Kitabı oku: «Телега в конверте», sayfa 4
РАЗГОВОР У ОГОНЬКА
Кино и театры закрыты до завтра. Редеет вечерний поток. Редеет настолько, что зеленоглазых такси на улицах больше, чем не охваченных транспортом прохожих. Пустеют московские улицы.
А спать не хочется. Из принципа. Завтра воскресенье. И я, как телепатриот, допоздна дежурю у экрана. Ровно без десяти десять мне привычно морзируют в дверь. Это сосед – интеллигентный скептик с гуманитарным образованием.
– Я, собственно, на минутку, – говорит он, надежно погружаясь в кресло. – Не сыграть ли в шахматы?
Он не покупает телевизор из принципа, и потому желание сразиться в шахматы является к нему всякий раз перед особо интересными передачами.
– В другой раз, – привычно говорю я. – А сейчас не посмотреть ли нам «Огонек»?
– «Огонек»? – переспрашивает он, и лицо его делается удивительно кислым. – Нет уж, увольте… Да-с, увольте, – повторяет он и подвигает кресло поближе к экрану. – Я же не только знаю, чем это кончится, но и чем начнется!
– Чем же? – переспрашиваю я достаточно вызывающе.
– Ну, поначалу будет долгий, как на именинах, сбор гостей. «Ба! – воскликнет ведущий. – Кого я вижу… Да ведь это артист Иванов! А с ним Петров и Сидоров!» И тут, конечно, ведущий будет удивляться так, будто Иванов, Петров и Сидоров без приглашения залезли в студию по пожарной лестнице.
– А дальше будет «презент», – наступает мстительный скептик. – «Друзья, – скажет ведущий, – вас ждет большой сюрприз, почти именины сердца. У нас в гостях начальник пятой просеки Беловежской пущи. Сегодня у него знаменательный юбилей. Вот уже двадцать лет, как он не поет в художественной самодеятельности. Это же дата! Не спеть ли ему по этому поводу?»
И начальник пятой просеки засуетится у рояля и запоет зычным голосом. А ты, разумеется, выключишь звук, и это будет единственное, что нас посмешит за всю передачу.
– Ага, «единственное», – говорю я со следовательской иронией, – а не одна ли из передач прошла под девизом «Без улыбки на «Огонек» вход воспрещен»? Где ваша память? Ведь вся передача была объявлена цельносмешной.
– Если оконную раму и объявишь арфой, на ней все же не прорастут струны, – с восточной уклончивостью говорит скептик. – Уж не покорили ли вас шутки типа: «Я приехал на супер-оппель студебеккере!»
– Ну, хорошо, – напрягаюсь я.– Но было же и другое.
Я начинаю загибать пальцы:
– Новелла про песок, разве не мило? «А может, не часы» – смешно! А «Заяц во хмелю»…
– Не торопитесь, – обрывает скептик. – У меня ведь тоже не четыре пальца. Ваш «песок» давно напечатан в журнале и дважды разглашен по радио. Это раз. «А может, не часы»# на «Огоньке» читают не впервые. Это два. А «Заяц во хмелю»^ знают наизусть даже второгодники. Три. Значит, все это старо. Четыре. А гость в телекафе должен быть не хуже квартирного: остроумным и без бородатых анекдотов. Это пять!
Объяснение на пальцах всегда убивает своей наглядностью и осязаемой логикой. Скептик смотрит в упор. Вместо ответа я с суетливостью безбилетника начинаю искать по карманам спички. Спичек нет. Ответа – тоже.
«В самом деле, – думаю я, – зачем же «Огонек» подгоняют под передачу «Разучиваем старую песню»?
– А еще сегодня на «Огоньке» непременно будет фауна, – говорит он, ловко имитирую зевоту. – Это уж точно.
– Какая еще фауна?
– Ну, всякие там тигры, зебры, еноты, койоты. Звери – народ молчаливый. С них ни шутки, ни песни не спросишь. И будут гости сидеть, будто кофе в рот набрали. И будут с натуженным энтузиазмом смотреть, как ученый енот Мишка стирает носовой платок. А ты, понятно, бросишься будить детей, но не успеешь. Передача закончится. Закончится массовым танцем, где многолюдный безымянный гость грудью полезет на телекамеру, желая быть опознанным родными и близкими.
И здесь я, как телепатриот, медленно закипаю. Я набираю критический запас воздуха. Я хочу сказать, что были же отличные передачи! «Огонек» любим. И еще я хочу…
Но тут на экран большим бреднем выплывает башня Шаболовки и захватывает ваше внимание без остатка.
«Телепатриот» и «телескептик» прекращают дискуссию и мирно смотрят передачу. И так каждый раз. Каждую субботу.
# Шуточное нравственно – моралистическое стихотворение, которое часто исполнялось конферансье в 1960-хх. Другое название «Не доверяйте, девушки». (Здесь и далее прим. издателя)
^ «Заяц во хмелю» – сатирическое стихотворение Сергея Михалкова, 1945 г.
ГОРОДСКОЙ МЕДВЕДЬ
Во избежание охотничьих страстей и кривотолков сразу же оговоримся, что городской «медведь» не имеет ничего общего с грубошерстным лесовиком, решительно ничего, кроме легендарной услужливости человеку и косолапости.
Выследить городского «медведя» не составляет труда. Он активен в любое время года и не погружается в спячку по сезонным причинам.
В москательных лавках обитает низкорослый «купоросный медведь». Он сонно топчется, опершись на кисть, как на алебарду, и выжидает «хозяина».
– Белить? Это можно, хозяин. Обои? Нашлепаем обои. На той, значит, неделе изладим.
– Зачем же на той?! А если сегодня?
«Купоросный медведь» свешивает шапку на ухо. и вдумчиво шевелит губами, будто учится читать по складам. Шевелит долго. И только когда на душе у хозяина начинают ползать от нетерпения какие-то невидимые муравьи, он с тягучим вымогательством говорит:
– Видишь, какое внутреннее положение…обещал уже тут, одному. У него и стремянка есть и цена в акурате…
– У меня тоже стремянка, – суетится наниматель. – Во такая! Я вас очень… Я вам очень…
Купоросник корявой вязью записывает на клочке обоев адрес, берет трешник на такси (он заедет к свояку за легендарной олифой) и опять ложится на свою промысловую. алебарду.
Через пару часов маляр приходит пешком, без олифы, но с подручным – колченогим сиплым мужичком совершенно неопределенного возраста. Подрядчики с неодобрительными кряканиями осматривают комнату и замечают:
– Потолок, хозяин, в сильном запущении. Наши белила не проймут. Надобно румынские…
Маляры берут пятерку и уходят. Их нету час, два, три, четыре. Кажется, что они пошли за белилами прямо в Бухарест. Возвращаются. они сильно подобревшие и полные веры в отечественные красители. Маэстро хватается за кисть, как за пику, и рвется в бой. Подручный поддерживает маляра под руки для придания телу желательной вертикальности. Хозяин садится в кухне на табурет и закрывает глаза руками.
В полночь работа закончена. Хозяин вбегает в комнату и медленно сатанеет. Потолок превращен в какое-то абстрактное панно. «Зебра альбинос». Обои пузырятся, как штаны на коленях второгодника.
– Ну вот, а ты еще сумлевался,– с поучительной теплотой говорит «купоросный медведь». – Белила – это страшное дело. Наскрозь прошибают.
Хозяин долго вибрирует от внутреннего негодования. Неумело ругается тонким кабинетным голосом и скандально расплачивается, пытаясь удержать вздорный аванс за румынские белила. Потом он всю неделю скоблит полы и проклинает свою преступную доверчивость.
Собственно говоря, живучесть «купоросных медведей» вызвана не только доверчивостью потребителя.
В городе иной раз за неделю возводят семиэтажное чудо. Но прокупоросить потолок обжитой квартиры – это проблема месяца.
Однако есть и другая сторона «медвежьего вопроса».
Хрестоматийные медвежьи услуги остаются достоянием начитанных городских масс даже там, где служба быта – на определенной высоте. Взять хотя бы телеателье. Это не Эльбрус, конечно, но уровень есть. И тем не менее едва вспыхнули телеэкраны, к ним мотыльками ринулись шабашники. Появился «телемедведь» – шустрый, почти цирковой совсем не чета дремучему купороснику. Но услуги его остались теми же – медвежьими.
Прежде всего, городской «медведь», как и лесной, – лицо чисто физическое и никому не подотчетное. С кого содрал, как содрал и за что – это его дело. Дело темное, таежное. И как дерут, умельцы! Какая тонкая работа. Тут вам и Кио, и театр пантомимы, а при случае и «Ромэн» плюс сеанс массового гипноза.
«Телемедведь» вскрывает телевизор быстрее, чем студент посылку накануне стипендии. Лицо отражает ньютонскую работу мысли. Далее следует тяжелый вздох, сопровождаемый отрицательно-вращательными движениями головы.
Хозяину становится мучительно стыдно. Ему кажется, что неумелым пользованием телевизор превращен в жалкий гибрид аквариума и швейной машинки.
«Телемедведь» меж тем молча собирается и беззвучно надевает пальто.
– Ку-куда же вы, товарищ мастер? – горестно лепечет хозяин. – Завтра хоккей из Швеции, передача «Земля и люди»…
– И не уговаривайте, – строго, но с тактом говорит «медведь», – работа сложная, а главное, не запасных частей… М-да, частей… ни в ателье, ни в магазине, только на заводе у одного приятеля…
Хозяин встает в дверях, как распятье, дети танцуют вокруг мастера лезгинку, жена протягивает руки, как в опере «Чио-Чио-Сан». Словом, клиент морально убит. И тогда «благодетель» неторопливо сдается.
Выясняется, что части все-таки есть. И не на заводь, а в чемодане. Правда, он «с кровью» раздобыл их для одного начальника (почти руководителя), но…так и быть. За пятнадцать рублей он, пожалуй…
В тот вечер осчастливленный хозяин сидит у «возрожденного» телевизора и смеется ясельным смехом. Ему хорошо. Он не в курсе, что «медведь» сменил одно трехкопеечное сопротивление.
В телеателье все удовольствие обошлось бы ему в десять раз дешевле, а сам ремонт прошел бы без мучительного спектакля. Прибавьте сюда еще обеспеченную гарантию, и поиск «медведя» покажется очевидной нелепостью. Однако даже начитанные граждане, которых и на аркане не затащишь к шаману или знахарке, доверчиво лезут в медвежьи лапы шабашников.
В каждом магазине столицы давно налажена доставка мебели. Крытые, специально оборудованные машины. Трезвые (это точно) синехалатные грузчики. Удобство и класс. Так нет, закоснелый в привычках покупатель обращается к меднолицым кустарям с бурлацкой лямкой через плечо.
И вот отполированный до сумасшедшего блеска гарнитур с надсадным кряканьем вкидывают на обшарпанный грузовичок с кузовом чуть почище паровозного тендера. Уважаемы шкаф с треском опрокидывают навзничь, а диван почему-то ставят на попа.
Это еще цветочки. Но вот когда мебель начинают затаскивать на этаж, сердце хозяина сжимается в предынфарктной тоске. Мебель хрустит всеми суставами. Кротко взвизгивает полировка.
На другой день незадачливый хозяин с треском влетает в магазин. Он бегает за директором, хлопая себя по бедрам, как подбитый камнем петух, и кричит:
– Два стекла! Навылет. Ободрали сервант! Сломали кресло.
Но что может директор? «Медведь» – стихия, не охваченная профсоюзом.
Все это так. «Медведь» —грубая буреломная сила. Но сила не страшная. Городской «медведь» сам на человека не нападает. И если не хотите платить понапрасну за разбитые стекла и любительские ремонтные спектакли, не поднимайте его из берлоги. Дайте ему окончательно уснуть.
СЛАДКАЯ ПОЛЫНЬ
Древние эскулапы были просты и прямолинейны, как кладбищенская ограда. Они не морочили людям головы мудреными названиями микстур, порошков и антибиотиков. В зависимости от настроения души они предписывали больным универсальный лошадиный клистир или кровопускание. И ничего. Некоторые пациенты не умирали.
Солнечные часы бесшумно отсчитывали время. Внуки Мечникова и Пастера свершили превеликие чудеса. Но универсальные лошадиные клистиры все же не преданы забвению…
…Жительница Великомышска Дарья Епифановна Тыквина к трудовым свершениям, равно как и подвигам, влечения не испытывала. Зато он испытывала затаенную тягу к тонкой пище и хлебному вину. Назрел конфликт. И Дарья Епифановна объявила себя чудесной исцелительницей, готовой изничтожить язву, насморк и даже выпадение волос.
Но тут возникли некоторые препоны. Единственное, что роднило Тыквину с медициной, так это мимолетное сожительство с полковым ветеринаром и участие в тайном заговоре – заговоре зубов деду Архипу. Дарья Епифановна разбиралась в анатомии ровно настолько, чтобы не спутать плечо с пяткой. А выписывать рецепты ей вообще было несподручно, ибо она не делала ошибок разве что в междометиях и предлогах.
И придумала Дарья Епифановна универсальный, всеисцеляющий напиток по кличке «витатин».
********
По идее витатин должен был превосходить силой эликсир жизни. Залогом тому служили вящие слова Дарьи-исцелительницы:
– Проникая во внутря, вататин наперед знает, где таится хворость, и починает ее безошибочно сокрушать.
Люди, между прочим, бывают разные. Не все заканчивают школу с золотой медалью и подписываются на журнал «Здоровье». И пациенты повалили к исцелительнице. Прием больных шел с бойкостью солдатской переклички.
– Что болит?
– Живот.
– Пей настой – и все пройдет. Следующий!
У следующего «ломили грудя» и «свербило под микитками».
– Пей настой. Гони монету. И здоровым будешь к лету! |
По заверениям Дарьи Епифановны, универсальный препарат состоял из двадцати могучих трав, произрастающих где-то далеко-далеко – за тридевять земель.
На деле же изготавливался витатин проще, чем яичница. Дарья Епифановна давала домработнице Глаше мешок и посылала ее не в дремучие леса и не в крутые горы, а в городскую аптеку. Закупив пуда полтора всяческих трав – череды, ромашки, шалфея, липового цвета и особенно полыни, домработница сваливала «сырье» в ящик из-под макарон. Дарья Епифановна граблями перемешивала травку и раскладывала пакетам.
Лечить таким шарлатанским коктейлем болезни – все равно что колоть дрова валенком или бриться арбузной коркой. Но доверчивые простаки кружками хлестали «витатин» и бегали по ночам на двор, поражаясь дикой силе универсального лекарства.
Правда, не все больные глотали препарат с кротостью и смирением. Иные, отрезвев после витатинского запоя, врывались к Дарье Епифановне и шумели, как на поминках. Для таких у Дарьи Епифановны была припасена «охранная грамота», выданная знахарке председателем великомышского общества «Рыболов-спортсмен» Зажабриным.
Товарищ Зажабрин страсть как любил рассылать повсюду бумаги за своей подписью. Как-то, пребывая в административном кураже, он направил знахарке на официальном бланке петицию с просьбой «принять на консультацию и лечение старейшего спиннингиста страны и специалиста по мотылю гр. Шаликова». Та сняла с петиции три копии и повесила на стенку для всеобщего обозрения.
Пациенты с почтением разглядывали «официальный» документ и понимающе вздыхали:
– М-да, слаба, слаба еще ноне медицина.
По слабости здоровья старейший спиннингист едва не отправился в мир, где рыба ловится без мотыля и спиннинга. Но петиция Зажабрина осталась у знахарки на руках.
Пакет витатина обходился знахарке ровно гривенникник, а клиентам – два с полтиной. Ну, а полный «курс лечения» стоил болезному 60 рублей, не считая расходов на похороны.
– Запустил, запустил болезнь, окаянный! – говорила в таких случаях знахарка.– Залечили болезного врачи так, что и витатин не упредил кончинушку.
И все было бы прекрасно, не подведи Дарью Епифановну слабосильность городской аптеки. В один несчастливый день домработница Глаша вернулась из аптеки с пустым мешком.
А пациенты меж тем стучались в дверь с настойчивостью страхового агента. В отчаянии Дарья Епифановна распотрошила соломенный тюфяк Глаши и на скорую руку изготовила исцеляющий витатин.
Ночью Глаше не спалось. Стальная сетка терновником впивалась в бока, снизу дуло, как из погреба.
В три часа ночи между хозяйкой и домработницей вспыхнул трудовой спор. победила Глаша. Она пригрозила разгласить тайну витатина и заставила-таки Дарью Епифановну поменяться кроватями.
Знахарка ворочалась на колючей сетке до рассвета, пытаясь хоть как-нибудь согреться. Утром хозяйка и домработница почувствовали великое недомогание. Обе пылали, как в лихорадке.
Два дня они пролежали пластом, с ненавистью поглядывая на пакетики всеисцеляющего витатина. Наконец Глаша не выдержала и вызвала «неотложку».
Карета «Скорой помощи» увезла неподвижную Дарью-исцелительницу и ее помощницу в городскую больницу.
Слух об этом курьезном происшествии разнесся по Великомышску со скоростью мотоцикла.
Внезапно прозревшие пациенты чудесной исцелительницы ринулись к ее дому. Они говорили нехорошие слова и бросали в открытую форточку дома знахарки свои запасы витатина.
Когда Дарья Епифановна с Глашей вернулись из больницы, они нашли на полу целую гору пакетиков с всеисцеляющим средством. В этот день к ним никто не пожаловал за лекарством.
Это был конец. Дарья Епифановна и Глаша, время от времени всхлипывая про себя, стали набивать волшебным витатином обессоломленный тюфяк.
