам?
И возможно, Гоголь все-таки хотел во второй редакции оставить Хому после третьей ночи живым, но ему этого сделать не удалось, потому что не было бы так страшно, то есть это был ключевой момент повести.
И к чему мы в итоге пришли? А к тому, что Гоголь в 1842 году ясно понял, что, хотя два раза ему его как бы баловство с рук сошло, но расплата его все равно ждет. Два раза – это не только два присвоенных сюжета – «Ревизора» и «Мертвых душ», но и два ухода – Пушкина и Лермонтова, так таинственно связанных с их произведениями «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени».
Ну, и давайте проверим алгеброй гармонию, как говорил тот же Александр Сергеевич в «маленькой трагедии» «Моцарт и Сальери», то есть взглянем на литературу с точки зрения арифметики.
Сколько раз в «Портрете» 1835 года упоминается «черт-»? Оказывается, 62 раза! Уберем из списка фамилию главного героя «Чертков», и все равно остается 22 раза, но ни разу конкретно «черт», а только в склонениях слов «черта», «черты» и спряжениях «чертить».
В версии же 1842 года главный герой носит фамилию «Чартков», но «черт-» все равно упоминается 26 раз, правда, включая, конечно «черту», «чертить» и «черты» в разных вариантах. Конкретно же слово «черт» в качестве представителя нечистой силы встречается 6 раз, а сам Повелитель Тьмы «дьявол» – 8!!!
Как вам это? И, значит, о ком думал Гоголь при написании повести «Портрет»? Поэтому не будет большим уж преувеличением сказать, что, стараясь расстаться с бедностью, Николай Васильевич все-таки прибег к не очень одобряемым им самим поступкам. Бес попутал, как он сам себе это объяснил!
А теперь перейдем к повести «Вий». Сейчас практически везде доступна только компиляция двух редакций 1835 и 1842 года. Но и ее анализ впечатляет!
Потому что в ней «умер-» упоминается 12 раз, хотя один раз в слове «сумерки», «мертв-» тоже 12 раз, «гроб-» – 22 раза, «смерт-» – 7 раз…
И про кого тут размышлял Гоголь, сочиняя эту повесть и потом редактируя? Конечно, про себя любимого, потому что ему было очень страшно! И хотя он с детства считал себя глубоко верующим человеком, но все равно уже понимал, что теперь молись-не молись, а расплата за все будет!
То есть Гоголь, сочиняя «Вий», не думал о чем-то хорошем и светлом, а совсем о другом! Вот с таким настроением он и жил…
Читатели же тем временем ждут, а Германа все нет, пардон, второго тома «Мертвых душ» … Так как не может Гоголь теперь что-то качественное сочинить, потому что вспомним слова все того же Александра Сергеевича – «гений и злодейство – две вещи несовместные».
Поэтому первый раз Гоголь сжигает второй том в 1845 году за границей, и, как он сам пишет, «бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе "Мертвых душ", а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он и сожжен».
Хотя, может, он просто хотел вернуться в то время, когда бросил в огонь свою поэму «Ганс Кюхельгартен». Ведь тогда у него все еще было впереди, и никого не надо было убеждать, что сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ» ему были подарены, и он мог еще написать свои собственные значимые произведения, а не собирать крохи с письменного стола Пушкина.
Как бы то ни было, приходилось продолжать работать, поэтому Гоголь сообщает всем, что как бы собирается написать второй том заново, и он будет лучше сожженного, но увы… Хотя его друзья и почитатели распространяют слухи, что это будет вообще нечто невероятное и сопоставимое с «Одиссеей» Гомера и «Божественной комедией» Данте, а публика в России с нетерпением ждет этого нового шедевра … И Гоголь об этом прекрасно знает, но все равно ничего предложить не может, не пишется и все!
Потому что он прекрасно про себя понимает, что переступил уже ту черту, которую не должен был переходить! И ничего больше он не напишет, и ничего хорошего в его жизни также не будет…
И теперь Гоголю просто надоело ждать возмездия, которое он уверен, обязательно его настигнет, и которое, увы, никак не избежать. Словом, лучше ужасный конец, чем ужас без конца!
Поэтому в ночь с 11 на 12 февраля (23-24 по новому стилю) 1852 года он как бы сжигает второй том «Мертвых душ», хотя до сих пор неизвестно, какие именно бумаги он уничтожил в камине.
А потом просто перестает принимать пищу и 21 февраля (4 марта) уходит из жизни от истощения и утраты сил…
Жаль ли мне сейчас Гоголя после всего того, что я о нем узнала? Да, очень! По причине того, что он сам приговорил себя на долгий уход. Не на яд, не на пулю, не на засунуть голову в петлю, не на броситься в воду с моста… А просто уморить себя голодом! Как же человек в таком случае должен был страдать! Мне это даже представить страшно.
